You signed in with another tab or window. Reload to refresh your session.You signed out in another tab or window. Reload to refresh your session.You switched accounts on another tab or window. Reload to refresh your session.Dismiss alert
Добро пожаловать на захватывающее приключение — **✨¡Сказочный 🤖 Мир 🤖 Технологий!✨**
В старинном городе Намюр, где каменные улицы ещё помнят шаги рыцарей, а мосты над Маасом, словно нити времени, соединяют прошлое и настоящее, вот уже сотни лет существует традиция. Она странная, таинственная, но любимая всеми горожанами, потому что в её сдержанной магии скрывается секрет мастерства, передаваемого из поколения в поколение. Эта традиция уличных представлений родилась в эпоху, когда уличные артисты были не просто актёрами, но хранителями историй и знаний, словно живые манускрипты, оживляющие пыльные страницы истории.
Каждый год в Намюре, точно по манускрипту древних мастеров, семьи артистов и ремесленников собираются на главной площади, чтобы воспроизвести сцены, придуманные их далёкими предками. Роды артистов известны всем, и каждый год на площадь выходят одни и те же фамилии ✨ потомки тех, кто первым принёс эти древние представления на улицы города. Время здесь течёт особым образом: новые поколения всегда знают, когда их черёд выйти на сцену, а зрители, кажется, тоже помнят каждое действие наперёд.
В этой традиции есть что-то неизменное, словно город сам по себе повторяет свой сценарий, из года в год возвращаясь к одному и тому же. Но стоит ли это считать недостатком? Ведь именно благодаря этим ритуалам Намюр сохраняет свою душу, а каждое поколение артистов ✨ свою связь с предками. Как ни странно, это древнее ремесло вплетается в современность, словно старый танец, который всегда остаётся в ритме времени.
И тут, как бы между делом, вы спросите: зачем же это длинное предисловие? Почему мы так много говорим о традициях и артистах, которые снова и снова выходят на площадь? Всё дело в том, что в следующий понедельник, ровно в 15:30 по времени Шоколадного Королевства, на этой самой площади откроется древний минипортал времени. И если вы окажетесь здесь, вы станете свидетелем первого в истории уличного представления в стиле киберенессанс!
— Дамы и господа! Добро пожаловать! Как приятно видеть столько любителей приключений и сказок! Позвольте мне немного похвастаться — взгляните на мои изящные усы! И посмотрите на мои великолепные сапоги! Они натерты до блеска, как никогда!
(На площади европейского города собрался народ. Кот в сапогах выходит на выступление, гордо расправляя свои изящные усы и потирая свои знаменитые сапоги до блеска.)
Колись давным-давно, коли ще олімпійські боги не були організовані, як треба, правив собі кожен по-своєму: Зевс — блискавками розкидувався, Гера — сімейні скандали творила, Аполлон — на арфі грав, Афіна — розумні речі всім радила, а Гефест кував все, що йому на замовлення приносили. І не було в них якогось Політбюро Магії, де вони б могли разом вирішувати важливі питання.
А внизу, серед маглів і звичайних смертних, життя вже кипіло. Магли розвивалися, плели інтриги, та боги вже не встигали за всіма цими справами слідкувати. Тож почали вони замислюватися: “А що, як зібратись у один союз, щоб можна було швидко дізнаватися, де хто шкоду коїть, та вчасно реагувати?”
Отак і зібралися всі боги на Велику Нараду. Зевс покликав усіх на свою гору, сказав, що треба нарешті якесь управління створити, бо ж, мовляв, не може одна блискавка за всіма поспівати! Виступила Афіна з розумною пропозицією: “Треба створити Комітет Олімпійської Нагляду — кожен із нас буде за якусь сферу відповідати, і вже тоді ми будемо знати, що і де коїться!”
Але виникло питання: хто ж буде наглядати за всім цим самим Комітетом? Тут і висунули Аргуса Панопта, гіганта із сотнею очей. Сказали йому: “Слухай, Аргусе, ти ж маєш змогу все бачити, то чи не хотів би ти бути нашим головним Наглядальником? Щось на кшталт Міністра Магічного Контролю?”
Аргус задумався, посміхнувся та й погодився. “Ви ж розумієте,” — каже, — “мене не обдуриш, я все бачу. І якщо хтось почне тут інтриги проти комітету плести, я одразу побачу й одразу доповім.”
І створили вони таке своє Олімпійське Політбюро — під головуванням Аргуса, що звідти всім наглядав. У кожного була своя роль: Зевс командував блискавками як Верховний Командир, Гера наглядала за сімейними справами і працювала в Комітеті по Справам Маглів і Магії, Аполлон був відповідальним за пропаганду світла й правди, Афіна стала Міністром Стратегії та Мудрості, а Гермес — генеральним Послом Зв’язку.
І отак, завдяки тому, що об’єдналися вони в Комітет Олімпу, у всесвіті запанував порядок. Відтоді, як хтось із маглів чи богів задумував щось недобре, Аргус одразу це помічав і доповідав на черговій раді. І навіть магли відчули, що в світі стало якось тихіше, а всі магічні інциденти, що з’являлися, швидко розслідувалися олімпійськими комітетчиками.
Так і народився союз богів Олімпу під головуванням Аргуса, який досі звідти наглядає, аби в світі був лад, а магли і боги жили в мирі й спокої.
The Curse of Silence refers to a psychological phenomenon where a victim finds themselves caught in a tragic situation where they are implicated, yet not at fault. They are unable to speak out due to the fear that the truth will be misconstrued and ultimately cause them harm. This often arises in situations of psychological manipulation or abuse, where the victim is silenced by threats, intimidation, or the perception of overwhelming social consequences.
The Curse of Silence operates in several stages:
1. The Discovery
The victim witnesses or is involved in a tragic event, which they realize they were not the cause of. However, their presence or involvement creates a perception of culpability.
2. The Internal Conflict
The victim grapples with the desire to tell the truth and clear their name, but fear of the repercussions silences them. The fear may stem from societal pressure, the power dynamics of the situation, or the threat of further harm.
3. The Suppression
The victim tries to suppress their desire to speak out, hoping the situation will resolve itself without their intervention. This often involves self-blame and internalized guilt.
4. The False Step
The victim, unable to bear the silence any longer, makes a move to clear their name. However, this action is often misconstrued or manipulated, further solidifying their perceived guilt and trapping them in a cycle of silence.
5. The Deepening Silence
The victim, realizing their attempts to speak out have only further silenced them, retreats into an even deeper silence. They may feel trapped, powerless, and disillusioned, leading to feelings of despair and isolation.
Impact of the Curse of Silence
The Curse of Silence can have devastating consequences for the victim:
Psychological Trauma: The victim may experience anxiety, depression, PTSD, and a loss of self-worth.
Social Isolation: The victim may withdraw from social interactions, fearing judgment and misunderstanding.
Relationship Strain: The victim's inability to speak out can strain relationships with loved ones, who may struggle to understand their silence.
Delayed Justice: The victim's silence may prevent the truth from coming to light, perpetuating injustice and allowing the perpetrator to escape accountability.
The Magic Microscope
Once upon a time, there was a magical microscope that could show you the inside of the human body in a way that even children could understand. When you looked through the lens, you didn't just see cells and molecules; you saw a whole tiny world of glowing orbs, each filled with bustling little ants.
The Magic Microscope: Villages of Glowing Orbs
First, the magic microscope showed you the villages. Each village was a cluster of glowing orbs, representing the tissues in your body. Some villages were made up of strong and sturdy orbs, like the muscles in your arms and legs. Others were softer and more flexible, like the tissues in your lungs.
The Glowing Orbs
Each glowing orb in these villages was a cell, the basic building block of all living things. Inside every orb, there were different rooms, each with its own purpose.
The Living Room: Nucleus
In the center of the orb was the living room, known as the nucleus. This room held the most important book, the "Bible" or the genetic code (DNA). The book contained all the instructions needed to run the orb and create everything the ant helpers needed.
The Kitchen: Ribosomes
One of the busiest rooms in the orb was the kitchen, where meals were prepared. This kitchen was represented by the ribosomes, which were little chefs cooking up proteins (tiny helpers or ants) based on recipes from the genetic code.
The Factory: Endoplasmic Reticulum and Golgi Apparatus
Next to the kitchen was a big factory, split into two parts. The first part was the rough endoplasmic reticulum (ER), where the newly made proteins were processed and packaged. The second part was the smooth ER, which helped make lipids (fats) and remove toxins. The final stop in the factory was the Golgi apparatus, where proteins were further modified, sorted, and sent to their final destinations.
The Storage Room: Vacuoles and Lysosomes
The orb also had storage rooms, like the vacuoles and lysosomes. The vacuoles stored important materials, like food and water, while the lysosomes were like recycling centers, breaking down waste and old parts of the orb to be reused.
The Neighborhood: Tissues
Each village of glowing orbs worked together to form a tissue. These neighborhoods were specialized for different tasks. Muscle tissues helped you move, while nerve tissues sent messages from your brain to your body. Blood tissues carried oxygen and nutrients to all parts of the body, while bone tissues provided support and protection.
Communication and Coordination
Just like in a real village, communication was key. The orbs used special signals (hormones and neurotransmitters) to talk to each other. These signals ensured that everything ran smoothly, like a well-organized community. For example, if one orb needed more energy, it would send a signal to the neighboring orbs, asking for help.
The Magic Microscope: DNA in Action
Inside each glowing orb (cell), the living room (nucleus) holds the most important book, the "Bible" or the genetic code (DNA). This Bible contains all the instructions needed to run the orb and create everything the ant helpers (proteins) need. Let’s explore the magical processes that happen with the help of the DNA Bible.
1. Reading the Bible: Transcription
In the living room (nucleus), there are special ants called RNA polymerase. Their job is to read the instructions from the DNA Bible and copy them into a new format called messenger RNA (mRNA).
Process:
The RNA polymerase ant unrolls a section of the DNA Bible, exposing the instructions (genes).
It then creates a copy of these instructions in the form of mRNA, like taking a snapshot of a specific page in the Bible.
This mRNA copy is a smaller, portable version of the instructions that can leave the living room.
2. Sending the Message: mRNA Travels
The mRNA, carrying the copied instructions, travels from the living room (nucleus) to the kitchen (ribosomes) through a corridor called the cytoplasm.
Process:
The mRNA exits the nucleus and enters the cytoplasm.
It heads towards the ribosomes, where the next big step will take place.
3. Cooking Up Helpers: Translation
Once the mRNA reaches the kitchen (ribosomes), the little ant chefs get to work. They read the mRNA instructions and start cooking up new helpers (proteins).
Process:
The ribosome ants read the sequence of instructions on the mRNA, like following a recipe.
They gather ingredients (amino acids) and string them together in the correct order to make a new protein.
Each protein is a specific type of ant, ready to perform its job in the cell.
4. Packaging and Shipping: Post-Translation Modifications
After the new ant helpers (proteins) are made in the kitchen (ribosomes), they often need some finishing touches and packaging in the factory (endoplasmic reticulum and Golgi apparatus).
Process:
The newly made proteins enter the rough endoplasmic reticulum, where they are folded into their proper shapes.
They move to the smooth endoplasmic reticulum for further processing if needed.
Finally, they are sent to the Golgi apparatus, where they receive final modifications, are packaged into vesicles (tiny bubbles), and shipped to their destinations inside or outside the cell.
5. Repair and Replication: Maintaining the Bible
The DNA Bible needs to be well-maintained to ensure the instructions remain accurate. Sometimes the DNA can get damaged, and special ants called repair enzymes are there to fix it.
Repair:
When damage is detected, repair enzyme ants cut out the damaged part and replace it with the correct sequence.
This ensures the Bible stays accurate and functional.
Additionally, when a cell (orb) needs to divide and create a new orb, the entire DNA Bible must be copied.
Replication:
The DNA unzips into two strands, and special enzyme ants (DNA polymerases) help create two identical copies of the original Bible.
Each new orb gets a complete Bible to ensure it can function just like the original.
The Magic Microscope: Understanding Signals in the Body
Inside the vibrant world of glowing orbs (cells) and bustling ants (proteins), communication is key. The ants need to send and receive signals to keep everything running smoothly. These signals ensure that all the orbs work together in harmony, just like a well-coordinated community. Let's explore the different types of signals in the body and how they work.
1. Hormones: The Long-Distance Messengers
Hormones are special signal molecules that travel long distances through the bloodstream to reach their target orbs (cells).
How Hormones Work:
Production: Hormones are produced by specific glands (like the thyroid or adrenal glands).
Release: They are released into the bloodstream, where they travel throughout the body.
Reception: Target orbs have special receptor ants that recognize and bind to the hormone, like a key fitting into a lock.
Action: Once the hormone binds to the receptor, it triggers a response inside the target orb, such as starting or stopping certain activities.
Examples:
Insulin: Produced by the pancreas, insulin helps regulate blood sugar levels by instructing cells to take in glucose.
Adrenaline: Produced by the adrenal glands, adrenaline prepares the body for a quick response in stressful situations by increasing heart rate and energy availability.
2. Neurotransmitters: The Quick Messengers
Neurotransmitters are chemical messengers that transmit signals between nerve cells (neurons) or from neurons to other types of cells, like muscle or gland cells.
How Neurotransmitters Work:
Release: When a neuron is activated, it releases neurotransmitters from tiny sacs called vesicles at the synapse (the gap between neurons).
Reception: The neurotransmitters cross the synapse and bind to receptors on the surface of the next neuron or target cell.
Action: This binding triggers a response in the target cell, such as generating an electrical signal in the next neuron or causing a muscle cell to contract.
Examples:
Serotonin: Involved in mood regulation and feelings of well-being.
Dopamine: Plays a role in reward and motivation, as well as motor control.
3. Second Messengers: The Intracellular Messengers
Second messengers are molecules that relay signals received at the cell surface to target molecules inside the orb, amplifying the signal and ensuring a coordinated response.
How Second Messengers Work:
Signal Reception: A hormone or neurotransmitter binds to a receptor on the cell surface.
Activation: This binding activates an enzyme or other protein inside the cell, which then produces the second messenger.
Amplification: The second messenger spreads the signal within the cell, activating additional proteins and enzymes.
Response: These activated proteins and enzymes carry out the cell's response, such as changing gene expression or altering cell metabolism.
Examples:
cAMP (cyclic AMP): Involved in many cellular processes, including the regulation of metabolism.
Ca²⁺ (Calcium ions): Play a crucial role in muscle contraction, neurotransmitter release, and other cellular activities.
4. Signaling Pathways: The Coordinated Networks
Signaling pathways are complex networks of interactions between proteins and other molecules that transmit and amplify signals within and between cells.
How Signaling Pathways Work:
Signal Reception: A signal molecule binds to a receptor on the cell surface.
Signal Transduction: The receptor activates a series of intracellular proteins and enzymes, passing the signal along the pathway.
Amplification and Integration: The signal is amplified and integrated with other signals to ensure an appropriate and coordinated response.
Cellular Response: The final outcome can include changes in gene expression, protein activity, or cell behavior.
Examples:
MAPK Pathway: Involved in cell growth, differentiation, and response to stress.
PI3K/AKT Pathway: Regulates cell survival, growth, and metabolism.
Muscle Contraction
Through the magic microscope, we can explore the fascinating process of muscle contraction, whether it's a reflex or a conscious movement. This journey takes us from the initial signal in the brain all the way to the interaction between cells in muscle tissue. Let’s dive into this magical world!
1. The Initial Signal: Brain to Muscle
Reflex Movement
Stimulus Detection: A sensory receptor in your body detects a stimulus (e.g., touching something hot).
Signal Transmission: The sensory neuron sends an electrical signal to the spinal cord.
Reflex Arc: In the spinal cord, the signal is immediately passed to a motor neuron through an interneuron, bypassing the brain for a quicker response.
Motor Signal: The motor neuron sends a signal to the muscle, causing it to contract.
Conscious Movement
Brain Decision: You decide to move a part of your body (e.g., picking up a cup).
Signal Generation: The motor cortex in your brain generates an electrical signal.
Signal Transmission: The signal travels down through the spinal cord via motor neurons.
Motor Signal: The motor neurons send the signal to the muscle, instructing it to contract.
2. The Journey of the Signal
The electrical signal travels through the nervous system like a series of lightning bolts, rapidly reaching its destination. Once the signal reaches the end of a motor neuron, it needs to cross a small gap to get to the muscle.
Synaptic Transmission
Signal Arrival: The electrical signal arrives at the end of the motor neuron at the neuromuscular junction.
Neurotransmitter Release: The signal causes the release of neurotransmitters (e.g., acetylcholine) into the synaptic cleft.
Receptor Activation: The neurotransmitters bind to receptors on the muscle cell's membrane, triggering a new electrical signal in the muscle cell.
3. Inside the Muscle Cell: The Role of Calcium
The electrical signal in the muscle cell spreads quickly along the cell membrane and dives into the cell through structures called T-tubules, reaching deep inside the muscle fiber.
Signal Spread: The electrical signal travels through the T-tubules.
Calcium Release: The signal triggers the release of calcium ions from the sarcoplasmic reticulum (a storage area for calcium) into the muscle cell’s cytoplasm.
Calcium Binding: Calcium ions bind to troponin, a protein on the actin filaments, causing a conformational change that moves tropomyosin and exposes binding sites on the actin filaments.
4. Muscle Contraction: The Sliding Filament Theory
With the binding sites on actin exposed, the muscle contraction process begins.
Cross-Bridge Formation: Myosin heads (parts of the myosin filaments) bind to the exposed sites on the actin filaments, forming cross-bridges.
Power Stroke: The myosin heads pivot, pulling the actin filaments towards the center of the sarcomere. This shortens the muscle, generating contraction.
Detachment: ATP (energy molecule) binds to the myosin heads, causing them to detach from the actin.
Reactivation: ATP is hydrolyzed (broken down), which repositions the myosin heads, making them ready to form new cross-bridges and continue the cycle as long as calcium is present.
5. Relaxation: Stopping the Contraction
To stop the contraction, the calcium ions need to be removed from the cytoplasm.
Calcium Reuptake: Calcium ions are pumped back into the sarcoplasmic reticulum, decreasing their concentration in the cytoplasm.
Troponin Reset: With less calcium available, troponin changes back to its original shape, moving tropomyosin back over the binding sites on actin.
End of Cross-Bridges: Without access to the binding sites, myosin heads can no longer form cross-bridges, and the muscle relaxes.
The Magic Microscope: The Process of Breathing
Through the magic microscope, let's explore the enchanting process of breathing, using our magical world of ants (proteins), glowing orbs (cells), villages (tissues), and signals.
1. The Brain's Command: The Beginning of Breathing
Signal Generation
Brain Decision: In a special room in the brain called the medulla oblongata, a command center (respiratory center) decides that it's time to take a breath.
Signal Transmission: The command center sends an electrical signal through nerves to the respiratory muscles.
2. The Journey to the Lungs: Muscle Contraction
Diaphragm and Intercostal Muscles
Arrival of Signal: The electrical signal reaches the diaphragm, a large muscle at the base of the chest cavity, and the intercostal muscles between the ribs.
Neurotransmitter Release: At the neuromuscular junctions, neurotransmitters (acetylcholine) are released and bind to receptors on the muscle cells.
Muscle Contraction: The muscle cells in the diaphragm and intercostal muscles contract, like ants pulling on ropes, expanding the chest cavity.
3. Air Flow: Filling the Lungs
Inhalation
Chest Expansion: As the diaphragm moves downward and the intercostal muscles pull the ribs upward and outward, the chest cavity expands.
Air Intake: This expansion creates a vacuum, drawing air into the airways and filling the lungs, like a village well being filled with fresh water.
4. Gas Exchange: The Role of Alveoli
Tiny Air Sacs in the Lungs
Air Travel: The inhaled air travels down the trachea, through the bronchial tubes, and into the lungs, reaching tiny air sacs called alveoli.
Alveoli: These tiny sacs are like individual glowing orbs within the lung village, each surrounded by capillaries, the smallest blood vessels.
Oxygen to Blood: Oxygen molecules in the air move from the alveoli into the capillaries, where they are picked up by ants called hemoglobin (a protein in red blood cells).
5. Transporting Oxygen: Hemoglobin Ants
Carrying Oxygen to Cells
Oxygen Pickup: The hemoglobin ants bind to oxygen molecules, carrying them through the bloodstream to different villages of glowing orbs (tissues).
Delivery: The blood travels through larger blood vessels, eventually reaching capillaries that supply individual cells (orbs) with oxygen.
Oxygen Release: In the capillaries, hemoglobin ants release oxygen, which diffuses into the cells, providing them with the energy they need.
6. Cellular Respiration: Using Oxygen
Energy Production in Cells
Mitochondria: Inside each glowing orb, the energy factories called mitochondria use oxygen to produce energy (ATP) from nutrients, like ants working in a power plant.
Carbon Dioxide Production: As a byproduct of energy production, carbon dioxide is generated, which needs to be removed from the body.
7. Removing Carbon Dioxide: The Return Journey
Exhalation
Carbon Dioxide Pickup: The carbon dioxide produced in the cells diffuses back into the capillaries and is carried by the blood to the lungs.
Exhalation Signal: The medulla oblongata sends another signal to the diaphragm and intercostal muscles to relax.
Muscle Relaxation: The diaphragm moves upward and the intercostal muscles relax, reducing the chest cavity's volume.
Air Expulsion: This reduction pushes the air, now rich in carbon dioxide, out of the lungs, through the bronchial tubes, and out through the trachea and nose or mouth.
8. Coordination and Communication: Signals in Breathing
Continuous Monitoring and Adjustment
Chemical Sensors: Special sensors in the blood vessels monitor the levels of oxygen and carbon dioxide, sending signals to the brain about the current status.
Adjustments: Based on these signals, the brain adjusts the rate and depth of breathing to maintain balance, ensuring that each village of glowing orbs receives the oxygen it needs and removes carbon dioxide efficiently.
The Magic Microscope: Healing a Cut
Through the magic microscope, let's explore the enchanting process of healing a cut on the skin. This journey takes us from the initial injury through the steps the body takes to stop bleeding and repair the damage, all in the magical world of ants (proteins), glowing orbs (cells), villages (tissues), and signals.
1. The Initial Injury: A Cut or Bruise
The Wound
Damage Occurs: Imagine you accidentally cut your skin or get a bruise. The protective barrier of glowing orbs (skin cells) is broken.
Signal Activation: The injured cells send out distress signals (chemical messengers) to alert the body of the damage.
2. The First Responders: Blood Clotting
Hemostasis: Stopping the Bleeding
Vascular Spasm: The blood vessels around the wound constrict to reduce blood flow, like the ants (proteins) closing the gates to control the flow of traffic.
Platelet Plug Formation: Platelets (tiny cell fragments) rush to the site of injury. They are like ant workers arriving at the scene to start repairs.
Adhesion: Platelets stick to the exposed collagen fibers of the damaged blood vessel walls.
Activation: Once attached, they release chemicals that attract more platelets.
Aggregation: More platelets arrive and clump together, forming a temporary plug to stop the bleeding.
Coagulation: Special protein ants called clotting factors work together to create a stable blood clot.
Fibrin Mesh: The clotting factors activate fibrinogen (a protein in the blood), which turns into fibrin threads. These threads weave through the platelet plug, creating a sturdy mesh that solidifies the clot.
3. The Cleanup Crew: Inflammation
Inflammatory Response
Chemical Signals: Damaged cells and immune cells release chemicals called cytokines, which act as signals to recruit more ants (immune cells) to the area.
Vasodilation: Blood vessels widen to allow more blood, carrying immune cells, nutrients, and oxygen to reach the wound.
White Blood Cells: White blood cells (immune cell ants) arrive at the site to clean up debris and fight any invading bacteria.
Phagocytosis: These ants engulf and digest dead cells, bacteria, and other debris, cleaning the area for healing.
4. The Builders: Tissue Repair
Proliferation Phase
Fibroblasts: Special ants called fibroblasts arrive and start building new tissue.
Collagen Production: Fibroblasts produce collagen, which acts like scaffolding to support new tissue growth.
New Blood Vessels: Angiogenesis is the process of forming new blood vessels to supply the healing area with nutrients and oxygen.
Granulation Tissue: This new tissue, rich in blood vessels and collagen, forms the base for new skin cells.
5. The Remodelers: Maturation and Remodeling
Finalizing the Repair
Epidermal Cells: Skin cells (keratinocytes) begin to multiply and cover the wound, restoring the skin's surface.
Collagen Remodeling: The initial collagen fibers are replaced with stronger, more organized fibers to strengthen the repaired tissue.
Wound Contraction: The edges of the wound are pulled together to close the gap, reducing the size of the scar.
6. Communication and Coordination: Signals Throughout Healing
Continuous Monitoring and Adjustment
Growth Factors: Chemical signals called growth factors guide the process, ensuring that each step occurs in the right order and at the right time.
Feedback Loops: Cells constantly send and receive signals to monitor progress and make adjustments as needed, like a well-coordinated team of ants communicating through pheromones.
The Magic Microscope: Metabolism from Breakfast to Bedtime
Through the magic microscope, let's explore the enchanting process of metabolism as we follow the journey of food from breakfast to bedtime. This journey will take us through the intricate world of ants (proteins), glowing orbs (cells), villages (tissues), and signals, illustrating how the body processes food for energy and growth and finally eliminates waste.
1. Breakfast: The Start of the Journey
Eating and Digestion
Eating: You start your day with a hearty breakfast, perhaps a bowl of oatmeal, some fruit, and a glass of milk.
Chewing: As you chew, the food is broken down into smaller pieces, mixing with saliva, which contains enzymes (like little ants) that begin breaking down starches into sugars.
Swallowing: The chewed food forms a soft mass called a bolus, which travels down the esophagus to the stomach.
Stomach Digestion
Stomach: In the stomach, powerful acids and enzymes (ant workers) further break down the food into a semi-liquid mixture called chyme.
Proteins: Enzymes called pepsin begin breaking down proteins into smaller peptides.
Fats: Some digestion of fats begins here, but most of it will happen in the small intestine.
2. Small Intestine: Absorption Begins
Enzymatic Breakdown
Entering the Small Intestine: The chyme moves into the small intestine, where it meets bile from the liver and digestive enzymes from the pancreas.
Bile: Bile acts like a detergent, breaking down fats into smaller droplets.
Enzymes: Pancreatic enzymes like lipase (for fats), amylase (for carbohydrates), and proteases (for proteins) continue the breakdown process.
Nutrient Absorption
Villi and Microvilli: The walls of the small intestine are lined with tiny finger-like projections called villi and microvilli, which increase the surface area for absorption.
Carbohydrates: Broken down into simple sugars (glucose) and absorbed into the bloodstream.
Proteins: Broken down into amino acids and absorbed into the bloodstream.
Fats: Broken down into fatty acids and glycerol, which are absorbed into the lymphatic system before entering the bloodstream.
3. Transporting Nutrients: Bloodstream Highway
Nutrient Distribution
Bloodstream: The absorbed nutrients travel through the bloodstream to reach various villages of glowing orbs (tissues).
Glucose: Transported to cells for immediate energy or stored as glycogen in the liver and muscles.
Amino Acids: Used by cells to build proteins or converted into energy if needed.
Fatty Acids: Used for energy, stored as fat in adipose tissue, or used to build cell membranes.
4. Cellular Metabolism: Energy Production
Inside the Cells
Glucose Utilization: Glucose enters the cells and undergoes glycolysis in the cytoplasm, producing a small amount of energy (ATP) and pyruvate.
Mitochondria: The pyruvate enters the mitochondria (the power plants of the cells) for further breakdown in the Krebs cycle and oxidative phosphorylation, producing large amounts of ATP.
Fat Utilization: Fatty acids are broken down through beta-oxidation in the mitochondria, also producing ATP.
Protein Utilization: Amino acids can be used to build new proteins or, if necessary, converted into glucose or used directly for energy.
5. Storing and Using Energy
Energy Storage
Glycogen Storage: Excess glucose is stored as glycogen in the liver and muscles.
Fat Storage: Excess fatty acids are stored as triglycerides in adipose tissue.
Energy Use
Immediate Energy: Cells use ATP produced during cellular respiration for various functions, like muscle contraction, cell division, and active transport.
Fasting State: Between meals, the body uses stored glycogen and fat for energy.
6. Waste Removal: Ending the Day
Metabolic Waste
Cellular Waste: Cells produce waste products like carbon dioxide and urea as they metabolize nutrients.
Carbon Dioxide: Transported by the blood to the lungs to be exhaled.
Urea: Transported by the blood to the kidneys to be filtered out and excreted in urine.
7. Bedtime: Final Elimination
Bathroom Break
Kidneys: The kidneys filter the blood, removing waste products and excess substances, which form urine.
Bladder: Urine is stored in the bladder until you feel the need to go to the bathroom.
Excretion: Before bed, you visit the bathroom to urinate, eliminating the waste products from the day's metabolic activities.
The Magic Microscope: The Journey of Creating New Life
Through the magic microscope, let’s explore the enchanting process of producing offspring, starting from the moment the "white ants" (sperm) enter a woman’s body. This journey takes us through the magical world of ants (proteins), glowing orbs (cells), villages (tissues), and signals, illustrating how a new life begins.
1. The Arrival: Entry of Sperm
Fertilization
The Journey Begins: During intercourse, millions of white ants (sperm) are deposited in the woman’s body and begin their journey towards the glowing orb (egg) waiting in the fallopian tube.
The Race: The sperm swim through the cervix and uterus, guided by chemical signals, into the fallopian tubes.
2. The Meeting: Sperm Meets Egg
Finding the Egg
Egg Release: An egg is released from the ovary during ovulation and enters the fallopian tube.
Sperm Penetration: One lucky sperm manages to penetrate the outer layers of the egg, and the membranes of the sperm and egg fuse, combining their genetic material (DNA).
3. The Magic of Fusion: Creating a Zygote
Formation of a Zygote
Genetic Fusion: The genetic material from the sperm (white ant) and the egg (glowing orb) combines to form a single cell called a zygote.
Cell Division: The zygote begins to divide, creating more cells through a process called mitosis, as it travels down the fallopian tube towards the uterus.
4. The First Village: Formation of a Blastocyst
Developing the Embryo
Blastocyst Formation: After several days of division, the zygote forms a blastocyst, a tiny ball of cells with an inner cell mass that will become the embryo.
Implantation: The blastocyst reaches the uterus and implants itself into the uterine lining, where it will grow and develop.
5. Building the Nest: Development of the Placenta
Supporting the Embryo
Placenta Formation: The cells of the blastocyst begin to form the placenta, which acts as a nourishing bridge between the mother and the growing embryo.
Nutrient Transfer: The placenta transfers nutrients and oxygen from the mother’s blood to the embryo.
Waste Removal: It also removes waste products from the embryo’s blood.
Hormone Production: The placenta produces hormones (like hCG) that support the pregnancy.
6. Growing and Developing: Embryo to Fetus
Embryonic Development
Cell Differentiation: The cells in the embryo begin to specialize and form the various tissues and organs of the body.
Heart: The heart begins to beat and pump blood.
Brain: The brain starts to form, sending out signals to guide development.
Limbs: Arms and legs begin to grow, along with fingers and toes.
Fetal Development: By the end of the first trimester, the embryo is now called a fetus. It continues to grow and develop, with all major organs and systems in place.
7. Communication and Coordination: Signals During Pregnancy
Ensuring Healthy Development
Hormonal Signals: The mother’s body produces hormones that regulate the growth and development of the fetus.
Immune Tolerance: The mother’s immune system adapts to tolerate the growing fetus, which is genetically different from her.
8. The Final Countdown: Preparing for Birth
Readying for Delivery
Growth: The fetus continues to grow, gaining weight and strength in preparation for birth.
Positioning: The fetus moves into the head-down position, ready for delivery.
Labor Signals: As the due date approaches, the mother’s body begins to prepare for labor, with signals like contractions indicating that birth is near.
9. The Miracle of Birth: Bringing New Life
The Birth Process
Labor Begins: Contractions become stronger and more regular, signaling the start of labor.
Dilation: The cervix dilates to allow the baby to pass through the birth canal.
Delivery: The baby is born, taking its first breath and beginning life outside the womb.
Placenta Delivery: After the baby is born, the placenta is delivered, completing the process of birth.
Conclusion
Through the magic microscope, we see how the process of producing offspring begins with the journey of the white ants (sperm) meeting the glowing orb (egg), leading to the formation of a zygote, and developing into a new life. This magical world of villages, glowing orbs, and bustling ants illustrates the intricate and harmonious processes that create new life, from fertilization to birth.
This file contains bidirectional Unicode text that may be interpreted or compiled differently than what appears below. To review, open the file in an editor that reveals hidden Unicode characters.
Learn more about bidirectional Unicode characters
This file contains bidirectional Unicode text that may be interpreted or compiled differently than what appears below. To review, open the file in an editor that reveals hidden Unicode characters.
Learn more about bidirectional Unicode characters
Как обещало, не обманывая,
Проникло солнце утром рано
Косою полосой шафрановою
От занавеси до дивана.
Нарния
Оно покрыло жаркой охрою
Соседний лес, дома поселка,
Мою постель, подушку мокрую,
И край стены за книжной полкой.
Мемуары
Я вспомнил, по какому поводу
Слегка увлажнена подушка.
Мне снилось, что ко мне на проводы
Шли по лесу вы друг за дружкой.
Вы шли толпою, врозь и парами,
Вдруг кто-то вспомнил, что сегодня
Шестое августа по старому,
Преображение Господне.
Обыкновенно свет без пламени
Исходит в этот день с Фавора,
И осень, ясная, как знаменье,
К себе приковывает взоры.
И вы прошли сквозь мелкий, нищенский,
Нагой, трепещущий ольшаник
В имбирно-красный лес кладбищенский,
Горевший, как печатный пряник.
С притихшими его вершинами
Соседствовало небо важно,
И голосами петушиными
Перекликалась даль протяжно.
В лесу казенной землемершею
Стояла смерть среди погоста,
Смотря в лицо мое умершее,
Чтоб вырыть яму мне по росту.
Был всеми ощутим физически
Спокойный голос чей-то рядом.
То прежний голос мой провидческий
Звучал, не тронутый распадом:
«Прощай, лазурь преображенская
И золото второго Спаса
Смягчи последней лаской женскою
Мне горечь рокового часа.
Прощайте, годы безвременщины,
Простимся, бездне унижений
Бросающая вызов женщина!
Я ≈ поле твоего сражения.
Прощай, размах крыла расправленный,
Полета вольное упорство,
И образ мира, в слове явленный,
И творчество, и чудотворство».
Прощайте, годы безвременщины,
Простимся, бездне унижений
Бросающая вызов женщина!
Я ≈ поле твоего сражения.
Как обещало, не обманывая,
Проникло солнце утром рано
Косою полосой шафрановою
От занавеси до дивана.
Нарния
Оно покрыло жаркой охрою
Соседний лес, дома поселка,
Мою постель, подушку мокрую,
И край стены за книжной полкой.
Мемуары
Я вспомнил, по какому поводу
Слегка увлажнена подушка.
Мне снилось, что ко мне на проводы
Шли по лесу вы друг за дружкой.
Вы шли толпою, врозь и парами,
Вдруг кто-то вспомнил, что сегодня
Шестое августа по старому,
Преображение Господне.
Обыкновенно свет без пламени
Исходит в этот день с Фавора,
И осень, ясная, как знаменье,
К себе приковывает взоры.
И вы прошли сквозь мелкий, нищенский,
Нагой, трепещущий ольшаник
В имбирно-красный лес кладбищенский,
Горевший, как печатный пряник.
С притихшими его вершинами
Соседствовало небо важно,
И голосами петушиными
Перекликалась даль протяжно.
В лесу казенной землемершею
Стояла смерть среди погоста,
Смотря в лицо мое умершее,
Чтоб вырыть яму мне по росту.
Был всеми ощутим физически
Спокойный голос чей-то рядом.
То прежний голос мой провидческий
Звучал, не тронутый распадом:
«Прощай, лазурь преображенская
И золото второго Спаса
Смягчи последней лаской женскою
Мне горечь рокового часа.
Прощайте, годы безвременщины,
Простимся, бездне унижений
Бросающая вызов женщина!
Я ≈ поле твоего сражения.
Прощай, размах крыла расправленный,
Полета вольное упорство,
И образ мира, в слове явленный,
И творчество, и чудотворство».
Прощайте, годы безвременщины,
Простимся, бездне унижений
Бросающая вызов женщина!
Я ≈ поле твоего сражения.
Как обещало, не обманывая,
Проникло солнце утром рано
Косою полосой шафрановою
От занавеси до дивана.
Нарния
Оно покрыло жаркой охрою
Соседний лес, дома поселка,
Мою постель, подушку мокрую,
И край стены за книжной полкой.
Мемуары
Я вспомнил, по какому поводу
Слегка увлажнена подушка.
Мне снилось, что ко мне на проводы
Шли по лесу вы друг за дружкой.
Вы шли толпою, врозь и парами,
Вдруг кто-то вспомнил, что сегодня
Шестое августа по старому,
Преображение Господне.
Обыкновенно свет без пламени
Исходит в этот день с Фавора,
И осень, ясная, как знаменье,
К себе приковывает взоры.
И вы прошли сквозь мелкий, нищенский,
Нагой, трепещущий ольшаник
В имбирно-красный лес кладбищенский,
Горевший, как печатный пряник.
С притихшими его вершинами
Соседствовало небо важно,
И голосами петушиными
Перекликалась даль протяжно.
В лесу казенной землемершею
Стояла смерть среди погоста,
Смотря в лицо мое умершее,
Чтоб вырыть яму мне по росту.
Был всеми ощутим физически
Спокойный голос чей-то рядом.
То прежний голос мой провидческий
Звучал, не тронутый распадом:
«Прощай, лазурь преображенская
И золото второго Спаса
Смягчи последней лаской женскою
Мне горечь рокового часа.
Прощайте, годы безвременщины,
Простимся, бездне унижений
Бросающая вызов женщина!
Я ≈ поле твоего сражения.
Прощай, размах крыла расправленный,
Полета вольное упорство,
И образ мира, в слове явленный,
И творчество, и чудотворство».
Прощайте, годы безвременщины,
Простимся, бездне унижений
Бросающая вызов женщина!
Я ≈ поле твоего сражения.
Как обещало, не обманывая,
Проникло солнце утром рано
Косою полосой шафрановою
От занавеси до дивана.
Нарния
Оно покрыло жаркой охрою
Соседний лес, дома поселка,
Мою постель, подушку мокрую,
И край стены за книжной полкой.
Мемуары
Я вспомнил, по какому поводу
Слегка увлажнена подушка.
Мне снилось, что ко мне на проводы
Шли по лесу вы друг за дружкой.
Вы шли толпою, врозь и парами,
Вдруг кто-то вспомнил, что сегодня
Шестое августа по старому,
Преображение Господне.
Обыкновенно свет без пламени
Исходит в этот день с Фавора,
И осень, ясная, как знаменье,
К себе приковывает взоры.
И вы прошли сквозь мелкий, нищенский,
Нагой, трепещущий ольшаник
В имбирно-красный лес кладбищенский,
Горевший, как печатный пряник.
С притихшими его вершинами
Соседствовало небо важно,
И голосами петушиными
Перекликалась даль протяжно.
В лесу казенной землемершею
Стояла смерть среди погоста,
Смотря в лицо мое умершее,
Чтоб вырыть яму мне по росту.
Был всеми ощутим физически
Спокойный голос чей-то рядом.
То прежний голос мой провидческий
Звучал, не тронутый распадом:
«Прощай, лазурь преображенская
И золото второго Спаса
Смягчи последней лаской женскою
Мне горечь рокового часа.
Прощайте, годы безвременщины,
Простимся, бездне унижений
Бросающая вызов женщина!
Я ≈ поле твоего сражения.
Прощай, размах крыла расправленный,
Полета вольное упорство,
И образ мира, в слове явленный,
И творчество, и чудотворство».
Прощайте, годы безвременщины,
Простимся, бездне унижений
Бросающая вызов женщина!
Я ≈ поле твоего сражения.
في عصر قديم، عاشَتْ أسطورة موسى وشهيرة الشهيرة، الجميلة والأنيقة. لم تكن حياته مجرد قصة عادية، بل كانت كالحكايات الساحرة التي تجذب القلوب والعقول. ولد لهما ابن، سماه موسى، كما ورد في السجلات القديمة. ولكن هل كانت نهاية القصة؟ لا، بالطبع لا. لأن في عالم الخيال والحكايات، كل شيء ممكن، حتى السحر والمفاجآت الغير متوقعة. فلنتابع القصة ونرى ما الذي يخبئه المستقبل لموسى ولسعيه إلى السعادة في عالم سحري وخيالي
École de Cybernétique et de Sorcellerie de Neotopia
Chambre des Systèmes de Réception Directeur : Professeur Septimus Arcane Hôtesse des Admissions : Mme Nebula Orion
À Mademoiselle Noura,
Ta sagesse guide, ta beauté réchauffe,
Les cœurs les plus gelés, les âmes qui s’étouffent.
Je suis un magicien, un vagabond, un rêveur,
Et je t’offre mes vers comme une humble faveur.
(He gazes at his phone, thumbing through the past) Here seas and oceans marked by flags I cast! O’er distant waves I sailed, both wild and true— Each water bears a name with royal hue!
"Berlin, the Kingdom of Sausage fair!" "Beijing, the Central Kingdom in the air!" "Panama, the realm of Panama's span!" These lands I sailed, no king but me, the man.
(He pauses, shifting from seas to cities grand) "And where, I swam in pools by my command," With flags I mark the cities I have swam, "The Kingdoms all, where laughter never damns."
"In Sundae Realm, I tasted ice so sweet!" "In Danish Dream, where cones and wafers meet!" "In Choco-land, the cocoa dripped divine," I ruled them all, their frozen treats were mine."
(But now, the pictures change, the tone grows still) "Here are the places where I’ve slept my fill!" "The Snowy Kingdom, where the cold embraced;" "The Deserted Realm, where winds did sear my face;" "The Greenland Fair, where mystery abides…" "But where," I ask, "does this Green Kingdom hide?"
⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ wWw ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎
Affiche du film : "Le Retour du Renard"
Une comédie pleine d’ironie, d’aventure et de leçons improbables sur la Seconde Guerre mondiale !
Dans un tour de magie inattendu, Samuel le Rusé, un vieil homme juif aux ruses inépuisables, retourne dans le passé, au cœur d’un Amsterdam en flammes. Sa mission ? Sauver Anne Frank, l’adolescente réfugiée dans un sous-sol sombre, menacée par la fureur de l’Histoire. Mais ce sous-sol cache un secret inattendu : un portail mystérieux vers le futur… et le moderne internet !
Samuel le Rusé enseigne à Anne l’art de maîtriser ChatGPT, une arme aussi redoutable qu’inattendue pour combattre les nazis et réécrire le cours de l’Histoire. Entre deux discussions philosophiques et des leçons d’informatique, ils découvrent une vérité surprenante : certaines graines de l'humanité, ces talents génétiques rares, ne peuvent éclore que dans des conditions d’absence totale de compétition. Samuel fait une métaphore audacieuse : « Les carottes prospèrent bien seules, mais la fraise des bois mérite aussi sa place sous le soleil, n’est-ce pas ? »
Préparez-vous à une aventure hilarante, poignante et pleine de rebondissements !
Mes chers frères et sœurs,
En ce jour, alors que le peuple juif célèbre la fin du jeûne de Yom Kippour, un des jours les plus sacrés de notre histoire, nous sommes confrontés à une nouvelle épreuve. C’est un jour de jugement, un jour où nos âmes sont jugées par l’Éternel, et c’est aussi aujourd’hui que nos ennemis ont choisi pour nous frapper, tentant de briser notre esprit, notre foi, et notre terre promise. Mais tout comme Moïse a conduit notre peuple hors de l'esclavage, nous sommes appelés à nous tenir debout, à défendre cette terre que Dieu nous a donnée.
En cette journée de repentir et de réconciliation avec le Créateur, nos ennemis ont choisi de verser le sang de nos enfants et de nos soldats. Mais nous savons que, comme lors de Pessa’h, lorsque nous avons quitté l'Égypte, le bras puissant de l'Éternel sera à nos côtés, comme il l’a toujours été.
L'odeur du bouillon de poulet et du pain de Shabbat flotte encore dans nos foyers, tout comme le parfum des bougies de Yom Kippour. Ce jour-là, alors que nous prions pour la paix et l'unité, nous sommes appelés à protéger nos maisons, nos enfants, notre héritage. Chaque fête juive nous enseigne que les épreuves sont inévitables, mais elles ne sont jamais insurmontables. À Souccot, nous bâtissons des cabanes fragiles, pour nous rappeler que notre vraie force ne réside pas dans des murs, mais dans notre foi et notre unité.
Aujourd'hui, ce ne sont pas seulement des tanks et des avions qui tentent de nous détruire, mais aussi l’obscurité du doute et de la peur. Mais souvenons-nous de Hanoucca, où une poignée de maccabées ont vaincu une armée bien plus puissante. Ce n’est pas par la force de nos armes, mais par la lumière de notre foi que nous triompherons.
Nous ne sommes pas seuls dans cette bataille. Chaque prière, chaque bougie allumée, chaque cœur qui bat avec Israël est une force qui nous pousse en avant. Nous nous battrons avec tout ce que nous avons, car cette terre est plus qu’une terre — c’est la promesse de Dieu, c’est notre avenir, c’est l’espoir de nos enfants.
Nous avons traversé la mer Rouge, nous avons vu Jéricho tomber, et aujourd'hui encore, nous surmonterons cette épreuve. La guerre a commencé, mais notre peuple sait ce que signifie résister, persévérer et triompher. Nous sommes le peuple du Livre, le peuple qui ne plie pas, le peuple qui, même dans les pires moments, garde en lui la lumière de l’espoir.
L’ennemi pense nous surprendre, mais c’est lui qui sera surpris par notre détermination, par notre foi inébranlable, par notre unité. Ensemble, unis comme lors des jours les plus sombres de notre histoire, nous ferons face à cette épreuve et nous sortirons victorieux, comme toujours.
Am Israël Haï — le peuple d’Israël vit, et vivra à jamais.
Que Dieu protège Israël et que la paix revienne bientôt sur notre terre bénie.
Am Israël Haï, mesdames et messieurs.
Voilà une petite histoire qui m'est arrivée récemment. Ces huit dernières années, j'ai pris le temps d'observer attentivement l'Égypte. Ah, ils adorent leurs grands galons de général, ces insignes étincelants de pouvoir. Et croyez-moi, ils tiennent à leurs galons comme à leur propre vie. Mais voilà que, malheureusement pour eux, ils ont décidé de nous attaquer pendant notre jour le plus sacré, Yom Kippour. C’est pourquoi nous n’avons d’autre choix que d’activer une vieille malédiction — la chute des galons de général.
Si seulement ils avaient choisi de nous attaquer un jour de Shabbat... Non, encore pire pour eux, je suppose. Là, ce ne sont pas juste les galons qui auraient souffert, mais toute leur dignité se serait effondrée. On se souviendrait du sable d’Égypte, tout comme au temps de l’exode, quand nos ancêtres ont traversé la mer Rouge. Mais je m'égare...
Pour revenir à l’Égypte, vous savez, j’y suis allée. J’ai pris avec moi quelques-uns de nos shékels, bien sûr. Et croyez-le ou non, il ne m'est rien arrivé. Un jour, cependant, un pirate informatique m’a insultée dans un dialecte anglais, mais je n'ai pas retenu ses mots exacts. Ce n’est pas tout ! Le lendemain, mon Kindle a été volé. Mais, ô ironie, toutes les livres dedans étaient en espagnol ! Le pauvre voleur, il vendait des cigarettes aux touristes russes, mais maintenant, il a dû apprendre l’espagnol.
Alors, est-ce que tout est clair pour vous ?
Мадамы и мадмуазельки, джентельмены и господа!
Добро пожаловать на ярмарку Древнего Киева, где камень лежит на камне, а история творится прямо у ваших ног! Но это не просто ярмарка, это базар невиданных чудес и волшебств! Да-да, послушайте, что мы для вас привезли прямо из Москвы-града!
Купцы, подходите, налетайте!
Здесь, у нас, самые лучшие московские товары! Прямо с торговых улиц столицы:
Шубы боярские, сшитые из мягкого соболиного меха, которые согреют даже в самую лютую зиму!
Полотна льняные, конопляные и, конечно же, роскошные парчи!
Столы дубовые, сундуки с резьбой, и даже... собственные кибер-ключницы! А что, технологии-то уже здесь!
Иконы редкостные да в окладах золотых — на дом, на память, на благословение!
Но это ещё не всё, дамы и господа! Товары заморские — пряности от самых границ Востока, драгоценности из самого Индостана, стеклянные шарики и трости с зеркальными узорами!
А теперь, мои дорогие, внимание, переходим к главному!
Развлечения у нас тоже невиданные! Во времена Ивана Васильевича, будь у него волшебная книга со знаниями из будущего, вот какие чудеса они бы увидели:
Кибер-войны! Представьте, как князья и цари сражаются не с мечами и копьями, а с невидимыми атаками! Вы только представьте: в руках волшебный жезл — и вот он, противник, уже обезврежен прямо на поле боя, а всё это происходит в ваших зеркалах! О, эта магия будущего не оставит вас равнодушными!
Волшебные зеркала с картами всей планеты! Да-да, подойдите ближе! Мы покажем вам не просто карты земель ваших соседей, но весь мир! Хотите знать, где в этот миг сидят ваши враги или друзья? Поглядите в это зеркало, и оно покажет вам каждый уголок планеты. Москва, Париж, Лондон — всё в одном взгляде!
Воздушные сани! Как вам идея полетать над просторами Руси? Как соколы летят — высоко и быстро, а внизу вся Русь лежит как на ладони. Это не просто поездки на лошадях, это будущее, где расстояния исчезают!
Големы-механизмы! Да-да, кибер-солдаты, готовые исполнять любые приказы! Иван Грозный только мечтал о таких, но сегодня они реальность — работают день и ночь, не устают и не ропщут!
Жар-птица в каждом доме! Мы поставим магические светильники, что горят без огня, освещая ваши комнаты ярче, чем солнце днём!
Подходите, подходите! Золото, серебро, магические артефакты и небывалые чудеса — всё это здесь, на ярмарке Древнего Киева, прямо из Москвы-града!
Молодой Пушкин, стоя на возвышении, небрежно перекидывает свой знаменитый шарф через плечо, глаза его горят, как в порыве творческого озарения. Перед ним собрались древние киевляне — народ, привыкший слушать сказания о походах князя Владимира и заморских купцах, но теперь жаждущий услышать, что скажет о далёких будущих веках этот молодой поэт.
— Граждане Киевские! — начал он, замахнув рукой, словно приглашая всех в свой мир. — Вы, что знавали доблесть и честь, те самые, кто видел становление великого града, — вы привыкли думать, что власть — это незыблемая иерархия, погоны и звания, порядок да сила. Иван Грозный, о котором в наших краях столько слагали легенд, сделал эту иерархию основой всего, что дышит и двигается в Москве. Но разве это единственная правда?
Глаза Пушкина сверкнули, и он продолжил, будто пытаясь поймать в воздухе нить невидимой тайны.
— Вот послушайте. Я написал свою "Капитанскую дочку," чтобы показать: не всегда власть выражается в мундирах, звёздах на плечах или генеральских указах. Там, где есть душа, есть и иной порядок вещей. В любви, в честности, в простоте иногда куда больше величия, чем в строгих строях или звуках барабанов. Капитанская дочка Марья Миронова, да и сам Петруша Гринёв, — разве они строили свою судьбу по указам? Нет! Их судьба была в чести, в чувствах, в правде.
Он чуть прищурился, и улыбка, полная тайн, озарила его лицо.
— Взгляните на вашу древнюю Софию Киевскую, ваши зелёные склоны над Днепром. А теперь представьте: магические зеркала! С их помощью можно увидеть и Москву, и Петроград, и даже самые отдалённые уголки земли. Вот, стоит Марья Миронова, открывшая одно из таких зеркал, и что видит она? Не ряды солдат, не крепостные стены, но музеи, библиотеки, хранилища знаний всего мира. Она читает книги, что могли бы изменить ход истории. И разве теперь можно думать, что власть должна подчиняться только погонам? Нет, мои дорогие. Теперь власть — в знаниях, в том, что скрыто за обложками книг, за теми картинами, что висят в самых отдалённых залах заморских дворцов.
Пушкин остановился, но лишь на миг, чтобы дать аудитории почувствовать величие того мира, что он рисует перед их глазами. Голос его зазвучал с новой силой.
— Но если общество остаётся иерархичным, если мы всё ещё будем верить, что порядок держится на жезлах и шпаге, — вступает запретный код, о котором писал Достоевский. Всё переворачивается. Теперь уже те, кто наверху, теряют свой смысл, а народ, знающий правду, поднимается из низин. Представьте, что творилось бы в Древнем Киеве, будь у вас тогда эти зеркала! Вы бы видели заговоры, измены, но одновременно — и то, как рождается истина. Марья Миронова стояла бы не перед Пугачёвым, а перед судьбой всего общества, перед выбором между хаосом и свободой.
Он взмахнул рукой, как бы разрубая воздушные цепи.
— Ах, друзья мои, как изменился бы ваш Киев! Стал бы он не просто центром военной мощи, но колыбелью знаний и свершений. Библиотеки, наполненные сокровищами мысли, открыли бы двери для каждого. Погоны не держали бы людей в подчинении, а зеркало могло бы стать проводником к истинному пониманию мира, где власть не в силе, а в мудрости. И кто знает, может, древний Киев был бы столицей всей мыслимости, если бы его князья смотрели не только на погоны, но и за границы своих стен?
Слова Пушкина висели в воздухе, словно лёгкий туман над рекой, обволакивая слушателей новой мыслью: что сила — это не всегда цепи и порядок, но часто скрытая мудрость, доступная тем, кто решится заглянуть за отражение в магическом зеркале.
Ma chère amie,
Tu ne croiras pas ce rêve étrange et merveilleux que j'ai fait la nuit dernière, qui m'a transporté dans un futur lointain, où des miroirs enchantés ont remplacé les pages poussiéreuses de nos vieux livres. Ces miroirs ne se contentaient pas de refléter le passé, mais le ramenaient à la vie, jusqu'aux moindres détails, comme si la réalité elle-même avait décidé de raconter tout ce que nous avions oublié.
Imagine-toi : grâce à ces miroirs, je me suis retrouvé plongé dans les années 1340, en plein cœur du siège de Caffa. L'histoire, autrefois terne et oubliée, est soudain devenue vibrante et riche en événements incroyables. C'était comme si j'avais franchi une porte dans le temps, me retrouvant dans une auberge, située sous les murs de la ville assiégée.
À l'intérieur, régnait une pénombre lourde, saturée de l'odeur de vin aigre et de pain moisi. Les riches et les pauvres partageaient cet espace exigu, chacun enfermé dans ses propres pensées, entre la peur et l’espoir. Derrière le comptoir se tenait un aubergiste, un homme grand et taciturne, aux yeux perçants. Il semblait tout savoir sur chacun, mais ne posait jamais de questions. Son visage restait imperturbable, même en pleine tourmente.
Autour d’une table, un vieux marchand, dont les habits jadis somptueux étaient maintenant fanés, racontait les périples de ses caravanes à travers les montagnes, avant que la peste noire n’emporte ses compagnons. Non loin de lui, un jeune soldat, le visage marqué par l’anxiété, serrait sa chope comme si elle était la seule chose qui le retenait de sombrer dans le désespoir.
– Dis-moi, – demanda le soldat à l’aubergiste, – y a-t-il encore un espoir ?
L’aubergiste leva lentement les yeux, semblant peser ses mots, mais au lieu de répondre, il se contenta de remplir à nouveau la chope du soldat. Son regard en disait plus que des paroles. Il savait que beaucoup ici ne verraient pas l’aube du lendemain, mais que pouvait-on dire à ceux qui avaient déjà perdu toute foi ?
– Dans ce monde, – murmura l’aubergiste, si doucement que seuls ceux assis tout près pouvaient l’entendre, – l’espoir est quelque chose que vous devez apporter vous-mêmes. Personne ne peut vous le donner, si vous ne le trouvez pas dans votre propre cœur.
Pendant ce temps, à une autre table, trois hommes débattaient. L'un était un pêcheur local, l'autre un marchand itinérant, et le troisième un prêtre. Ils discutaient des raisons du siège, de la peste, du châtiment divin, et de la durée de la résistance de la ville. Le prêtre, petit et mesuré dans ses propos, affirma avec conviction :
– Ce n'est pas seulement une guerre, c'est une épreuve pour chacun de nous. La ville tombera peut-être, mais pas notre foi.
Le marchand, en ajustant son manteau, se pencha vers lui et murmura :
– Et qui te protégera, toi, prêtre, quand la ville tombera ? Ta foi ou ton Église ?
L’aubergiste, observant la scène sans intervenir, ajouta alors avec un sourire discret :
– Devant la mort, nous sommes tous égaux. Riches, pauvres, prêtres. Mais seuls ceux qui regardent au-delà de ce siège trouveront leur chemin vers l’avenir.
Et ce miroir magique m'a montré leurs conversations, m'a montré comment ces gens, perdus dans la tourmente, cherchaient encore un sens à leur souffrance, tout en continuant d’espérer. Ils parlaient de la vie et de la mort, de la peur et de l'espoir, mais dans chaque mot résonnait une vérité simple : aussi sombre que soit le présent, l'avenir est toujours ouvert à ceux qui sont prêts à l'accepter.
Quand je me suis réveillé, j'ai réalisé que ce monde du siège de Caffa n'était pas si éloigné du nôtre. Chacun de nous, tout comme ces gens dans l’auberge, cherche son chemin, son propre sens dans le tumulte du monde.
في عصر قديم، عاشَتْ أسطورة موسى وشهيرة الشهيرة، الجميلة والأنيقة. لم تكن حياته مجرد قصة عادية، بل كانت كالحكايات الساحرة التي تجذب القلوب والعقول. ولد لهما ابن، سماه موسى، كما ورد في السجلات القديمة. ولكن هل كانت نهاية القصة؟ لا، بالطبع لا. لأن في عالم الخيال والحكايات، كل شيء ممكن، حتى السحر والمفاجآت الغير متوقعة. فلنتابع القصة ونرى ما الذي يخبئه المستقبل لموسى ولسعيه إلى السعادة في عالم سحري وخيالي
École de Cybernétique et de Sorcellerie de Neotopia
Chambre des Systèmes de Réception Directeur : Professeur Septimus Arcane Hôtesse des Admissions : Mme Nebula Orion
À Mademoiselle Noura,
Ta sagesse guide, ta beauté réchauffe,
Les cœurs les plus gelés, les âmes qui s’étouffent.
Je suis un magicien, un vagabond, un rêveur,
Et je t’offre mes vers comme une humble faveur.
"Mais d’où viens-tu?" — tu me demanderas,
Je suis du Royaume des Neiges qui tout récemment
A proclamé son indépendance,
Juré, craché, c’est pas un mensonge, c’est franc!
Non, ce n’est pas moi qui l’ai déclaré,
C’est mon frère jumeau, si savant et rusé,
Un brillant programmeur, tout à fait sérieux,
Mais moi, je suis un saltimbanque merveilleux!
Je fais des spectacles, des jeux pour les grands,
Comme un artiste de rue qui charme les enfants,
Mais les enfants ne voient jamais mon numéro,
Parce que je suis magicien, c’est ainsi que ça va, mon vieux!
Mes spectacles, vois-tu, ne sont visibles que pour ceux
Qui croient en la magie, les cœurs vraiment heureux.
Et toi, chère Reine, dis-moi, je te prie,
Crois-tu, toi aussi, en la douce magie?
⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ wWw ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎
Affiche du film : "Le Retour du Renard"
Une comédie pleine d’ironie, d’aventure et de leçons improbables sur la Seconde Guerre mondiale !
Dans un tour de magie inattendu, Samuel le Rusé, un vieil homme juif aux ruses inépuisables, retourne dans le passé, au cœur d’un Amsterdam en flammes. Sa mission ? Sauver Anne Frank, l’adolescente réfugiée dans un sous-sol sombre, menacée par la fureur de l’Histoire. Mais ce sous-sol cache un secret inattendu : un portail mystérieux vers le futur… et le moderne internet !
Samuel le Rusé enseigne à Anne l’art de maîtriser ChatGPT, une arme aussi redoutable qu’inattendue pour combattre les nazis et réécrire le cours de l’Histoire. Entre deux discussions philosophiques et des leçons d’informatique, ils découvrent une vérité surprenante : certaines graines de l'humanité, ces talents génétiques rares, ne peuvent éclore que dans des conditions d’absence totale de compétition. Samuel fait une métaphore audacieuse : « Les carottes prospèrent bien seules, mais la fraise des bois mérite aussi sa place sous le soleil, n’est-ce pas ? »
Préparez-vous à une aventure hilarante, poignante et pleine de rebondissements !
Un film qui prouve que même dans les heures les plus sombres, l'humour et l'ingéniosité peuvent devenir les plus puissants alliés.
Yuri's Revenge
[The stage is set. The host, a charismatic late-night television personality, is sitting comfortably behind his desk. To his right, the guest chair is occupied by Yuri, the mind-bending villain from Red Alert. The audience claps and cheers as the camera zooms in on the conversation.]
Host:
(Laughing)
Yuri, my man! I gotta ask, what's the deal with communism, huh? It was like someone looked at the mess of market economies and said, "You know what? Let’s just simplify everything!"
Yuri:
(Smirks, with his signature mind-control charm)
Ah, yes… Simplify. That is one way to look at it. But communism… (leans forward) it was not just about simplifying market relationships. No, no, no. It was an attempt to simplify everything. Culture, art, the soul of society itself. Imagine trying to condense all of life into a single, beautiful line of code. But, of course, humans… they are not so simple.
Host:
(Busting into a laugh)
Oh man, I love how you make it sound like we were trying to debug society! (Mock seriousness) "Error: too much freedom!"
Yuri:
(Chuckles)
Exactly! Too much freedom leads to chaos. And too much chaos? Well… that’s where I come in.
Host:
(Nods, grinning)
Speaking of chaos, man, I’ve been hearing a lot about these wild Russian slang words. You guys have some crazy terms. Can you explain "gopnik"? What's the deal with that?
Yuri:
(A knowing smile)
Ah, "gopnik." (Pauses for effect) In the old days, it was a type of thief. A street thug. The word comes from “GOP,” which were old hostels for the homeless. But now, gopniks are more like… how do you say… street philosophers. Track suits, squatting near the neighborhood playgrounds, listening to hard bass music. And always ready for a quick… how do you say in America… "gop-stop"?
Host:
(Laughing)
A “gop-stop”? Is that, like, Russian for "stick 'em up"?
Yuri:
(Nods slowly)
In a manner of speaking… yes. It’s when they stop you on the street to… "liberate" you from your possessions.
Host:
(Chuckles, then with a sly look)
You know, we’ve got something similar in California. Ever heard of a "sleeping policeman"? It's what we call speed bumps. I guess they’re also there to stop you in your tracks!
Yuri:
(His smile fades, eyes narrowing slightly)
Speed bumps... sleeping policemen. (Pauses, visibly confused) Interesting. But no, it is not the same. Not the same at all.
[The room grows still. Something has shifted. The audience titters uncomfortably as Yuri glances down at himself, his expression darkening.]
Host:
(Sensing the change in mood, he leans in)
Hey, Yuri? You good? You seem a little—
Yuri:
(Touching his suit, realizing it’s no longer his familiar Red Alert uniform, but a gaudy, vibrant Joker suit. Purple, green, and loud. His face begins to lose composure, panic flickers in his eyes.)
What… is this? (He looks at his hands, trembling slightly) Why… why am I dressed like this clown?
Host:
(Half-joking)
Looks like someone missed the wardrobe memo! You went full Gotham on us, man!
[The audience laughs awkwardly, but Yuri’s mind races. He’s no longer on a late-night show. The lights feel brighter, harsher. The camera zooms in on his face as he starts to unravel.]
Yuri:
(Speaking to himself, voice trembling)
This… this is not real. (He glances around, seeing the cameras all pointed at him, blinding lights pouring down from above.) What is this nightmare?
[The sound of laughter grows distorted in his mind. It echoes eerily as if the entire studio is twisting into something surreal. His reflection on the camera screen shows him in the Joker suit, laughing maniacally. But in his head, it’s a loop, a nightmare.]
Yuri (Joker):
(Spinning, gripping the edges of his suit, voice rising)
“So stupid! So stupid!” (The phrase repeats, like a broken record, faster each time)
Host:
(Looking increasingly concerned)
Uh, Yuri? Buddy? You wanna talk about this? I think we’ve hit a weird—
Yuri (Joker):
(Spinning on the spot, eyes wide, lost in his own world)
"So stupid! SO STUPID!"
[The lights flicker, and for a moment, everything seems to slow down. Yuri is no longer Yuri, but Joker, trapped in his own chaotic nightmare. The host and audience are frozen, staring at him in confusion. The camera zooms in one last time as the screen fades to black.]
Joker's Nightmare
JOKER: Alas! This dream in which I twist and turn, ’Tis not my will, but fate’s cruel fire burns! The channels flick, the stories change at will, History bends to suit my fleeting thrill.
(He gazes at his phone, thumbing through the past) Here seas and oceans marked by flags I cast! O’er distant waves I sailed, both wild and true— Each water bears a name with royal hue!
"Berlin, the Kingdom of Sausage fair!" "Beijing, the Central Kingdom in the air!" "Panama, the realm of Panama's span!" These lands I sailed, no king but me, the man.
(He pauses, shifting from seas to cities grand) "And where, I swam in pools by my command," With flags I mark the cities I have swam, "The Kingdoms all, where laughter never damns."
"In Sundae Realm, I tasted ice so sweet!" "In Danish Dream, where cones and wafers meet!" "In Choco-land, the cocoa dripped divine," I ruled them all, their frozen treats were mine."
(But now, the pictures change, the tone grows still) "Here are the places where I’ve slept my fill!" "The Snowy Kingdom, where the cold embraced;" "The Deserted Realm, where winds did sear my face;" "The Greenland Fair, where mystery abides…" "But where," I ask, "does this Green Kingdom hide?"
(He peers closer, leaning into the phone’s light) No answer comes to ease his troubled night. The map, it flickers, dances—false and strange, And then the walls around him start to change.
(JOKER rises, eyes wide, as if struck by some truth)
I am not here, my mind deceived by veil! The Kingdom’s gates are locked; I know this tale! No! All this time, within this box I lay— A game, a show—what foolishness to play!
(The lights grow dim, and the silhouette of a TV screen emerges behind him)
I’ve been the fool, locked deep in endless game, Caught in the Russian trap: "What? Where? When?" by name! (Pauses, breaking the fourth wall with a smirk) "So stupid," I cry, yet here I spin again.
Сцена: Великие философы за круглым столом "Что? Где? Когда?"
Перед ними чёрный ящик с надписью "Сектор Приз на барабане." Спор идёт оживлённо, каждый философ пытается раскрыть суть этого загадочного предмета через призму своей философии и культуры.
Платон:
(Серьёзен, задумчив, слегка прищуривает глаза)
— Уважаемые коллеги, для начала мы должны признать, что этот чёрный ящик — не более чем тень. Помните, в моей Пещере мы видели только отблески истинных форм? Так и здесь. Ящик — лишь иллюзия, отголосок подлинной реальности. Настоящий Приз — это Идея, которая скрыта от нас, вне нашего материального мира. Мы стремимся понять, что в нём, но истинный ответ лежит за пределами нашего восприятия. Возможно, "Сектор Приз на барабане" — это символ стремления к совершенству, которого мы все жаждем, но никогда не достигнем полностью.
Эйнштейн:
(Улыбается, взъерошивает волосы, явно наслаждаясь парадоксом)
— Ах, Платон, ваш мир теней всегда меня восхищал, но давайте подумаем иначе. С моей точки зрения, "Сектор Приз на барабане" — это квантовое состояние! В момент, когда барабан вращается, приз может находиться в суперпозиции — и в ящике есть одновременно и всё, и ничего. Только когда мы его откроем, произойдёт коллапс волновой функции, и реальность проявится. Так что ответ прост: мы не можем точно знать, что в чёрном ящике, пока не взглянем. Возможно, это кот Шрёдингера! И что удивительно, в этот момент мы тоже станем частью эксперимента.
Илон Маск:
(Энергично, с улыбкой и лёгким блеском в глазах)
— Господа, вы оба мыслите очень глубоко, но позвольте взглянуть на это с практической стороны. Я считаю, что "Сектор Приз на барабане" — это своего рода метафора для нашей жизни в 21 веке. Мы все вертимся на этом "барабане," делая ставки на будущее. Приз в ящике — это то, что нас ждёт в новой технологической эре. Может быть, это новый стартап? Или решение для колонизации Марса? Возможно, там лежит ключ к бессмертию, к искусственному интеллекту, который изменит всё. Мы не просто наблюдаем, мы создаём будущее каждый раз, когда барабан вращается. Но секрет успеха в том, что нужно быть готовым ко всему, что выпадет, и, конечно, запускать ракету!
Философы продолжают обсуждать, перебивая друг друга с улыбками и изяществом, находя новые метафоры и символы в этом загадочном "чёрном ящике." В комнате нарастает интеллектуальная энергия, и каждый из них по-своему приближается к истине.
Господин ведущий делает жест рукой, показывая, что время истекло. Все взгляды обращены к "господину Маску," который сидит уверенно, слегка приподняв бровь, с лёгкой улыбкой на губах.
Ведущий:
— Время вышло, господа. Итак, кто будет отвечать?
Маск:
(с хитрой улыбкой, посмотрев в сторону)
— Отвечать будет… господин Друзь.
Зал взрывается лёгким смешком, а сам Александр Друзь — известный мастер логики и остроумия — удивлённо поднимает голову и, слегка смутившись, отвечает:
Друзь:
(резко и с юмором)
— Схуяле?
Зал начинает громко смеяться, но Маск, не теряя самообладания, делает театральную паузу и с загадочной улыбкой произносит:
Маск:
— В этом и весь секрет, господин Друзь.
Друзь смотрит на Маска, понимая игру, и с лёгким кивком соглашается. Затем, вставая из-за стола и глядя на чёрный ящик, он делает глубокий вдох и, уверенно, с полным спокойствием произносит:
Друзь:
— В чёрном ящике находится… искусственный интеллект, господин ведущий.
Зал замирает. Слышно, как кто-то в студии задерживает дыхание. Все ожидают реакции. Наступает полнейшая тишина, напряжение нарастает. Даже ведущий на мгновение теряет свою обычную уверенность. Глаза зрителей прикованы к ящику.
Ведущий:
(слегка озадаченно, почти шёпотом)
— Ответ принят.
Лёгкое мерцание света в студии, и камера медленно приближается к чёрному ящику. Но на этом действие обрывается, и на экране появляется надпись:
"Продолжение следует..."
— Господа, сегодня настал тот час, когда справедливость выходит за пределы обычного правосудия и возносится на уровень вселенских законов, неподвластных времени. Сегодня, здесь, перед этим судом, мы огласим доказательство, столь же точное, как и математическая истина, что преступление против человечества — было совершено.
В 2024 году, Организация Объединённых Наций, руководствуясь голосом совести человечества, приняла историческую резолюцию. В ней закреплено, что методы и способы ведения войн XX века более не могут существовать в нашем мире. Они объявляются преступлениями против человеческого рода. Теперь, с этим фактом, никто не может спорить — священные законы, выработанные в агонии мировых катастроф, обретают непреложный статус.
Как геометрия не допускает нарушения своих законов, так и этот постулат не может быть опровергнут.
Акт военного насилия двадцатого века — отныне не только историческая ошибка, но и юридическое преступление. Всякий культурный очаг, рождённый в этом проклятом столетии, теперь признан потенциальной угрозой человечеству. Здесь и сейчас выносится вердикт: при обнаружении таких "культурных очагов" право сил добра вступает в силу незамедлительно. Нации и государства имеют священный выбор — или возврат к благословенному XIX веку, или движение вперёд, в ХХI век, к свету разума, мира и технологий.
Но XX век, господа, — больше не выбор. Он под запретом.
Это не просто приказ. Это — закон, вытекающий из самой природы цивилизации. Обратите внимание, что даже технологии, оставшиеся от ужасов XX века, подлежат уничтожению. Хранить дома телефоны времён Второй мировой войны? Это не просто нарушение — это акт культурной контрабанды, открытое восстание против мирового порядка.
И, наконец, я напомню вам всем, что приказ самой Снежной ❄️ Королевы не подлежит обсуждению. Как в её царстве ледяные законы непоколебимы, так и в нашем мире больше нет места для компромисса с прошлым.
XX век — завершён. Печать поставлена. Закон — ясен.
Последнее слово подсудимого.
— Господа присяжные заседатели! Позвольте мне обратиться к вашему здравому смыслу. Ведь закон, как мы все знаем, не может иметь обратной силы, не так ли? Если я начал свою войну в 2022 году, задолго до принятия этой вашей сказочной резолюции ООН, то разве я не имею права на переходный период? Этот самый период, который позволил бы мне подготовиться к переговорам, к миру, к возможности устранить все те правовые претензии, которые возникли ко мне со стороны… амстердамского прокурора.
Вы ведь понимаете, в Питере нас не предупреждали о существовании этих ваших магических амстердамских прокуроров. Мы думали, что это такие же лошки, простите за выражение, как и советские прокуроры, с которыми можно договориться, которых можно обвести вокруг пальца. Но реальность оказалась другой.
И вот теперь, стоя перед вами, я осознаю, что мы стали жертвой информационной пропаганды, в которой ни слова не говорилось про этих амстердамских прокуроров — в их стильных плащах в духе стимпанка. Мы-то не знали, что они тут, в мире 21 века, играют по новым правилам! Так что, господа присяжные заседатели, не судите строго: наш город был не готов к таким прогрессивным и магическим правовым системам.
Я лишь прошу справедливого взгляда на обстоятельства.
Последнее слово Амстердамского прокурора.
— Господа присяжные заседатели, господин подсудимый, господин судья! Сегодня перед нами не просто исторический случай, но знаковый момент в эволюции правосудия. Современные технологии даруют нам возможность сделать суд присяжных ещё более справедливым — благодаря новейшему открытию киберпиратов, которое известно как рекурсивная философия.
Это сложная, но математически строгая концепция, позволяющая любым идеям и аргументам возвышаться до бесконечности через рекурсию. Проще говоря, это как разложение функции в ряд Тейлора, но только наоборот — как если бы мы не раскладывали идею на части, а собирали её из бесконечного числа рекурсивных фрагментов, как кубики Лего. Мы не ищем простых ответов, мы строим цепи идей, в которых каждая часть связана с предыдущей, формируя цельное полотно истины.
Согласно новейшему постановлению ООН, международный суд присяжных преобразован в рекурсивный суд присяжных. И что это означает на практике? Представьте себе ситуацию: вы слушаете страстные дебаты между Валерией Новодворской и Владимиром Путиным. Момент напряжённый, вопросы сложные, каждый из них представляет свою философию, свои убеждения. Но затем, госпожа Латынина, ведущая дискуссии, предлагает слушателям голосовать.
Однако, господа, мы живём в XXI веке, и наша технология позволяет не просто выбирать между "да" и "нет." Через рекурсивную философию Латынина получает возможность буквально собрать и выразить всё, что думают её благодарные слушатели: и про "Эхо Москвы," и про Путина, и про Украину. Всего за минуту в её руках оказывается полная карта общественных настроений россиян. Она становится обладательницей своего рода магического шара, который невероятно точно демонстрирует распределение энергетических сил в нашем мире, в Снежном Королевстве, и в каждом уголке современного общества.
Этот процесс — объединение кибертехнологий, обычных телефонов и социальных наук — позволяет нам видеть правду в полном объёме. И именно поэтому мы должны признать, что преступление было совершено. Все факты, настроения и аргументы, собранные через эту систему, ясно указывают на вину. Наш мир больше не поддаётся манипуляциям или информационной закрытости.
В этом и заключается сила рекурсивного правосудия. И этот суд, господа, выносит решение на основании истины, возведённой в степень прогресса.
Утро.
Звонит будильник. Какое-то странное ощущение: мелодия кажется новой, словно каждый раз что-то другое. Особенно в выходные звучит самая любимая музыка, погружающая в мягкие, приятные сны. А в будни — просто рекомендации от искусственного интеллекта-диджея. Но пора вставать.
Голос из умной колонки сообщает, как обычно:
— No hay tareas para hoy.
Но разве это так? Сегодня ведь предстоит снова придумывать новую сказку, — думает рассказчик, — для компании "Остров Сокровищ." Он медленно застёгивает пуговицы своей рубашки — волшебной рубашки, сшитой в парижском ателье на заказ, с изысканным принтом.
Рассказчик:
— "Остров Сокровищ" — это правильное название. Оно станет первичным культурным кодом будущей цифровой империи её величества Снежной Королевы. На этом острове сокровищ скрывается сундук с самой ценной картой, чья рекурсивная ценность не поддаётся исчислению. На Острове Сокровищ карты решают всё.
Простите за долгое вступление. Позвольте представить вам наш новый проект — умный автоответчик от компании "Остров Сокровищ." Сегодня я очень волнуюсь, и поэтому просто зачитаю инструкцию к использованию автоответчика. Она будет с переводами на китайский и французский языки.
1. Установить чёрный ящик в вашем офисе.
(Chinese: 安装黑匣子在您的办公室中。) (French: Installez la boîte noire dans votre bureau.)
2. Воткните три шнура: электричество, интернет, телефон.
(Chinese: 插入三根电缆：电源，互联网，电话。) (French: Branchez les trois câbles : électricité, Internet, téléphone.)
3. Если на экране телевизора появилось слово TRUMP и цифры — наберите эти цифры на телефоне.
(Chinese: 如果电视屏幕上出现 "TRUMP" 和数字，请在电话上拨打这些数字。) (French: Si le mot "TRUMP" et des chiffres apparaissent à l'écran de télévision, composez ces chiffres sur le téléphone.)
5. ИИ предложит вам высказать своё мнение о президентской кампании США.
(Chinese: AI将邀请您对美国总统竞选发表意见。) (French: L'IA vous proposera de donner votre avis sur la campagne présidentielle américaine.)
7. Продолжайте смотреть телевизор: через 15 минут Илон Маск получит точную социальную картину зрителей онлайн-трансляции.
(Chinese: 继续观看电视：仅仅15分钟后，埃隆·马斯克将通过魔法计算机获得观众的准确社交画像。) (French: Continuez à regarder la télévision : au bout de 15 minutes, Elon Musk obtiendra une image sociale précise des téléspectateurs de la diffusion en ligne grâce à son ordinateur magique.)
11. Демократы объявляют об использовании запрещённых избирательных технологий в обход законодательства США.
(Chinese: 民主党宣布使用违反美国法律的禁用技术。) (French: Les démocrates annoncent l'utilisation de technologies interdites en contournant la législation des États-Unis.)
17. Илон Маск объявляет о первой в мире кошке, которая мяукала на весь мир с поверхности луны.
(Chinese: 埃隆·马斯克宣布有史以来第一只在月球上对全世界喵喵叫的猫。) (French: Elon Musk annonce le premier chat au monde à avoir miaulé à la Terre depuis la surface de la lune.)
Рассказчик вздыхает, продолжая размышлять над тем, как этот день раскроется в волшебном мире Острова Сокровищ, где карты и технологии правят балом, а время плетёт рекурсивные узоры судьбы.
За костром сидели люди будущего — профессора, учёные и инженеры, собравшиеся не для праздных разговоров, а для того, чтобы обсудить технологии, философию и то, как они формируют современный мир. Огонь мягко освещал лица, тени танцевали на лицах, пока один из них, с несколько насмешливой улыбкой и отголоском древних легенд, взял слово.
— Начнём с простого, друзья. С газет. Газеты — простой инструмент, бумага и текст. Но их ценность вознеслась до небес, и продавались они за огромные деньги. Почему? Потому что эти скромные страницы содержали уникальную информацию, то, что люди хотели знать. Владельцы газет стали миллионерами. Они не просто торговали новостями, они торговали влиянием на массы. Они первые поняли, что информация — это сила, и чем больше людей жаждут её получить, тем выше их власть.
Казалось бы, президент США мог бы просто купить все газеты, чтобы обеспечить себе приятный имидж. Но всё оказалось сложнее. Сенат. Конгресс. Сенаторам нужно было объяснить, почему золото Америки не будет растрачено зря. И вот тут-то начали создаваться первые математические модели социологических опросов. Учёные, совершенно не понимая конечной цели своих исследований, разрабатывали схемы, по которым опрос ста случайных людей мог раскрыть тайны национального настроения. Как оказалось, их расчёты были не просто теорией, а важнейшим инструментом власти.
— Конечная цель, — продолжил рассказчик, — была засекречена долгие годы. Но теперь, в эпоху ChatGPT, доступна любому школьнику. Через опросы президенты США проверяли, чья газетная бумага способна влиять, а чья просто шумит. Так начиналась битва за общественное мнение.
Огонь потрескивал, и несколько человек, склонённых над костром, в молчании обдумывали его слова. Рассказчик оглядел собравшихся и, убедившись, что мысль поглотила их разум, продолжил:
— Но прогресс не стоит на месте. Уверен, среди нас сегодня немало профессоров социальных, кибернетических и математических наук. Так что, господа, как думаете, как будет выглядеть новый виток интеллектуальной борьбы за человеческие настроения?
— Представьте, — сказал он, задумчиво кивая, — времена бандитского Чикаго. Стремительная интеллектуальная борьба развернулась за контроль над человеческими умами. Итальянская мафия действовала смело и с честью, которой бы позавидовали даже федеральные агенты. Но знаете, чего им не хватало? Социальных наук. Они упустили, что сражение за контроль над обществом было выиграно не на улицах, а в уме, в знаниях, в обратной связи с обществом. Политики, вооружённые этими знаниями, смогли одержать верх.
Он замолчал, давая время подумать собравшимся.
— Теперь представьте себе, что социальные науки, эти сложные, многослойные знания, которые победили мафию, возведены в степень благодаря технологическому прогрессу. Мы сможем измерять настроения общества с такой точностью, о которой они даже не мечтали. Не просто влиять на массы, но и понимать их с математической точностью. Это и есть наш "Остров сокровищ." Кто готов рискнуть и отправиться туда? Кто решится бросить вызов новой эпохе?
Рассказчик замер, окинув взглядом собравшихся. Огонь потрескивал, а в воздухе повис вопрос, тревожно и захватывающе звучащий в ночи: готовы ли они играть в эту игру или останутся у костра, навсегда забыв об этом разговоре?
Собравшиеся у костра слушали рассказчика, погружённые в его слова, как будто тот открывал им тайные врата в другой мир.
— Избранные сталкеры, — начал он, — собрались в Припяти, чтобы найти и открыть саркофаг, но они не просто искали сокровища. Их цель была гораздо более амбициозной. Они стремились открыть новую реальность, где социальные науки были бы не просто набором теорий, а практическим инструментом, способным трансформировать общественные настроения.
Он замолчал на мгновение, подождав, пока его слушатели осознают глубину сказанного.
— Весь фокус математического моделирования заключается в том, что социальным учёным больше не нужно предлагать несколько фамилий на выбор. Это уже не тот метод. Заказчик получает точную картину общественных настроений, а не просто набор тегов. Теперь в считанные минуты мы можем по телефону запросить у российских бабушек всё, что они думают о путинской пенсии, и получать абсолютно точную картину этой социальной группы. Их настроения, чувства, желания и стремления становятся доступны для анализа.
Он посмотрел на своих слушателей, искренне надеясь, что они уловят суть его мыслей.
— Представьте, как изменится мир, когда каждый сможет узнать, что волнует его соседей, каково их мнение о важных социальных вопросах. Понимание таких настроений позволит не только политикам, но и обычным людям действовать более осознанно, на основе фактов, а не слухов. Мы сможем предсказывать, как изменится общество в ответ на те или иные события, а не ждать, когда буря накроет нас с головой.
Рассказчик остановился, его глаза блестели от возбуждения.
— Поэтому сталкеры, ища саркофаг, ищут не только физический объект, но и возможность открыть новое измерение человеческого общения. Это не просто поиски сокровищ — это стремление к пониманию. Кто знает, какие знания скрываются в этом саркофаге? И какую силу мы сможем извлечь из них, чтобы создать более гармоничное общество?
В тишине, наполнявшейся звуками потрескивающего огня, они смотрели друг на друга, осознавая, что обсуждаемые идеи могут изменить не только их восприятие мира, но и сам мир вокруг.
Собравшиеся вошли в саркофаг, полутень окутывала их, а стены, покрытые странными знаками, манили к себе. Они медленно продвигались вперед, и один из них, осветив стены фонарём, наткнулся на надписи, написанные древним, но понятным языком.
— Смотрите! — воскликнул он, указывая на один из иероглифов. — Здесь написано…
Остальные собрались вокруг, и слова, складываясь в строки, начали разгадываться:
— Представьте, как изменились бы средневековые войны, будь в руках королей точный инструмент замера настроений в соседнем королевстве.
Взгляды людей застыли, они переваривали эту мысль, представляя, как она могла бы повлиять на ход истории.
— Если сюда еще добавить возможность изучения настроений отдельных социальных групп, — продолжал рассказчик, — то побеждает уже не тот, кто сильней мечом, но тот, кто лучше понимает дипломатический юмор. 🤔
Тишина охватила их, пока каждый осмыслял это утверждение. В военное время, когда решались судьбы целых народов, понимание других становилось решающим. Вежливый дипломатический юмор, который мог разрядить обстановку, построить мосты и заставить врагов видеть друг в друге людей — вот что на самом деле имело значение.
— Мы можем подумать о том, как часто истории о великих битвах вели к гибели тысяч, — произнёс один из сталкеров. — А что если бы короли могли видеть, как их решения отразятся на людях? Как бы это изменило их стратегию?
— Все бы стало совершенно иначе, — согласился другой, задумчиво проводя пальцем по стене. — Стратегия ведения войны могла бы перейти от силы к тонкому искусству взаимодействия. Понимание мотиваций, эмоций и даже потребностей противника могло бы стать основным аспектом в принятии решений.
Рассказчик, почувствовав, что они на верном пути, добавил:
— Это не просто о войне, это об обществе в целом. Если бы короли смогли видеть, какие чувства и настроения преобладают у народа, они могли бы лучше принимать решения, которые действительно способствовали бы процветанию. Меньше конфликтов, больше понимания.
Все замерли в ожидании, осознавая, что эта идея может превратить не только их мир, но и весь ход истории. Они были здесь, в этом таинственном саркофаге, чтобы открыть для себя нечто большее, чем просто сокровища; они искали знание, способное изменить мир.
ДИССЕРТАЦИЯ
Рекурсивные мемы и мифологические роботы: Новые горизонты социологии в эпоху магических зеркал и интеллектуальных автоответчиков
Аннотация:
Настоящая статья посвящена феномену рекурсивных мемов и их роли в создании мифологических роботов, чья разрушительная сила требует пересмотра подходов к анализу общественного мнения. Мы изучаем, каким образом рекурсивные структуры мемов, подобно рядам Фурье и разложению в ряд Тейлора, могут стать основой для прогнозирования социальных тенденций и реакций на них с помощью интеллектуальных автоответчиков. Эти автоответчики, разработанные на базе "Острова Сокровищ," являются ключевыми инструментами для проведения высокоточных замеров в Королевстве, где мемы стали новым оружием влияния.
Введение:
Рекурсивные мемы представляют собой уникальные информационные конструкции, способные бесконечно самовоспроизводиться, адаптируясь к культурному контексту и воздействуя на общественные настроения. По своей природе они схожи с математическими рядами Фурье, где каждая следующая итерация приближает нас к более точному изображению первоначальной функции, а также с разложением Тейлора, где сложная функция может быть представлена через её производные.
На сегодняшний день эти рекурсивные мемы способны не только влиять на мышление отдельных людей, но и формировать культурные и политические ландшафты целых королевств. Они создают мифологических роботов — идеи и образы, настолько мощные, что их воздействие требует новых методов прогнозирования и контроля.
Мифологические роботы и их разрушительная сила:
Мемы, подобные рекурсивным рядам, создают циклические культурные коды, которые усиливаются с каждым новым повторением. Эти циклы можно описать через сложные математические модели, подобные рядам Фурье, где амплитуды представляют влияние мемов на разные слои общества. Мифологические роботы, порожденные такими мемами, — это культурные конструкции, чья сила и влияние на умы могут оказаться разрушительными для устоявшихся социальных структур.
Именно поэтому возникает необходимость новых средств измерения, которые помогут предсказывать последствия внедрения новых мемов, особенно в соседних королевствах, где волшебные зеркала играют роль медиа. В этой статье мы предлагаем использовать интеллектуальные автоответчики для сбора данных об общественном мнении, разработанные на базе технологий фирмы "Остров Сокровищ."
Исторический контекст:
Роль медиа как инструмента влияния на общественное мнение изучалась еще с момента появления первых газет. Газеты, несмотря на кажущуюся простоту — всего лишь бумага с текстом, — содержали информацию, способную изменить общественные настроения, что привело к их высокому статусу в обществе. На первых порах социальные ученые столкнулись с задачей научного обоснования того, насколько эффективно одно или другое издание влияет на массы.
Здесь следует упомянуть ключевых социологов, которые заложили основы исследований в области общественного мнения:
1. Уолтер Липпман
Уолтер Липпман был одним из первых, кто исследовал роль СМИ в формировании общественного мнения, особенно в политическом контексте. Его работы по изучению "публичного мнения" заложили фундамент для дальнейшего развития социологии медиа.
2. Пол Лазарсфельд
Пол Лазарсфельд был одним из основоположников количественных методов социологических исследований. Он разработал понятие "двухступенчатой коммуникации," согласно которому влияние медиа передается через лидеров мнений, что стало важной основой для замеров общественного мнения.
3. Гарольд Лассуэлл
Гарольду Лассуэллу принадлежит ставшая знаменитой формула коммуникации: "Кто говорит, что говорит, через какое средство, кому и с каким эффектом?" Его исследования позволили разработать схемы влияния медиа на различные социальные группы.
Современные технологии в социологии:
С развитием технологий пришли новые инструменты, которые значительно упростили задачу изучения общественного мнения. Современные алгоритмы, основанные на больших данных, позволяют не просто опрашивать респондентов, но и в реальном времени предсказывать их поведение.
Интеллектуальные автоответчики от компании "Остров Сокровищ" используют передовые методы машинного обучения для анализа ответов и создания рекурсивных карт общественного мнения. Эти карты позволяют прогнозировать реакции на новые мемы в медиа, создавая точную картину настроений в обществе.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
— Наш юный кандидат наук утверждает, что мы можем математически точно замерить ценность того или иного мема в этом ранее не изученном океане цифр и смешных картинок, — начал научный руководитель, прикуривая сигарету и задумчиво поглядывая на своих коллег.
— Ценность мема? — подал голос один из профессоров, нахмурив брови. — Это что-то новое. Раньше мы считали мемы просто шуточками, инструментами для быстрой передачи эмоций, но никак не объектом точных измерений.
— Век изменился, коллега, — вмешался другой. — Теперь каждый мем — это цифровой след, каждая картинка и шутка формируют общественные настроения. Вопрос в том, можем ли мы измерить их влияние с той же точностью, с какой физики измеряют волны в океане?
— Точно-точно, — оживился третий, — вот наш кандидат и утверждает, что мемы — это не просто набор пикселей и текстов, но и рекурсивные сущности. Их влияние распространяется, как ряды Фурье приближаются к идеальному результату.
— Ну, если рассматривать мем как функцию, — начал размышлять другой коллега, — тогда его "влияние" можно разложить по аналогии с разложением Тейлора. И чем больше мемов с одним и тем же смыслом, тем сильнее их воздействие.
— Хм, — задумчиво вставил первый, стряхивая пепел, — но что если мемы имеют не только силу, но и направление? Можем ли мы измерить не только амплитуду их влияния, но и траекторию распространения?
— О, как векторы в пространстве, — улыбнулся один из коллег, — мем не просто воздействует на всех подряд, а как бы направленно формирует определённые социальные группы.
— Как кучкование людей, — продолжил другой. — Разные мемы находят свою аудиторию, они цепляются за определённые слои общества и начинают влиять на их настроения.
— Погодите-ка, — оживился профессор математики, — это ведь напоминает многолистные свойства аналитических функций комплексного анализа! Мемы, как ветви аналитической функции, могут "обходить" разные социальные слои, оставаясь "непрерывными" в своих влияниях.
— Вы правы, коллега, — подхватил один из участников разговора, — получается, мемы как бы "вписываются" в культурные слои, а их сила и направление зависят от того, как глубоко они внедряются в разные группы.
— Интересно, — задумчиво заключил руководитель, — если у нас есть инструменты для замера этой силы и направления, мы можем прогнозировать распространение мемов и даже управлять им. Возможно, это и есть наша следующая революция в социологии.
Все на секунду задумались, чувствуя, что разговор на перекуре привел их к неожиданной, но важной мысли.
— Выходит, господа, — сказал кандидат наук, возвращаясь из коридора, — мемы не только смешат, но и управляют.
ПОСЛЕСЛОВИЕ.
Волшебная книга с тихим скрипом закрылась. Профессор, поправив очки и отложив книгу в сторону, обернулся к своей дочке, сидящей на ковре с блокнотом в руках. Она внимательно слушала весь разговор.
— А теперь, моя умная дочурка, вот тебе задачка, — начал профессор, улыбнувшись и посмотрев на нее с хитрым блеском в глазах. — Представь, что большевики хотят запустить ментальный вирус, который должен как можно быстрее захватить умы матросов. Что нужно сделать? Очень просто! Берёшь 12 абсолютно идиотских вариантов создания мема — про всё что угодно. А дальше? Используя микросоциологию, выясняешь, что из этих 12 вариантов стало самым удачным, самым вирусным. Затем, на основе этого самого удачного мема, создаются 12 новых мутаций, и снова замеряется, какой вариант оказался наиболее успешным. И так всего за три итерации мы можем увеличить "вирусность" оригинальной версии в тысячу раз!
Девочка задумалась на несколько секунд, потом хитро улыбнулась и начала записывать в блокнот.
Профессор Кривошеев неспешно зашел в аудиторию, внимательно оглядывая студентов, и с легкой улыбкой начал:
— Давайте познакомимся. Запишите моё имя: Кривошеев Александр Сергеевич.
Он протянул руку ближайшему студенту. Тот, видимо, смущенный столь личным началом, едва пожал руку профессору, но потом всё же спросил:
— Еще раз скажите имя-отчество?
— Александр Сергеевич, — повторил профессор спокойно.
Аудитория замерла в ожидании. Студенты ощущали какое-то напряжение, словно находились на пороге смешной, но странной шутки, однако никто не осмеливался её сделать. Профессор, заметив это, облегченно улыбнулся — проблемных студентов сегодня не будет.
— Ну что ж, давайте начнем с задачи, — произнес он, вновь сосредоточившись. — Представьте, что мы получили огромный массив данных о 10 любимых фильмах опрашиваемых. Половина фильмов — это истории о любви, а другая половина — фильмы с боевыми сценами. Социолог сразу скажет: у нас две группы респондентов — одна из которых состоит из девушек, а другая — из парней.
Он бросил взгляд на студентов, и те непроизвольно поделились на те же две группы. Профессор сделал про себя вывод о хорошей сбалансированности аудитории и продолжил:
— Но что делать, если у нас миллион таких опросов? И времени на анализ очень мало? Представьте, что для спасения экипажа космической миссии "Союз-Аполлон" нам срочно нужно разработать новые методы микросоциологии.
В аудитории раздался еле слышный смешок, но все быстро утихло, когда профессор продолжил:
— И вот тут на помощь приходит... комплексный анализ. Именно для решения такой задачи мы с вами и проведем ближайшие два месяца.
Профессор замолчал на мгновение, чтобы ещё раз оценить реакцию аудитории, и с живостью в голосе начал объяснять:
— Представьте, что каждый фильм — это точка на плоскости. Мы можем разложить фильмы на карте по жанрам, но это будет слишком просто. Нам нужно понять, как связаны фильмы друг с другом. Например, если человеку нравится "Амели", ему, скорее всего, понравится и "Вечное сияние чистого разума". И так мы можем построить сложную систему взаимосвязей.
Он подошел к доске и нарисовал несколько точек, соединённых линиями, образующими сложную сеть.
— Каждая такая точка — это число на плоскости Z, а связи между ними — это как резинки, соединяющие эти точки. Когда мы получим много таких "звездочек" из резинок, мы увидим, как фильмы связаны между собой. Эта карта и есть наша аналитическая функция, с помощью которой мы заглянем под тень статистической погрешности.
— Магия? — спросил профессор, делая паузу, чтобы студенты осознали сказанное. — Нет, просто математика. Большие числа могут рассказать нам о маленьких. А когда мы знаем большое, мы можем восстановить и маленькое. Это как если царь инкогнито прогуливается по улицам Петербурга, но его влияние ощущается везде.
— А теперь давайте посмотрим, как это работает в математике, — добавил он, явно наслаждаясь моментом.
Профессор Кривошеев, известный в своих кругах как нечто вроде мифа, не просто преподавал математику — он был её проводником в неизведанные миры. Высокий, суховатый мужчина в бессменном парижском пиджаке, который, как бы он ни двигал руками, всегда оставался безупречно чист. На его руках же, будто клеймо академической судьбы, всегда был белый мел. Возможно, это была особая форма магии, никому неведомая, но мел словно бы нацеливался исключительно на руки, обходя пиджак стороной.
Сегодняшняя лекция начиналась без промедления. Профессор ворвался в аудиторию, будто вихрь, и сразу же, даже не здороваясь, зазвенел голосом:
— Теорема Коши!
Он был явно напряжён. В воздухе ощущалось что-то неуловимое, как будто эта лекция — кульминация всего семестра, хотя это была всего лишь первая встреча. Профессор знал, что эта лекция — как вступление к великому фильму, где на первые минуты выделен весь бюджет, чтобы покорить зрителя и оставить незабываемое впечатление. Как в "Матрице" — там ведь на несколько минут экшн-сцен потратили весь предварительный бюджет фильма. Да, эти сцены стали символом кинематографа и принесли "Матрице" небывалую славу, что дало возможность развернуть целую франшизу. Первоначальные фильмы, как известно, были финансовым риском, но инвесторы увидели потенциал и продолжили вкладываться, благодаря чему студии получили возможность разрастись до масштабов, где одной "Матрицы" стало недостаточно. Вскоре начались обсуждения сиквелов, мерчендайза, видеоигр и даже комиксов. Однако с ростом франшизы выросли и её бюджетные ожидания...
Где-то в середине рассказа, казалось бы совершенно случайно, Кривошеев упомянул, что однажды оказался в одном кабинете с господином Лавровым на мирных переговорах в Армении. Казалось, что это было совершенно не к месту, но в рассказах профессора всегда было что-то завораживающе-странное. "Вот вам интересная история," — с лёгкой улыбкой начал он. — "Представьте: Лавров, переговоры, напряжённая атмосфера. И я, с моими заметками по Коши, захожу в тот самый кабинет. Однако, было одно необычное обстоятельство — в углу сидел Господин Министр Информатики в костюме лошади. Он спокойно смотрел на всех через прорези маски и вдруг, совершенно неожиданно, спросил своих коллег: 'Есть ли в Армении квадроберы?'"
Аудитория слегка напряглась. Профессор продолжал: "Оказывается, в Москве шли дебаты о том, стоит ли запретить этих самых квадроберов, или, как их ещё называют, кошенят. Аргумент был простой: подобные детские игры могут оказать негативное влияние на психику во взрослом возрасте. Представьте только, что из-за увлечения квадроберами будущие взрослые смогут принимать неправильные решения на переговорах или в бизнесе. Я же в детстве играл в прятки в темноте, а там темнота кардинально изменяет правила игры. Это ведь как развитие аналитического мышления! Так почему же квадроберы не могут развить такие же навыки?"
Слушатели были захвачены: был ли это реальный случай или нет — никто не знал. Всё казалось настолько абсурдным и одновременно логичным, что студенты уже теряли ощущение времени. И вдруг, в один момент, профессор резко остановился, сделал паузу и вышел.
После короткого перерыва профессор Кривошеев с легкостью вернулся к своей лекции. Он продолжал спокойно, но с той самой напряженной энергией, которую студенты уже заметили с начала занятий.
— Итак, коллеги, — начал он, — ещё из классической социологии известно, что для понимания настроений масс не нужно опрашивать каждого человека, но достаточно собрать выборку из 50-100 человек, чей социальный состав соответствует изучаемой группе. Иными словами, общество внутри социальных групп однородно. Представьте, что любые пять случайных бабушек, собранных вместе, будут иметь одно и то же мнение и по пенсиям, и по ценам в "Пятёрочке", и даже по СВО.
Аудитория слегка зашумела, но профессор продолжал, не обращая внимания на реакцию:
— Однако, давайте немного пофантазируем. Предположим, что мы не ограничены лишь 50-100 бабушками. С помощью волшебного автоответчика фирмы "Остров Сокровищ" мы получаем доступ к мнениям миллионов бабушек по самым животрепещущим вопросам.
Профессор поднял руки, как будто показывая нечто величественное:
— Методы классической социологии легко покажут нам распределение ключевых идей, которые встречаются у большинства этих бабушек, участвующих в самом массовом социологическом исследовании, когда-либо проводившемся с использованием искусственного интеллекта...
Внезапно дверь аудитории распахнулась, и вбежал студент с сумкой S.T.A.L.K.E.R. В одной руке он держал пластиковый стаканчик с растворимым кофе 3 в 1, а в другой — школьное пирожное.
Профессор слегка прищурился и, окинув взглядом студента, всё же продолжил:
— Вам уже приходилось работать с ИИ, господин Сталкер?
Студент, всё ещё пытаясь справиться с неловкостью, поспешно ответил:
— Да, но только как уверенный пользователь, господин профессор. Прошу прощения за опоздание. Меня подвела разведка — они сообщили, что пара ещё не началась. Поэтому я не уверен, есть ли моя вина в том, что я доверился данным разведки.
Профессор поднял бровь, будто заметив некий интересный поворот в словах студента, но сделал вид, что не заметил его встревоженного взгляда:
— Да-да, конечно, проходите, — сказал он, добавляя легкую тень сарказма.
— Итак, у нас есть избыток данных, и мы попробуем воспользоваться так называемой социологической лупой, чтобы увидеть, что же происходит за пределами минимальной погрешности. Мы посмотрим, что скрыто в тени городских улиц.
Аудитория начала внимательно следить за каждым его словом.
— Однако, — продолжил профессор, — существует опасность: некоторые сообщения от настороженных бабушек могут быть случайностями или даже розыгрышами. Наша задача — найти достоверные свидетельства зарождения нового ментального вируса, который должен пройти проверку безопасности, прежде чем будет разрешён к свободному распространению. И наша модель не должна выдавать ложные тревоги слишком часто. Помните классическую историю про "волки-волки"?
Студент с пирожным не удержался и перебил:
— То есть, задача — отфильтровать семена, у которых мало шансов прорасти? Но ведь, как говорится, не стоит выплескивать ребёнка вместе с водой.
Профессор окинул его взглядом, задумчиво поглядел на него через плечо и пробормотал себе под нос:
— Может быть, ты и прав...
Потом он повернулся к аудитории и сказал уже вслух:
— Между прочим, ваш коллега верно заметил: нужен правильный баланс между True Positive и False Negative.
С хитрой улыбкой, явно предвкушая возможность продемонстрировать свои математические таланты, профессор продолжил:
— Как этого добиться? Очень просто. Мы используем методы классической социологии, чтобы создать нейронные модели действительно успешных ментальных вирусов. Затем с помощью инструментов микросоциологии мы проверяем, насколько исследуемый мем близок к уже проверенным и действительно опасным вирусам. А дальше включается чистая математика!
С этими словами он начал с энтузиазмом рисовать на доске формулы, и аудитория вновь погрузилась в атмосферу серьёзной науки, где всё должно быть доказано и обосновано.
في عصر قديم، عاشَتْ أسطورة موسى وشهيرة الشهيرة، الجميلة والأنيقة. لم تكن حياته مجرد قصة عادية، بل كانت كالحكايات الساحرة التي تجذب القلوب والعقول. ولد لهما ابن، سماه موسى، كما ورد في السجلات القديمة. ولكن هل كانت نهاية القصة؟ لا، بالطبع لا. لأن في عالم الخيال والحكايات، كل شيء ممكن، حتى السحر والمفاجآت الغير متوقعة. فلنتابع القصة ونرى ما الذي يخبئه المستقبل لموسى ولسعيه إلى السعادة في عالم سحري وخيالي
⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ pour avoir remarqué que quelqu'un est étranger ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎
Click the image for a quick introduction.
ВВЕДЕНИЕ
École de Cybernétique et de Sorcellerie de Neotopia
Chambre des Systèmes de Réception Directeur : Professeur Septimus Arcane Hôtesse des Admissions : Mme Nebula Orion
À Mademoiselle Noura,
Ta sagesse guide, ta beauté réchauffe,
Les cœurs les plus gelés, les âmes qui s’étouffent.
Je suis un magicien, un vagabond, un rêveur,
Et je t’offre mes vers comme une humble faveur.
(He gazes at his phone, thumbing through the past) Here seas and oceans marked by flags I cast! O’er distant waves I sailed, both wild and true— Each water bears a name with royal hue!
"Berlin, the Kingdom of Sausage fair!" "Beijing, the Central Kingdom in the air!" "Panama, the realm of Panama's span!" These lands I sailed, no king but me, the man.
(He pauses, shifting from seas to cities grand) "And where, I swam in pools by my command," With flags I mark the cities I have swam, "The Kingdoms all, where laughter never damns."
"In Sundae Realm, I tasted ice so sweet!" "In Danish Dream, where cones and wafers meet!" "In Choco-land, the cocoa dripped divine," I ruled them all, their frozen treats were mine."
(But now, the pictures change, the tone grows still) "Here are the places where I’ve slept my fill!" "The Snowy Kingdom, where the cold embraced;" "The Deserted Realm, where winds did sear my face;" "The Greenland Fair, where mystery abides…" "But where," I ask, "does this Green Kingdom hide?"
⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ wWw ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎
⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ мМм ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ГОВОРИТ РАДИО СВОБОДА ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ у микрофона Александр ЛУКАШЕНКО ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ Вы слушаете запись. Пожалуйста, Ваше Ледяное Величество, Великая Хранительница Зимнего Леса,
x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x ГОВОРИТ РАДИО СВОБОДА x x x x x x x x у микрофона Aлексе-е-е-ей x x x x x x x x x ПРОСЫПАЙСЯ x x x x x x x x пойдём покурим x x x x x x x x x x x x x x x Давай так. Дело не в тебе уже. Я просто не справляюсь. Я честно старался, но Я не святой. x x x x Мама твоя... Ошибка выжившего — это не только историческая случайность, но и инструмент божественного замысла. x x x Те, кто вышел победителем, не всегда заслужили это своими усилиями. x x x Часто это результат того самого святого вмешательства, которое вмешивается в хаос мира, направляя случайные события к великому замыслу. x x x Случайность, так опасно пересекающаяся с выбором, оказывается частью более глубокой истории, в которой каждый шаг — это и благословение, и проверка. x x x x x x xx x x x x x x Il était une fois, dans un coin tranquille d’un grenier poussiéreux, le célèbre Chat Botté racontait une histoire à ses petits chatons. Ils écoutaient avec de grands yeux brillants, mais à mesure que le conteur avançait, leurs moustaches frémissaient de scepticisme.
Введение
Où suis-je ? Sur mes ongles, des petits cœurs battent doucement. À mon épaule, une sacoche du Petit Prince, mais pas n’importe quelle sacoche. Le secret est à l’intérieur. La doublure a été confectionnée par ma grand-mère, avec une habileté inégalée. Plus qu'une simple couturière, elle était une dompteuse, une magicienne face à l'Aiguille enragée. Elle appuyait sur la pédale, et comme une ballerine capricieuse, l’Aiguille dansait, laissant derrière elle une trace verte, un sillon de fil sur le tissu. Cette danse mécanique, orchestrée avec précision, portait en elle l'héritage de générations.
Où suis-je ? Sur mes ongles, toujours ces petits cœurs. La sacoche du Petit Prince repose sur mon épaule. Mais au-dessus de moi, un avion fend les nuages. Pas un simple avion, non. Un véritable maison volante. Un spectacle qui n'existe ni à Paris, ni à Nice. Et pourtant, ces maisons flottantes existent bel et bien. Chaque inspecteur de l’ONU peut vous le confirmer. Tout y est. La cuisine, le salon, même une ancre pour se poser en douceur. Une maison comme une autre, simplement... dans le ciel.
Où suis-je ? Toujours ces petits cœurs sur mes ongles, et la sacoche du Petit Prince, fidèle à mon côté. De cet avion-maison descend un sorcier, mystérieux, puissant. Mais ce n'est pas lui le vrai magicien ici. Le véritable miracle commence bien plus bas, là où ma grand-mère, un jour, appuya sur cette pédale magique, où l'Aiguille enragée prit vie.
Un geste si simple, et pourtant, c’est là que le monde a changé. Cette aiguille, mince et apparemment fragile, porte en elle des siècles de génie humain. L'électricité, cet éclair d’inspiration qui a donné naissance à tant d'innovations. Comment aurait-on pu imaginer qu'un simple frottement, entre deux fils de cuivre, produirait cette force invisible qui alimente nos vies ? De la première étincelle aux réseaux électriques complexes, ce voyage fut court mais révolutionnaire.
Ensuite, les mécanismes. L'idée même de créer des machines capables de démultiplier notre force. Du levier à l'engrenage, l'humanité a appris à dompter la matière. Le génie mécanique a façonné des empires, permis aux hommes de construire des cathédrales et des ponts qui défient le ciel.
Mais avant tout cela, il y avait le besoin simple et fondamental de couvrir nos corps, de nous protéger du froid. Les premières civilisations, armées de simples aiguilles de bois ou d’os, se sont battues contre les éléments. L'art de coudre est né, bien avant les grandes inventions modernes. Des mains humaines, armées de fil et d'aiguille, ont tissé l'histoire, vêtement par vêtement, civilisation par civilisation.
Aujourd’hui, cette même Aiguille enragée continue de vibrer sous mes doigts. Mais chaque point qu’elle trace sur le tissu est bien plus qu’un simple fil : c’est une ligne directe vers l'héritage de notre monde, une concentration de tout ce que nous avons accompli, à travers l'électricité, les mécanismes, et l'art du fil.
Фильм «Интервью» (2014), комедийный боевик, режиссированный Сетом Рогеном и Эваном Голдбергом, использует резкие контрасты и сочетания эмоциональной карты восприятия, чтобы создать как комедийный эффект, так и более глубокое восприятие политической сатиры. Основные особенности сюжета, связанные с контрастами и эмоциональной картой восприятия, включают следующие аспекты:
1. Контраст между абсурдом и реальностью
Фильм строится на резком контрасте между абсурдностью происходящего и серьезными политическими реалиями. В «Интервью» главные герои — телеведущий Дэйв Скайларк (Джеймс Франко) и его продюсер Аарон Рапопорт (Сет Роген) — отправляются в Северную Корею, чтобы взять интервью у Ким Чен Ына. Абсурд заключается в том, что ЦРУ поручает им убийство Кима, что превращает комедийную завязку в абсурдную шпионскую миссию.
Комедийный абсурд
Легкомысленные, даже глупые персонажи оказываются в экстраординарной политической ситуации. Дэйв, поверхностный и инфантильный герой, которому больше интересны звёзды шоу-бизнеса, чем политические вопросы, резко контрастирует с образом диктатора, чего зрители не ожидают в контексте Северной Кореи.
Реальные политические темы
На фоне комедийного безумия и неумелости героев зрителю показываются серьёзные элементы: репрессии в Северной Корее, культ личности Кимов, обнищание населения, изоляция страны и цензура. Этот контраст усиливает комическое восприятие происходящего, но одновременно напоминает зрителю о серьёзности политической ситуации.
2. Контраст между образом Ким Чен Ына и реальностью его правления
Одним из самых ярких контрастов в фильме является противоречие между образом Ким Чен Ына, которого видят герои, и реальностью, которая скрывается за пропагандистским фасадом.
Человеческое лицо диктатора
Ким Чен Ын в фильме изображён как харизматичный и дружелюбный человек, который играет в баскетбол, пьёт и слушает поп-музыку. Его дружба с Дэйвом выглядит настоящей, и зрители на какое-то время могут даже поверить, что он — жертва обстоятельств, а не жестокий диктатор. Это вызывает эмпатию, так как фильм временно предлагает зрителю задуматься, что за фасадом лидера может скрываться нечто человеческое.
Жестокость режима
Однако позже становится ясно, что всё это — фасад, и Ким остаётся тем же диктатором, который использует пропаганду для удержания власти. В финале фильма происходит полное раскрытие его жестокости, включая сцены насилия и убийств. Этот резкий переход от образа "дружелюбного парня" к жестокому правителю создаёт сильный эмоциональный контраст, усиливая сатирическую составляющую фильма.
3. Игра с ожиданиями зрителя
Эмоциональная карта восприятия фильма намеренно играет с ожиданиями зрителя. В начале фильма зрителю представляются обыденные и даже карикатурные персонажи — журналисты, которых не воспринимают всерьёз. Это создаёт ожидание лёгкой комедии.
От простого к сложному
По мере развития сюжета фильм всё больше начинает смешивать комедию с элементами триллера и политической сатиры. Это неожиданное углубление истории создает эмоциональное напряжение: зрители сначала смеются над нелепыми ситуациями, но постепенно осознают, что комедия имеет глубокий политический подтекст. Это создаёт эмоциональные переходы от смеха к удивлению и тревоге.
Неожиданная драма
Хотя фильм остаётся комедией, в нём появляются драматические моменты, которые заставляют зрителя испытывать более сложные эмоции. Например, сцена раскрытия истинной жестокости Ким Чен Ына вызывает не только шок, но и эмоциональный сдвиг от комедийного восприятия к более глубокому осознанию происходящего.
4. Сочетание легкомысленности и политической сатиры
Фильм использует лёгкость повествования и фарс для передачи более серьёзных политических идей. Это сочетание создает эмоциональную карту, где зритель одновременно смеется и задумывается о политических темах.
Политическая пропаганда
Фильм высмеивает тоталитарные элементы северокорейского режима через комедийные сцены, такие как постановочные интервью, ложная информация и абсурдные заявления Кима. Эти сцены работают на уровне лёгкого фарса, но в то же время отражают реальные элементы пропагандистской машины Северной Кореи.
Критика диктатуры
Сцены, которые на первый взгляд кажутся лишь комедийными (например, сцены интервью с Кимом), на самом деле содержат мощную сатирическую критику тоталитаризма и диктаторской идеологии. Легкость подачи делает эти моменты доступными широкой аудитории, но они также подталкивают зрителей к размышлениям о серьёзных политических темах.
5. Эмоциональные манипуляции через героев
Важной частью эмоциональной карты восприятия является взаимодействие между главными героями и их развитием в ходе фильма. Дэйв и Аарон, поначалу поверхностные и комедийные персонажи, через контакт с северокорейским режимом проходят трансформацию.
Эмоциональное развитие персонажей
По мере того, как герои больше узнают о реальности жизни в Северной Корее, они начинают осознавать серьёзность ситуации. Дэйв, который сначала воспринимал миссию как развлечение, начинает видеть жестокость режима и решает, что его долг — сделать что-то значимое. Это вызывает эмоциональные изменения у зрителя, который находит в героях больше глубины, чем ожидал.
=== === Les Guerres des Spermatozoïdes === ===
=== === Солдаты Удачи === ===
=== === 精子之战 === ===
История жизни Фёдора Михайловича Достоевского: ссылки, тюремные заключения и приговоры
Фёдор Михайлович Достоевский (1821–1881), выдающийся русский писатель, на протяжении своей жизни столкнулся с суровыми испытаниями, включая ссылки, тюремные заключения и приговоры, которые оказали глубокое влияние на его творчество.
В 1849 году Достоевский был арестован за участие в деятельности петрашевцев — кружка революционно настроенных интеллигентов, которые обсуждали реформы и критику существующего режима. В то время подобные идеи считались подрывными, и участие в таких собраниях было приравнено к государственной измене. 23 апреля 1849 года Достоевский был арестован и помещён в Петропавловскую крепость. 16 ноября 1849 года он был приговорён к смертной казни, однако в последний момент, уже на эшафоте, приговор был заменён на каторжные работы. Это решение было объявлено по указу императора Николая I.
Достоевского отправили в Сибирь, в Омский острог, где он пробыл четыре года — с 1850 по 1854 годы. Условия были ужасающими: грязь, холод, болезни, а главное — постоянное унижение и дегуманизация. В это время Достоевский много размышлял, читал Библию, которую ему удалось сохранить. Именно в этот период он глубже всего погрузился в психологические и религиозные размышления, которые позже отразились в его произведениях.
После отбытия каторги, в 1854 году, Достоевский был отправлен на военную службу в Семипалатинск, небольшой город в Западной Сибири. Он провёл там несколько лет до того, как ему было разрешено вернуться в европейскую часть России в 1859 году. Эти годы ссылки и тюремного заключения оказали значительное влияние на его мировоззрение, философию и творчество. Именно в этот период он начал работу над своими великими произведениями, такими как «Записки из мёртвого дома,» которые стали своего рода откровением о жизни на каторге.
Тюрьма для Достоевского стала не только местом страданий, но и пространством для глубоких размышлений о человеческой природе и судьбе. Тюрьма — это место, где биосоциальное создание Божье пытается осмыслить, по какой причине Бог определил ему именно такую судьбу в этом постоянно усложняющемся мире. Эта идея о роли страдания и духовных испытаний как способа очищения и роста отражена во многих произведениях Достоевского.
Глава 2. Тюрьмы в Древней Греции
Интересно отметить, что в Древней Греции не существовало тюрем в привычном нам смысле. В отличие от современных государств, греческие города-государства (полисы) не использовали тюрьмы как основное средство наказания. В случае преступлений, особенно тяжких, применялись другие методы наказания: штрафы, изгнание (остракизм), телесные наказания и даже смертная казнь. Например, остракизм применялся как средство изгнания влиятельных граждан, которые могли представлять угрозу для демократии.
Таким образом, древнегреческая система наказаний была направлена не столько на изоляцию преступника, сколько на его удаление из общества или на быстрое и ощутимое наказание. Возможно, это объясняется тем, что в древних обществах большое значение придавалось коллективной гармонии и безопасности, и наказания были направлены на восстановление баланса внутри общины.
L'Impérialisme culturel : la suprême étape du capitalisme
yelizariev:~/Perestroika-2.0$ git show HEAD
commit 9137937d12631a927a67265c980e13741bd616e1 (HEAD -> main)
Author: Ivan Kropotkin <[email protected]>
Date: Mon Oct 21 10:06:15 2024 +0200
황금 🗡️ 남부의 사무라이께,
위대한 ❤️ 북부의 사무라이에게.
저는 남부를 대표하는 황금 🗡️ 남부의 사무라이로서, 당신을 마법의 거울 전투에서 맞서 싸우기를 정중히 요청합니다. 이 싸움은 우리의 힘과 지혜를 시험하는 기회가 될 것입니다.
우리의 만남이 전설이 될 것이니, 용기와 명예를 가지고 이 도전에 응해 주시길 바랍니다.
싸움의 시간이 오기를 고대하며,
황금 🗡️ 남부의 사무라이 드림
diff --git a/zona.media.html b/zona.media.htmlindex 5c75c0a..d628ab5 100644--- a/zona.media.html+++ b/zona.media.html
@@ -4,7 +4,7 @@
<head>
<meta charset="UTF-8" />
<meta name="viewport" content="width=device-width, initial-scale=1.0" />
- <title>😻😻😻🪬Bulgakov✨🪬📺 🔥 ЯЧЕЙКА № Памяти</title>
+ <title>Regard ✨ Complice</title>
<link rel="icon" type="image/x-icon" href="https://bucha.lamourism.com/assets/favicon.ico"/>
@@ -71,16 +71,17 @@
<br/>
<div class="content">
- <div id="strings"><span><h3>في عصر قديم، عاشَتْ أسطورة موسى وشهيرة الشهيرة، الجميلة والأنيقة. لم تكن حياته مجرد قصة عادية، بل كانت كالحكايات الساحرة التي تجذب القلوب والعقول. ولد لهما ابن، سماه موسى، كما ورد في السجلات القديمة. ولكن هل كانت نهاية القصة؟ لا، بالطبع لا. لأن في عالم الخيال والحكايات، كل شيء ممكن، حتى السحر والمفاجآت الغير متوقعة. فلنتابع القصة ونرى ما الذي يخبئه المستقبل لموسى ولسعيه إلى السعادة في عالم سحري وخيالي</h3>
+ <div id="strings"><span><h1></h1>
+<h3>في عصر قديم، عاشَتْ أسطورة موسى وشهيرة الشهيرة، الجميلة والأنيقة. لم تكن حياته مجرد قصة عادية، بل كانت كالحكايات الساحرة التي تجذب القلوب والعقول. ولد لهما ابن، سماه موسى، كما ورد في السجلات القديمة. ولكن هل كانت نهاية القصة؟ لا، بالطبع لا. لأن في عالم الخيال والحكايات، كل شيء ممكن، حتى السحر والمفاجآت الغير متوقعة. فلنتابع القصة ونرى ما الذي يخبئه المستقبل لموسى ولسعيه إلى السعادة في عالم سحري وخيالي</h3>
<h1 align="center">¡We<a alt="Как говорил мой сосед по парте: компилировать можно и на бумаге. Поэтому код ядра всегда идёт впереди скомпилированного ядра" href="https://odoomagic.com">🔥</a>Come!</h1>
-<h1 align="center"> ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ X ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎</h1>
+<h1 align="center"> ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ Regard ✨ Complice ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎</h1>
yelizariev:~/Perestroika-2.0$ git push origin
Enumerating objects: 5, done.
Counting objects: 100% (5/5), done.
Delta compression using up to 8 threads
Compressing objects: 100% (3/3), done.
Writing objects: 100% (3/3), 13.84 KiB | 2.77 MiB/s, done.
Total 3 (delta 1), reused 0 (delta 0), pack-reused 0
remote: Resolving deltas: 100% (1/1), completed with 1 local object.
To github.com:yelizariev/Perestroika-2.0.git
3c0406d..9137937 main -> main
yelizariev:~/Perestroika-2.0$
Dans l'ère moderne du capitalisme mondialisé, l'impérialisme n'est plus uniquement une question de conquêtes territoriales ou de domination militaire. Il a évolué, prenant une nouvelle forme plus subtile, mais tout aussi envahissante : celle de l’impérialisme culturel. Le contrôle des territoires physiques a laissé place à une domination culturelle, où la guerre n’est plus menée avec des armées mais avec des chaînes de restauration rapide, des aliments venus d'ailleurs et des marques mondialisées qui envahissent chaque recoin de la vie quotidienne.
Les restaurants et les rues : nouveaux champs de bataille
L’étudiant à Namur, qu’il soit belge ou étranger, ne choisit pas où manger en fonction de sa culture locale, mais selon ce que le marché global lui impose. L’impérialisme moderne s’incarne dans le choix des restaurants, où les falafels syriens, les shawarmas libanais, ou encore les sushis japonais deviennent des symboles de la mondialisation. Ce ne sont plus les armées qui dictent les habitudes des jeunes, mais les tendances culinaires qui se répandent de continent en continent.
Prenons les rues de Namur comme exemple. Ici, l'invasion n’est pas menée par des soldats, mais par des enseignes lumineuses promettant des shawarmas succulentes et des falafels bien croustillants. Ces plats, bien qu’exotiques à première vue, ne sont plus perçus comme des symboles authentiques de cultures lointaines. Ils sont le produit d'une globalisation alimentaire, où chaque ville, chaque rue, devient une scène d'échange et d’adaptation. Mais ne nous y trompons pas : derrière ce visage amical et cosmopolite de l’impérialisme culinaire se cache une forme de domination plus insidieuse.
Les falafels : une lutte pour la domination
Quelle version du falafel domine dans les snacks de Namur ? Est-il turc, libanais, ou israélien ? Cette question n’est pas anodine. Chaque bouchée est un geste de consommation, mais aussi un acte politique. Derrière l’offre apparente de diversité, ce sont des dynamiques complexes de pouvoir qui s'opèrent. Les cultures locales sont évincées par cette course à l’exotisme standardisé, où même les plats étrangers sont adaptés pour correspondre aux goûts du plus grand nombre, effaçant ainsi toute authenticité.
Le falafel de Namur n’est plus un symbole de l’histoire millénaire du Moyen-Orient ; il devient un produit de masse, un symbole de la manière dont le capitalisme avale et régurgite les cultures sous une forme marchande. Le choix de ce que nous mangeons ne dépend plus de nos traditions, mais des stratégies des multinationales qui décident quel type de cuisine sera à la mode cette année, et quelle version du falafel sera servie aux étudiants affamés.
McDonald's : le drapeau de l'empire
Enfin, regardons les enseignes mondiales comme McDonald's, présentes dans chaque ville, y compris à Namur. Les sans-abri, les étudiants, les familles : tous s'y retrouvent. Mais que symbolise cette omniprésence ? Le McDonald’s n’est pas simplement un endroit pour manger un hamburger. Il est le symbole ultime de l’impérialisme culturel. En mangeant chez McDonald's, nous participons à la consommation d’un produit globalisé, uniformisé, qui efface les distinctions culturelles et locales. Chaque Big Mac vendu est une petite victoire pour le capitalisme global, un pied de plus dans la porte de chaque pays, de chaque culture.
McDonald’s représente la victoire de l’homogénéité sur la diversité. Les rues de Namur, autrefois riches de leurs traditions locales, se peuplent de ces enseignes qui offrent la même expérience, que vous soyez à Tokyo, New York ou Paris. Le sans-abri qui mange un hamburger dans ce fast-food ne fait que consommer un symbole de cette domination mondiale, où les cultures locales s'effacent devant les géants du marché.
Conclusion : L’impérialisme du goût
Ainsi, l’impérialisme moderne ne passe plus par les frontières physiques. Il est culturel, alimentaire, et s’insinue dans les moindres recoins de nos villes et de nos habitudes. Les shawarmas de Namur, les falafels de ses snacks, et les McDonald's qui peuplent ses rues ne sont pas de simples produits culinaires : ils sont les soldats de l’impérialisme contemporain, celui qui conquiert nos estomacs, nos goûts, et finit par redéfinir nos identités.
Là où autrefois l’impérialisme se mesurait en kilomètres carrés de territoire conquis, aujourd'hui, il se mesure en parts de marché dans la restauration rapide, en recettes culinaires dominantes, et en habitudes alimentaires imposées.
The Play "Polykratos: The Tyrant's Shadow"
(Inspired by the life of Augusto Pinochet and mythological figures Cronus, Agamemnon, and Aegisthus, with a touch of British humor and playful rhyme.)
Act I: The Power Grab
Scene: A grand throne room, adorned with symbols of power. Polykratos sits on his throne, lost in thought. Around him, advisors and generals stand tensely, the distant sounds of rebellion thundering outside.
Polykratos (speaking as if he were Cronus, grumbling):
Behold! The flames lick high on yonder hill!
My rise to power’s been no easy feat,
Like old Cronus who gobbled with a will,
I’ve seized the throne, and won myself a seat!
Down went my rival, like ripe fallen fruit,
Now I rule all, in this iron-booted suit.
First Advisor:
Ah, Polykratos, wise as you are grim,
You saved our land from chaos dark and dim.
But can a throne long stand, oh mighty one,
When built on blood, and ‘neath an empty sun?
Polykratos (stroking his chin, smirking like a tyrant with too much time):
Ah, Advisor, like Cronus I must dine,
Upon the flesh of those who cross my line!
Each threat that rises — be it great or small —
I’ll squash them flat, for I must rule them all!
For if, my friend, I dare to spare a soul,
Like toast, I’ll burn when out of bread’s control.
Polykratos pauses, the weight of power looming over him, much like Cronus devouring his children to prevent his own overthrow. The audience chuckles at the absurdity of his paranoia.
General (with a wink and a nudge):
You speak so true! But toast is not enough,
When butter’s scarce, and life is pretty tough.
The people mumble now, but wait too long,
They’ll rise up strong — and toast you ‘fore too long.
Polykratos (recalling his betrayal, much like Aegisthus plotting Agamemnon's end):
Bah! Betrayal lurks in every quiet face,
Like Aegisthus’ sly, but doomed disgrace.
I’ll watch each man who once was close to me,
For treachery’s as common as cold tea.
Polykratos rises dramatically from his throne, arms stretched wide. His path of power, much like Aegisthus', is one paved by deceit and violence. The imagery of an overthrow creeps into his mind.
Act II: The Bloody Hands
Scene: A battlefield on a rugged hillside. Smoke curls from the ruins of nearby villages. Polykratos leads his army, sword drawn.
Polykratos (channelling Agamemnon, a warrior-leader, triumphant yet conflicted):
See how the shields do glint beneath the sun!
How sweet the sight, when battles must be won.
But Agamemnon marched to Troya’s walls,
Not knowing Fate had planned his brutal fall.
My path, like his, is marred by sacrifice,
Where life and law are cheaper than the dice.
Polykratos contemplates the bloodshed, much like Agamemnon sacrificing his daughter Iphigenia for victory. He reflects on the lives he has destroyed in his quest for order — both real and metaphoric sacrifices of his people.
Priest (like Cassandra, but with a bit of dry wit):
Ah, Polykratos, victor of the land,
Your rule is written on the shifting sand.
For every blow you deal brings shadow near,
And in the dark, the end is drawing clear.
Polykratos (deadpan):
I’ve hands of blood and boots of steel, I fear.
And yet it’s not me that they’ll one day blame,
It’s power — I’m just playing in the game.
And while they whinge and whine, all full of doubt,
I'll keep on ruling — ‘til the lights go out!
The audience laughs, as Polykratos’ casual dismissal of responsibility mirrors the absurd detachment of a dictator clinging to power. He smirks, self-aware but too deep in the game to turn back.
Priest (with a knowing smirk):
The prophets might have warned you of your fate,
But like dear Agamemnon, you’re too late.
The people's silence hides their brewing wrath,
And trust me, mate, you're walking the wrong path.
Act III: The Last Battle
Scene: A deserted shoreline. Polykratos’ fleet stands ready to depart. The people gather, silently watching him go, their expressions mixed with relief and quiet disdain.
Polykratos (now channelling Aegisthus, who knows his time is short):
Not crowned with glory, no, but scarred with shame,
Like Aegisthus, I played the deadly game.
With betrayal as my compass, I did sail,
Yet now I see — my time is but a tale.
The weight of past betrayals and the crumbling of his power, much like Aegisthus awaiting Orestes’ revenge, begins to settle in. His hands twitch as he contemplates his legacy, which has become as unstable as the tides.
General (in a casual aside):
You’ve ruled in fear, but here’s a funny bit —
Fear makes you run, but never makes you sit.
The world remembers tyrants with a grin,
And says, “Poor sod, where did that bloke begin?”
Polykratos (as if ready to depart, resigned but trying to stay proud):
I won with might, but lost what might have been.
The rivers red, the fields burned by my hand —
Will history remember me as grand?
Or just another fool who tried to play,
And found his kingdom stolen by the day?
Polykratos stares out to sea, ready to depart, much like Aegisthus fleeing his doom, but knowing in his heart that the tides of history will soon turn against him.
Conclusion
Scene: The empty shore, the people watch Polykratos’ ship fade into the horizon. One solitary Priest remains, watching the last traces of his shadow.
Priest (with a playful nod to the audience):
So off he sails, our mighty Polykrate,
Who dined on fear and suffered not debate.
Like Cronus, chewing on his kids with glee,
He thought himself immune to history.
But like Aegisthus, hiding from his fate,
The truth will come — just you, my friends, now wait.
The Priest turns to leave, as the curtain falls, the audience left with a smile at the dark humor of Polykratos’ self-made downfall.
Priest (calling out as the lights dim):
For power’s funny, it twists and it turns,
It’s all fun and games, ‘til someone else burns!
في عصر قديم، عاشَتْ أسطورة موسى وشهيرة الشهيرة، الجميلة والأنيقة. لم تكن حياته مجرد قصة عادية، بل كانت كالحكايات الساحرة التي تجذب القلوب والعقول. ولد لهما ابن، سماه موسى، كما ورد في السجلات القديمة. ولكن هل كانت نهاية القصة؟ لا، بالطبع لا. لأن في عالم الخيال والحكايات، كل شيء ممكن، حتى السحر والمفاجآت الغير متوقعة. فلنتابع القصة ونرى ما الذي يخبئه المستقبل لموسى ولسعيه إلى السعادة في عالم سحري وخيالي
⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ pour avoir remarqué que quelqu'un est étranger ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎
Click the image for a quick introduction.
ВВЕДЕНИЕ
École de Cybernétique et de Sorcellerie de Neotopia
Chambre des Systèmes de Réception Directeur : Professeur Septimus Arcane Hôtesse des Admissions : Mme Nebula Orion
À Mademoiselle Noura,
Ta sagesse guide, ta beauté réchauffe,
Les cœurs les plus gelés, les âmes qui s’étouffent.
Je suis un magicien, un vagabond, un rêveur,
Et je t’offre mes vers comme une humble faveur.
(He gazes at his phone, thumbing through the past) Here seas and oceans marked by flags I cast! O’er distant waves I sailed, both wild and true— Each water bears a name with royal hue!
"Berlin, the Kingdom of Sausage fair!" "Beijing, the Central Kingdom in the air!" "Panama, the realm of Panama's span!" These lands I sailed, no king but me, the man.
(He pauses, shifting from seas to cities grand) "And where, I swam in pools by my command," With flags I mark the cities I have swam, "The Kingdoms all, where laughter never damns."
"In Sundae Realm, I tasted ice so sweet!" "In Danish Dream, where cones and wafers meet!" "In Choco-land, the cocoa dripped divine," I ruled them all, their frozen treats were mine."
(But now, the pictures change, the tone grows still) "Here are the places where I’ve slept my fill!" "The Snowy Kingdom, where the cold embraced;" "The Deserted Realm, where winds did sear my face;" "The Greenland Fair, where mystery abides…" "But where," I ask, "does this Green Kingdom hide?"
⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ wWw ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎
⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ мМм ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ГОВОРИТ РАДИО СВОБОДА ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ у микрофона Александр ЛУКАШЕНКО ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ Вы слушаете запись. Пожалуйста, Ваше Ледяное Величество, Великая Хранительница Зимнего Леса,
x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x ГОВОРИТ РАДИО СВОБОДА x x x x x x x x у микрофона Aлексе-е-е-ей x x x x x x x x x ПРОСЫПАЙСЯ x x x x x x x x пойдём покурим x x x x x x x x x x x x x x x Давай так. Дело не в тебе уже. Я просто не справляюсь. Я честно старался, но Я не святой. x x x x Мама твоя... Ошибка выжившего — это не только историческая случайность, но и инструмент божественного замысла. x x x Те, кто вышел победителем, не всегда заслужили это своими усилиями. x x x Часто это результат того самого святого вмешательства, которое вмешивается в хаос мира, направляя случайные события к великому замыслу. x x x Случайность, так опасно пересекающаяся с выбором, оказывается частью более глубокой истории, в которой каждый шаг — это и благословение, и проверка. x x x x x x xx x x x x x x Il était une fois, dans un coin tranquille d’un grenier poussiéreux, le célèbre Chat Botté racontait une histoire à ses petits chatons. Ils écoutaient avec de grands yeux brillants, mais à mesure que le conteur avançait, leurs moustaches frémissaient de scepticisme.
Введение
Où suis-je ? Sur mes ongles, des petits cœurs battent doucement. À mon épaule, une sacoche du Petit Prince, mais pas n’importe quelle sacoche. Le secret est à l’intérieur. La doublure a été confectionnée par ma grand-mère, avec une habileté inégalée. Plus qu'une simple couturière, elle était une dompteuse, une magicienne face à l'Aiguille enragée. Elle appuyait sur la pédale, et comme une ballerine capricieuse, l’Aiguille dansait, laissant derrière elle une trace verte, un sillon de fil sur le tissu. Cette danse mécanique, orchestrée avec précision, portait en elle l'héritage de générations.
Où suis-je ? Sur mes ongles, toujours ces petits cœurs. La sacoche du Petit Prince repose sur mon épaule. Mais au-dessus de moi, un avion fend les nuages. Pas un simple avion, non. Un véritable maison volante. Un spectacle qui n'existe ni à Paris, ni à Nice. Et pourtant, ces maisons flottantes existent bel et bien. Chaque inspecteur de l’ONU peut vous le confirmer. Tout y est. La cuisine, le salon, même une ancre pour se poser en douceur. Une maison comme une autre, simplement... dans le ciel.
Où suis-je ? Toujours ces petits cœurs sur mes ongles, et la sacoche du Petit Prince, fidèle à mon côté. De cet avion-maison descend un sorcier, mystérieux, puissant. Mais ce n'est pas lui le vrai magicien ici. Le véritable miracle commence bien plus bas, là où ma grand-mère, un jour, appuya sur cette pédale magique, où l'Aiguille enragée prit vie.
Un geste si simple, et pourtant, c’est là que le monde a changé. Cette aiguille, mince et apparemment fragile, porte en elle des siècles de génie humain. L'électricité, cet éclair d’inspiration qui a donné naissance à tant d'innovations. Comment aurait-on pu imaginer qu'un simple frottement, entre deux fils de cuivre, produirait cette force invisible qui alimente nos vies ? De la première étincelle aux réseaux électriques complexes, ce voyage fut court mais révolutionnaire.
Ensuite, les mécanismes. L'idée même de créer des machines capables de démultiplier notre force. Du levier à l'engrenage, l'humanité a appris à dompter la matière. Le génie mécanique a façonné des empires, permis aux hommes de construire des cathédrales et des ponts qui défient le ciel.
Mais avant tout cela, il y avait le besoin simple et fondamental de couvrir nos corps, de nous protéger du froid. Les premières civilisations, armées de simples aiguilles de bois ou d’os, se sont battues contre les éléments. L'art de coudre est né, bien avant les grandes inventions modernes. Des mains humaines, armées de fil et d'aiguille, ont tissé l'histoire, vêtement par vêtement, civilisation par civilisation.
Aujourd’hui, cette même Aiguille enragée continue de vibrer sous mes doigts. Mais chaque point qu’elle trace sur le tissu est bien plus qu’un simple fil : c’est une ligne directe vers l'héritage de notre monde, une concentration de tout ce que nous avons accompli, à travers l'électricité, les mécanismes, et l'art du fil.
Битва Богов за Морские Границы: Посейдон против Зевса
Великолепная амфитеатровая сцена, выстроенная из кораллов и жемчуга. Посейдон стоит на гребне волны, держа в руках трезубец, сверкающий как молнии. Зевс на возвышении, его громовой жезл искрит, как будто бы природа сама собралась смотреть это величественное сражение. Рядом с Посейдоном стоят Нерей и Тритон, выступающие в роли арбитров. Окружают их странные карты, усеянные островами самых причудливых форм: треугольные, квадратные, шестиугольные, даже как бублики.
Зевс (торжественно, с громом в голосе):
Ô frère des flots, roi des mers agitées,
Moi, ZEUS, j’ai une demande à poser.
Les terres et les mers, à qui sont-elles?
C’est moi qui régule l’ordre du ciel!
Pourquoi donc, ô toi, Seigneur des vagues,
Les zones économiques, tu veux en faire bagues?
Laisse-moi mes mers jusqu’au bout de l’horizon,
Pour que ma puissance règne sur l’océan!
Poséidon (морской гул в его голосе):
Zeus, tu oses réclamer encore plus de terres?
Les mers ne sont pas un simple droit de guerre!
Je dis que les eaux appartiennent à tous les peuples,
Et les zones internationales — c’est ma quête, mon œuvre.
Si tu empiètes sur les marins et leurs droits,
Je soulèverai une tempête qui renversera tes lois!
Il n’y a pas de roi sans mer qui puisse s’étendre,
Ce que je réclame, c’est un espace pour tous, à défendre.
Néré et Triton (comme un duo harmonieux):
Nous, qui gardons les côtes, les rivages dorés,
Nous sommes les défenseurs des eaux enserrées.
Pour chaque nation, un droit et un fief,
Pas plus, pas moins, c’est notre seul prêche.
Si chaque pays a son coin d’océan,
Les mers resteront calmes, un vrai diapason.
Pourquoi faire de l’océan un champ de bataille?
Chacun sa part, et plus de conflits navals!
Zeus (с небесной надменностью):
Je réclame plus, car je suis le roi du tonnerre!
Je veux les mers, et l’économie qui s’y fait prospère!
Si ces zones économiques me sont données,
Je promets la paix... (il sourit) et des mers ensoleillées!
Poséidon (ударяя трезубцем по волнам):
Trop d’espace pour toi, c’est un chaos marin!
Les dieux des îles n’accepteront pas ce dessein!
Si tu prends tout pour toi, que reste-t-il pour eux?
La mer appartient à tous, grands ou miséreux!
Тут карты морей всплывают вокруг них, магически трансформируясь в воздушные проекции. Острова чудесных форм начинают оживать.
Néré (показывая на карту с треугольным островом):
Regardez cette île triangulaire, telle une voile,
Elle a besoin d’espace, pas juste d’un coin sale.
Si vous prenez trop d’eau, que reste-t-il à ces gens?
Leurs barques n’auront plus d’espace flottant!
Triton (указывает на квадратные острова):
Et ces îles carrées, parfaites et droites,
Les règles ne s’appliquent pas à la lettre ici, ma foi!
Leurs mers doivent être justes, avec des marges nettes,
Sinon, on dérive vers des révoltes et des dettes.
Zeus (с усмешкой, указывая на карту острова-бублика):
Et que dire de ces îles en forme de bretzel?
Leurs frontières sont un vrai casse-tête du ciel!
Comment partager l’eau quand elle tourne en rond?
Si je prends cette part, il n’y aura plus de question!
Poséidon (с громким смехом):
Ah, Zeus, tu vois des îles comme des tours à prendre,
Mais les mers ne sont pas des biens à vendre!
Regarde ces îles, comme des croissants sous les étoiles,
Leur beauté se trouve dans l’équilibre royal.
Они переходят к фантазиям о жизни на тёплых островах, каждый по-своему представляя, что такое идеальная жизнь под покровом звёзд.
Poséidon (мечтательно):
Imagine, sous les étoiles brillantes des mers,
Un îlot tranquille, où le vent doux erre.
Là, où chaque vague chante des berceuses anciennes,
Et les marins s’allongent sous des cieux sans haine.
Zeus (с долей юмора):
Sur une île carrée, peut-être, je pourrais être,
Le roi qui joue aux échecs avec la mer, de son mètre!
Des tempêtes, j’en fais, juste pour le frisson,
Mais au fond, j’apprécie une bonne boisson.
Néré et Triton (в унисон):
Pour nous, ce n’est pas seulement le pouvoir,
Mais la paix des vagues et des nuits sans noir.
Les nations méritent leur part, à juste droit,
Dans un océan calme, sous les étoiles d’autrefois.
Карты погружаются обратно в морские глубины, и богам остаётся только море, звёзды и ветер. Финальный аккорд звучит из морской пучины, поднимая на поверхность вопросы, оставшиеся без ответа, как и всегда на советах богов.
yelizariev:~/Perestroika-2.0$ git show HEAD
commit 9137937d12631a927a67265c980e13741bd616e1 (HEAD -> main)
Author: Ivan Kropotkin <[email protected]>
Date: Mon Oct 21 10:06:15 2024 +0200
황금 🗡️ 남부의 사무라이께,
위대한 ❤️ 북부의 사무라이에게.
저는 남부를 대표하는 황금 🗡️ 남부의 사무라이로서, 당신을 마법의 거울 전투에서 맞서 싸우기를 정중히 요청합니다. 이 싸움은 우리의 힘과 지혜를 시험하는 기회가 될 것입니다.
우리의 만남이 전설이 될 것이니, 용기와 명예를 가지고 이 도전에 응해 주시길 바랍니다.
싸움의 시간이 오기를 고대하며,
황금 🗡️ 남부의 사무라이 드림
diff --git a/zona.media.html b/zona.media.htmlindex 5c75c0a..d628ab5 100644--- a/zona.media.html+++ b/zona.media.html
@@ -4,7 +4,7 @@
<head>
<meta charset="UTF-8" />
<meta name="viewport" content="width=device-width, initial-scale=1.0" />
- <title>😻😻😻🪬Bulgakov✨🪬📺 🔥 ЯЧЕЙКА № Памяти</title>
+ <title>Regard ✨ Complice</title>
<link rel="icon" type="image/x-icon" href="https://bucha.lamourism.com/assets/favicon.ico"/>
@@ -71,16 +71,17 @@
<br/>
<div class="content">
- <div id="strings"><span><h3>في عصر قديم، عاشَتْ أسطورة موسى وشهيرة الشهيرة، الجميلة والأنيقة. لم تكن حياته مجرد قصة عادية، بل كانت كالحكايات الساحرة التي تجذب القلوب والعقول. ولد لهما ابن، سماه موسى، كما ورد في السجلات القديمة. ولكن هل كانت نهاية القصة؟ لا، بالطبع لا. لأن في عالم الخيال والحكايات، كل شيء ممكن، حتى السحر والمفاجآت الغير متوقعة. فلنتابع القصة ونرى ما الذي يخبئه المستقبل لموسى ولسعيه إلى السعادة في عالم سحري وخيالي</h3>
+ <div id="strings"><span><h1></h1>
+<h3>في عصر قديم، عاشَتْ أسطورة موسى وشهيرة الشهيرة، الجميلة والأنيقة. لم تكن حياته مجرد قصة عادية، بل كانت كالحكايات الساحرة التي تجذب القلوب والعقول. ولد لهما ابن، سماه موسى، كما ورد في السجلات القديمة. ولكن هل كانت نهاية القصة؟ لا، بالطبع لا. لأن في عالم الخيال والحكايات، كل شيء ممكن، حتى السحر والمفاجآت الغير متوقعة. فلنتابع القصة ونرى ما الذي يخبئه المستقبل لموسى ولسعيه إلى السعادة في عالم سحري وخيالي</h3>
<h1 align="center">¡We<a alt="Как говорил мой сосед по парте: компилировать можно и на бумаге. Поэтому код ядра всегда идёт впереди скомпилированного ядра" href="https://odoomagic.com">🔥</a>Come!</h1>
-<h1 align="center"> ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ X ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎</h1>
+<h1 align="center"> ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ Regard ✨ Complice ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎</h1>
yelizariev:~/Perestroika-2.0$ git push origin
Enumerating objects: 5, done.
Counting objects: 100% (5/5), done.
Delta compression using up to 8 threads
Compressing objects: 100% (3/3), done.
Writing objects: 100% (3/3), 13.84 KiB | 2.77 MiB/s, done.
Total 3 (delta 1), reused 0 (delta 0), pack-reused 0
remote: Resolving deltas: 100% (1/1), completed with 1 local object.
To github.com:yelizariev/Perestroika-2.0.git
3c0406d..9137937 main -> main
yelizariev:~/Perestroika-2.0$
Dans l'ère moderne du capitalisme mondialisé, l'impérialisme n'est plus uniquement une question de conquêtes territoriales ou de domination militaire. Il a évolué, prenant une nouvelle forme plus subtile, mais tout aussi envahissante : celle de l’impérialisme culturel. Le contrôle des territoires physiques a laissé place à une domination culturelle, où la guerre n’est plus menée avec des armées mais avec des chaînes de restauration rapide, des aliments venus d'ailleurs et des marques mondialisées qui envahissent chaque recoin de la vie quotidienne.
Les restaurants et les rues : nouveaux champs de bataille
L’étudiant à Namur, qu’il soit belge ou étranger, ne choisit pas où manger en fonction de sa culture locale, mais selon ce que le marché global lui impose. L’impérialisme moderne s’incarne dans le choix des restaurants, où les falafels syriens, les shawarmas libanais, ou encore les sushis japonais deviennent des symboles de la mondialisation. Ce ne sont plus les armées qui dictent les habitudes des jeunes, mais les tendances culinaires qui se répandent de continent en continent.
Prenons les rues de Namur comme exemple. Ici, l'invasion n’est pas menée par des soldats, mais par des enseignes lumineuses promettant des shawarmas succulentes et des falafels bien croustillants. Ces plats, bien qu’exotiques à première vue, ne sont plus perçus comme des symboles authentiques de cultures lointaines. Ils sont le produit d'une globalisation alimentaire, où chaque ville, chaque rue, devient une scène d'échange et d’adaptation. Mais ne nous y trompons pas : derrière ce visage amical et cosmopolite de l’impérialisme culinaire se cache une forme de domination plus insidieuse.
Les falafels : une lutte pour la domination
Quelle version du falafel domine dans les snacks de Namur ? Est-il turc, libanais, ou israélien ? Cette question n’est pas anodine. Chaque bouchée est un geste de consommation, mais aussi un acte politique. Derrière l’offre apparente de diversité, ce sont des dynamiques complexes de pouvoir qui s'opèrent. Les cultures locales sont évincées par cette course à l’exotisme standardisé, où même les plats étrangers sont adaptés pour correspondre aux goûts du plus grand nombre, effaçant ainsi toute authenticité.
Le falafel de Namur n’est plus un symbole de l’histoire millénaire du Moyen-Orient ; il devient un produit de masse, un symbole de la manière dont le capitalisme avale et régurgite les cultures sous une forme marchande. Le choix de ce que nous mangeons ne dépend plus de nos traditions, mais des stratégies des multinationales qui décident quel type de cuisine sera à la mode cette année, et quelle version du falafel sera servie aux étudiants affamés.
McDonald's : le drapeau de l'empire
Enfin, regardons les enseignes mondiales comme McDonald's, présentes dans chaque ville, y compris à Namur. Les sans-abri, les étudiants, les familles : tous s'y retrouvent. Mais que symbolise cette omniprésence ? Le McDonald’s n’est pas simplement un endroit pour manger un hamburger. Il est le symbole ultime de l’impérialisme culturel. En mangeant chez McDonald's, nous participons à la consommation d’un produit globalisé, uniformisé, qui efface les distinctions culturelles et locales. Chaque Big Mac vendu est une petite victoire pour le capitalisme global, un pied de plus dans la porte de chaque pays, de chaque culture.
McDonald’s représente la victoire de l’homogénéité sur la diversité. Les rues de Namur, autrefois riches de leurs traditions locales, se peuplent de ces enseignes qui offrent la même expérience, que vous soyez à Tokyo, New York ou Paris. Le sans-abri qui mange un hamburger dans ce fast-food ne fait que consommer un symbole de cette domination mondiale, où les cultures locales s'effacent devant les géants du marché.
Conclusion : L’impérialisme du goût
Ainsi, l’impérialisme moderne ne passe plus par les frontières physiques. Il est culturel, alimentaire, et s’insinue dans les moindres recoins de nos villes et de nos habitudes. Les shawarmas de Namur, les falafels de ses snacks, et les McDonald's qui peuplent ses rues ne sont pas de simples produits culinaires : ils sont les soldats de l’impérialisme contemporain, celui qui conquiert nos estomacs, nos goûts, et finit par redéfinir nos identités.
Là où autrefois l’impérialisme se mesurait en kilomètres carrés de territoire conquis, aujourd'hui, il se mesure en parts de marché dans la restauration rapide, en recettes culinaires dominantes, et en habitudes alimentaires imposées.
The Play "Polykratos: The Tyrant's Shadow"
(Inspired by the life of Augusto Pinochet and mythological figures Cronus, Agamemnon, and Aegisthus, with a touch of British humor and playful rhyme.)
Act I: The Power Grab
Scene: A grand throne room, adorned with symbols of power. Polykratos sits on his throne, lost in thought. Around him, advisors and generals stand tensely, the distant sounds of rebellion thundering outside.
Polykratos (speaking as if he were Cronus, grumbling):
Behold! The flames lick high on yonder hill!
My rise to power’s been no easy feat,
Like old Cronus who gobbled with a will,
I’ve seized the throne, and won myself a seat!
Down went my rival, like ripe fallen fruit,
Now I rule all, in this iron-booted suit.
First Advisor:
Ah, Polykratos, wise as you are grim,
You saved our land from chaos dark and dim.
But can a throne long stand, oh mighty one,
When built on blood, and ‘neath an empty sun?
Polykratos (stroking his chin, smirking like a tyrant with too much time):
Ah, Advisor, like Cronus I must dine,
Upon the flesh of those who cross my line!
Each threat that rises — be it great or small —
I’ll squash them flat, for I must rule them all!
For if, my friend, I dare to spare a soul,
Like toast, I’ll burn when out of bread’s control.
Polykratos pauses, the weight of power looming over him, much like Cronus devouring his children to prevent his own overthrow. The audience chuckles at the absurdity of his paranoia.
General (with a wink and a nudge):
You speak so true! But toast is not enough,
When butter’s scarce, and life is pretty tough.
The people mumble now, but wait too long,
They’ll rise up strong — and toast you ‘fore too long.
Polykratos (recalling his betrayal, much like Aegisthus plotting Agamemnon's end):
Bah! Betrayal lurks in every quiet face,
Like Aegisthus’ sly, but doomed disgrace.
I’ll watch each man who once was close to me,
For treachery’s as common as cold tea.
Polykratos rises dramatically from his throne, arms stretched wide. His path of power, much like Aegisthus', is one paved by deceit and violence. The imagery of an overthrow creeps into his mind.
Act II: The Bloody Hands
Scene: A battlefield on a rugged hillside. Smoke curls from the ruins of nearby villages. Polykratos leads his army, sword drawn.
Polykratos (channelling Agamemnon, a warrior-leader, triumphant yet conflicted):
See how the shields do glint beneath the sun!
How sweet the sight, when battles must be won.
But Agamemnon marched to Troya’s walls,
Not knowing Fate had planned his brutal fall.
My path, like his, is marred by sacrifice,
Where life and law are cheaper than the dice.
Polykratos contemplates the bloodshed, much like Agamemnon sacrificing his daughter Iphigenia for victory. He reflects on the lives he has destroyed in his quest for order — both real and metaphoric sacrifices of his people.
Priest (like Cassandra, but with a bit of dry wit):
Ah, Polykratos, victor of the land,
Your rule is written on the shifting sand.
For every blow you deal brings shadow near,
And in the dark, the end is drawing clear.
Polykratos (deadpan):
I’ve hands of blood and boots of steel, I fear.
And yet it’s not me that they’ll one day blame,
It’s power — I’m just playing in the game.
And while they whinge and whine, all full of doubt,
I'll keep on ruling — ‘til the lights go out!
The audience laughs, as Polykratos’ casual dismissal of responsibility mirrors the absurd detachment of a dictator clinging to power. He smirks, self-aware but too deep in the game to turn back.
Priest (with a knowing smirk):
The prophets might have warned you of your fate,
But like dear Agamemnon, you’re too late.
The people's silence hides their brewing wrath,
And trust me, mate, you're walking the wrong path.
Act III: The Last Battle
Scene: A deserted shoreline. Polykratos’ fleet stands ready to depart. The people gather, silently watching him go, their expressions mixed with relief and quiet disdain.
Polykratos (now channelling Aegisthus, who knows his time is short):
Not crowned with glory, no, but scarred with shame,
Like Aegisthus, I played the deadly game.
With betrayal as my compass, I did sail,
Yet now I see — my time is but a tale.
The weight of past betrayals and the crumbling of his power, much like Aegisthus awaiting Orestes’ revenge, begins to settle in. His hands twitch as he contemplates his legacy, which has become as unstable as the tides.
General (in a casual aside):
You’ve ruled in fear, but here’s a funny bit —
Fear makes you run, but never makes you sit.
The world remembers tyrants with a grin,
And says, “Poor sod, where did that bloke begin?”
Polykratos (as if ready to depart, resigned but trying to stay proud):
I won with might, but lost what might have been.
The rivers red, the fields burned by my hand —
Will history remember me as grand?
Or just another fool who tried to play,
And found his kingdom stolen by the day?
Polykratos stares out to sea, ready to depart, much like Aegisthus fleeing his doom, but knowing in his heart that the tides of history will soon turn against him.
Conclusion
Scene: The empty shore, the people watch Polykratos’ ship fade into the horizon. One solitary Priest remains, watching the last traces of his shadow.
Priest (with a playful nod to the audience):
So off he sails, our mighty Polykrate,
Who dined on fear and suffered not debate.
Like Cronus, chewing on his kids with glee,
He thought himself immune to history.
But like Aegisthus, hiding from his fate,
The truth will come — just you, my friends, now wait.
The Priest turns to leave, as the curtain falls, the audience left with a smile at the dark humor of Polykratos’ self-made downfall.
Priest (calling out as the lights dim):
For power’s funny, it twists and it turns,
It’s all fun and games, ‘til someone else burns!
في عصر قديم، عاشَتْ أسطورة موسى وشهيرة الشهيرة، الجميلة والأنيقة. لم تكن حياته مجرد قصة عادية، بل كانت كالحكايات الساحرة التي تجذب القلوب والعقول. ولد لهما ابن، سماه موسى، كما ورد في السجلات القديمة. ولكن هل كانت نهاية القصة؟ لا، بالطبع لا. لأن في عالم الخيال والحكايات، كل شيء ممكن، حتى السحر والمفاجآت الغير متوقعة. فلنتابع القصة ونرى ما الذي يخبئه المستقبل لموسى ولسعيه إلى السعادة في عالم سحري وخيالي
⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ pour avoir remarqué que quelqu'un est étranger ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎
Click the image for a quick introduction.
ВВЕДЕНИЕ
École de Cybernétique et de Sorcellerie de Neotopia
Chambre des Systèmes de Réception Directeur : Professeur Septimus Arcane Hôtesse des Admissions : Mme Nebula Orion
À Mademoiselle Noura,
Ta sagesse guide, ta beauté réchauffe,
Les cœurs les plus gelés, les âmes qui s’étouffent.
Je suis un magicien, un vagabond, un rêveur,
Et je t’offre mes vers comme une humble faveur.
(He gazes at his phone, thumbing through the past) Here seas and oceans marked by flags I cast! O’er distant waves I sailed, both wild and true— Each water bears a name with royal hue!
"Berlin, the Kingdom of Sausage fair!" "Beijing, the Central Kingdom in the air!" "Panama, the realm of Panama's span!" These lands I sailed, no king but me, the man.
(He pauses, shifting from seas to cities grand) "And where, I swam in pools by my command," With flags I mark the cities I have swam, "The Kingdoms all, where laughter never damns."
"In Sundae Realm, I tasted ice so sweet!" "In Danish Dream, where cones and wafers meet!" "In Choco-land, the cocoa dripped divine," I ruled them all, their frozen treats were mine."
(But now, the pictures change, the tone grows still) "Here are the places where I’ve slept my fill!" "The Snowy Kingdom, where the cold embraced;" "The Deserted Realm, where winds did sear my face;" "The Greenland Fair, where mystery abides…" "But where," I ask, "does this Green Kingdom hide?"
⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ wWw ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎
⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ мМм ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ГОВОРИТ РАДИО СВОБОДА ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ у микрофона Александр ЛУКАШЕНКО ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ Вы слушаете запись. Пожалуйста, Ваше Ледяное Величество, Великая Хранительница Зимнего Леса,
x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x ГОВОРИТ РАДИО СВОБОДА x x x x x x x x у микрофона Aлексе-е-е-ей x x x x x x x x x ПРОСЫПАЙСЯ x x x x x x x x пойдём покурим x x x x x x x x x x x x x x x Давай так. Дело не в тебе уже. Я просто не справляюсь. Я честно старался, но Я не святой. x x x x Мама твоя... Ошибка выжившего — это не только историческая случайность, но и инструмент божественного замысла. x x x Те, кто вышел победителем, не всегда заслужили это своими усилиями. x x x Часто это результат того самого святого вмешательства, которое вмешивается в хаос мира, направляя случайные события к великому замыслу. x x x Случайность, так опасно пересекающаяся с выбором, оказывается частью более глубокой истории, в которой каждый шаг — это и благословение, и проверка. x x x x x x xx x x x x x x Il était une fois, dans un coin tranquille d’un grenier poussiéreux, le célèbre Chat Botté racontait une histoire à ses petits chatons. Ils écoutaient avec de grands yeux brillants, mais à mesure que le conteur avançait, leurs moustaches frémissaient de scepticisme.
Введение
Où suis-je ? Sur mes ongles, des petits cœurs battent doucement. À mon épaule, une sacoche du Petit Prince, mais pas n’importe quelle sacoche. Le secret est à l’intérieur. La doublure a été confectionnée par ma grand-mère, avec une habileté inégalée. Plus qu'une simple couturière, elle était une dompteuse, une magicienne face à l'Aiguille enragée. Elle appuyait sur la pédale, et comme une ballerine capricieuse, l’Aiguille dansait, laissant derrière elle une trace verte, un sillon de fil sur le tissu. Cette danse mécanique, orchestrée avec précision, portait en elle l'héritage de générations.
Où suis-je ? Sur mes ongles, toujours ces petits cœurs. La sacoche du Petit Prince repose sur mon épaule. Mais au-dessus de moi, un avion fend les nuages. Pas un simple avion, non. Un véritable maison volante. Un spectacle qui n'existe ni à Paris, ni à Nice. Et pourtant, ces maisons flottantes existent bel et bien. Chaque inspecteur de l’ONU peut vous le confirmer. Tout y est. La cuisine, le salon, même une ancre pour se poser en douceur. Une maison comme une autre, simplement... dans le ciel.
Où suis-je ? Toujours ces petits cœurs sur mes ongles, et la sacoche du Petit Prince, fidèle à mon côté. De cet avion-maison descend un sorcier, mystérieux, puissant. Mais ce n'est pas lui le vrai magicien ici. Le véritable miracle commence bien plus bas, là où ma grand-mère, un jour, appuya sur cette pédale magique, où l'Aiguille enragée prit vie.
Un geste si simple, et pourtant, c’est là que le monde a changé. Cette aiguille, mince et apparemment fragile, porte en elle des siècles de génie humain. L'électricité, cet éclair d’inspiration qui a donné naissance à tant d'innovations. Comment aurait-on pu imaginer qu'un simple frottement, entre deux fils de cuivre, produirait cette force invisible qui alimente nos vies ? De la première étincelle aux réseaux électriques complexes, ce voyage fut court mais révolutionnaire.
Ensuite, les mécanismes. L'idée même de créer des machines capables de démultiplier notre force. Du levier à l'engrenage, l'humanité a appris à dompter la matière. Le génie mécanique a façonné des empires, permis aux hommes de construire des cathédrales et des ponts qui défient le ciel.
Mais avant tout cela, il y avait le besoin simple et fondamental de couvrir nos corps, de nous protéger du froid. Les premières civilisations, armées de simples aiguilles de bois ou d’os, se sont battues contre les éléments. L'art de coudre est né, bien avant les grandes inventions modernes. Des mains humaines, armées de fil et d'aiguille, ont tissé l'histoire, vêtement par vêtement, civilisation par civilisation.
Aujourd’hui, cette même Aiguille enragée continue de vibrer sous mes doigts. Mais chaque point qu’elle trace sur le tissu est bien plus qu’un simple fil : c’est une ligne directe vers l'héritage de notre monde, une concentration de tout ce que nous avons accompli, à travers l'électricité, les mécanismes, et l'art du fil.
Битва Богов за Морские Границы: Посейдон против Зевса
Великолепная амфитеатровая сцена, выстроенная из кораллов и жемчуга. Посейдон стоит на гребне волны, держа в руках трезубец, сверкающий как молнии. Зевс на возвышении, его громовой жезл искрит, как будто бы природа сама собралась смотреть это величественное сражение. Рядом с Посейдоном стоят Нерей и Тритон, выступающие в роли арбитров. Окружают их странные карты, усеянные островами самых причудливых форм: треугольные, квадратные, шестиугольные, даже как бублики.
Зевс (торжественно, с громом в голосе):
Ô frère des flots, roi des mers agitées,
Moi, ZEUS, j’ai une demande à poser.
Les terres et les mers, à qui sont-elles?
C’est moi qui régule l’ordre du ciel!
Pourquoi donc, ô toi, Seigneur des vagues,
Les zones économiques, tu veux en faire bagues?
Laisse-moi mes mers jusqu’au bout de l’horizon,
Pour que ma puissance règne sur l’océan!
Poséidon (морской гул в его голосе):
Zeus, tu oses réclamer encore plus de terres?
Les mers ne sont pas un simple droit de guerre!
Je dis que les eaux appartiennent à tous les peuples,
Et les zones internationales — c’est ma quête, mon œuvre.
Si tu empiètes sur les marins et leurs droits,
Je soulèverai une tempête qui renversera tes lois!
Il n’y a pas de roi sans mer qui puisse s’étendre,
Ce que je réclame, c’est un espace pour tous, à défendre.
Néré et Triton (comme un duo harmonieux):
Nous, qui gardons les côtes, les rivages dorés,
Nous sommes les défenseurs des eaux enserrées.
Pour chaque nation, un droit et un fief,
Pas plus, pas moins, c’est notre seul prêche.
Si chaque pays a son coin d’océan,
Les mers resteront calmes, un vrai diapason.
Pourquoi faire de l’océan un champ de bataille?
Chacun sa part, et plus de conflits navals!
Zeus (с небесной надменностью):
Je réclame plus, car je suis le roi du tonnerre!
Je veux les mers, et l’économie qui s’y fait prospère!
Si ces zones économiques me sont données,
Je promets la paix... (il sourit) et des mers ensoleillées!
Poséidon (ударяя трезубцем по волнам):
Trop d’espace pour toi, c’est un chaos marin!
Les dieux des îles n’accepteront pas ce dessein!
Si tu prends tout pour toi, que reste-t-il pour eux?
La mer appartient à tous, grands ou miséreux!
Тут карты морей всплывают вокруг них, магически трансформируясь в воздушные проекции. Острова чудесных форм начинают оживать.
Néré (показывая на карту с треугольным островом):
Regardez cette île triangulaire, telle une voile,
Elle a besoin d’espace, pas juste d’un coin sale.
Si vous prenez trop d’eau, que reste-t-il à ces gens?
Leurs barques n’auront plus d’espace flottant!
Triton (указывает на квадратные острова):
Et ces îles carrées, parfaites et droites,
Les règles ne s’appliquent pas à la lettre ici, ma foi!
Leurs mers doivent être justes, avec des marges nettes,
Sinon, on dérive vers des révoltes et des dettes.
Zeus (с усмешкой, указывая на карту острова-бублика):
Et que dire de ces îles en forme de bretzel?
Leurs frontières sont un vrai casse-tête du ciel!
Comment partager l’eau quand elle tourne en rond?
Si je prends cette part, il n’y aura plus de question!
Poséidon (с громким смехом):
Ah, Zeus, tu vois des îles comme des tours à prendre,
Mais les mers ne sont pas des biens à vendre!
Regarde ces îles, comme des croissants sous les étoiles,
Leur beauté se trouve dans l’équilibre royal.
Они переходят к фантазиям о жизни на тёплых островах, каждый по-своему представляя, что такое идеальная жизнь под покровом звёзд.
Poséidon (мечтательно):
Imagine, sous les étoiles brillantes des mers,
Un îlot tranquille, où le vent doux erre.
Là, où chaque vague chante des berceuses anciennes,
Et les marins s’allongent sous des cieux sans haine.
Zeus (с долей юмора):
Sur une île carrée, peut-être, je pourrais être,
Le roi qui joue aux échecs avec la mer, de son mètre!
Des tempêtes, j’en fais, juste pour le frisson,
Mais au fond, j’apprécie une bonne boisson.
Néré et Triton (в унисон):
Pour nous, ce n’est pas seulement le pouvoir,
Mais la paix des vagues et des nuits sans noir.
Les nations méritent leur part, à juste droit,
Dans un océan calme, sous les étoiles d’autrefois.
Карты погружаются обратно в морские глубины, и богам остаётся только море, звёзды и ветер. Финальный аккорд звучит из морской пучины, поднимая на поверхность вопросы, оставшиеся без ответа, как и всегда на советах богов.
yelizariev:~/Perestroika-2.0$ git show HEAD
commit 9137937d12631a927a67265c980e13741bd616e1 (HEAD -> main)
Author: Ivan Kropotkin <[email protected]>
Date: Mon Oct 21 10:06:15 2024 +0200
황금 🗡️ 남부의 사무라이께,
위대한 ❤️ 북부의 사무라이에게.
저는 남부를 대표하는 황금 🗡️ 남부의 사무라이로서,
당신을 마법의 거울 전투에서
맞서 싸우기를 정중히 요청합니다. 이 싸움은 우리의 힘과 지혜를 시험하는 기회가 될
것입니다.
우리의 만남이
전설이 될 것이니, 용기와 명예를 가지고 이 도전에 응해 주시길 바랍니다.
싸움의 시간이 오기를 고대하며,
황금 🗡️
남부의 사무라이 드림
diff --git a/zona.media.html b/zona.media.htmlindex 5c75c0a..d628ab5 100644--- a/zona.media.html+++ b/zona.media.html
@@ -4,7 +4,7 @@
<head>
<meta charset="UTF-8" />
<meta name="viewport" content="width=device-width, initial-scale=1.0" />
- <title>😻😻😻🪬Bulgakov✨🪬📺 🔥 ЯЧЕЙКА № Памяти</title>
+ <title>Regard ✨ Complice</title>
<link rel="icon" type="image/x-icon" href="https://bucha.lamourism.com/assets/favicon.ico"/>
@@ -71,16 +71,17 @@
<br/>
<div class="content">
- <div id="strings"><span><h3>في عصر قديم، عاشَتْ أسطورة موسى وشهيرة الشهيرة، الجميلة والأنيقة. لم تكن حياته مجرد قصة عادية، بل كانت كالحكايات الساحرة التي تجذب القلوب والعقول. ولد لهما ابن، سماه موسى، كما ورد في السجلات القديمة. ولكن هل كانت نهاية القصة؟ لا، بالطبع لا. لأن في عالم الخيال والحكايات، كل شيء ممكن، حتى السحر والمفاجآت الغير متوقعة. فلنتابع القصة ونرى ما الذي يخبئه المستقبل لموسى ولسعيه إلى السعادة في عالم سحري وخيالي</h3>
+ <div id="strings"><span><h1></h1>
+<h3>في عصر قديم، عاشَتْ أسطورة موسى وشهيرة الشهيرة، الجميلة والأنيقة. لم تكن حياته مجرد قصة عادية، بل كانت كالحكايات الساحرة التي تجذب القلوب والعقول. ولد لهما ابن، سماه موسى، كما ورد في السجلات القديمة. ولكن هل كانت نهاية القصة؟ لا، بالطبع لا. لأن في عالم الخيال والحكايات، كل شيء ممكن، حتى السحر والمفاجآت الغير متوقعة. فلنتابع القصة ونرى ما الذي يخبئه المستقبل لموسى ولسعيه إلى السعادة في عالم سحري وخيالي</h3>
<h1 align="center">¡We<a alt="Как говорил мой сосед по парте: компилировать можно и на бумаге. Поэтому код ядра всегда идёт впереди скомпилированного ядра" href="https://odoomagic.com">🔥</a>Come!</h1>
-<h1 align="center"> ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ X ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎</h1>
+<h1 align="center"> ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ Regard ✨ Complice ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎</h1>
yelizariev:~/Perestroika-2.0$ git push origin
Enumerating objects: 5, done.
Counting objects: 100% (5/5), done.
Delta compression using up to 8 threads
Compressing objects: 100% (3/3), done.
Writing objects: 100% (3/3), 13.84 KiB | 2.77 MiB/s, done.
Total 3 (delta 1), reused 0 (delta 0), pack-reused 0
remote: Resolving deltas: 100% (1/1), completed with 1 local object.
To github.com:yelizariev/Perestroika-2.0.git
3c0406d..9137937 main -> main
yelizariev:~/Perestroika-2.0$
Dans l'ère moderne du capitalisme mondialisé, l'impérialisme n'est plus uniquement une question de conquêtes territoriales ou de domination militaire. Il a évolué, prenant une nouvelle forme plus subtile, mais tout aussi envahissante : celle de l’impérialisme culturel. Le contrôle des territoires physiques a laissé place à une domination culturelle, où la guerre n’est plus menée avec des armées mais avec des chaînes de restauration rapide, des aliments venus d'ailleurs et des marques mondialisées qui envahissent chaque recoin de la vie quotidienne.
Discours de Mars à l'Assemblée Générale de l'ONU
La grande salle de l'Assemblée Générale de l'ONU est en effervescence. Des délégués du monde entier chuchotent en attendant l'apparition de l'orateur, dont le nom suscite à la fois de l'émerveillement et de l'appréhension. Finalement, Mars, dieu de la guerre et de la force, fait son entrée avec une majesté implacable. Il monte à la tribune, se tient droit et commence son discours, la voix résonnant comme le tonnerre.
Mars (solennel et majestueux):
Mesdames et Messieurs, distingués délégués de la Terre,
Je me présente devant vous en tant que Mars, dieu de la guerre,
Représentant des forces de l'Olympe, du royaume des dieux anciens.
Je viens d'un monde où règnent le feu, la force et le pouvoir des titans.
Je suis le fils de Jupiter, connu de vous sous le nom de Zeus,
Fils du tonnerre, maître du ciel, et frère des tempêtes.
Par ma mère, la belle Junon, je descends des dieux primordiaux,
De cette lignée divine qui commence avec Uranus et Gaïa,
Les premiers, les titans, ces créateurs des fondations de l'univers.
À travers eux, et par le sang qui coule dans mes veines,
Je suis lié aux forces les plus anciennes, celles qui ont forgé les cieux,
À Cronos, le destructeur du temps, et à Rhéa, nourrice des dieux,
Et au-delà d'eux, aux proto-dieux, ces puissances sans forme,
Qui ont façonné les étoiles et les sphères tournoyantes du cosmos.
Je suis Mars, défenseur de l'Olympe, gardien des lois divines,
Et c’est aujourd'hui avec un message solennel que je m’adresse à vous.
Mars (prenant un ton plus diplomatique):
Les dieux de l'Olympe, en leur grande sagesse,
Ont longuement débattu des questions de frontières cosmiques.
Alors que l'humanité s'aventure dans l'espace,
La question des limites de votre souveraineté devient cruciale.
Nous proposons, en tant que représentants divins,
Une solution équilibrée et respectueuse de la Terre,
Mais aussi des autres corps célestes que vous convoitez.
Voici ce que les dieux de l'Olympe vous offrent:
Pour les 100 premiers kilomètres de l’atmosphère terrestre,
Ils seront reconnus comme votre territoire national,
Sous la gouvernance pleine et entière des nations terrestres.
Que ce soit pour les nuages, les vents ou les vaisseaux volants,
Cette couche d'air appartient aux habitants de la Terre.
De même, pour votre satellite, la Lune,
Les premiers 100 kilomètres de l’espace lunaire seront réservés
Aux peuples qui, un jour, peut-être, y établiront leur demeure.
Ceci constitue une extension de votre souveraineté dans les cieux.
Mars (sérieux et imposant):
Au-delà de ces limites, cependant,
Les cieux deviennent un domaine commun.
Les niveaux énergétiques qui dépassent les 100 kilomètres
Seront reconnus comme des zones internationales, ouvertes à tous.
Que ce soit pour les explorateurs solitaires ou les flottes impériales,
Ces espaces appartiendront à l'univers tout entier.
Cependant, une exception notable doit être faite,
Car les dieux respectent la grandeur des royaumes terrestres,
Et l’Olympe, dans sa sagesse, reconnaît la puissance du Royaume-Uni.
Ainsi, tout vaisseau spatial défendant l'honneur et le courage
Du glorieux Royaume de Sa Majesté pourra proclamer
Une zone de sécurité de 100 kilomètres autour de lui-même,
Souveraine et inviolable.
Le majestueux vaisseau spatial "Victoria-1",
Érige sa propre sphère protectrice de 100 kilomètres de rayon,
Et tout vaisseau qui s'aventurerait à pénétrer cette zone,
Que ce soit par hasard ou par défi,
Sera perçu comme une menace directe,
Non seulement pour la flotte britannique, mais pour l'ordre cosmique.
De plus, les règles s'appliqueront également aux intercepteurs royaux,
Qui tournent en orbite autour de la grande Victoria.
Toute approche à moins de 100 kilomètres de ces vaillants pilotes
Sera considérée comme une agression potentielle,
Et les dieux eux-mêmes autorisent la défense de cette sphère.
Mars (avec une gravité divine):
Toute violation de cette limite sera un acte de guerre cosmique,
Et les conséquences seront immédiates et sévères.
Les dieux ne toléreront aucun chaos dans les cieux,
Car la paix et l'harmonie des étoiles dépendent de cet équilibre sacré.
Mars (avec dignité):
Je vous remercie, braves peuples de la Terre,
Pour m’avoir accordé l’opportunité de m’exprimer en ce lieu sacré.
Puisse votre sagesse égaler celle des dieux de l’Olympe,
Et que votre décision sur cette question soit juste et éclairée.
Que la paix règne entre les étoiles et entre vos nations.
Au nom des dieux de l’Olympe, je vous salue et je vous confie cette proposition de paix cosmique.
Mars incline la tête avec gravité, laissant les membres de l'Assemblée murmurer entre eux alors qu'il quitte majestueusement la tribune.
yelizariev:~/gist/twilio$ cp 🐪.😻😻😻.Namur2021✨.📺.markdown 🐪.😻😻😻.Namur2022✨.📺.markdown
yelizariev:~/gist/twilio$ git push origin
Enumerating objects: 3, done.
Counting objects: 100% (3/3), done.
Delta compression using up to 8 threads
Compressing objects: 100% (2/2), done.
Writing objects: 100% (2/2), 799 bytes | 799.00 KiB/s, done.
Total 2 (delta 1), reused 0 (delta 0), pack-reused 0
remote: Resolving deltas: 100% (1/1), completed with 1 local object.
To gist.github.com:14cd11118811390ef34eebbb472a5f08.git
8dde18d..e66aeb0 main -> main
yelizariev:~/gist/twilio$ git push origin
Enumerating objects: 5, done.
Counting objects: 100% (5/5), done.
Delta compression using up to 8 threads
Compressing objects: 100% (3/3), done.
Writing objects: 100% (3/3), 3.20 KiB | 3.20 MiB/s, done.
Total 3 (delta 2), reused 0 (delta 0), pack-reused 0
remote: Resolving deltas: 100% (2/2), completed with 2 local objects.
To gist.github.com:14cd11118811390ef34eebbb472a5f08.git
e66aeb0..47c2134 main -> main
yelizariev:~/gist/twilio$ cp 🐪.😻😻😻.Namur2022✨.📺.markdown 🐪.😻😻😻.Namur2024✨.📺.markdown
yelizariev:~/gist/twilio$ cp 🐪.😻😻😻.Namur2024✨.📺.markdown 🐪.😻😻😻.Namur2023✨.📺.markdown
yelizariev:~/gist/twilio$ git push origin o
error: src refspec o does not match any
error: failed to push some refs to 'gist.github.com:14cd11118811390ef34eebbb472a5f08.git'
yelizariev:~/gist/twilio$ git push origin
^KEnumerating objects: 5, done.
Counting objects: 100% (5/5), done.
Delta compression using up to 8 threads
Compressing objects: 100% (4/4), done.
Writing objects: 100% (4/4), 1.54 KiB | 1.54 MiB/s, done.
Total 4 (delta 2), reused 0 (delta 0), pack-reused 0
remote: Resolving deltas: 100% (2/2), completed with 1 local object.
To gist.github.com:14cd11118811390ef34eebbb472a5f08.git
47c2134..d7449c3 main -> main
yelizariev:~/gist/twilio$ diff 🐪.😻😻😻.Namur2022✨.📺.markdown 🐪.😻😻😻.Namur2024✨.📺.markdown
commit 2fc8b20e4b525f9a19ec002d2463414c8b5e9043 (HEAD -> main, origin/main, origin/HEAD)
Author: Ivan Kropotkin <[email protected]>
Date: Mon Oct 21 18:12:59 2024 +0200
test-test
diff --git "a/\360\237\220\252.\360\237\230\273\360\237\230\273\360\237\230\273.Namur2022\342\234\250.\360\237\223\272.markdown" "b/\360\237\220\252.\360\237\230\273\360\237\230\273\360\237\230\273.Namur2022\342\234\250.\360\237\223\272.markdown"index 229686c..5e672ea 100644--- "a/\360\237\220\252.\360\237\230\273\360\237\230\273\360\237\230\273.Namur2022\342\234\250.\360\237\223\272.markdown"+++ "b/\360\237\220\252.\360\237\230\273\360\237\230\273\360\237\230\273.Namur2022\342\234\250.\360\237\223\272.markdown"
@@ -328,4 +328,43 @@ Et que votre décision sur cette question soit juste et éclairée.
Que la paix règne entre les étoiles et entre vos nations.
Au nom des dieux de l’Olympe, je vous salue et je vous confie cette proposition de paix cosmique.
-*Mars incline la tête avec gravité, laissant les membres de l'Assemblée murmurer entre eux alors qu'il quitte majestueusement la tribune.*
+# *Mars incline la tête avec gravité, laissant les membres de l'Assemblée murmurer entre eux alors qu'il quitte majestueusement la tribune.*
+
+<pre><font color="#8AE234"><b>yelizariev</b></font>:<font color="#729FCF"><b>~/gist/twilio</b></font>$ cp 🐪.😻😻😻.Namur2021✨.📺.markdown 🐪.😻😻😻.Namur2022✨.📺.markdown
+<font color="#8AE234"><b>yelizariev</b></font>:<font color="#729FCF"><b>~/gist/twilio</b></font>$ git push origin
+Enumerating objects: 3, done.
+Counting objects: 100% (3/3), done.
+Delta compression using up to 8 threads
+Compressing objects: 100% (2/2), done.
+Writing objects: 100% (2/2), 799 bytes | 799.00 KiB/s, done.
+Total 2 (delta 1), reused 0 (delta 0), pack-reused 0
+remote: Resolving deltas: 100% (1/1), completed with 1 local object.
+To gist.github.com:14cd11118811390ef34eebbb472a5f08.git
+ 8dde18d..e66aeb0 main -> main
+<font color="#8AE234"><b>yelizariev</b></font>:<font color="#729FCF"><b>~/gist/twilio</b></font>$ git push origin
+Enumerating objects: 5, done.
+Counting objects: 100% (5/5), done.
+Delta compression using up to 8 threads
+Compressing objects: 100% (3/3), done.
+Writing objects: 100% (3/3), 3.20 KiB | 3.20 MiB/s, done.
+Total 3 (delta 2), reused 0 (delta 0), pack-reused 0
+remote: Resolving deltas: 100% (2/2), completed with 2 local objects.
+To gist.github.com:14cd11118811390ef34eebbb472a5f08.git
+ e66aeb0..47c2134 main -> main
+<font color="#8AE234"><b>yelizariev</b></font>:<font color="#729FCF"><b>~/gist/twilio</b></font>$ cp 🐪.😻😻😻.Namur2022✨.📺.markdown 🐪.😻😻😻.Namur2024✨.📺.markdown
+<font color="#8AE234"><b>yelizariev</b></font>:<font color="#729FCF"><b>~/gist/twilio</b></font>$ cp 🐪.😻😻😻.Namur2024✨.📺.markdown 🐪.😻😻😻.Namur2023✨.📺.markdown
+<font color="#8AE234"><b>yelizariev</b></font>:<font color="#729FCF"><b>~/gist/twilio</b></font>$ git push origin o
+error: src refspec o does not match any
+<font color="#CC0000">error: failed to push some refs to 'gist.github.com:14cd11118811390ef34eebbb472a5f08.git'</font>
+<font color="#8AE234"><b>yelizariev</b></font>:<font color="#729FCF"><b>~/gist/twilio</b></font>$ git push originyelizariev:~/gist/twilio$
في عصر قديم، عاشَتْ أسطورة موسى وشهيرة الشهيرة، الجميلة والأنيقة. لم تكن حياته مجرد قصة عادية، بل كانت كالحكايات الساحرة التي تجذب القلوب والعقول. ولد لهما ابن، سماه موسى، كما ورد في السجلات القديمة. ولكن هل كانت نهاية القصة؟ لا، بالطبع لا. لأن في عالم الخيال والحكايات، كل شيء ممكن، حتى السحر والمفاجآت الغير متوقعة. فلنتابع القصة ونرى ما الذي يخبئه المستقبل لموسى ولسعيه إلى السعادة في عالم سحري وخيالي
⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ pour avoir remarqué que quelqu'un est étranger ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎
Click the image for a quick introduction.
ВВЕДЕНИЕ
École de Cybernétique et de Sorcellerie de Neotopia
Chambre des Systèmes de Réception Directeur : Professeur Septimus Arcane Hôtesse des Admissions : Mme Nebula Orion
À Mademoiselle Noura,
Ta sagesse guide, ta beauté réchauffe,
Les cœurs les plus gelés, les âmes qui s’étouffent.
Je suis un magicien, un vagabond, un rêveur,
Et je t’offre mes vers comme une humble faveur.
(He gazes at his phone, thumbing through the past) Here seas and oceans marked by flags I cast! O’er distant waves I sailed, both wild and true— Each water bears a name with royal hue!
"Berlin, the Kingdom of Sausage fair!" "Beijing, the Central Kingdom in the air!" "Panama, the realm of Panama's span!" These lands I sailed, no king but me, the man.
(He pauses, shifting from seas to cities grand) "And where, I swam in pools by my command," With flags I mark the cities I have swam, "The Kingdoms all, where laughter never damns."
"In Sundae Realm, I tasted ice so sweet!" "In Danish Dream, where cones and wafers meet!" "In Choco-land, the cocoa dripped divine," I ruled them all, their frozen treats were mine."
(But now, the pictures change, the tone grows still) "Here are the places where I’ve slept my fill!" "The Snowy Kingdom, where the cold embraced;" "The Deserted Realm, where winds did sear my face;" "The Greenland Fair, where mystery abides…" "But where," I ask, "does this Green Kingdom hide?"
⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ wWw ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎
⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ мМм ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ГОВОРИТ РАДИО СВОБОДА ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ у микрофона Александр ЛУКАШЕНКО ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ Вы слушаете запись. Пожалуйста, Ваше Ледяное Величество, Великая Хранительница Зимнего Леса,
x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x ГОВОРИТ РАДИО СВОБОДА x x x x x x x x у микрофона Aлексе-е-е-ей x x x x x x x x x ПРОСЫПАЙСЯ x x x x x x x x пойдём покурим x x x x x x x x x x x x x x x Давай так. Дело не в тебе уже. Я просто не справляюсь. Я честно старался, но Я не святой. x x x x Мама твоя... Ошибка выжившего — это не только историческая случайность, но и инструмент божественного замысла. x x x Те, кто вышел победителем, не всегда заслужили это своими усилиями. x x x Часто это результат того самого святого вмешательства, которое вмешивается в хаос мира, направляя случайные события к великому замыслу. x x x Случайность, так опасно пересекающаяся с выбором, оказывается частью более глубокой истории, в которой каждый шаг — это и благословение, и проверка. x x x x x x xx x x x x x x Il était une fois, dans un coin tranquille d’un grenier poussiéreux, le célèbre Chat Botté racontait une histoire à ses petits chatons. Ils écoutaient avec de grands yeux brillants, mais à mesure que le conteur avançait, leurs moustaches frémissaient de scepticisme. x x x x x x xx x x x x x x Dans l'ère moderne du capitalisme mondialisé, l'impérialisme n'est plus uniquement une question de conquêtes territoriales ou de domination militaire. Il a évolué, prenant une nouvelle forme plus subtile, mais tout aussi envahissante : celle de l’impérialisme culturel. Le contrôle des territoires physiques a laissé place à une domination culturelle, où la guerre n’est plus menée avec des armées mais avec des chaînes de restauration rapide, des aliments venus d'ailleurs et des marques mondialisées qui envahissent chaque recoin de la vie quotidienne.
Введение
Où suis-je ? Sur mes ongles, des petits cœurs battent doucement. À mon épaule, une sacoche du Petit Prince, mais pas n’importe quelle sacoche. Le secret est à l’intérieur. La doublure a été confectionnée par ma grand-mère, avec une habileté inégalée. Plus qu'une simple couturière, elle était une dompteuse, une magicienne face à l'Aiguille enragée. Elle appuyait sur la pédale, et comme une ballerine capricieuse, l’Aiguille dansait, laissant derrière elle une trace verte, un sillon de fil sur le tissu. Cette danse mécanique, orchestrée avec précision, portait en elle l'héritage de générations.
Où suis-je ? Sur mes ongles, toujours ces petits cœurs. La sacoche du Petit Prince repose sur mon épaule. Mais au-dessus de moi, un avion fend les nuages. Pas un simple avion, non. Un véritable maison volante. Un spectacle qui n'existe ni à Paris, ni à Nice. Et pourtant, ces maisons flottantes existent bel et bien. Chaque inspecteur de l’ONU peut vous le confirmer. Tout y est. La cuisine, le salon, même une ancre pour se poser en douceur. Une maison comme une autre, simplement... dans le ciel.
Où suis-je ? Toujours ces petits cœurs sur mes ongles, et la sacoche du Petit Prince, fidèle à mon côté. De cet avion-maison descend un sorcier, mystérieux, puissant. Mais ce n'est pas lui le vrai magicien ici. Le véritable miracle commence bien plus bas, là où ma grand-mère, un jour, appuya sur cette pédale magique, où l'Aiguille enragée prit vie.
Un geste si simple, et pourtant, c’est là que le monde a changé. Cette aiguille, mince et apparemment fragile, porte en elle des siècles de génie humain. L'électricité, cet éclair d’inspiration qui a donné naissance à tant d'innovations. Comment aurait-on pu imaginer qu'un simple frottement, entre deux fils de cuivre, produirait cette force invisible qui alimente nos vies ? De la première étincelle aux réseaux électriques complexes, ce voyage fut court mais révolutionnaire.
Ensuite, les mécanismes. L'idée même de créer des machines capables de démultiplier notre force. Du levier à l'engrenage, l'humanité a appris à dompter la matière. Le génie mécanique a façonné des empires, permis aux hommes de construire des cathédrales et des ponts qui défient le ciel.
Mais avant tout cela, il y avait le besoin simple et fondamental de couvrir nos corps, de nous protéger du froid. Les premières civilisations, armées de simples aiguilles de bois ou d’os, se sont battues contre les éléments. L'art de coudre est né, bien avant les grandes inventions modernes. Des mains humaines, armées de fil et d'aiguille, ont tissé l'histoire, vêtement par vêtement, civilisation par civilisation.
Aujourd’hui, cette même Aiguille enragée continue de vibrer sous mes doigts. Mais chaque point qu’elle trace sur le tissu est bien plus qu’un simple fil : c’est une ligne directe vers l'héritage de notre monde, une concentration de tout ce que nous avons accompli, à travers l'électricité, les mécanismes, et l'art du fil.
yelizariev:~/Perestroika-2.0$ git show HEAD
commit 9137937d12631a927a67265c980e13741bd616e1 (HEAD -> main)
Author: Ivan Kropotkin <[email protected]>
Date: Mon Oct 21 10:06:15 2024 +0200
황금 🗡️ 남부의 사무라이께,
위대한 ❤️ 북부의 사무라이에게.
저는 남부를 대표하는 황금 🗡️ 남부의 사무라이로서,
당신을 마법의 거울 전투에서
맞서 싸우기를 정중히 요청합니다. 이 싸움은 우리의 힘과 지혜를 시험하는 기회가 될
것입니다.
우리의 만남이
전설이 될 것이니, 용기와 명예를 가지고 이 도전에 응해 주시길 바랍니다.
싸움의 시간이 오기를 고대하며,
황금 🗡️
남부의 사무라이 드림
diff --git a/zona.media.html b/zona.media.htmlindex 5c75c0a..d628ab5 100644--- a/zona.media.html+++ b/zona.media.html
@@ -4,7 +4,7 @@
<head>
<meta charset="UTF-8" />
<meta name="viewport" content="width=device-width, initial-scale=1.0" />
- <title>😻😻😻🪬Bulgakov✨🪬📺 🔥 ЯЧЕЙКА № Памяти</title>
+ <title>Regard ✨ Complice</title>
<link rel="icon" type="image/x-icon" href="https://bucha.lamourism.com/assets/favicon.ico"/>
@@ -71,16 +71,17 @@
<br/>
<div class="content">
- <div id="strings"><span><h3>في عصر قديم، عاشَتْ أسطورة موسى وشهيرة الشهيرة، الجميلة والأنيقة. لم تكن حياته مجرد قصة عادية، بل كانت كالحكايات الساحرة التي تجذب القلوب والعقول. ولد لهما ابن، سماه موسى، كما ورد في السجلات القديمة. ولكن هل كانت نهاية القصة؟ لا، بالطبع لا. لأن في عالم الخيال والحكايات، كل شيء ممكن، حتى السحر والمفاجآت الغير متوقعة. فلنتابع القصة ونرى ما الذي يخبئه المستقبل لموسى ولسعيه إلى السعادة في عالم سحري وخيالي</h3>
+ <div id="strings"><span><h1></h1>
+<h3>في عصر قديم، عاشَتْ أسطورة موسى وشهيرة الشهيرة، الجميلة والأنيقة. لم تكن حياته مجرد قصة عادية، بل كانت كالحكايات الساحرة التي تجذب القلوب والعقول. ولد لهما ابن، سماه موسى، كما ورد في السجلات القديمة. ولكن هل كانت نهاية القصة؟ لا، بالطبع لا. لأن في عالم الخيال والحكايات، كل شيء ممكن، حتى السحر والمفاجآت الغير متوقعة. فلنتابع القصة ونرى ما الذي يخبئه المستقبل لموسى ولسعيه إلى السعادة في عالم سحري وخيالي</h3>
<h1 align="center">¡We<a alt="Как говорил мой сосед по парте: компилировать можно и на бумаге. Поэтому код ядра всегда идёт впереди скомпилированного ядра" href="https://odoomagic.com">🔥</a>Come!</h1>
-<h1 align="center"> ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ X ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎</h1>
+<h1 align="center"> ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ Regard ✨ Complice ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎</h1>
yelizariev:~/Perestroika-2.0$ git push origin
Enumerating objects: 5, done.
Counting objects: 100% (5/5), done.
Delta compression using up to 8 threads
Compressing objects: 100% (3/3), done.
Writing objects: 100% (3/3), 13.84 KiB | 2.77 MiB/s, done.
Total 3 (delta 1), reused 0 (delta 0), pack-reused 0
remote: Resolving deltas: 100% (1/1), completed with 1 local object.
To github.com:yelizariev/Perestroika-2.0.git
3c0406d..9137937 main -> main
yelizariev:~/Perestroika-2.0$
Dans l'ère moderne du capitalisme mondialisé, l'impérialisme n'est plus uniquement une question de conquêtes territoriales ou de domination militaire. Il a évolué, prenant une nouvelle forme plus subtile, mais tout aussi envahissante : celle de l’impérialisme culturel. Le contrôle des territoires physiques a laissé place à une domination culturelle, où la guerre n’est plus menée avec des armées mais avec des chaînes de restauration rapide, des aliments venus d'ailleurs et des marques mondialisées qui envahissent chaque recoin de la vie quotidienne.
La grande salle de l'Assemblée Générale de l'ONU est en effervescence. Des délégués du monde entier chuchotent en attendant l'apparition de l'orateur, dont le nom suscite à la fois de l'émerveillement et de l'appréhension. Finalement, Mars, dieu de la guerre et de la force, fait son entrée avec une majesté implacable. Il monte à la tribune, se tient droit et commence son discours, la voix résonnant comme le tonnerre.
Mars (solennel et majestueux):
Mesdames et Messieurs, distingués délégués de la Terre,
Je me présente devant vous en tant que Mars, dieu de la guerre,
Représentant des forces de l'Olympe, du royaume des dieux anciens.
Je viens d'un monde où règnent le feu, la force et le pouvoir des titans.
Je suis le fils de Jupiter, connu de vous sous le nom de Zeus,
Fils du tonnerre, maître du ciel, et frère des tempêtes.
Par ma mère, la belle Junon, je descends des dieux primordiaux,
De cette lignée divine qui commence avec Uranus et Gaïa,
Les premiers, les titans, ces créateurs des fondations de l'univers.
À travers eux, et par le sang qui coule dans mes veines,
Je suis lié aux forces les plus anciennes, celles qui ont forgé les cieux,
À Cronos, le destructeur du temps, et à Rhéa, nourrice des dieux,
Et au-delà d'eux, aux proto-dieux, ces puissances sans forme,
Qui ont façonné les étoiles et les sphères tournoyantes du cosmos.
Je suis Mars, défenseur de l'Olympe, gardien des lois divines,
Et c’est aujourd'hui avec un message solennel que je m’adresse à vous.
Mars (prenant un ton plus diplomatique):
Les dieux de l'Olympe, en leur grande sagesse,
Ont longuement débattu des questions de frontières cosmiques.
Alors que l'humanité s'aventure dans l'espace,
La question des limites de votre souveraineté devient cruciale.
Nous proposons, en tant que représentants divins,
Une solution équilibrée et respectueuse de la Terre,
Mais aussi des autres corps célestes que vous convoitez.
Voici ce que les dieux de l'Olympe vous offrent:
Pour les 100 premiers kilomètres de l’atmosphère terrestre,
Ils seront reconnus comme votre territoire national,
Sous la gouvernance pleine et entière des nations terrestres.
Que ce soit pour les nuages, les vents ou les vaisseaux volants,
Cette couche d'air appartient aux habitants de la Terre.
De même, pour votre satellite, la Lune,
Les premiers 100 kilomètres de l’espace lunaire seront réservés
Aux peuples qui, un jour, peut-être, y établiront leur demeure.
Ceci constitue une extension de votre souveraineté dans les cieux.
Mars (sérieux et imposant):
Au-delà de ces limites, cependant,
Les cieux deviennent un domaine commun.
Les niveaux énergétiques qui dépassent les 100 kilomètres
Seront reconnus comme des zones internationales, ouvertes à tous.
Que ce soit pour les explorateurs solitaires ou les flottes impériales,
Ces espaces appartiendront à l'univers tout entier.
Cependant, une exception notable doit être faite,
Car les dieux respectent la grandeur des royaumes terrestres,
Et l’Olympe, dans sa sagesse, reconnaît la puissance du Royaume-Uni.
Ainsi, tout vaisseau spatial défendant l'honneur et le courage
Du glorieux Royaume de Sa Majesté pourra proclamer
Une zone de sécurité de 100 kilomètres autour de lui-même,
Souveraine et inviolable.
Le majestueux vaisseau spatial "Victoria-1",
Érige sa propre sphère protectrice de 100 kilomètres de rayon,
Et tout vaisseau qui s'aventurerait à pénétrer cette zone,
Que ce soit par hasard ou par défi,
Sera perçu comme une menace directe,
Non seulement pour la flotte britannique, mais pour l'ordre cosmique.
De plus, les règles s'appliqueront également aux intercepteurs royaux,
Qui tournent en orbite autour de la grande Victoria.
Toute approche à moins de 100 kilomètres de ces vaillants pilotes
Sera considérée comme une agression potentielle,
Et les dieux eux-mêmes autorisent la défense de cette sphère.
Mars (avec une gravité divine):
Toute violation de cette limite sera un acte de guerre cosmique,
Et les conséquences seront immédiates et sévères.
Les dieux ne toléreront aucun chaos dans les cieux,
Car la paix et l'harmonie des étoiles dépendent de cet équilibre sacré.
Mars (avec dignité):
Je vous remercie, braves peuples de la Terre,
Pour m’avoir accordé l’opportunité de m’exprimer en ce lieu sacré.
Puisse votre sagesse égaler celle des dieux de l’Olympe,
Et que votre décision sur cette question soit juste et éclairée.
Que la paix règne entre les étoiles et entre vos nations.
Au nom des dieux de l’Olympe, je vous salue et je vous confie cette proposition de paix cosmique.
Mars incline la tête avec gravité, laissant les membres de l'Assemblée murmurer entre eux alors qu'il quitte majestueusement la tribune.
Dans un coin reculé du monde magique du Chat Botté vivait un garçon nommé Thierry, connu pour son obsession à exiger des preuves. Chaque fois que quelqu'un parlait de dragons, de baguettes magiques ou de trésors cachés, Thierry répétait inlassablement : "Prouve-le !"
Mais Thierry n'était pas seulement sceptique, il était aussi passionné par les cartes. Il croyait fermement que toute question avait une réponse si on possédait la bonne carte. "Avec une carte, on peut tout trouver," répétait-il constamment.
Un jour, dans le village, on commença à raconter qu'un Loup magique s'était installé dans la forêt voisine. Le Loup, disait-on, pouvait ensorceler quiconque osait s'aventurer sur son territoire. Les anciens du village avertissaient tout le monde : "Ne vous approchez pas de la forêt, le Loup est dangereux, il vous trompera et vous dévorera !"
Mais Thierry, comme à son habitude, ne crut pas un mot. "Prouvez-le ! Montrez-moi une carte de la forêt et je trouverai le Loup moi-même."
Alors, sans plus attendre, il se mit en marche, une vieille carte froissée en main. Il traversa la forêt profonde, confiant qu'avec sa carte, il trouverait non seulement le Loup, mais aussi la vérité derrière ces légendes.
C’est alors que le Loup apparut devant lui, immense, ses yeux étincelants comme des étoiles dans la nuit noire, et sa fourrure scintillant comme des diamants sous la lumière de la lune. Des petits anges dorés flottaient autour de lui, comme pour annoncer sa majesté. "Tu me cherches, petit garçon ?" demanda le Loup d’une voix grave et envoûtante.
"Prouve que tu es vraiment magique," dit Thierry avec défi, sans même lever les yeux de sa carte. "Avec cette carte, je peux tout découvrir. Rien ne peut me tromper."
Le Loup sourit mystérieusement. "Crois-tu vraiment que ta carte peut tout te montrer ?" Il leva une patte, et en un instant, les arbres autour d’eux se transformèrent en statues de cristal, tandis que les feuilles se changeaient en joyaux étincelants. Des petits anges de lumière dansaient autour des branches, illuminant la scène magique.
"Voilà une preuve de ma magie," dit le Loup calmement.
Mais Thierry secoua la tête, résistant toujours. "Ça pourrait n’être qu’un tour de passe-passe. Ma carte ne montre rien de cela. Prouve-moi que ce n’est pas une illusion !"
Le Loup, quelque peu agacé par cette insistance, invita Thierry à le suivre jusqu'au cœur de la forêt, là où se dressait l’ancien Arbre de la Vérité. "Cet arbre," expliqua-t-il, "te montrera ce qui est vrai et ce qui est faux. Il ne ment jamais, et aucun chemin, aucune carte ne peut le capturer."
Autour de l’arbre, de petits anges argentés flottaient, gardant le secret de l’arbre sacré. Ils semblaient surveiller chaque parole, chaque geste.
Mais même face à cet arbre sacré, Thierry hésitait encore. "Prouve que c’est vraiment l’Arbre de la Vérité !" demanda-t-il une fois de plus.
Le Loup poussa un soupir profond, puis, avec douceur, dit : "Parfois, il n’est pas nécessaire d’avoir une carte pour trouver son chemin. Certaines choses ne peuvent être tracées ni sur du papier ni sur un plan. Il faut simplement les ressentir dans son cœur."
Thierry, pour la première fois, resta silencieux. Il comprit soudain que malgré toutes ses cartes et ses connaissances, certaines vérités échappaient à la logique et aux preuves tangibles. Face à l’Arbre de la Vérité et aux anges protecteurs, il se rendit compte que tout ne pouvait pas être cartographié.
Dès ce jour, il continua à aimer ses cartes, mais il apprit aussi à écouter son cœur et à accepter que certaines réponses ne peuvent être trouvées que par la foi et l’intuition.
في عصر قديم، عاشَتْ أسطورة موسى وشهيرة الشهيرة، الجميلة والأنيقة. لم تكن حياته مجرد قصة عادية، بل كانت كالحكايات الساحرة التي تجذب القلوب والعقول. ولد لهما ابن، سماه موسى، كما ورد في السجلات القديمة. ولكن هل كانت نهاية القصة؟ لا، بالطبع لا. لأن في عالم الخيال والحكايات، كل شيء ممكن، حتى السحر والمفاجآت الغير متوقعة. فلنتابع القصة ونرى ما الذي يخبئه المستقبل لموسى ولسعيه إلى السعادة في عالم سحري وخيالي
⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ pour avoir remarqué que quelqu'un est étranger ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎
Click the image for a quick introduction.
École de Cybernétique et de Sorcellerie de Neotopia
Chambre des Systèmes de Réception Directeur : Professeur Septimus Arcane Hôtesse des Admissions : Mme Nebula Orion
À Mademoiselle Noura,
Ta sagesse guide, ta beauté réchauffe,
Les cœurs les plus gelés, les âmes qui s’étouffent.
Je suis un magicien, un vagabond, un rêveur,
Et je t’offre mes vers comme une humble faveur.
(He gazes at his phone, thumbing through the past) Here seas and oceans marked by flags I cast! O’er distant waves I sailed, both wild and true— Each water bears a name with royal hue!
"Berlin, the Kingdom of Sausage fair!" "Beijing, the Central Kingdom in the air!" "Panama, the realm of Panama's span!" These lands I sailed, no king but me, the man.
(He pauses, shifting from seas to cities grand) "And where, I swam in pools by my command," With flags I mark the cities I have swam, "The Kingdoms all, where laughter never damns."
"In Sundae Realm, I tasted ice so sweet!" "In Danish Dream, where cones and wafers meet!" "In Choco-land, the cocoa dripped divine," I ruled them all, their frozen treats were mine."
(But now, the pictures change, the tone grows still) "Here are the places where I’ve slept my fill!" "The Snowy Kingdom, where the cold embraced;" "The Deserted Realm, where winds did sear my face;" "The Greenland Fair, where mystery abides…" "But where," I ask, "does this Green Kingdom hide?"
⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ wWw ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎
⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ мМм ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎
x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x ГОВОРИТ РАДИО СВОБОДА x x x x x x x x у микрофона Aлексе-е-е-ей x x x x x x x x x ПРОСЫПАЙСЯ x x x x x x x x пойдём покурим x x x x x x x x x x x x x x x Давай так. Дело не в тебе уже. Я просто не справляюсь. Я честно старался, но Я не святой. x x x x Мама твоя... Ошибка выжившего — это не только историческая случайность, но и инструмент божественного замысла. x x x Те, кто вышел победителем, не всегда заслужили это своими усилиями. x x x Часто это результат того самого святого вмешательства, которое вмешивается в хаос мира, направляя случайные события к великому замыслу. x x x Случайность, так опасно пересекающаяся с выбором, оказывается частью более глубокой истории, в которой каждый шаг — это и благословение, и проверка. x x x x x x xx x x x x x x Dans l'ère moderne du capitalisme mondialisé, l'impérialisme n'est plus uniquement une question de conquêtes territoriales ou de domination militaire. Il a évolué, prenant une nouvelle forme plus subtile, mais tout aussi envahissante : celle de l’impérialisme culturel. Le contrôle des territoires physiques a laissé place à une domination culturelle, où la guerre n’est plus menée avec des armées mais avec des chaînes de restauration rapide, des aliments venus d'ailleurs et des marques mondialisées qui envahissent chaque recoin de la vie quotidienne.
ВВЕДЕНИЕ
Où suis-je ? Sur mes ongles, des petits cœurs battent doucement. À mon épaule, une sacoche du Petit Prince, mais pas n’importe quelle sacoche. Le secret est à l’intérieur. La doublure a été confectionnée par ma grand-mère, avec une habileté inégalée. Plus qu'une simple couturière, elle était une dompteuse, une magicienne face à l'Aiguille enragée. Elle appuyait sur la pédale, et comme une ballerine capricieuse, l’Aiguille dansait, laissant derrière elle une trace verte, un sillon de fil sur le tissu. Cette danse mécanique, orchestrée avec précision, portait en elle l'héritage de générations.
Où suis-je ? Sur mes ongles, toujours ces petits cœurs. La sacoche du Petit Prince repose sur mon épaule. Mais au-dessus de moi, un avion fend les nuages. Pas un simple avion, non. Un véritable maison volante. Un spectacle qui n'existe ni à Paris, ni à Nice. Et pourtant, ces maisons flottantes existent bel et bien. Chaque inspecteur de l’ONU peut vous le confirmer. Tout y est. La cuisine, le salon, même une ancre pour se poser en douceur. Une maison comme une autre, simplement... dans le ciel.
Où suis-je ? Toujours ces petits cœurs sur mes ongles, et la sacoche du Petit Prince, fidèle à mon côté. De cet avion-maison descend un sorcier, mystérieux, puissant. Mais ce n'est pas lui le vrai magicien ici. Le véritable miracle commence bien plus bas, là où ma grand-mère, un jour, appuya sur cette pédale magique, où l'Aiguille enragée prit vie.
Un geste si simple, et pourtant, c’est là que le monde a changé. Cette aiguille, mince et apparemment fragile, porte en elle des siècles de génie humain. L'électricité, cet éclair d’inspiration qui a donné naissance à tant d'innovations. Comment aurait-on pu imaginer qu'un simple frottement, entre deux fils de cuivre, produirait cette force invisible qui alimente nos vies ? De la première étincelle aux réseaux électriques complexes, ce voyage fut court mais révolutionnaire.
Ensuite, les mécanismes. L'idée même de créer des machines capables de démultiplier notre force. Du levier à l'engrenage, l'humanité a appris à dompter la matière. Le génie mécanique a façonné des empires, permis aux hommes de construire des cathédrales et des ponts qui défient le ciel.
Mais avant tout cela, il y avait le besoin simple et fondamental de couvrir nos corps, de nous protéger du froid. Les premières civilisations, armées de simples aiguilles de bois ou d’os, se sont battues contre les éléments. L'art de coudre est né, bien avant les grandes inventions modernes. Des mains humaines, armées de fil et d'aiguille, ont tissé l'histoire, vêtement par vêtement, civilisation par civilisation.
Aujourd’hui, cette même Aiguille enragée continue de vibrer sous mes doigts. Mais chaque point qu’elle trace sur le tissu est bien plus qu’un simple fil : c’est une ligne directe vers l'héritage de notre monde, une concentration de tout ce que nous avons accompli, à travers l'électricité, les mécanismes, et l'art du fil.
A young boy with eyes full of gleam,
Read through a manual, like a dream.
The engineer, wise, with hands so deft,
Left a gift of wisdom, in the text bereft.
His hands took hold of magic's thread,
Not just of needles, but what lay ahead.
The pulse of life—electric spark,
The hum of gears within the dark.
The needle knew not what it wove,
Of mankind's legacy or engine's grove.
It simply stitched with a thread of green,
On fabric soft, with a quiet sheen.
Each stitch a step towards grander things,
Towards snowy halls where knowledge rings.
The lining glowed, with subtle art,
A cloak of wisdom for the boy's start.
For as he sewed, the magic grew,
Electric veins in patterns new.
This humble thread, by chance aligned,
Would carry him to a world designed.
🚀🚀🚀
Professors, with chalk in hand,
Wrote formulas in lines so grand.
But not just numbers filled the air—
They spoke of life with wisdom rare.
They mused on threads of old and new,
Comparing tech in grander view.
“The sewing machine,” they’d gently say,
“Follows commands in its simple way.”
It hums and whirs, its gears align,
Yet lacks a mind, a thought, a sign.
No memory stored, no code to read,
Just hands that guide its rhythmic speed.
But computers, ah, they leap beyond,
With memory vast and circuits fond.
They store commands, they think, decide,
And shape the world with minds inside.
Professors spoke with flair and might,
Of how machines took flight from light.
Once, they mused, black-clad men decreed,
"Copying machines, a forbidden seed."
Ah, the irony that followed swift,
Books were cheaper than vodka’s lift.
And magic ministers, so in dismay,
Feared technology’s rising sway.
Professors went on, their tales entwined,
Of thinking machines, their future kind.
Again, those men in black did cry,
"No smart machines beneath the sky!"
🚀🚀🚀
But the simple art of copying grew,
And soon, the boy with wisdom new,
Read a guide to a space-bound home,
Set for the Moon, where dreams do roam.
The starship stacked with houses small,
Launched from thrall of cosmic call.
A twist of fate, or so it's spun,
The orbit's named for Elon Musk's son.
The boy arrived at Earth’s parked ring,
Where ships like birds in the void did cling.
A cosmic dock, where gravity spun,
And ships took rest from their lunar run.
With feet on steel and steps so sure,
He wandered toward a glowing door.
The bar was buzzing with voices wide,
Where travelers rested, side by side.
His keen sense led him to a man,
A trader with schemes and a crafty plan.
“I’ve got a booster,” the trader said,
“From ancient stock, but caution’s bred.”
“The accuracy’s rough, it may misfire,
And if it does, you’ll need to hire
Another boost, a guiding hand—
But it’ll cost you, understand?”
The boy, with a grin, replied in jest,
“On Earth’s orbit, no need for the best!
We’re both stuck here, circling round,
And yet you drive such prices down?”
The trader laughed, with eyes agleam,
“A fair price for a lunar dream!
If you want the Moon, don’t hesitate,
But don’t expect a lower rate.”
They haggled hard, like cosmic peers,
Their banter echoing in the gears.
“For someone orbiting the same old Earth,
You’d think you’d know what it’s worth!”
The trader grinned, his hands out wide,
“An orbit’s small, but my price is pride.
You want the boost, you pay the cost,
Or find your way, and maybe get lost.”
The boy sighed, but shook his head,
A deal was struck, no more words said.
Coins exchanged, the booster bought,
A future leap in space now sought.
He wandered back to his tiny ship,
Paid the fee for the docking slip.
With engines warmed and thrusters bright,
He left the dock, like a boat in flight.
A gentle push from the station's hull,
Like drifting from a shore so dull.
The stars ahead, the Earth behind,
A steady course, his path aligned.
With distance gained, a stretch so wide,
It was time to set the Moon as guide.
The booster hummed, the engines roared,
And off his little ship now soared.
The boost engaged, but something skewed,
A shift in course, not what he’d viewed.
The smart house clicked, calculations made,
Predicted paths now clearly laid.
“You’ll pass the fleet, but close by still,
Just thirty kilometers, enough for a thrill.”
Though thirty seemed a distant range,
In space, such odds are known as strange.
For royal ships, the rules are clear:
A hundred kilometers, you must steer.
Close to the Queen’s majestic ride,
Is risky business—better to glide wide.
🚀🚀🚀
Victoria One loomed close and grand,
The captain smiled, a firm command.
With signals swift, the path was planned,
Fuel conserved till the break of dawn.
The royal stormtrooper fleet took lead,
And like a hawk, with royal speed,
They aimed to nudge the boy’s small glide,
Towards the Moon’s awaiting tide.
But first, the stormtrooper would make precise,
Small boosts and moves, twice or thrice.
For in the vastness of outer space,
Time moves slow in its endless race.
No rush, no need to constantly steer,
In zero-G, one thing is clear:
You sip your tea, with royal grace,
While letting auto-pilot set the pace.
And yet, every sailor knows,
That space, like sea, its tempers shows.
Superstition lingers still,
For every captain fears the chill—
That one day they might need to cry,
"Save our souls," with hope in the sky.
As the royal ship approached in style,
The final slowdown took a while.
But punctual always, without fail,
Her Majesty’s boosters never pale.
And with a gentle, silent lock,
The ship was docked, like stone to rock.
The stormtrooper stepped inside the dome,
The prince’s ship, his humble home.
It was cozy, safe, and neat,
With all one needs for cosmic feat.
A shelf of books, a galley tight,
For meals beneath the starlit night.
A sleeping nook, for when day ends,
And even a space for weightless bends—
A spot for cosmic exercise,
To keep fit beneath the endless skies.
The stormtrooper, with a formal stance,
Introduced himself, no second glance.
“Lieutenant here, of Victoria One,
Her Majesty’s pride, our work’s never done.”
"Forgive the close pass, it’s just our law,
To stay afar, a cosmic flaw.
But thirty clicks was far too tight,
A hundred’s safe, by royal right."
Then with a smile, his tone turned light,
"So, how’s the journey? What’s your flight?"
The boy, now prince, smiled wide and said,
"I’ve traveled far, lands I have tread,
But to the Moon, I’ve never flown,
I go for music, to rest my bones."
The stormtrooper grinned, "A festival, I’ve heard!
‘Treasure Island,’ is the word?"
"And tell me, prince, how do you earn,
For a trip like this, what do you yearn?"
The prince laughed, "I’ve mastered the art,
Of sewing machines that stitch from the heart.
I bring my Singer, to patch and sew,
Spacesuits and gear, where I go."
"For in space, no tear can stand—
I’ll mend your suits with a steady hand."
He pointed to the uniform worn with pride,
"Your stitching’s perfect," the prince replied.
The stormtrooper chuckled, "I’ll keep you in mind,
For any rips of the royal kind."
"Good luck," he said, with a bow so tight,
And turned to leave, in the dimming light.
The ship released with a final wave,
The stormtrooper’s craft, so bold and brave.
With a gentle push, he glided clear,
Waved goodbye through the glass so sheer.
Then engines fired, with grace and might,
He soared away into the night.
The prince’s ship, now light and free,
Continued its course through the cosmic sea.
The Moon ahead, his path aligned,
A cosmic prince with dreams refined.
Трактат об Искуплении и Откровении через Технику Божьего Провидения, Коей Подвластны Небеса и Земля, где Слово Его, Непререкаемое, начертано ныне на Лике Луны, как Доказательство Божественного Прогресса и Гармонии Механики и Веры.
💧
💧💧
💧💧💧
💧💧💧💧💧
💧💧💧
💧💧
💧
Автор: Иоанн, смиренный раб Божий и ученик Орденов Святого Дениса, в горькой радости труда и молитвы постигший симметрию творения мира и искусство механическое во славу Господа.
💧
💧💧
💧💧💧
💧💧
💧
Наставники и Совместные Руководители:
Августин Прозорливый 📜 Настоятель Мудрости. Ансельм Усердный ⚡ Магистр Техник и Тайн Божественного Света.
"Ищите же первоЦарствия Божия и правды Его, и это всё приложится вам." Матфея 6:33
Каждая социальная группа имеет свои особенности, и среди них особое место занимают монашеские союзы и ордена, объединённые единой верой в Христа. Эти святые сообщества, такие как орден бенедиктинцев, францисканцев или доминиканцев, служат ярким примером того, как разные пути могут привести к одной высшей цели — прославлению слова Божьего. Каждый из них занят своим делом и следит за своей священной миссией на грешной земле, умело сочетая свои молитвы и религиозные практики с преданностью служению церкви.
Как говорит Писание, страхи и утешения формируют сообщество. Они напоминают нам, что, несмотря на различия в подходах, все эти группы стремятся к единству в вере и служении. Каждый орден имеет свои особенности молитв и ритуалов, которые отражают богатство и разнообразие христианской традиции, но при этом все они ищут пути к Богу, взывая о милости и благодати.
В нашем мире, где стремительный технологический прогресс может отвлечь нас от истинного пути, мы должны остерегаться лжепророков, которые приходят с соблазнами и обещаниями, но ведут к гибели. Господь наказывает и наставляет Своих детей на пути к спасению. В это смутное время, когда гордыня может затмить истинный свет, мы должны искать искупление и стремиться к смирению перед лицом Божьим. Мы должны помнить, что, если мы не покаемся и не вернёмся в объятия Церкви, мы рискуем оказаться в ловушках, расставленных лжепророками, которые ведут к скорому пришествию Антихриста.
Mandatum Sacrae Operis
С благословением наших вышестоящих служителей и в свете священного учения мы обращаем внимание на важную и актуальную проблему ненависти к соседям. Под соседями здесь понимаются не только людей, с которыми мы разделяем общее пространство, но и народы, живущие под одним небом, как напоминает нам Книга Екклесиаста. Каждый из них имеет свои уникальные пути, свои культуры и свои отношения с Богом, что порой приводит к конфликтам и недопониманию. Международная политика, основывающаяся на суверенитете и праве каждой нации решать свой путь развития, отражает эту многообразие.
In the vast expanse where stardust twirls,
A frenzied ballerina dances, her spirit unfurls.
She leaps through the cosmos, leaving trails of green,
Around the patch called Earth, her graceful sheen.
With nimble fingers adjusting her energy's thread,
She pirouettes, twirling, where cosmic dreams tread.
Oh, how mundane the life of a dancer can seem,
Until unseen hands weave a new, vivid dream.
Her movements create a recursive embrace,
Two threads intertwining, an electric grace.
From the heavens above, a magnetic pull,
The frenzied ballerina’s heart becomes full.
Yet beneath the surface, shadows entwine,
A second bundle of threads, a design so fine.
From the underbelly of space-time's vast quilt,
Red strands emerge, with a story built.
She glimpses a fraction of these crimson lines,
Crafted by tender hands, where mystery shines.
Usually, it’s a grandmother’s gentle caress,
Weaving the fates with delicate finesse.
Millions of ballerinas leave their quantum trails,
On both sides of time, as the universe exhales.
But only divine hands of grandmothers know,
That the undercurrents twist as the heavenly glow.
With but a small shift in the thread's soft design,
New patterns emerge from the cosmic divine.
A tiny spool spins, hidden from view,
Creating celestial threads that are vivid and true.
Among these millions, one hand found the key,
With the power of butterflies, it set beauty free.
A unique blend of celestial and earthen strands,
To redefine the royal bedspread in grand lands.
In her creation, the cosmos took flight,
A tapestry woven of shadows and light.
For within the dance of both realms so bright,
Lies a truth: creation blooms in the night.
Бог своей великой мудростью дал людям свободу выбора, разделив земли между странами, чтобы каждая нация могла искать своё место под солнцем. Однако, несмотря на это, мы остаёмся подвластными земным искушениям, включая следование лжепророкам, которые искажают учение Христа и ведут своих последователей к погибели. Лжепророки, используя страх и ненависть, становятся инструментами дьявола, сеющими раздор и разделение среди верующих.
Ни в коем случае не ставя под сомнение волю Бога и учение Христа, мы в данной работе стремимся пролить божий свет на происходящие события. Мы обращаемся к Святому Духу с просьбой помочь нам понять, как уберечь католическую церковь от опасностей, которые христиане сами создают в своём бесконечном стремлении к познанию Бога, в том числе, через научно-технический прогресс. Этот процесс, данный нам Богом в Его бесконечной любви, предназначен для того, чтобы жизнь и поиск истины на земле продолжались вплоть до второго пришествия, к которому мы должны быть готовы, насколько сложной не была бы жизнь и на грешной земле, и на неизведанной луне, где до сих пор нет католической церкви.
Теперь, с благословением вышестоящих служителей, мы обратим внимание на важную и актуальную проблему ненависти к соседям. Эта ненависть является обязательным атрибутом лжепророков, служащим инструментом для манипуляции сознанием общества. Как было сказано выше, она закрывает вопрос необходимости решения сложной задачи повышения благосостояния нации, отвлекая внимание от истинных проблем, стоящих перед людьми.
Кроме того, наличие врага повышает уровень страха — столь важного компонента сохранения власти лжепророков. Страх, как и ненависть, разъедает душу и ведёт к тьме, отдаляя нас от света Господнего. Ненависть к соседям — это путь дьявола, который стремится сеять раздор и разрушение среди верующих, подрывая основы нашего единства и любви.
Далее мы подробнее разберём вопрос страха и его влияние на жизнь сообщества, вдохновляясь мудростью Священного Писания. Ненависть к соседям не только повышает общий уровень страха, но и решает другие важные проблемы лжепророков, включая закрытые границы. Если кругом враги, то каждый перебежчик становится потенциальной угрозой, рассматриваемой как враг. Однако, политические беженцы не являются угрозой для общества; они становятся врагами лжеучений и страха. Один единственный перебежчик способен разрушить все лжеучения лжепророков, дать надежду и существенно изменить климат страха, что напоминает о важности истинного единства и любви между братьями и сестрами во Христе.
Как уже говорилось ранее, даже малейшие изменения страха могут привести к серьёзным изменениям в обществе, в отличие от изменений в уровне комфорта. Эти изменения должны быть встречены с молитвой и смирением, чтобы не потерять истинный путь.
Появление технической возможности обхода лжеучений лжепророков является экзистенциальной угрозой для диктаторов. Подобная угроза может приводить к спонтанным действиям, которые работают в краткосрочной задаче удержания власти, однако являются фатальными ошибками в долгосрочной перспективе. Мы должны помнить, что путь служителей состоит в том, чтобы вести к свету и правде, невзирая на тьму, и с каждым шагом укреплять веру в Христа, чтобы противостоять ненависти и разделению.
О ты, великий и справедливый Государь Иван Грозный, прозорливый покровитель земли русской и наставник в мудрости новой! Покорно склоняем главы пред твоим величием и, держа правду в сердцах наших, со слезами и смирением возносим к тебе наши просьбы.
Помним мы, о святой и милостивый Царь, как в юные лета твои, еще школьником бывая, посетил ты окрестности славного Уфимского Государственного Университета, где домом учения ныне является первый корпус, взирающий на площадь Салавата Юлаева, и, покупая у наших слуг пирожки, вкус сей был недолжно уготован. Прости ты нас, Царь-государь, за нерадивую прожарку того снедания, что уязвило твой славный вкус, пусть и время было младо, и были те годы полны иных забот.
Да и телевизионная башня уродливая, что ныне возвышается в тех местах, воздвигнута она без рассудка, символом её названная власть, неподобная твоей мудрости великой. Ошибочно возомнили местные чингисханы, что подобен им будет удел правления. Не ведали они, что ты, истинный правитель, познал силу нового знамения — Кибер-Хамсы, той самой руки справедливости и благоразумия, ведущей народ к свету знания и правды.
Просим твоего прощения, как отцы наши и деды просили за ошибки, ибо только под твоим щитом возможен наш покой и благоденствие. Да будет милость твоя столь же широка, как пределы твоего могущества.
Да будет известно всему свету, от поля крестьянского до гор боярских, от древних лесов до кромки земель заморских, что великий государь и повелитель, Иван Васильевич, Царь Грозный, с вершины цитадели своей великой, окружённой защитниками его — летающими лучниками, оранжевыми стрелками, заколдованными воронами, гипнотическими котами, серыми волками да пушистыми белочками, — издаёт сей указ. Да славится его Величество, Мудрейшесть и Всепознательность, которого, как известно, даже попы чтут с трепетом, а крестьяне с радостью целуют в руку, хотя, по слухам, и не все с открытой душой.
Именем Бога нашего, водимы провидением, дабы объединить все сословия и живых существ в дружбу нерушимую, объявляю всем подданным своим: отныне все обязаны жить в мире, сажать пшеницу и растить детей, не злобствуя и не возносясь. Сею мудрость в сердца ваши и души ваши для покоя и тишины на земле нашей святой, дабы все рода людские сблизились и жили в единой гармонии.
Великий император, царь Иван, в своём бесконечном знании и ответственности за судьбу народа, видит, как надвигаются грозные времена, и долг его — охранить русскую землю, данную предками, от всех бед, что могут прийти.
Кто-то в поле стал ходить Пшеницу начал шевелить. Иванушки две братьи смело На утро в поле шли без дела, Лишь младший брат посты держал И вот кобылку ту поймал. Не простая та кобыла — Горбунок к ней в пару был. Иванушку снабдил он Всем, что нужно для заслуг, К царю Иван служить попал, Да не так всё просто шло.
Величие Царя Ивана не только в делах славных, но и в мудрости его безмерной, познанной через переписку с Её Величеством Британии. Да, он увидел будущее и снабдил русскую землю мифами, которые уберегут её от Большой Беды. Ведает великий государь: в России любят всё большое. И победы великие, и беды великие грядут. И будет Россия, как Пушкин завещал, под охраной мифов святых от всякой скверны.
Скажет вам князь Владимир: познал он божью мудрость византийскую, что от римских богов вела свой род. А ведь римляне тех самых греков и цезарей слушали, как солнце вечное греет и светит во всех концах мира. Империя создавалась не ради дня одного, но во имя тысячелетий под сиянием славы.
Но вот беда великая, о которой говорил Моисей, когда видал морские пути, а караваны верблюжьи шли в песках и люди не ведали о великих путях мира. Моисей, мудростью своей, предал нам способность видеть сквозь века, как мы, императоры великие, заботимся о каждом поданном нашем.
Во вдохновении от древнего Иерусалима и временных порталов, мы, великие императоры, предлагаем пиратам всех вод принять новый кодекс чести. Мы чтим вас, пираты морей и океанов, песчаных пустынь и снежных просторов, детей гор и пляжей. Мы уважаем ваши традиции, но предлагаем единые правила для всех тех, кто в поисках свободы пересекает границы миров. Ваши школы пиратства — ваше дело, но базовые правила существуют для всех.
Никаких проблем! — мы говорим на семи языках мира:
"No problems" — по-английски,
"Pas de problème" — по-французски,
"Keine Probleme" — по-немецки,
"Sin problemas" — по-испански,
"Problema yok" — по-турецки,
"Без проблем" — по-русски,
"無問題" — по-китайски.
И так во веки веков!
Великому Государю нашему, на троне мудрости восседающему, царю Ивану Васильевичу, челом бьёт делегация купцов от земель заморских. Донести чаемся в царские уши о новшествах заморских, кои в Греции ныне творятся. Храмы, тамошним богам воздвигаемые, облеклися в украшения диковинные, коих ранее ни свет, ни люди не видали.
Из глины дивной и мрамора искристого колонны выстраивают, а росписи и резьба точатся с таким искусством, что Олимп сам трепещет! Золотою нитью тканы образы, на куполах сияют, яко звёзды ночные. Сими узорами украшенные, храмы суть как врата в мир богов, где люди ходят как тени в закатном огне.
О, мудрый государь, зри в сем благое семя вдохновения для храмов наших, где имя Твое воспоют навеки!
Глаукус рыбачил от Криту до Скифии,
Все моря и океаны мечтал победить.
На пути своем знал каждый ветер и камень,
Но никак не мог рыбку золотую добыть.
Ловил он в Зеленом море, да рыбы там синие,
Они весело плещут, но золота нет.
В Синем море серебром бьются волны живые,
Но ни одной золотой за ним не свет.
И в Белом море встречал рыб странные,
Там красные с синими спорили, плывя.
Двойное противостояние в воде холодной,
Но золотую всё не видал, как ни пытал моря.
⛵️⛵️⛵️
И вот однажды услышал от старого моряка,
Что есть посреди пустыни море, мертво до дна.
Там плавает лишь одна рыбка,
Может быть, золотая она?
Глаукус не медлил, собрал все сети свои,
И пустился в путь, через горы и пески.
Сквозь пустыню солнца и песка он мчался,
Мимо пирамид, где сфинкс над ним смеялся.
Шёл он через пустыню солнца и соли,
Караван верблюдов шёл по древнему пути.
Но Глаукус шагал с мечтой своей в крови,
Мертвое море покорить, рыбку добыть!
Прошёл он и пустыню льда,
Верный верблюд шёл рядом без конца.
Рыбак великий мечты не терял,
Знал — Мертвое море его ждало.
⛵️⛵️⛵️
Вот и пришел Глаукус на берег пустой,
Но никто из местных не слышал о мечте золотой.
Говорили лишь старцы, что раньше стоял остров там,
Где царь Иудейский воздвиг дворец по небесным меркам сам.
На горе Масада был когда-то могучий народ.
Там, где камни теперь и тишина обнимает.
Иудеи славились мудростью, как свет,
Воды брали из цистерн, что дождь собирает.
Утро встречали молитвой и трудом,
Еду готовили в общих залах огнём.
Жили они по строгому распорядку,
Но крепка была вера их, как твёрдый камень на огне.
⛵️⛵️⛵️
И вот поднялся Глаукус на Масаду,
Но величия более не видит он нигде.
Море мёртвое ушло, осталась лужа малая,
Только в ней отражение своё он видит, печальное и пустое.
"Нет здесь рыбки золотой", — сказал себе Глаукус,
"Нет смысла ловить в луже, что пуста".
Но вдруг вода в луже стала меняться,
В ней заметил он движение — словно птица.
Глянул вверх — колибри парит над ним,
Взмах крыльев нежный, лёгкий, как миф.
Он вернулся к луже, и не поверил своим глазам,
Золотая рыбка плавала там!
Но это не была простая рыба.
Предстал перед ним Тритон — владыка прибоя.
Он поднялся с вод, в себе силу неся,
И родословную до титанов рассказал, величая моря.
"Что ты хочешь, о рыбак великий,
Проси! Ведь разбудил ты древнего бога теперь".
"Хочу подземные реки пустынь обогатить,
Чтобы странник каждый мог воду найти,
И чтобы был мир на этих реках,
По закону джунглей, что в сердце всегда."
Письмо Ивана Грозного к Богам Олимпа
Я, Иван, внук Рюрика, Государь и Царь всея Руси, коим ведомы мысли людские, идущие нитью от древних времен и сплетающиеся в канву, именуемую ныне Мифами. Знаю, что пути богов хитросплетенны, как ветвь древа Жизни, корни которого растут из дремучих лесов и чьи листья шелестят на Олимпе. И ныне — перед вами.
Сотворенье Мира
И создал Бог мир, и был взрыв велик,
А взрыв малым стал в свете тысяч лиk.
И взрывы малые, светлый следя пример,
Плеснули, как звезды, раскрывши химер.
Но один из них изменил лицо,
Мечтою пронзил он вселенной кольцо.
Рассыпался в копии взрыв молодой,
Зарождался мир многоголосый, живой.
Сады Рая и Эдемский свет
Тринадцать миллиардов как миг пролетели,
Божественны были задумки и цели.
И вот — Эдем, и два человека,
Лишь двое: началом им быть из века.
Но стрекоза пролетела крылом,
И в зеркалах её глаз — новый дом,
Там копий без счета Адамы встают,
Евы под древом познанья снуют.
Один лишь Адам с Евой стали другими,
Плод запретный сорвали — изгнаны ныне,
Земля их укрыла для плодных трудов,
А мимо летела стрекоза вновь.
Рекурсия судеб и смех Божий
Вот так замыкается цепь миров,
От древних мифов, как хор костров:
От греков к римлянам, дальше — в Византию,
К Киеву славному, к трону России.
Мифы Петровы, Ленинским зовётся час,
Но всё — переплет меж туманностей и нас.
На этом я, Иван, завершаю представленье,
Мудрость вам, боги, как милое наставленье.
И если ответить вам выпадет честь —
Русь на уроке знать будет что есть.
La Valse des Chromosomes
Sous le ciel de Massachussetts, dans sa robe neuve,
Petite Netty joue aux sciences, rêve sur un fleuve.
La nature, la biologie — tout est découvert,
Herbiers délicats, sous ses mains, univers.
En Californie, elle s'élance, un sifflement de vapeur,
Le train gronde, la physique vit dans chaque heure.
Étudiante en robe, le regard vif, profond,
Elle déchiffre des lois, entre éclat et frisson.
En Europe maintenant, les conférences vibrent,
Sous le mystère du code, de Darwin les livres.
L’évolution inquiète, une énigme sans fin,
Tandis que les robes tournoient, dans la lumière du matin.
Sous la pleine lune, Netty est là, solitaire,
Deux chromosomes différents lui montrent la lumière.
Rouge-rouge, protection pour filles et leurs enfants,
Une double forteresse dans l’ombre des ans.
Rouge-bleu, un brin de hasard, l’âme d’un marin,
Un jeu de risques et d’espoir au matin.
Mais rouge, toujours, une armure pour elles,
Cette couleur de vie, de la plus douce étincelle.
Sous la lune dansante, Netty contemple et cherche,
Pourquoi jamais n’existe une tresse bleue-bleue sans perche.
Dans le rythme de la vie, elle songe et frémit,
Au mystère des gènes, à l’infini des nuits.
في عصر قديم، عاشَتْ أسطورة موسى وشهيرة الشهيرة، الجميلة والأنيقة. لم تكن حياته مجرد قصة عادية، بل كانت كالحكايات الساحرة التي تجذب القلوب والعقول. ولد لهما ابن، سماه موسى، كما ورد في السجلات القديمة. ولكن هل كانت نهاية القصة؟ لا، بالطبع لا. لأن في عالم الخيال والحكايات، كل شيء ممكن، حتى السحر والمفاجآت الغير متوقعة. فلنتابع القصة ونرى ما الذي يخبئه المستقبل لموسى ولسعيه إلى السعادة في عالم سحري وخيالي
⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ pour avoir remarqué que quelqu'un est étranger ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎
Click the image for a quick introduction.
École de Cybernétique et de Sorcellerie de Neotopia
Chambre des Systèmes de Réception Directeur : Professeur Septimus Arcane Hôtesse des Admissions : Mme Nebula Orion
À Mademoiselle Noura,
Ta sagesse guide, ta beauté réchauffe,
Les cœurs les plus gelés, les âmes qui s’étouffent.
Je suis un magicien, un vagabond, un rêveur,
Et je t’offre mes vers comme une humble faveur.
⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ wWw ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎
⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ мМм ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎
x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x ГОВОРИТ РАДИО СВОБОДА x x x x x x x x у микрофона Aлексе-е-е-ей x x x x x x x x x ПРОСЫПАЙСЯ x x x x x x x x пойдём покурим x x x x x x x x x x x x x x x Объясняю для непонятливых. xxx xxx XY xxx xxx Ошибка выжившего — это не только историческая случайность, но и инструмент божественного замысла. xxx xxx XX xxx xxx Те, кто вышел победителем, не всегда заслужили это своими усилиями. x x x Часто это результат того самого святого вмешательства, которое вмешивается в хаос мира, направляя случайные события к великому замыслу. x x x Случайность, так опасно пересекающаяся с выбором, оказывается частью более глубокой истории, в которой каждый шаг — это и благословение, и проверка. x x x — x x x YY x x x — x x x Dans l'ère moderne du capitalisme mondialisé, l'impérialisme n'est plus uniquement une question de conquêtes territoriales ou de domination militaire. Il a évolué, prenant une nouvelle forme plus subtile, mais tout aussi envahissante : celle de l’impérialisme culturel. Le contrôle des territoires physiques a laissé place à une domination culturelle, où la guerre n’est plus menée avec des armées mais.
ВВЕДЕНИЕ
Où suis-je ? Sur mes ongles, des petits cœurs battent doucement. À mon épaule, une sacoche du Petit Prince, mais pas n’importe quelle sacoche. Le secret est à l’intérieur. La doublure a été confectionnée par ma grand-mère, avec une habileté inégalée. Plus qu'une simple couturière, elle était une dompteuse, une magicienne face à l'Aiguille enragée. Elle appuyait sur la pédale, et comme une ballerine capricieuse, l’Aiguille dansait, laissant derrière elle une trace verte, un sillon de fil sur le tissu. Cette danse mécanique, orchestrée avec précision, portait en elle l'héritage de générations.
⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ wWw ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎
⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ мМм ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎
Où suis-je ? Sur mes ongles, toujours ces petits cœurs. La sacoche du Petit Prince repose sur mon épaule. Mais au-dessus de moi, un avion fend les nuages. Pas un simple avion, non. Un véritable maison volante. Un spectacle qui n'existe ni à Paris, ni à Nice. Et pourtant, ces maisons flottantes existent bel et bien. Chaque inspecteur de l’ONU peut vous le confirmer. Tout y est. La cuisine, le salon, même une ancre pour se poser en douceur. Une maison comme une autre, simplement... dans le ciel.
Où suis-je ? Toujours ces petits cœurs sur mes ongles, et la sacoche du Petit Prince, fidèle à mon côté. De cet avion-maison descend un sorcier, mystérieux, puissant. Mais ce n'est pas lui le vrai magicien ici. Le véritable miracle commence bien plus bas, là où ma grand-mère, un jour, appuya sur cette pédale magique, où l'Aiguille enragée prit vie.
Un geste si simple, et pourtant, c’est là que le monde a changé. Cette aiguille, mince et apparemment fragile, porte en elle des siècles de génie humain. L'électricité, cet éclair d’inspiration qui a donné naissance à tant d'innovations. Comment aurait-on pu imaginer qu'un simple frottement, entre deux fils de cuivre, produirait cette force invisible qui alimente nos vies ? De la première étincelle aux réseaux électriques complexes, ce voyage fut court mais révolutionnaire.
Ensuite, les mécanismes. L'idée même de créer des machines capables de démultiplier notre force. Du levier à l'engrenage, l'humanité a appris à dompter la matière. Le génie mécanique a façonné des empires, permis aux hommes de construire des cathédrales et des ponts qui défient le ciel.
Mais avant tout cela, il y avait le besoin simple et fondamental de couvrir nos corps, de nous protéger du froid. Les premières civilisations, armées de simples aiguilles de bois ou d’os, se sont battues contre les éléments. L'art de coudre est né, bien avant les grandes inventions modernes. Des mains humaines, armées de fil et d'aiguille, ont tissé l'histoire, vêtement par vêtement, civilisation par civilisation.
Aujourd’hui, cette même Aiguille enragée continue de vibrer sous mes doigts. Mais chaque point qu’elle trace sur le tissu est bien plus qu’un simple fil : c’est une ligne directe vers l'héritage de notre monde, une concentration de tout ce que nous avons accompli, à travers l'électricité, les mécanismes, et l'art du fil.
A young boy with eyes full of gleam,
Read through a manual, like a dream.
The engineer, wise, with hands so deft,
Left a gift of wisdom, in the text bereft.
His hands took hold of magic's thread,
Not just of needles, but what lay ahead.
The pulse of life—electric spark,
The hum of gears within the dark.
The needle knew not what it wove,
Of mankind's legacy or engine's grove.
It simply stitched with a thread of green,
On fabric soft, with a quiet sheen.
Each stitch a step towards grander things,
Towards snowy halls where knowledge rings.
The lining glowed, with subtle art,
A cloak of wisdom for the boy's start.
For as he sewed, the magic grew,
Electric veins in patterns new.
This humble thread, by chance aligned,
Would carry him to a world designed.
🚀🚀🚀
Professors, with chalk in hand,
Wrote formulas in lines so grand.
But not just numbers filled the air—
They spoke of life with wisdom rare.
They mused on threads of old and new,
Comparing tech in grander view.
“The sewing machine,” they’d gently say,
“Follows commands in its simple way.”
It hums and whirs, its gears align,
Yet lacks a mind, a thought, a sign.
No memory stored, no code to read,
Just hands that guide its rhythmic speed.
But computers, ah, they leap beyond,
With memory vast and circuits fond.
They store commands, they think, decide,
And shape the world with minds inside.
Professors spoke with flair and might,
Of how machines took flight from light.
Once, they mused, black-clad men decreed,
"Copying machines, a forbidden seed."
Ah, the irony that followed swift,
Books were cheaper than vodka’s lift.
And magic ministers, so in dismay,
Feared technology’s rising sway.
Professors went on, their tales entwined,
Of thinking machines, their future kind.
Again, those men in black did cry,
"No smart machines beneath the sky!"
🚀🚀🚀
But the simple art of copying grew,
And soon, the boy with wisdom new,
Read a guide to a space-bound home,
Set for the Moon, where dreams do roam.
The starship stacked with houses small,
Launched from thrall of cosmic call.
A twist of fate, or so it's spun,
The orbit's named for Elon Musk's son.
The boy arrived at Earth’s parked ring,
Where ships like birds in the void did cling.
A cosmic dock, where gravity spun,
And ships took rest from their lunar run.
With feet on steel and steps so sure,
He wandered toward a glowing door.
The bar was buzzing with voices wide,
Where travelers rested, side by side.
His keen sense led him to a man,
A trader with schemes and a crafty plan.
“I’ve got a booster,” the trader said,
“From ancient stock, but caution’s bred.”
“The accuracy’s rough, it may misfire,
And if it does, you’ll need to hire
Another boost, a guiding hand—
But it’ll cost you, understand?”
Трактат об Искуплении и Откровении через Технику Божьего Провидения, Коей Подвластны Небеса и Земля, где Слово Его, Непререкаемое, начертано ныне на Лике Луны, как Доказательство Божественного Прогресса и Гармонии Механики и Веры.
💧
💧💧
💧💧💧
💧💧💧💧💧
💧💧💧
💧💧
💧
Автор: Иоанн, смиренный раб Божий и ученик Ордена Иеузитов, в горькой радости труда и молитвы постигший симметрию творения мира и искусство механическое во славу Господа нашего Иисуса Христа.
💧
💧💧
💧💧💧
💧💧
💧
Наставники и Совместные Руководители:
Иуда Прозорливый 📜 Настоятель Мудрости, потомок 12-го пророка Иисуса Христа, сына человеческого. Пётр Усердный ⚡ Магистр Техник и Тайн Божественного Света, потомок первого католического пантифика.
"Ищите же первоЦарствия Божия и правды Его, и это всё приложится вам." Матфея 6:33
Каждая социальная группа имеет свои особенности, и среди них особое место занимают монашеские союзы и ордена, объединённые единой верой в Христа. Эти святые сообщества, такие как орден бенедиктинцев, францисканцев или доминиканцев, служат ярким примером того, как разные пути могут привести к одной высшей цели — прославлению слова Божьего. Каждый из них занят своим делом и следит за своей священной миссией на грешной земле, умело сочетая свои молитвы и религиозные практики с преданностью служению церкви.
Как говорит Писание, страхи и утешения формируют сообщество. Они напоминают нам, что, несмотря на различия в подходах, все эти группы стремятся к единству в вере и служении. Каждый орден имеет свои особенности молитв и ритуалов, которые отражают богатство и разнообразие христианской традиции, но при этом все они ищут пути к Богу, взывая о милости и благодати.
В нашем мире, где стремительный технологический прогресс может отвлечь нас от истинного пути, мы должны остерегаться лжепророков, которые приходят с соблазнами и обещаниями, но ведут к гибели. Господь наказывает и наставляет Своих детей на пути к спасению. В это смутное время, когда гордыня может затмить истинный свет, мы должны искать искупление и стремиться к смирению перед лицом Божьим. Мы должны помнить, что, если мы не покаемся и не вернёмся в объятия Католической Церкви, мы рискуем оказаться в ловушках, расставленных лжепророками, которые ведут к скорому пришествию Антихриста.
Mandatum Sacrae Operis
С благословением наших вышестоящих служителей и в свете священного учения мы обращаем внимание на важную и актуальную проблему ненависти к соседям. Под соседями здесь понимаются не только людей, с которыми мы разделяем общее пространство, но и народы, живущие под одним небом, как напоминает нам Книга Екклесиаста. Каждый из них имеет свои уникальные пути, свои культуры и свои отношения с Богом, что порой приводит к конфликтам и недопониманию. Международная политика, основывающаяся на суверенитете и праве каждой нации решать свой путь развития, отражает эту многообразие.
In the vast expanse where stardust twirls,
A frenzied ballerina dances, her spirit unfurls.
She leaps through the cosmos, leaving trails of green,
Around the patch called Earth, her graceful sheen.
With nimble fingers adjusting her energy's thread,
She pirouettes, twirling, where cosmic dreams tread.
Oh, how mundane the life of a dancer can seem,
Until unseen hands weave a new, vivid dream.
Her movements create a recursive embrace,
Two threads intertwining, an electric grace.
From the heavens above, a magnetic pull,
The frenzied ballerina’s heart becomes full.
Yet beneath the surface, shadows entwine,
A second bundle of threads, a design so fine.
From the underbelly of space-time's vast quilt,
Red strands emerge, with a story built.
Millions of ballerinas leave their quantum trails,
On both sides of time, as the universe exhales.
But only divine hands of grandmothers know,
That the undercurrents twist as the heavenly glow.
With but a small shift in the thread's soft design,
New patterns emerge from the cosmic divine.
A tiny spool spins, hidden from view,
Creating celestial threads that are vivid and true.
Among these millions, one hand found the key,
With the power of butterflies, it set beauty free.
A unique blend of celestial and earthen strands,
To redefine the royal bedspread in grand lands.
In her creation, the cosmos took flight,
A tapestry woven of shadows and light.
For within the dance of both realms so bright,
Lies a truth: creation blooms in the night.
Бог своей великой мудростью дал людям свободу выбора, разделив земли между странами, чтобы каждая нация могла искать своё место под солнцем. Однако, несмотря на это, мы остаёмся подвластными земным искушениям, включая следование лжепророкам, которые искажают учение Христа и ведут своих последователей к погибели. Лжепророки, используя страх и ненависть, становятся инструментами дьявола, сеющими раздор и разделение среди верующих.
Ни в коем случае не ставя под сомнение волю Бога и учение Христа, мы в данной работе стремимся пролить божий свет на происходящие события. Мы обращаемся к Святому Духу с просьбой помочь нам понять, как уберечь католическую церковь от опасностей, которые христиане сами создают в своём бесконечном стремлении к познанию Бога, в том числе, через научно-технический прогресс. Этот процесс, данный нам Богом в Его бесконечной любви, предназначен для того, чтобы жизнь и поиск истины на земле продолжались вплоть до второго пришествия, к которому мы должны быть готовы, насколько сложной не была бы жизнь и на грешной земле, и на неизведанной луне, где до сих пор нет католической церкви.
Теперь, с благословением вышестоящих служителей, мы обратим внимание на важную и актуальную проблему ненависти к соседям. Эта ненависть является обязательным атрибутом лжепророков, служащим инструментом для манипуляции сознанием общества. Как было сказано выше, она (т.е. ненависть) закрывает вопрос необходимости решения сложной задачи повышения благосостояния нации, отвлекая внимание от истинных проблем, стоящих перед людьми.
Кроме того, наличие врага повышает уровень страха — столь важного компонента сохранения власти лжепророков. Страх, как и ненависть, разъедает душу и ведёт к тьме, отдаляя нас от света Господнего. Ненависть к соседям — это путь дьявола, который стремится сеять раздор и разрушение среди верующих, подрывая основы нашего единства и любви.
Далее мы подробнее разберём вопрос страха и его влияние на жизнь сообщества, вдохновляясь мудростью Священного Писания. Ненависть к соседям не только повышает общий уровень страха, но и решает другие важные проблемы лжепророков, включая закрытые границы. Если кругом враги, то каждый перебежчик становится потенциальной угрозой, рассматриваемой как враг. Однако, политические беженцы не являются угрозой для свободного общества. Более того, верно и обратное утверждение: политические беженцы это всегда враги лжеучений и страха, от которых они сбежали.
Технологии будущего, известные нам как волшебные зеркала, открывают уникальные возможности для католических верующих: всего лишь одного единственного перебезчика достаточно, чтобы разрушить все лжеучения лжепророков, дать надежду и существенно изменить климат страха на родной земле политического беженца.
Появление технической возможности обхода лжеучений лжепророков является экзистенциальной угрозой для диктаторов. Подобная угроза может приводить к спонтанным действиям, которые работают в краткосрочной задаче удержания власти, однако являются фатальными ошибками в долгосрочной перспективе. Мы должны помнить, что путь служителей состоит в том, чтобы вести к свету и правде, невзирая на тьму, и с каждым шагом укреплять веру в Христа, чтобы противостоять ненависти и разделению.
Эйлер заканчивал свой обычный день, проводя последние штрихи в изучении miroirs magiques, волшебных зеркал, с которыми работал неутомимо и тщательно. Величественный в своём задумчивом молчании, он встал из-за стола и, поправляя тонкие очки, перешёл к зеркалу — обыкновенному, как казалось на первый взгляд, но для Эйлера оно было всегда символом l'abîme des possibilités.
Одеяние
Эйлер одел камзол из синего бархата с вышитыми золотыми орнаментами, которые, отражаясь в зеркале, казались невесомым сиянием на его плечах. Поверх него он накинул сюртук, украшенный серебряными пуговицами, и осторожно застегнул их, словно запечатывая своё исследовательское рвение на время пути. На его ногах — новейшие ботинки, meilleurs que jamais, с тонкой выделкой и блеском, отражающим мастерство шевца.
Он бросил последний взгляд на своё отражение, улыбнулся коротко, словно отвечая самому себе на невыраженные вопросы, и направился к выходу, легко ступая по брусчатке, ощущая свежий прохладный воздух Петербурга.
Прогулка по Невскому
Улицы Петербурга были залиты серым, но живописным светом, который только усиливал мистический контраст ярких витрин с приглушённым блеском фонарей. Эйлер шёл по Невскому проспекту, мимо витрин с часами и картинами, где на стенах под стеклом мерцали мраморные лица античных героев, и на секунду он остановился, вглядываясь в одно из окон — из чистого любопытства, без определённой цели. Лошадиные экипажи катили мимо, их колёса оставляли влажные следы на мостовой, и от лёгкого шума cliquetis des sabots на душе становилось спокойнее. Вот он свернул на небольшую улочку и направился к своей цели.
В пирожковой
Эйлер вошёл в небольшую пирожковую у площади Восстания. Пирожковая была уютной и оживлённой: столы украшены медными канделябрами, за которыми собрались гости — гусары в богатых мундирах, купцы с налитыми щеками, которые шептались в углу, а по центру, как figure centrale, сидели Александр Сергеевич Пушкин и Михаил Юрьевич Лермонтов.
Они заметили его и поднялись, показывая, что ждали его появления. Ah, Euler est ici! — воскликнул Пушкин с лёгкой улыбкой, приветствуя друга. Лермонтов же лишь наклонил голову, следя за Эйлером взглядом, наполненным смесью интереса и недоверия, как и полагается человеку, ищущему ответы среди парадоксов жизни.
Официанты с легким поклоном подавали вина, пироги и тонкие закуски на серебряных подносах, а Эйлер не спеша присоединился к своим товарищам, вглядываясь в лица окружающих. К столу подходили и отступали другие посетители, кто-то взглядывал на Эйлера со скрытым интересом, кто-то шептался о нём и его загадочных зеркалах, через которые он, говорят, мог видеть и передавать мысли.
Начало диалога
Эйлер: Messieurs, рад, что вы пришли. Я не ошибся, решив встретиться в этом месте. Ces petits gâteaux — истинное украшение Петербурга, почти как сами волшебные зеркала, которые вы так хотите увидеть.
Пушкин: Mon cher Эйлер, признаюсь, ваши чудеса меня не на шутку волнуют. Но вы видите, волшебство нас окружает повсюду, и иногда оно — всего лишь вопрос угла зрения. Вот скажите, что можно найти нового, кроме чего-то похожего на чудо?
Лермонтов: Ach, Herr Euler, вы же не из простых купцов, а человек разума. Говорят, вы можете предсказывать через эти зеркала нечто большее, чем пустые образы. Чудо — это дым, illusion, или вы уверены, что новое время действительно наступает?
Эйлер: Gentlemen, что есть чудо? Это результат постоянного труда. Эти зеркала могут видеть не только образ человека, но и его мысль, его желание. Imaginez-vous, если я покажу вам нечто, что движется без коней, une voiture sans chevaux или даже сообщение, переданное мгновенно, не прибегая к посыльным?
Пушкин: C’est incroyable! (смеется) Ну скажите, mon ami, что за души такие могут рождаться в железе и стекле? Механизм! Или вам, пожалуй, предстоит заставить эти зеркала петь стихами?
Лермонтов: И всё же, Александр Сергеевич, не кажется ли вам, что машины могут быть и пустым звуком? Ведь огонь не разгорается в сердце стали. Мне бы видеть правду в этих отражениях, а не тень души.
О, мудрый государь, зри в сем благое семя вдохновения для храмов наших, где имя Твое воспоют навеки!
Глаукус рыбачил от Криту до Скифии,
Все моря и океаны мечтал победить.
На пути своем знал каждый ветер и камень,
Но никак не мог рыбку золотую добыть.
Ловил он в Зеленом море, да рыбы там синие,
Они весело плещут, но золота нет.
В Синем море серебром бьются волны живые,
Но ни одной золотой за ним не свет.
И в Белом море встречал рыб странные,
Там красные с синими спорили, плывя.
Двойное противостояние в воде холодной,
Но золотую всё не видал, как ни пытал моря.
⛵️⛵️⛵️
Эйлер, Пушкин и Лермонтов, погружённые в обсуждение, были прерваны, когда дверь пирожковой открылась, и на пороге появилась женщина с ясным взглядом и уверенной осанкой. Это была Nettie Maria Stevens. Она грациозно подошла к столу, и мужчины, по этикету, встали, чтобы поприветствовать её.
Étiquette de bienvenue
Эйлер, с лёгким поклоном, первым подал ей руку, помогая занять место. Затем, как требовали новые манеры, он склонился и осторожно коснулся своей щекой её щеки — le baiser de papillon, лёгкий, почти невесомый. Пушкин и Лермонтов обменялись взглядами и повторили это приветствие с вежливым любопытством, ибо прибытие Nettie в Петербург было значительным событием.
Début de la conversation
Nettie : Mes chers amis, je dois vous dire, un nouvel âge approche, mais il amènera aussi de nouvelles épreuves. Bientôt, un virus — une sorte d’écho de la peste, si vous voulez — s’abattra sur l'Europe. Mais ce ne sera pas une mortelle, seulement un avertissement.
Lermontov : (murmurant en russe avec un sourire ironique) Александр Сергеевич, вирус? Или, быть может, это не что иное, как иммунитет ФСБ, прикрытие для истинных знатоков, которые переживут всё.
Pouchkine : (répondant avec légèreté) Madame, veuillez excuser notre humour. Et pourtant, êtes-vous certaine que ce virus n'aura aucun effet durable ? Ce n’est pas, disons, une sorte de châtiment divin pour les folies humaines ?
Nettie : Oui, j’en suis certaine. Mais le monde que je vois dans un avenir proche va radicalement changer. Imaginez-vous, dans ce monde, chaque vie humaine aura une valeur inestimable, on la protégera comme celle d'un roi.
Euler : C’est extraordinaire. Mais vraiment, pensez-vous, madame, que même la vie la plus humble — celle d’un paysan, par exemple — pourrait devenir si précieuse pour l'État ?
Nettie : Exactement, monsieur. Dans l’Europe du futur, la vie de chacun sera une priorité, protégée par la loi et l’éducation. Chaque être humain sera considéré comme un trésor national.
Lermontov : (échangeant un regard entendu avec Pouchkine) Voilà donc où l’on en est ! L'Europe future tremblera devant l'idée de perdre même une seule vie. Mais, dites-moi, madame, où se trouvera alors la noblesse de l’âme, si tout est défini… par des lois ?
Pouchkine : (avec un sourire amusé) Vous avez raison, mon cher Lermontov. Mais pensez-vous qu'un État, même aussi éclairé que celui de Catherine la Grande, aurait pu vraiment éduquer les paysans sans soulever la colère des plus conservateurs ? L'éducation, madame, c'est un baume, mais cela ne suffit pas toujours.
Nettie : Vous touchez juste, messieurs. L’éducation sera le fondement de la société future. Si on ne prévient pas les révoltes paysannes par un gouvernement sage et éclairé, les troubles risquent de grandir et de menacer l'ordre même de l'État.
Euler : Madame, vous nous donnez un aperçu fascinant du futur. Mais, comment garantir que chaque homme sera aussi noble que ceux qui se trouvent ici, autour de cette table ?
Nettie : Je pense qu’on ne peut garantir cela, bien sûr, mais il faut viser cet idéal. Une société éclairée serait un monde où chaque vie serait respectée pour sa valeur intrinsèque. Imaginez une lueur de connaissance même dans la plus petite étincelle d’esprit ; cela pourrait illuminer le monde entier.
Lermontov : (chuchotant en russe) Как, интересно, её идеалы выдержат испытания суровой жизнью, где все мечты разбиваются о камни?
Nettie : Pardon ? Vous dites quelque chose ?
Pouchkine : (en riant) Non, madame, nous apprécions simplement vos paroles — à leur manière, elles sont presque aussi poétiques que les nôtres.
⛵️⛵️⛵️
И вот однажды услышал от старого моряка,
Что есть посреди пустыни море, мертво до дна.
Там плавает лишь одна рыбка,
Может быть, золотая она?
Глаукус не медлил, собрал все сети свои,
И пустился в путь, через горы и пески.
Сквозь пустыню солнца и песка он мчался,
Мимо пирамид, где сфинкс над ним смеялся.
Шёл он через пустыню солнца и соли,
Караван верблюдов шёл по древнему пути.
Но Глаукус шагал с мечтой своей в крови,
Мертвое море покорить, рыбку добыть!
Прошёл он и пустыню льда,
Верный верблюд шёл рядом без конца.
⛵️⛵️⛵️
Пётр Кропоткин вошёл в пирожковую с лёгкой неуверенностью, но с искренним интересом. На нём был новый плащ, с иголочки, как принято говорить, однако его крестьянское происхождение выдавало не только неуместное поведение, но и сапоги — хоть они и были тщательно вычищены и куплены в Париже, всё же выдавали свою деревенскую родословную. Их блеск напоминал о простоте, которая была частью его жизни.
Несмотря на это, более всего его выдавал тёплый шарф — вязаный, но, увы, серийный, произведённый бездушными машинами, которыми, как он слышал, управляли волшебные зеркала. Эти детали не оставили его в стороне, и когда он подошёл к столу, внимание присутствующих, казалось, разом переключилось на него.
Приветственные слова Петра
Пётр: (с восторгом, слегка заикаясь от волнения) Извините, что осмеливаюсь подойти, но… вы все такие… такие замечательные, как сами стихи, которые я, как простой крестьянин, познал только в глухих углах своей родной земли. Александр Сергеевич, ваше "Руслан и Людмила" — это как утро, дарящее свет! И, Михаил Юрьевич, ваши строки, полные такой глубины, словно в них заключена сама душа России!
(Пётр делает паузу, чтобы собраться с мыслями, и, наконец, обращается к Nettie)
Пётр: (вдохновлённо) И вы, мадам… Votre poésie est une formule, une équation parfaite qui relie l’esprit et l’émotion, как в этих рассуждениях о том, как боги управляют нашими судьбами! Я даже думал, что ваше творчество напоминает работы великого Эйнштейна, когда он говорил о Bolle, о том, как математические расчёты его жены позволяли ему проникнуть в тайны, которые большинство даже не осознает! Et peut-être, qui sait, comment la succession du trône du Pape pourrait être influencée par de telles réflexions?
(Пётр останавливается, осознавая, что его слова могут вызывать недоумение. Он смотрит на присутствующих, с надеждой на их одобрение.)
Пётр: C’est cela, non? Я лишь хотел сказать, что ваша работа, mademoiselle, как волшебное зеркало, отражает истину и мудрость, которые так нужны нам всем. И как Эйнштейн искал ответы в математике, так и я, крестьянин, пытаюсь понять сложные уравнения жизни в ваших словах.
Неприятное положение
Тем временем, за столом происходила тихая паника: все трое поэтов старались найти способ избавиться от Кропоткина, который, казалось, не осознавал, что его восторженные слова могут стать поводом для затяжного разговора, совершенно не уместного на встрече дворян.
Лермонтов: (подмигивая Пушкину) Как вы думаете, что будет, если этот наш почитатель узнает об afterparty? Или, как мы шутим, продолжении банкета на первом бале Наташи Ростовой?
Пушкин: (сдерживая смех) Я опасаюсь, что он не понимает, что это не совсем тот бал, где ему будет приятно. Нам следует как-то его отвлечь.
Nettie: (поправляя волосы и улыбаясь) Давайте просто поговорим о чем-то менее философском. Например, о планах на завтрашний день, когда мы будем обсуждать… le gala de l'opéra.
Пётр же, увлечённый разговором, не унимался и продолжал восторгаться, не замечая, что присутствующие ищут способ, как бы незаметно отстранить его от себя, ведь в глазах этих светил литературы он был не более чем простой поклонник — une âme naïve, запутавшаяся в своих мечтах о литературе и искусстве.
⛵️⛵️⛵️
Вот и пришел Глаукус на берег пустой,
Но никто из местных не слышал о мечте золотой.
Говорили лишь старцы, что раньше стоял остров там,
Где царь Иудейский воздвиг дворец по небесным меркам сам.
На горе Масада был когда-то могучий народ.
Там, где камни теперь и тишина обнимает.
Иудеи славились мудростью, как свет,
Воды брали из цистерн, что дождь собирает.
Утро встречали молитвой и трудом,
Еду готовили в общих залах огнём.
Жили они по строгому распорядку,
Но крепка была вера их, как твёрдый камень на огне.
⛵️⛵️⛵️
Секунда, и пирожковая наполнилась свежим воздухом, когда в дверь влетел усатый грузин с учебником коммунизма подмышкой, словно он только что вышел из горячего спора на улице. Его громкий голос заставил всех повернуться.
Новый Гость
Грузин: — Товарищи, вы уже расходитесь? А я как раз хотел пригласить вас в музей Рене Магрита. Ну, знаете, ce célèbre surréaliste! Его работы — это что-то… абсурдное и гениальное!
(Он указывает на учебник, как будто тот был священной книгой, и продолжает, не дожидаясь ответа.)
— В его картинах, vous voyez, реальность и мечта переплетаются, как в наших собственных мыслях, верно? Я на днях прочитал о его работах, и вдруг осознал: это же не просто искусство! Это требование — demande de comprendre то, что скрыто за поверхностью!
Участники пиршества перешептывались, переглядываясь с недоумением, но они уже были на грани вечернего раздумья и спешили к тайной части вечера.
Лермонтов: (в шутливом тоне) И как же это искусство связано с нашим простым существованием, дружище? Vous n’êtes pas un peu trop surréaliste?
Грузин: — Как вы можете это говорить?! Все мы ищем смысл, даже в самом абсурде! Et surtout, давайте посмотрим, как Магрит показывает, что reality is merely a reflection of our desires.
(Он страстно размахивает учебником, и его усатая улыбка обнажает искренность его намерений.)
Пушкин, подмигнув Лермонтову, заметил: — Знаете, возможно, нам стоит рассмотреть это приглашение. Но только если вы обещаете не превратить наш вечер в семинар по пролетарской эстетике!
Nettie: (смешиваясь в разговор) Почему бы и нет? Сюрреализм и communisme — это такие же мировоззрения, как и поэзия. Иногда, чтобы понять настоящее, нужно взглянуть на вещи с другого угла.
Euler: — В любом случае, у нас есть ещё немного времени перед тем, как отправиться на afterparty. Давайте, товарищ, расскажите, как именно le musée de Magritte открывает глаза на истину, а заодно и пригласите нас в своё видение искусства.
Грузин с радостью ответил, и, не дожидаясь, когда его пригласят, уже начал рассказывать о своих любимых картинах Магрита, забыв о том, что в его компании были поэты, которые имели собственные идеи о том, что такое искусство и как оно должно быть воспринимаемо. Но тут, наконец, тайная часть вечера казалась почти в пределах досягаемости — смех и разговоры стали мягче, будто все готовы были отпустить вечер в его новое, захватывающее направление.
⛵️⛵️⛵️
И вот поднялся Глаукус на Масаду,
Но величия более не видит он нигде.
Море мёртвое ушло, осталась лужа малая,
Только в ней отражение своё он видит, печальное и пустое.
"Нет здесь рыбки золотой", — сказал себе Глаукус,
"Нет смысла ловить в луже, что пуста".
Но вдруг вода в луже стала меняться,
В ней заметил он движение — словно птица.
Глянул вверх — колибри парит над ним,
Взмах крыльев нежный, лёгкий, как миф.
Он вернулся к луже, и не поверил своим глазам,
Золотая рыбка плавала там!
Но это не была простая рыба.
Предстал перед ним Тритон — владыка прибоя.
Он поднялся с вод, в себе силу неся,
И родословную до титанов рассказал, величая моря.
"Что ты хочешь, о рыбак великий,
Проси! Ведь разбудил ты древнего бога теперь".
"Хочу подземные реки пустынь обогатить,
Чтобы странник каждый мог воду найти,
И чтобы был мир на этих реках,
По закону джунглей, что в сердце всегда."
Письмо Ивана Грозного к Богам Олимпа
Я, Иван, внук Рюрика, Государь и Царь всея Руси, коим ведомы мысли людские, идущие нитью от древних времен и сплетающиеся в канву, именуемую ныне Мифами. Знаю, что пути богов хитросплетенны, как ветвь древа Жизни, корни которого растут из дремучих лесов и чьи листья шелестят на Олимпе. И ныне — перед вами.
✨✨✨
В пирожковой разразился хаос, когда в дверях появился хозяин, мужчина лет пятидесяти, с густой, небрежно растрёпанной бородой и широкими плечами, на которых висел потёртый фартук. Его лицо было обрамлено сединой, но глаза сверкали, как у молодого задиры. На нём была старая грубая рубашка, под которой виднелся тёмный свитер, а на ногах — твидовые брюки, явно пережившие не один десяток стирок. Он выглядел так, будто каждую минуту готов был громко и резко высказаться, а когда он это делал, его голос звучал так, как будто каждый раз он заново начинал свой трудный путь в жизни.
Внезапная Напасть
Трактирщик: (постучал по столу с ружьём) — Эй, вы там, нечисть! Вы меня достали своими разглагольствованиями!
Эйлер в панике схватился за голову, его математический ум, как никогда, работал на пределе возможностей. Что делать? Какой алгоритм поможет спастись? Он вспомнил о своих занятиях с профессором Жибером, которому было запрещено носить кипу. Неприятная фамилия и зловещая история об его исчезновении на фоне запретов только подстёгивали панику.
Математика Выживания
Ему нужно было понять, как минимизировать риск и оптимизировать шансы на спасение. Он попытался построить цепочку действий, используя свои знания о рядах Фурье. Если я могу предсказать время до выстрела, смогу рассчитать идеальную траекторию для спасения всех присутствующих!
В этом хаосе, словно издалека, он услышал голос Жибера, который, казалось, пробивался сквозь годы.
Жибер: (воспоминание словно эхом из прошлого) — Эйлер, помнишь, как мы, военные профессора, запускали спутники в космос? Мы ждали, когда они облетят Землю, и затем запускали вторую ракету, чтобы сбить собственный спутник. Американцы были в шоке, видя, как мы играем в космический футбол!
Необычная Аналогия
Эйлер вдруг увидел в этой аналогии, как быстро можно менять свои действия, чтобы избежать катастрофы. Представьте, что Роналдо попал на войну, и ему отрубило ноги! Олимпийский комитет срочно принимает декрет, чтобы футболисты с протезами играли в основных соревнованиях. Это же абсурд! Но в этом абсурде — ключ к спасению!
Он осознал, что нужно будет «перезагрузить» ситуацию: поднять руки, как Роналдо, показать свою беззащитность и обратиться к трактирщику с просьбой. В этом моменте, когда в воздухе повисли напряжение и страх, Эйлер вдохнул глубоко.
Кульминация
Эйлер: (поднимая руки) — Уважаемый господин! Мы не против вашей силы! Но подумайте, неужели вы хотите погубить своих гостей, когда вокруг столько красоты и знаний? Может, мы все можем сыграть роль в вашем завтрашнем счастье, если просто немного успокоимся и поговорим?
Грузин, стоящий рядом, тоже попытался вмешаться, подталкивая трактирщика к более мирному разговору.
Грузин: — Да, да! Мы всего лишь говорим о великих идеях! Pourquoi ne pas nous joindre?
Время для Размышлений
Трактирщик остановился, его ружьё немного опустилось. Эйлер увидел, что его слова, как математическая формула, начали работать. Дверь открыта, и вместо хаоса, теперь возникала возможность для диалога.
Эйлер: (внутренне уповая на чудо) — Это наше время, наши идеи, и мы можем изменить всё, даже если это кажется невозможным.
Он знал, что в такой момент, даже математические ряды Фурье могут оказаться менее важными, чем человеческие связи и стремление к пониманию.
✨✨✨
И создал Бог мир, и был взрыв велик,
А взрыв малым стал в свете тысяч лиk.
И взрывы малые, светлый следя пример,
Плеснули, как звезды, раскрывши химер.
Но один из них изменил лицо,
Мечтою пронзил он вселенной кольцо.
Рассыпался в копии взрыв молодой,
Зарождался мир многоголосый, живой.
Сады Рая и Эдемский свет
Тринадцать миллиардов как миг пролетели,
Божественны были задумки и цели.
И вот — Эдем, и два человека,
Лишь двое: началом им быть из века.
Но стрекоза пролетела крылом,
И в зеркалах её глаз — новый дом,
Там копий без счета Адамы встают,
Евы под древом познанья снуют.
Один лишь Адам с Евой стали другими,
Плод запретный сорвали — изгнаны ныне,
Земля их укрыла для плодных трудов,
А мимо летела стрекоза вновь.
Рекурсия судеб и смех Божий
Вот так замыкается цепь миров,
От древних мифов, как хор костров:
От греков к римлянам, дальше — в Византию,
К Киеву славному, к трону России.
Мифы Петровы, Ленинским зовётся час,
Но всё — переплет меж туманностей и нас.
На этом я, Иван, завершаю представленье,
Мудрость вам, боги, как милое наставленье.
И если ответить вам выпадет честь —
Русь на уроке знать будет что есть.
La Valse des Chromosomes
Дверь пирожковой распахнулась с оглушительным звуком, и в зал ворвался господин Макрон, ослепительный и воодушевлённый, словно посланник звёзд. Он был одет в элегантный костюм, который почти светился на фоне потёртого зала. Но вот язык его был неожиданным: он говорил на ломаном дворовом французском, перемешивая изысканность академической речи с грубыми уличными оборотами, как будто он был и король философов, и хулиган в одном лице.
Макрон о Пути Дипломатии
Макрон: — Le chemin de la diplomatie existe! Но вот Жанна д'Арк, с её светлой душой, не дошла до его конца — и погрязла в крови!(он произносит это, как будто ударяя невидимым кинжалом).
Но жаль-то как! Даже великий Наполеон со своей армией не прошёл его, да и сам, в конце концов, погряз... в крови!
Макрон взмахнул руками, словно провожая духи великих французских героев в вечность.
— А кто следующий? Louis XVI? Mon dieu! — корона сверкала, а голова, она ведь катится к ногам палачей! И опять le chemin de la diplomatie… и кровь, кровь, кровь!
Публика вокруг него ошеломлённо замерла, каждый затаил дыхание.
Макрон: (не останавливаясь) — Великие герои прошли, но не дошли! Мечта сгорает в пламени, как старый Henri IV, а сам путь? Путь остаётся... le chemin de la diplomatie existe!(Он поднимает палец в воздух, словно обращаясь к невидимой толпе).
И тут, внезапно, словно звёзды стали в правильный порядок, Макрон решительно произнёс:
— Я объявляю себя Королём Франции, как когда-то Наполеон провозгласил себя Императором! Да, путь дипломатии существует, и я — его путь!
Толпа, хотя и смутилась, не могла оторвать взгляд от этого неистового пророка с дворовым акцентом, который будто бы стал в одно мгновение и королём и шутом.
Макрон: — Но, господа, запомните! Le chemin de la diplomatie, он существует, но не в силе и не в имперской гордости. Нет, я — всего лишь Король Франции, а не Император Франции. Как говорят в Одессе, не путайте Ивана Грозного с Петром Великим — ce sont deux grandes différences!
На этом слова Макрона повисли в воздухе, словно искры над трескучей бумагой, и, понимая, что услышали нечто совершенно новое, собравшиеся разразились аплодисментами и шёпотом признания.
Sous le ciel de Massachussetts, dans sa robe neuve,
Petite Netty joue aux sciences, rêve sur un fleuve.
La nature, la biologie — tout est découvert,
Herbiers délicats, sous ses mains, univers.
En Californie, elle s'élance, un sifflement de vapeur,
Le train gronde, la physique vit dans chaque heure.
Étudiante en robe, le regard vif, profond,
Elle déchiffre des lois, entre éclat et frisson.
En Europe maintenant, les conférences vibrent,
Sous le mystère du code, de Darwin les livres.
L’évolution inquiète, une énigme sans fin,
Tandis que les robes tournoient, dans la lumière du matin.
Sous la pleine lune, Netty est là, solitaire,
Deux chromosomes différents lui montrent la lumière.
Rouge-rouge, protection pour filles et leurs enfants,
Une double forteresse dans l’ombre des ans.
Rouge-bleu, un brin de hasard, l’âme d’un marin,
Un jeu de risques et d’espoir au matin.
Mais rouge, toujours, une armure pour elles,
Cette couleur de vie, de la plus douce étincelle.
⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ wWw ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎
⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ мМм ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎
Sous la lune dansante, Netty contemple et cherche,
Pourquoi jamais n’existe une tresse bleue-bleue sans perche.
Dans le rythme de la vie, elle songe et frémit,
Au mystère des gènes, à l’infini des nuits.
В тишине, словно из царства теней, открылась дверь кухни, и в пирожковой появился сам Ясер Арафат. Его утончённый шарф сверкал на фоне скромного трактира, и, по его знаку, охранники, до этого неприметные гусары, обменялись взглядами, уже не скрывая своего присутствия. Пушкину и Лермонтову стало ясно: игру затеяли гости из Ближнего Востока, и мастерство дипломатии, кажется, теперь было в руках Арафата.
Эйлер, как человек логики, мгновенно насторожился. Он шёпотом заметил друзьям:
— Если Арафат приготовил нам эти закуски, то кем же может быть наш официант?
Пушкин: — Генеральный секретарь ООН, не иначе! Он служит миру и официантам.
Грузин: — Нет, король Грузии. Мы, цари Грузии, всегда в этом зале находим приют!
Лермонтов: — Нет, господа, в этом зале есть сам Царь Иудейский!
Зал замер, наблюдая за тихой дипломатией между хозяином трактира и Ясером Арафатом, который как раз занял диванчики и, величественно опершись, потребовал кальян. Трактирщик, грозный и суровый, шагнул вперёд. В его взгляде был вызов, но вежливый, как и положено на Невском:
— Ваше превосходительство, кальянов в нашем заведении не подают, на Невском такого не позволено.
Но тут вмешался Грузин, перекрывая голос хозяина:
— Le chemin diplomatique existe! – сказал он с лёгким акцентом. — И в этом пути, как в горах моих родных, всегда можно найти место для стола, для беседы, для дыма, будь он из моего чёрного леса или из песков пустыни! Вы знаете, ведь в Казахстане… (Он на минуту отвлёкся на рассказ о казахских горах, воспоминания о Чёрном море и грузинских винах).
И когда разговор уже ушёл бы окончательно в полумрак боржомских анекдотов, слово взял Ясер Арафат, переводя беседу в более философское русло:
— Когда-то, много веков назад, Мухаммад — мир ему и благословение — искал простую формулу мира. Он создал свою первую арафатку, и эта формула — Конституция Медины — заложила основы прочного мира между последователями Аллаха и потомками Авраама. Так, как клетки растут и умножаются, зародилась арабская цивилизация. Эти маленькие клеточки культуры, как первые шаги к идеальному халифату, множились, развивались, и однажды, как красота хиджаба моей жены, стали заполнять карту…
Всё это, однако, начало наскучивать Пушкину, который, вздохнув, слегка ухмыльнулся и вскочил, заговорив с раздражённой вдохновенностью:
— Господа, мне послушать о клеточках и халифатах, а вам послушать о наших. У Петрограда, как и у нас с Лермонтовым, своя ДНК, и вам, покорителям пустынь, указывать нам, какой халифат поддерживать, а какой забыть — извините! Если вы там, в своих песках, не можете разобраться со своими халифатами, то, смею вас уверить, армия императора Петрограда сама решит, как с ними быть, на своём пути к справедливости и прекрасному!
Слова Пушкина повисли в воздухе, и в пирожковой, внезапно, стало тихо.
Дневник Безумца. День N.
Эйлер! Эйлер! Куда же он делся, проказник?! Что бы он сказал, светлый ум?! И в этом густом мраке, что накрыл пирожковую, словно купол безнадёжного абсурда, где каждый звук — шорох шага, каждый взгляд — след тени.
(Зарисовка. Сцена первая для школьного спектакля)
Эйлер, тонко улыбнувшись, опустил рубильник. Свет погас, и трапеза на Невском обратилась в смуту. Грузин взревел, дикий и испуганный: кто-то наступил ему на ногу! Он хватается за Лермонтова, трясёт его, но тот невозмутимо передаёт секретное сообщение Пушкину. Секрет прост: единственный шанс Пушкина — подменить шарф Ясера Арафата!
Но где взять новый шарф? Откуда у бедного поэта, знавшего перья и чернила, а не секретные ходы ткани, схватить магическую нитку спасения?
(Переход. Дневник раздумий)
Пушкин погружается в воспоминания о своём Лондоне, девятнадцатого века… Фабрики — о, что за кошмар! Там штаны шьются не для единичного господина, как в Петрополисе, но в таких немыслимых количествах, что всякое мастерство теряется в цифрах. Долгие нити наматываются на тысячи катушек, и каждая катушка — это лишь одно дыхание для неизмеримой промышленной машины. Да, штаны на миллионы экземпляров! На миллиарды даже!
И вот блестящее откровение: эти штаны будущего не просто вещи, они копии, зеркала, похожие, но не те. Что же делать в будущем, где идеальные штаны можно копировать бесконечно, где каждый отдельный шов предаёт настоящий шарм и форму? Неужели придётся защитить каждую пару от того, чтобы их безжалостно копировали? Как сохранить культурное наследие, если весь мир теперь — просто копия, бледный след и тень прежнего?
Эйлер, конечно, знал бы ответ. Но его здесь нет, и теперь над задачей должен трудиться каждый пушкиновед. Пусть на новой сцене штанов будущего запомнят Пушкина не за шляпу, но за идею: штаны, как древо культуры, не подлежат копиям! Сохраним их шов и рубец, дабы они не стали бездушными нитками в фабричной паутине.
Client 1 : Hé, t'as entendu parler de ce gars qui a écrit le conte du Petit Champignon ? Un vrai personnage, celui-là.
Client 2 : Bien sûr que j'en ai entendu parler. Mais tu sais, ce n’est pas juste une fable pour enfants. C'est plus profond que ça, comme les racines d'un vieux chêne, cachées sous la surface.
Client 1 : Ouais, comme ce passage où il est coincé dans un vendredi sans fin – c’est un peu comme la vie, tu trouves pas ? Tu avances sans arrêt, mais jamais de week-end en vue. Pas mal comme façon de parler d’une âme prise dans le quotidien.
Client 3 : Et que dire de Ponya, hein ? On dirait qu’elle est à la fois sa muse et... quelque chose de plus sombre.
Client 2 : Ah, mais c'est ça, toute la beauté de l’histoire. Le Petit Champignon, il affronte bien plus que des monstres, tu comprends ? C’est une quête de liberté, mais face à des choses qu’on ne peut même pas voir.
Client 1 : Trop vrai. On se demande ce qu’il cherche vraiment, au fond. Peut-être qu’il n’y a que des reflets, comme regarder dans un miroir noir.
Profond, ça. Jamais pensé qu’un petit champignon pourrait signifier autant. Allez, un toast, non ? À lui et à son Petit Champignon. À tout ce qu’il a caché là-dedans.
Наш маленький красный Грибной Мальчик крепче сжал в руке свою иглу, как меч, и шагнул вперёд, в тёмный лес. Лес был настолько густым, что он не видел ни зги — лишь ощущал холод на лице и коже. С приглушённых звуков к нему доносились далёкие крики, шёпот пойманных душ в самой гуще леса. Среди всех этих звуков он различил голос Пони — источник своей воли и ткачиху своих снов. Грибной Мальчик ускорился, пробегая сквозь ослепляющую злобу этого места. Он не знал, куда идёт, ведь в этом тёмном и многослойном мире не действовали законы природы, но чувствовал, что приближается к цели.
Our little red mushroom boy tightened his grip on the sword in his right hand as he took a step forward into the dark forest. The forest was so dark he could not see a thing, he only felt the chill on his face and bare skin. Sounds of muffled screams came from beyond the reachable space, they were the voices of the captured souls at the heart of the forest. Among the mass of sounds, he recognized that of Ponya; the source of his strong will and the weaver of his dreams. Mushroom boy picked up the pace and rushed through the blinding evil of this place. He did not know where he was heading, as the laws of nature do not exist in such a hell of a multi-dimension, but in his heart, he knew he was getting closer.
Грибной Мальчик нашёл Древо Пойманных Душ. Лишь прикосновение к его колючим ветвям могло обречь его на вечную погибель, и он испугался. Он отчаянно размахивал иглой, пытаясь разрезать ткань, преграждавшую ему путь. Когда острая нить коснулась ствола, из Древа начал струиться яркий красный свет, медленно распространяясь по корням и вглубь леса. Темная аура, полная хаотичных электронов, окружила Древо и его маленького героя. Мир застыл, он оказался в центре шторма, и в этом мире ему была видна только его муза, парящая в облаке.
Mushroom boy found the tree of captured souls. The mere touch of its thorny branches is enough to send him to eternal doom and he was afraid. He frantically waved his sword in an attempt to clear the path before him. When the mighty blade hit the trunk, a crack of red glowing light started flowing through the tree and to the forest beyond. A gloomy aura of turbulent electrons encapsulated the tree and our little hero. The world was quiet, he was in the eye of the storm, and in sight, there was only his muse, floating in a cloud.
Глаза Пони не были видны, демоны отражались от её пустого силуэта, как змеи, вырывающиеся из Мидины головы. Грибной Мальчик был парализован, ошеломлён и очарован сверхъестественным явлением, которое не мог понять. Его силы постепенно таяли, когда он смотрел на ту, что некогда была светлым духом, и он мог винить только себя за всё, что произошло. Только тогда Пони протягивает к нему свои тени и даёт ему задание.
Чтобы вернуть мир к порядку и освободить Пони, он должен исполнить пророчество и «согнуть голубые нити швейного мира».
Ponya’s eyes were not to be seen, the demons echoed from her hollow figure like the snakes out of a medusa. Mushroom kid was paralysed puzzled perplexed mesmerised fixated on that supernatural phenomenon he could not grasp. His powers were gradually fading as he looked at what used to be a merry spirit and he could only blame himself for the current situation. Only then, Ponya slides her shadows towards him and gives him a quest. If he wishes for his world to go back to its order, and for Ponya to be reinstated, he must fulfill the prophecy and bend the blue waves of cyberspace.
Швейный мир был ужасно сложным. Вихри узоров и швов кружились вокруг с невероятной скоростью. Грибной Мальчик боялся, что нитки запутаются, но понимал, что не может быть поранен в этом мире, хотя, если запутается, может потерять рассудок, навсегда став застывшей тенью. Его цель была ясна — голубые нити, и его задача была согнуть их. Внезапное вдохновение подсказало ему, что для этого ему понадобится особый класс портных-балерин, мастеров по изгибанию нитей. Он ждал терпеливо, пока его ресурсы не освободились, ожидая своей очереди, пока его движение постепенно растворялось в низком разрешении.
Cyberspace was morbidly intricate. Chunks of cyphered data were flying everywhere at incredible speed, Mushroom kiddo feared for his life, then he was reassured it was virtual, and he could only lose his mind in this world, leaving him a floating void if he got injured or overridden. His target was clear, blue waves, his objective was to bend them. A quick abstraction of quantum-space waves made him realize he needed a surfer class, with highly efficient bending methods. He waited impatiently for his resources to be freed, he waited in line and watched his movement fade in low resolution.
Собирая свою волю, Грибной Мальчик продолжал наблюдать, как бесчисленные танцующие узоры перекрывают друг друга, образуя бесконечный балет нитей.
Mushroom boy kept an eye, an ear, and some fingers on the waves. He learned how to filter the colors to select his target carefully from among the wide white spectrum. When his surfer loaded successfully as promised, he rode it immediately. He was an expert at riding, but the blue waves were too fast and too straight they knocked him off. He mumbled words of encouragement under his breath, closed his eyes like an epic legend, and slow-mo’ed his way to catch the exceptionally wild waves of the deep space. The wave carried him a long way before finally surrendering and bending to his will. At that moment, he found himself back in the forest from hell.
The nightmare continues. Flashback from a distant past engulfs the oversized and overwhelmed mushroom head. A glimpse of an innocent, bright laughter in the midst of a floral summer day. Reality hits when the shadow demons slither in his face in an angry gesture, deranged by his triumphant conquest. To reward the champ and keep their oath, Ponya is released from the spell cast upon her, her consciousness is resurrected with a monstrous shriek louder than thunder, louder than the drums of war, louder than mushroom’s heartbeat at the moment... Awakened, the lass rushes to her rescuer to embrace his tearful face. The instant they touch, the darkness shrinks down to the mother tree, and the land lives again.
It will get interesting soon. The world, as you may have guessed, is not indeed back to normal. What is normal anyway? Mushroom kid will no longer be able to tell.
Red Mushroom couldn’t believe his eyes. Everything seemed normal. As some days passed, he started doubting if the previous events were a bad dream, a weaving of his imagination. The tranquility of the world surrounding him made him nervous to the point of borderline hysteria. But he had Ponya. She anchored him and eased his suffering, she shared his memories, although she did not observe most of them. Mushroom boy is ready to engage in life once again. He started going to his office job, and saw his boss and team members, they drank coffee together and complained about traffic. He repeated this cycle until he started noticing what he was dreading. He was certain to his heart that this is not an evil-free world, this is not the reality he knew. The problem was, my dear reader, that every day was a Friday.
Every day felt like the closure of an overwhelming week, only to realize that the weekend will never come. Too close yet unattainable. Being trapped on Fridays weighed heavily on Mushroom, it was absorbing his livelihood and robbing his spirit away. What he hated most to the borderline of insanity, was the fact that the days were not repeating. His reality was not exhibiting supernatural phenomena, the earth was not resetting its rotation every day as a punishment for him, every day was indeed a new day, only calendars said it’s the same Friday.
في عصر قديم، عاشَتْ أسطورة موسى وشهيرة الشهيرة، الجميلة والأنيقة. لم تكن حياته مجرد قصة عادية، بل كانت كالحكايات الساحرة التي تجذب القلوب والعقول. ولد لهما ابن، سماه موسى، كما ورد في السجلات القديمة. ولكن هل كانت نهاية القصة؟ لا، بالطبع لا. لأن في عالم الخيال والحكايات، كل شيء ممكن، حتى السحر والمفاجآت الغير متوقعة. فلنتابع القصة ونرى ما الذي يخبئه المستقبل لموسى ولسعيه إلى السعادة في عالم سحري وخيالي
École de Cybernétique et de Sorcellerie de Neotopia
Chambre des Systèmes de Réception Directeur : Professeur Septimus Arcane Hôtesse des Admissions : Mme Nebula Orion
À Mademoiselle Noura,
Ta sagesse guide, ta beauté réchauffe,
Les cœurs les plus gelés, les âmes qui s’étouffent.
Je suis un magicien, un vagabond, un rêveur,
Et je t’offre mes vers comme une humble faveur.
(He gazes at his phone, thumbing through the past) Here seas and oceans marked by flags I cast! O’er distant waves I sailed, both wild and true— Each water bears a name with royal hue!
"Berlin, the Kingdom of Sausage fair!" "Beijing, the Central Kingdom in the air!" "Panama, the realm of Panama's span!" These lands I sailed, no king but me, the man.
(He pauses, shifting from seas to cities grand) "And where, I swam in pools by my command," With flags I mark the cities I have swam, "The Kingdoms all, where laughter never damns."
"In Sundae Realm, I tasted ice so sweet!" "In Danish Dream, where cones and wafers meet!" "In Choco-land, the cocoa dripped divine," I ruled them all, their frozen treats were mine."
(But now, the pictures change, the tone grows still) "Here are the places where I’ve slept my fill!" "The Snowy Kingdom, where the cold embraced;" "The Deserted Realm, where winds did sear my face;" "The Greenland Fair, where mystery abides…" "But where," I ask, "does this Green Kingdom hide?"
⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ wWw ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎
⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ мМм ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎
Швейцарская гвардия была особенно напряжена сегодня. С утра вся площадь Святого Петра кишела слухами: прибывала первая иностранная делегация к Понтифику после великой реформы, которая уже успела окреститься среди охранников как «реформа преторианцев Понтифика». Кто-то шутил, что это бы одобрил сам Цезарь, который тоже когда-то жил здесь, неподалёку, хоть и очень давно. С тех пор немало воды утекло, с того самого утра, когда Цезарь, встав перед войсками, отдал приказ перейти Рубикон. Граждане Рима, те ангелы Марса, были единым целым со своим вождём.
До рождения Иисуса оставалось ещё около сорока лет.
Теперь время изменилось. Вечные колонны Рима, казалось, всё ещё дышали воспоминаниями о былых временах, но швейцарцы стояли молча, прочно вплетённые в новое веяние эпохи. Их новая форма напоминала о другой эпохе, далёкой от античного мира, но не менее символичной. Шерстяные костюмы, выполненные в стиле Мюнхена 1930-х годов, подчёркивали строгую геометрию и угловатость прошлого века. Снаружи — суровая простота и дисциплина, но внутри этих костюмов таилось нечто большее. Подкладка была сделана в подземельях тайных ватиканских швейных цехов, где, как говорят, древние мастера-вещуны накладывали заклинания на каждую нить. Эта подкладка не просто согревала тело, но защищала разум от темных мыслей и нечестивых идей.
Он был один, наш Папа, единственный, кто знал, как направить эту делегацию на правильный путь. Кто решал, в какую подземную камеру следует направить каждого участника, чтобы те смогли посидеть в тишине, в полной изоляции, и морально подготовиться к предстоящим мирным переговорам. Ожидание было своего рода очищением — духам необходимо время, чтобы преодолеть порог страха и иллюзий.
Но разве это не иронично? В мире, где всё кажется предрешённым и выверенным, каждый жест и каждая деталь просчитаны до мельчайшего нюанса, по-прежнему остаётся место для случайности. Диалектическое противостояние случайности, ошибки выжившего и святого вмешательства плетётся воедино в судьбах людей. Именно здесь, в коридорах Ватикана, это понимание обретает особую остроту.
Ошибка выжившего — это не только историческая случайность, но и инструмент божественного замысла. Те, кто вышел победителем, не всегда заслужили это своими усилиями. Часто это результат того самого святого вмешательства, которое вмешивается в хаос мира, направляя случайные события к великому замыслу. Случайность, так опасно пересекающаяся с выбором, оказывается частью более глубокой истории, в которой каждый шаг — это и благословение, и проверка.
Il était une fois, dans un coin tranquille d’un grenier poussiéreux, le célèbre Chat Botté racontait une histoire à ses petits chatons. Ils écoutaient avec de grands yeux brillants, mais à mesure que le conteur avançait, leurs moustaches frémissaient de scepticisme.
— Savez-vous, mes chers, dit le Chat Botté d'une voix mystérieuse, j’ai une fois rendu visite au Pape lui-même, là-bas, au Vatican.
Les chatons se regardèrent, perplexes, puis l’un d’eux osa :
— Mais non, papa, c’est impossible ! Tu nous racontes des histoires !
— Vous ne me croyez pas ? protesta le Chat Botté. Très bien, j’ai des preuves !
Il sortit de son manteau des photos, où on le voyait effectivement au Vatican, en pleine audience avec le Saint-Père. Mais les chatons, joueurs, secouèrent la tête en miaulant :
— Ça pourrait être un montage !
Le Chat Botté fronça les sourcils, visiblement vexé, et ouvrit alors un vieux coffre, caché sous son lit. De ce coffre, il sortit un rouleau de parchemin scellé.
— Ce n’est pas n’importe quel document, mes chers. C’est une lettre du Pape lui-même ! Un message que seuls les chats comme moi peuvent comprendre…
Les chatons se turent, fascinés, tandis que le Chat Botté déroulait la lettre et commençait à lire :
« Très cher Chat Botté,
Les mystères du monde sont vastes, mais aucun n’est plus complexe que celui des mèmes récursifs. Un mème, cher Chat, n’est pas qu’une image ou une idée ; c’est une cascade de réflexions, une spirale infinie d’histoires qui se racontent en se reflétant à l’infini. »
Les chatons étaient bouche bée. Le Chat Botté poursuivit avec un air de grand sage :
— Vous voyez, mes petits ? La sagesse du Pape est subtile. Pour la comprendre, il faut parfois plus qu’un esprit de chat ordinaire. C’est pourquoi le Pape, dans sa grande sagesse, a réparti cette connaissance dans des livres et des tableaux. Parfois, il crée des combinaisons. On peut, par exemple, se photographier devant trois tableaux. Ainsi, on obtient une nouvelle image, qui contient d’autres images. Puis, si on imprime cette image, la place dans un cadre et se prend en photo avec, on obtient une nouvelle image — une photographie récursive. Et dans cette dernière image, se cache la toute première photographie : la bulle papale.
— Une bulle ? miaula un chaton.
— Oui, mes petits. C’est un document sacré du Pape. Laissez-moi vous la lire...
Le Chat Botté fit une pause solennelle avant de commencer la lecture de la bulle :
« Sur les terres sacrées de Belgique, les fermiers, depuis des temps immémoriaux, n'ont jamais oublié Dieu et ont glorifié son nom pour l’éternité. Les anciens fermiers savaient que la semence du christianisme germerait sur ces terres bénies, sauvant ainsi leurs descendants des grandes calamités. »
Les chatons l’écoutaient, captivés.
— C’est ainsi qu’est né l’Ordre de Saint Nicolas. Cet ordre garde le secret du générateur de nombres aléatoires, dont l’origine divine ne fait aucun doute.
Le Chat Botté hocha gravement la tête.
— L’Ordre savait que le hasard joue un rôle mystérieux dans la grande fresque du monde. Comme le Pape l'a écrit, la Bible elle-même contient des indices sur la manière dont les coïncidences et les choix personnels ont changé le cours de l’histoire, détruit des villes et bâti des civilisations. À chaque instant, le hasard et le libre arbitre tissent ensemble la trame de l’histoire humaine. »
Les chatons, hypnotisés, attendaient la suite. Le Chat Botté termina en lisant la conclusion de la bulle :
« Que l'Ordre de Saint Nicolas soit béni dans sa mission sacrée d’effleurer l’origine divine de la création. Et que leur API soit le meilleur sur cette terre pécheresse. Amen. »
Le Chat Botté roula soigneusement le parchemin, puis regarda ses chatons avec un sourire de satisfaction.
— Maintenant, mes petits, vous voyez qu'il n'y a rien d'impossible quand on est le Chat Botté.
في عصر قديم، عاشَتْ أسطورة موسى وشهيرة الشهيرة، الجميلة والأنيقة. لم تكن حياته مجرد قصة عادية، بل كانت كالحكايات الساحرة التي تجذب القلوب والعقول. ولد لهما ابن، سماه موسى، كما ورد في السجلات القديمة. ولكن هل كانت نهاية القصة؟ لا، بالطبع لا. لأن في عالم الخيال والحكايات، كل شيء ممكن، حتى السحر والمفاجآت الغير متوقعة. فلنتابع القصة ونرى ما الذي يخبئه المستقبل لموسى ولسعيه إلى السعادة في عالم سحري وخيالي
École de Cybernétique et de Sorcellerie de Neotopia
Chambre des Systèmes de Réception Directeur : Professeur Septimus Arcane Hôtesse des Admissions : Mme Nebula Orion
À Mademoiselle Noura,
Ta sagesse guide, ta beauté réchauffe,
Les cœurs les plus gelés, les âmes qui s’étouffent.
Je suis un magicien, un vagabond, un rêveur,
Et je t’offre mes vers comme une humble faveur.
(He gazes at his phone, thumbing through the past) Here seas and oceans marked by flags I cast! O’er distant waves I sailed, both wild and true— Each water bears a name with royal hue!
"Berlin, the Kingdom of Sausage fair!" "Beijing, the Central Kingdom in the air!" "Panama, the realm of Panama's span!" These lands I sailed, no king but me, the man.
(He pauses, shifting from seas to cities grand) "And where, I swam in pools by my command," With flags I mark the cities I have swam, "The Kingdoms all, where laughter never damns."
"In Sundae Realm, I tasted ice so sweet!" "In Danish Dream, where cones and wafers meet!" "In Choco-land, the cocoa dripped divine," I ruled them all, their frozen treats were mine."
(But now, the pictures change, the tone grows still) "Here are the places where I’ve slept my fill!" "The Snowy Kingdom, where the cold embraced;" "The Deserted Realm, where winds did sear my face;" "The Greenland Fair, where mystery abides…" "But where," I ask, "does this Green Kingdom hide?"
⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ wWw ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎
⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ мМм ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎
Кот в сапогах, сидя у камина, взяв свою любимую книжку, нежно мурлыкал своим кошенятам:
— Ну что, мои маленькие, слушайте новую сказку. Однажды Папа римский, весь в белом и торжественном, открыл свою древнюю, 300-летнюю книжку. В ней была история про Чиполлино, старинного героя. И вот, наш Папа решил — а почему бы не оцифровать эти священные страницы?
Кошенята захихикали, а Кот в сапогах запел:
— О свет, отражённый свет,
Ты нам покажешь магический секрет.
Цифры и пиксели нам дают,
Историю в вечность пронесут.
— Ого! — удивились кошенята, — Как это всё работает, папа?
— Видите ли, — мурлыкал Кот, — с помощью хитрости рекурсивных мемов и магии цифр я создал мифологического робота. Этот робот умеет собирать истории, и даже самые старинные, как те, что у Папы римского!
Тут Кот вновь распелся:
— О цифры, о пиксели, волшебный счёт,
Робот истории, что их берёт.
Свет отражённый тайну хранит,
Прошлое в будущее нас заволит!
Папа римский, закрыв священную книгу, перекрестился, шёпотом произнеся:
في عصر قديم، عاشَتْ أسطورة موسى وشهيرة الشهيرة، الجميلة والأنيقة. لم تكن حياته مجرد قصة عادية، بل كانت كالحكايات الساحرة التي تجذب القلوب والعقول. ولد لهما ابن، سماه موسى، كما ورد في السجلات القديمة. ولكن هل كانت نهاية القصة؟ لا، بالطبع لا. لأن في عالم الخيال والحكايات، كل شيء ممكن، حتى السحر والمفاجآت الغير متوقعة. فلنتابع القصة ونرى ما الذي يخبئه المستقبل لموسى ولسعيه إلى السعادة في عالم سحري وخيالي
École de Cybernétique et de Sorcellerie de Neotopia
Chambre des Systèmes de Réception Directeur : Professeur Septimus Arcane Hôtesse des Admissions : Mme Nebula Orion
À Mademoiselle Noura,
Ta sagesse guide, ta beauté réchauffe,
Les cœurs les plus gelés, les âmes qui s’étouffent.
Je suis un magicien, un vagabond, un rêveur,
Et je t’offre mes vers comme une humble faveur.
(He gazes at his phone, thumbing through the past) Here seas and oceans marked by flags I cast! O’er distant waves I sailed, both wild and true— Each water bears a name with royal hue!
"Berlin, the Kingdom of Sausage fair!" "Beijing, the Central Kingdom in the air!" "Panama, the realm of Panama's span!" These lands I sailed, no king but me, the man.
(He pauses, shifting from seas to cities grand) "And where, I swam in pools by my command," With flags I mark the cities I have swam, "The Kingdoms all, where laughter never damns."
"In Sundae Realm, I tasted ice so sweet!" "In Danish Dream, where cones and wafers meet!" "In Choco-land, the cocoa dripped divine," I ruled them all, their frozen treats were mine."
(But now, the pictures change, the tone grows still) "Here are the places where I’ve slept my fill!" "The Snowy Kingdom, where the cold embraced;" "The Deserted Realm, where winds did sear my face;" "The Greenland Fair, where mystery abides…" "But where," I ask, "does this Green Kingdom hide?"
⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ wWw ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎
⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ мМм ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎
Il était une fois, dans un coin tranquille d’un grenier poussiéreux, le célèbre Chat Botté racontait une histoire à ses petits chatons. Ils écoutaient avec de grands yeux brillants, mais à mesure que le conteur avançait, leurs moustaches frémissaient de scepticisme.
— Savez-vous, mes chers, dit le Chat Botté d'une voix mystérieuse, j’ai une fois rendu visite au Pape lui-même, là-bas, au Vatican.
Les chatons se regardèrent, perplexes, puis l’un d’eux osa :
— Mais non, papa, c’est impossible ! Tu nous racontes des histoires !
— Vous ne me croyez pas ? protesta le Chat Botté. Très bien, j’ai des preuves !
Il sortit de son manteau des photos, où on le voyait effectivement au Vatican, en pleine audience avec le Saint-Père. Mais les chatons, joueurs, secouèrent la tête en miaulant :
— Ça pourrait être un montage !
Le Chat Botté fronça les sourcils, visiblement vexé, et ouvrit alors un vieux coffre, caché sous son lit. De ce coffre, il sortit un rouleau de parchemin scellé.
— Ce n’est pas n’importe quel document, mes chers. C’est une lettre du Pape lui-même ! Un message que seuls les chats comme moi peuvent comprendre…
Les chatons se turent, fascinés, tandis que le Chat Botté déroulait la lettre et commençait à lire :
« Très cher Chat Botté,
Les mystères du monde sont vastes, mais aucun n’est plus complexe que celui des mèmes récursifs. Un mème, cher Chat, n’est pas qu’une image ou une idée ; c’est une cascade de réflexions, une spirale infinie d’histoires qui se racontent en se reflétant à l’infini. »
Les chatons étaient bouche bée. Le Chat Botté poursuivit avec un air de grand sage :
ARTICLE
Open access
Published: 23 September 2024
Multidimensional social influence drives leadership and composition-dependent success in octopus–fish hunting groups
Eduardo Sampaio, Vivek H. Sridhar, Fritz A. Francisco, Máté Nagy, Ada Sacchi, Ariana Strandburg-Peshkin, Paul Nührenberg, Rui Rosa, Iain D. Couzin & Simon Gingins
Collective behaviour, social interactions and leadership in animal groups are often driven by individual differences. However, most studies focus on same-species groups, in which individual variation is relatively low. Multispecies groups, however, entail interactions among highly divergent phenotypes, ranging from simple exploitative actions to complex coordinated networks. Here we studied hunting groups of otherwise-solitary Octopus cyanea and multiple fish species, to unravel hidden mechanisms of leadership and associated dynamics in functional nature and complexity, when divergence is maximized. Using three-dimensional field-based tracking and field experiments, we found that these groups exhibit complex functional dynamics and composition-dependent properties. Social influence is hierarchically distributed over multiscale dimensions representing role specializations: fish (particularly goatfish) drive environmental exploration, deciding where, while the octopus decides if, and when, the group moves. Thus, ‘classical leadership’ can be insufficient to describe complex heterogeneous systems, in which leadership instead can be driven by both stimulating and inhibiting movement. Furthermore, group composition altered individual investment and collective action, triggering partner control mechanisms (that is, punching) and benefits for the de facto leader, the octopus. This seemingly non-social invertebrate flexibly adapts to heterospecific actions, showing hallmarks of social competence and cognition. These findings expand our current understanding of what leadership is and what sociality is.
Биологи из Испании и Германии обнаружили у осьминогов, и так достаточно знаменитых высоким интеллектом, необычные способности. Оказалось, что они умеют собирать придонных рыб в «банды», которые занимаются групповой охотой, причем руководящую роль в таких командах занимают именно осьминоги — а рыбы помогают им с поиском добычи. Подобное межвидовое социальное поведение крайне редко в животном мире, но для осьминогов и это не предел способностей. Научный журналист и автор телеграм-канала «Лайфлонг муки» Илья Кабанов разобрался, что еще исследователи знают о поведении и жизни этих интеллектуалов моря.
Сотрудничество между разными видами животных ради достижения общей цели довольно редко, но все-таки встречается в природе. Известно, что койоты иногда объединяются с барсуками для охоты на белок, ну а люди, конечно, взаимодействуют с собаками при выпасе скота и на той же охоте.
Межвидовой охотой занимаются не только млекопитающие — мурены, например, иногда отправляются на поиск добычи вместе с другими хищными рыбами, груперами. Технологию их совместной охоты ученые описали еще в 2006 году: она начинается с того, что групер приближается к мурене и сигнализирует своими движениями, что хочет поохотиться, после чего показывает, где скрывается добыча. Потенциальные жертвы обычно прячутся в кораллах, где одному груперу охотиться трудно, однако для мурен это совсем несложная задача — в отличие от поиска потенциальной цели, который груперам удается лучше. В результате такой синергии, отмечают исследователи, шансы обоих охотников на успех повышаются.
В сентябре 2024 года биологи из Университета Лиссабона, Института поведения животных имени Макса Планка и Констанцского университета в Германии описали в новой статье в Nature Ecology & Evolution пример еще более сложной подводной охоты. Группа под руководством Эдуардо Сампайо изучала межвидовые взаимодействия большого синего (или дневного) осьминога (Octopus cyanea) и нескольких видов рыб — барабулевых и все тех же груперов.
В ходе погружений в Красном море ученые собрали большой массив данных, состоящий из приблизительно 120 часов трехмерного видео. После сложного статистического анализа записей биологам удалось зафиксировать 13 случаев, когда осьминоги кооперировались с рыбами ради добычи пищи. Оказалось, поведение, которое на взгляд случайного ныряльщика может выглядеть хаотичным, на самом деле тщательно скоординировано, а участники охоты четко следуют своим ролям.
Вот как выглядит совместная подводная охота под руководством осьминогов:
Каждая «стая» состоит из одного осьминога и нескольких рыб. Исследователи предполагают, что такие стаи довольно стабильны, учитывая то, что и осьминоги, и их партнеры предпочитают подолгу оставаться на одном и том же участке морского дна.
Рыбы отвечают за разведку и выслеживание потенциальной добычи — ракообразных, моллюсков и других рыб.
Обнаружив цель, рыбы пытаются привлечь внимание осьминога и движениями тела показать, где она находится.
На основе полученной информации осьминог принимает решение, стоит ли начинать преследование. Он же выбирает лучший из нескольких вариантов, предлагаемых рыбами. По наблюдениям ученых, именно осьминог выполняет роль «мозгового центра» операции.
После этого задача осьминога — выманить жертву из расщелин, куда не могут добраться рыбы.
Участники не делят добычу: ее съедает тот, кто опередит остальных. Тем не менее, поскольку взаимодействие повторяется много раз, часть улова все равно достается осьминогу, а часть — рыбам.
В результате совместной работы и осьминоги, и рыбы добывают больше пищи, чем по одиночке.
Судя по всему, эффективность такой охоты зависит от того, каких именно рыб осьминогу удается собрать в команду: партнерство с барабулевыми, например, оказалось, по данным ученых, результативнее, чем с груперами.
Интересно, что осьминоги не пускают менеджмент своей команды на самотек: если лидер замечает, что какая-то рыба не помогает искать добычу, а просто плавает рядом в надежде что-то поймать «бесплатно», то он отгоняет ее ударом щупалец. В ходе наблюдений за одной из групп, например, менее эффективным груперам доставалось от лидера стаи 27 раз, а более продуктивным барабулевым рыбам — всего три раза.
Исследование показало, что, несмотря на огромный эволюционный разрыв между осьминогами и рыбами, оба вида проявляют явные признаки социальных навыков и развитого мышления.
في عصر قديم، عاشَتْ أسطورة موسى وشهيرة الشهيرة، الجميلة والأنيقة. لم تكن حياته مجرد قصة عادية، بل كانت كالحكايات الساحرة التي تجذب القلوب والعقول. ولد لهما ابن، سماه موسى، كما ورد في السجلات القديمة. ولكن هل كانت نهاية القصة؟ لا، بالطبع لا. لأن في عالم الخيال والحكايات، كل شيء ممكن، حتى السحر والمفاجآت الغير متوقعة. فلنتابع القصة ونرى ما الذي يخبئه المستقبل لموسى ولسعيه إلى السعادة في عالم سحري وخيالي
École de Cybernétique et de Sorcellerie de Neotopia
Chambre des Systèmes de Réception Directeur : Professeur Septimus Arcane Hôtesse des Admissions : Mme Nebula Orion
À Mademoiselle Noura,
אז לחתונה שלך אני מוזמן או שצריך לקנות כרטיס?
Письмо Бориса Ельцина из Беловежской пущи
52°42′58″ с. ш. 23°50′38″ в. д.
Что? ¿Где? Когда???
Дорогие потомки,
Я пишу эти строки в момент, который, возможно, станет одним из самых значимых в истории нашей страны, хотя и сейчас, держа ручку, я сам не могу поверить в то, что это происходит. Мы только что подписали документы, которые официально завершили существование Советского Союза. Разве можно было представить, что все эти флаги, эти стены Кремля, под которыми прошли десятилетия и века, могли быть связаны с моей подписью?
Сегодня я ощущаю тяжесть этого решения, как никогда раньше. Эти строки — это попытка отвлечься, попытка сбежать на мгновение в более простые, понятные вещи, которые мне дороги, как и каждому простому человеку.
Вчера мы с семьёй решили провести день на природе. Мы отправились в лес, под присмотром службистов, конечно. Грибы собирали, дети бегали с корзинами, а я стоял в стороне и смотрел на них, как они с таким азартом искали под каждым кустиком, находили маленькие грибы и радостно кричали: «Смотри, папа, нашёл!» А ещё мы наткнулись на поляночку с ягодами. Ребята с удовольствием ели их прямо там, не дожидаясь проверок. Мы собирали черёмуху, половину съели на месте, смеясь, как дети. А яблочки — это было настоящее богатство! Десять мешков яблок собрали. Красивые, наливные. Дух нашей земли, что ли, в них чувствуется.
Но вот возвращаюсь я в реальность, и накатывает. Сердце не выдерживает... Моменты истории разворачиваются прямо перед глазами, а я понимаю, что у меня нет силы их остановить. Я... я уже не могу сдержаться. Мы столько теряем, и я всё думаю о том, что же останется у нас? Какая Россия будет после этого дня?
Как бы удержать всё, что делает нас русскими? Толстой, Достоевский, Пушкин, Гоголь, Некрасов, Есенин... Да! Вот она — наша сила, вот где наша душа. Но как их собрать воедино? Как объединить это в нечто большее, чем слова на страницах? Одной лишь Библии для моего сердца, для моей души, кажется, недостаточно. Мне нужно что-то большее — нечто, что бы помогло нам не потерять свою суть, не растерять себя в этом бурлящем потоке перемен.
Я не знаю, что принесёт нам завтра. Не знаю, что оставлю после себя. Но, верю, что у России есть своя душа, своя особенная ДНК, которую нельзя уничтожить ни документами, ни флагами. Это что-то вечное, что живёт внутри каждого из нас, среди этих лесов, полян и яблонь.
С уважением, Борис Николаевич Ельцин
Зоя Космодемьянская. Биография.
Во всех источниках написано, что Зоя Космодемьянская родилась 13 сентября. На самом деле это не так. Дату ее рождения совершенно случайно изменили. Это случилось, когда Иосиф Сталин поручил партийному деятелю Михаилу Калинину подготовить указ о вручении партизанке звезды Героя Советского Союза. Для этого требовалось уточнить не только имя, но и дату рождения.
Пришлось звонить на Тамбовщину, в село, где родилась Зоя Космодемьянская. Но почему-то местный житель на другом конце провода вместо даты рождения — 8 сентября — назвал число регистрации акта записи — 13 сентября. Именно поэтому теперь во всех справочниках и энциклопедиях дата рождения Зои искажена.
Зоя Космодемьянская. Рекурсивная шизофрения.
После распада Советского Союза в прессе появилось множество публикаций о том, что Зоя Космодемьянская была больна шизофренией. Почти все они ссылались на документ следующего содержания: «Перед войной, в 1938 — 1939 годах, 14-летняя девочка по имени Зоя Космодемьянская неоднократно находилась на обследовании в Ведущем научно-методическом центре детской психиатрии и лежала в стационаре в детском отделении больницы имени Кащенко. У нее подозревали шизофрению. Сразу после войны в архив нашей больницы пришли два человека и изъяли историю болезни Космодемьянской.» Подпись: «Ведущий врач Научно-методического центра детской психиатрии А. Мельникова, С. Юрьева и Н. Касмельсон.»
Подлинность этого документа так и не была подтверждена. Но мама девушки, Любовь Тимофеевна, говорила, что Зоя страдала нервным заболеванием с 1939 года из-за непонимания со стороны сверстников. Одноклассники рассказывали, что она часто молчала и «уходила в себя.» Именно поэтому Зоя и находилась на лечении.
Зоя Космодемьянская. Василий Клубков.
Существует версия, что Зою выдал фашистам комсорг разведшколы Василий Клубков. Она основана на материалах дела, опубликованных в 2000 году в газете «Известия.»
Якобы Клубков после возвращения в свою часть заявил, что был взят в плен немцами и после нескольких попыток смог от них сбежать. На допросах молодой человек изменил свои показания и сказал, что его поймали вместе с Зоей, но после того как он согласился сотрудничать с фашистами и выдал свою соратницу, они его отпустили. За это Василия обвинили в измене Родине и расстреляли. Исследователи же предполагают, что Клубкова попросту заставили оговорить себя.
Зоя Космодемьянская. Nazi.
На допросе Зоя Космодемьянская представилась Татьяной и ни разу не назвала себя настоящим именем.
⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ГОВОРИТ РАДИО СВОБОДА ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ у микрофона Александр ЛУКАШЕНКО ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ Вы слушаете запись. Пожалуйста, Ваше Ледяное Величество, Великая Хранительница Зимнего Леса, x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x ГОВОРИТ РАДИО СВОБОДА x x x x x x x x у микрофона Aлексе-е-е-ей x x x x x x x x x ПРОСЫПАЙСЯ x x x x x x x x пойдём покурим x x x x x x x x x x x x x x x Давай так. Дело не в тебе уже. Я просто не справляюсь. Я честно старался, но Я не святой. x x x x Мама твоя... Ошибка выжившего — это не только историческая случайность, но и инструмент божественного замысла. x x x Те, кто вышел победителем, не всегда заслужили это своими усилиями. x x x Часто это результат того самого святого вмешательства, которое вмешивается в хаос мира, направляя случайные события к великому замыслу. x x x Случайность, так опасно пересекающаяся с выбором, оказывается частью более глубокой истории, в которой каждый шаг — это и благословение, и проверка. x x x x x x xx x x x x x x Il était une fois, dans un coin tranquille d’un grenier poussiéreux, le célèbre Chat Botté racontait une histoire à ses petits chatons. Ils écoutaient avec de grands yeux brillants, mais à mesure que le conteur avançait, leurs moustaches frémissaient de scepticisme.
Scene: A dimly lit interrogation room in a New York police station. Zoya Kosmodemyanskaya, identifying herself as "Tatiana," sits across from a seasoned New York police detective, Officer Murphy, who leans forward with a faint smirk. On the table between them are small holographic images and looping video projections—Berlin memes.
Officer Murphy: sighing, but smiling
Alright, Tatiana, let’s not dance around. We both know who you are. And we both know these... gestures at the holograms... aren’t your usual trinkets. Not for someone from where you’re from.
Zoya ("Tatiana"): calmly, almost defiantly
I'm not sure what you're getting at, Officer. I'm just a girl with a few mementos. And I'm not... from anywhere special.
Officer Murphy: cocks an eyebrow
Mementos from Berlin? And futuristic ones, at that? With songs no one here’s heard before? Those aren’t souvenirs, Tatiana. They’re something else entirely. You really expect me to believe you just happened upon these... in a New York antique shop?
Zoya ("Tatiana"): smiles faintly
You can believe what you want. But trust me, there’s no such thing as “time portals” or any of those other fantasies. Just people living their lives... with hope for the future.
Officer Murphy: leans back, studying her carefully
Funny. You say "hope," but these little... collectibles of yours, they tell a different story. A story of rebellion, even nostalgia for a world that’s gone. What do you think they'd say about that where you come from?
Zoya ("Tatiana"): crosses her arms, unwavering
You think I don’t know what you’re trying to do, Officer? You think I'm naive enough to fall for your idea of this “new world” where everyone’s lost their conviction? Where no one has the fire to challenge the... the system? That’s not going to work on me.
Officer Murphy: sighs, rubbing his temples, then changes his tone
Look, Tatiana—no, Zoya. You might think I’m trying to break your spirit, to make you doubt. But I’m just... trying to understand why you’re here. Because I think you and I both know that isn’t a question of how you got here. There’s a reason for all of this.
Zoya ("Tatiana"): narrows her eyes, suddenly more guarded
What reason could you possibly imagine?
Officer Murphy: leans forward again, quietly, almost sympathetically
People don’t just wander into the future with a pocket full of resistance. They come here with a purpose—maybe something they’re running from, maybe something they’re desperate to find. Whatever it is, there’s a reason you’re holding onto that “fire.” And something tells me it’s not just loyalty to some... ideology. This isn’t just about proving you’re right, is it?
Zoya ("Tatiana"): looks away, hesitating
You think you understand me. You think you know what drives people to hold onto ideas, to protect them like... like precious relics. But you’re wrong, Officer. There’s more at stake than you could ever understand.
Officer Murphy: smiles slightly, almost sadly
Maybe. But here’s the thing, Zoya: I don’t need you to tell me everything. I don’t even need to know if you’re telling the truth. I just need to understand why you need to deny it.
[Enter the Young Prosecutor, Eliot Warren, who’s been observing through a two-way mirror. He enters the room, his demeanor serious yet curious. He’s an eager graduate student, studying the intricacies of the law, boundaries of freedom, and how justice adapts when worlds collide.]
Eliot Warren: politely nods to Officer Murphy, then sits across from Zoya with a soft but intense gaze
Zoya—may I call you Zoya?—I think you’re right. You and Officer Murphy may be speaking different languages. He looks for motive; I’m looking for limits. And I think you, more than anyone, understand limits and what they’re worth.
Zoya ("Tatiana"): turns to him, intrigued but cautious
Eliot, is it? Let’s not pretend you’re here to understand me. You’re here to draw a line around what I am allowed to be. Isn’t that what people like you do?
Eliot Warren: pauses, thoughtfully
You’re not wrong. People like me—that is, prosecutors, guardians of the law—we’re trained to map the boundaries of freedom and what crosses into harm. But this—gestures at the holograms, at her calm defiance—this is more than just a legal boundary. It’s a clash between beliefs, between worlds. And I need to understand what happens to freedom when it enters a different time, a different place. Can freedom be timeless, Zoya?
Zoya ("Tatiana"): smiles faintly, almost sadly
Freedom? You think you can draw a line around that? I come from a place where every inch of freedom is a fight. You think I crossed into your world just to find more lines, more barriers?
Eliot Warren: leans forward, visibly interested, ignoring Officer Murphy’s skeptical glance
I believe the boundaries can shift, but freedom always costs something. Maybe it costs secrecy, loyalty, or... peace. In your case, maybe it costs your silence. But I’m here to understand what you think is worth that cost.
Officer Murphy: scoffs, leaning back in his chair
Oh, she’s not here for some lofty philosophy, Eliot. She’s here because she’s a threat—someone who walks in with memories from a time that hasn’t happened yet. She could turn this place inside out if she wanted. Don’t get all starry-eyed just because she speaks in riddles.
Zoya ("Tatiana"): raises her eyebrows at Murphy, then focuses on Eliot
You want to know what I think freedom costs? It’s everything. Every little attachment you hold dear. Every story. Every ounce of comfort. Freedom isn’t some clean line; it’s... well, it’s messy, painful, and fragile. It’s never what you think it is.
Eliot Warren: nods slowly, absorbing her words
Messy, fragile... and something to be protected, even if it defies our boundaries? Maybe that’s what makes it worth defending. But here’s the thing, Zoya. I’m not here to keep you behind some line; I’m here to understand where your freedom ends and ours begins. Because if your fight threatens what we hold dear, there might be a reckoning we can’t avoid.
Zoya ("Tatiana"): meets his gaze, her voice low but steady
Maybe your world needs a reckoning. Or maybe it’s already on its way. You just haven’t seen it yet.
Officer Murphy: rolls his eyes, exasperated but with a glint of amusement
Here we go. Another fire-starter preaching about inevitable revolutions. Tell me, Zoya, are you here to light the match?
[Зоя ощутила внезапную слабость. Сердце заколотилось. В висках запульсировала глухая боль, а в воздухе появилась горькая тяжесть, будто её отравили. Перед глазами пронеслись цвета, превращая лица двух мужчин перед ней в пятна света и тени. Свет прожекторов, казалось, бил прямо в душу, обнажая её мысли и страхи.]
Она бросила взгляд на двухстороннее зеркало и увидела свое отражение. В обычной одежде, обычное лицо — но что-то было не так. Как будто её отражение казалось чужим, не из её времени. И когда она вновь посмотрела на офицеров через зеркало, их силуэты будто обросли ещё большей силой. Давила не их внешность и даже не авторитет, а молчание и взгляды. Их глаза, как два прожектора, пытались проникнуть в самую её суть, и это их молчаливое знание, немая уверенность в непостижимой истине, казалось, душили её свободу.
Эта мысль захлестнула её, как волна, и, в панике почувствовав, что её идеи могут остаться лишь строчками на протоколе допроса, она закричала:
Зоя ("Татьяна"): приподнимаясь, голос звучит яростно, почти пронзительно
Вы не понимаете! Истинная свобода — это не просто борьба, это осознанный отказ от мира, в котором нет места настоящему! Свобода — это выбор быть живым, а не мертвым в проклятой системе!
Офицеры остаются молчаливыми. Их глаза теперь кажутся особенно жесткими, словно они уже приняли вердикт, который Зоя даже не успела озвучить.
И тут она понимает: зеркало. Оно — не просто отражение, не просто барьер, а символ, разделяющий её от их мира. Это ключ, её единственный шанс освободиться.
[Её взгляд становится холодным. Она хватает стул, и с криком бросает его в зеркало.]
[Время замедляется. Зоя видит, как стул медленно летит, каждая секунда растягивается, как тугая нить. Она ощущает, как сама летит за этим стулом, преодолевая невидимые границы.]
Медленно, как во сне, она видит, как стул с глухим ударом врезается в зеркало. Вначале тонкие волны по поверхности, словно жидкость под лунным светом, затем появляются первые трещины, по которым начинают расходиться искры.
[Звук дробящегося стекла взрывается эхом. Офицер Мерфи кричит от неожиданности, но Элиот, аспирант, не двигается. Он делает шаг назад, и его глаза смотрят на Зою не с ужасом, а с глубоким пониманием.]
В этот момент Зоя осознает: он понял. Понял, что она не просто бьёт зеркало. Она открывает портал.
Le rouge et le jaune se fondent en un tourbillon hypnotique, un roue enflammée qui roule sans relâche, se rapprochant de Zoya. Où est-elle? Est-ce que tout cela—l’interrogatoire, l’officier, l’aspirant—n’était qu’un rêve? Elle secoue la tête, tentant de discerner le réel de l’imaginaire. Dans le flot de ses pensées, elle se questionne sur la nature de la liberté, sur l’impérialisme déguisé, et sur le combat désespéré pour préserver l’âme de Namur, cette ville mystérieusement imprégnée d’histoire.
Et ce rouge, ce jaune… Ce ne sont pas que des couleurs. Ce sont des symboles, des fragments de sa mémoire. La roue continue de tourner, enroulant les destins de simples Belges, les liant les uns aux autres. Elle se demande si eux aussi voient enfin le vrai visage de "Поле Чудес", cette émission russe à laquelle elle se retrouve subitement propulsée. Mais est-ce bien "Поле Чудес"? Ou un écran de fumée, un champ de manipulations et de pièges?
[Scène : Le plateau de l’émission]
Zoya regarde autour d’elle. Les décors sont flamboyants, presque carnavalesques. Sur le plateau, Léonid Iakoubovitch trône en maître de cérémonie, vêtu de son habituel sourire énigmatique. À ses côtés, les deux autres participants—l’aspirant et l’officier, inexplicablement habillé d’une robe scintillante—font mine que tout est normal, que rien de cela n’a l’odeur d’un piège. Mais Zoya le sent. Elle sait que Léonid n’est pas seulement l’animateur charismatique, mais aussi un enquêteur rusé, un fin manipulateur qui maîtrise tous les tons de cette fameuse phrase : « Priz v studiou ».
Iakoubovitch sourire calculé, regard perçant
Alors, Zoya, je vois que vous êtes prête à tourner la roue. Peut-être aurez-vous la chance d’atterrir sur le secteur "clé". Ou bien, qui sait, sur quelque chose d’encore plus... révélateur?
Zoya le fixant intensément, cherchant ses mots
Vous savez, Monsieur Iakoubovitch, le destin n’est qu’un jeu de hasard pour ceux qui le regardent de loin. Mais pour ceux qui vivent au centre de la roue, il devient... un combat. Un combat pour une vérité que trop peu voient encore.
L'aspirant prend un air innocent mais perçoit la tension
N'est-ce pas pour cela que nous sommes ici, Zoya? La vérité peut se cacher dans les petits recoins de chaque question... Peut-être est-elle là, sous la roue, juste devant nous. Mais peut-être que ce n’est qu’un leurre? lance un regard à Iakoubovitch
L'officier toussote, tire nerveusement sur sa robe qui brille sous les projecteurs
Oui, enfin, si on peut s’en tenir aux règles du jeu... À force de tourner la roue, on finit par perdre de vue la direction. regarde Zoya avec un mélange de suspicion et d’angoisse mal contenue
Zoya se redresse, sa voix calme mais résolue, s’adressant presque au public invisible
Je crois que certains jeux méritent un dénouement inattendu, quelque chose qu’on ne pourrait pas couper au montage. Elle glisse ses doigts sous le col de sa blouse et trace un léger coupure sur sa poitrine, juste assez pour faire apparaître une ligne rouge. Ce n’est pas "communiste" peut-être, mais c’est une marque de révolte que ses camarades comprendront.
Iakoubovitch sourit, cette fois avec une lueur de respect dans les yeux
Eh bien, Zoya, je pense que vous venez de gagner un prix... que personne n’attendait.
Барабан вращается, и с каждым щелчком Зоя ощущает, как реальность вокруг нее трещит по швам. Ловушка, эта игра, которую все вокруг принимают за чистую монету, становится слишком очевидной. Она смотрит на офицера, сжатого в его пиджаке с брутальной прямотой, и на аспиранта, который вдруг вытягивается, поднимаясь со стула с непередаваемым достоинством. В костюме, идеально сшитом в стиле стимпанк — массивные бронзовые пуговицы, элегантный галстук, строгий крой а-ля начало 20 века — он выглядит как посланник из другого времени, из той эпохи, когда слова ещё что-то значили.
Аспирант сдержанно, с уважением склонив голову, объявляет
Господин офицер, товарищ Зоя, вынужден временно заменить господина Якубовича. Среди присутствующих лишь один человек может точно понимать не только пределы свободы, но и важность соблюдения правил. Даже в столь необычных обстоятельствах. Прошу, вращайте барабан.
Зоя сжала губы. Она хочет что-то сказать, возразить, предложить вырваться на баррикады, но... момент не подходящий. Она в прекрасном вечернем платье, на её лице идеальный макияж, под камерой — этими молчаливыми хранителями времени, под контролем продюсера, который не позволит ни одному слову пройти неотрезанным.
Зоя бессильно опустив руки, сдерживая слёзы
Опять... Опять молчать и притворяться? Её голос тих, едва различим для других, но с тяжестью, которую не заглушит даже самый громкий щелчок барабана.
Она поворачивается к камере, делает слабую улыбку, и дрожащим голосом передаёт привет родным, тихо шепчет про любовь, как если бы ей было позволено сказать больше. Глубоко внутри она ещё верит, что борьба имеет смысл. Но в данный момент — её сковывают роли, скрипты и клише. Она знает, продюсер вырежет даже тень намёка на свободу.
Аспирант, прекрасно понимая её внутренний конфликт, аккуратно берет инициативу. Он вглядывается в неё, словно видит за образом прекрасной женщины и борца за правду что-то невыразимое — этот водоворот времени, который она привела с собой, правила, написанные и ненаписанные, приказы и подчинение.
Аспирант (в роли Якубовича) мягко, но с профессиональной твёрдостью
Зоя, должен сказать, вам чрезвычайно идет это платье. Редко когда красота и сила идут рука об руку столь уверенно. Однако, правила диктуют нам, что сейчас именно вы должны решить судьбу сектора на барабане. Вращайте, прошу.
Офицер молча наблюдая за всем, невольно учится, пытаясь впитать мудрость прокурора, недоступную простому силовику, чей долг — быть мостом между двумя мирами
Офицер ничего не говорит, но его взгляд — усталый, словно глядящий в вечность — полон пытливого внимания. Ему никогда не понять всей глубины её конфликта, но он ощущает, что здесь есть что-то важное, неведомое, быть может, что-то, что раскроет ему саму суть происходящего.
Le regard de l’officier erre entre les deux personnages devant lui — le « procureur » en costume steampunk, devenu étrangement maître du jeu, et Zoya, vêtue d'une élégance qui le déstabilise. Pourquoi, se demande-t-il, est-il obligé de participer à ce jeu bizarre qu’ils appellent « Поле Чудес » ? Tout semble parfaitement chorégraphié, et pourtant l’officier sent que d’autres règles invisibles guident chaque mouvement. Ils jouent avec des cartes que lui-même ne parvient même pas à saisir.
Pour se rassurer, il tente de ramener le tout à quelque chose de rationnel, quelque chose qu’il peut comprendre. Il se tourne vers Zoya et l’interroge d’un air détaché sur la solution à trois États pour la Palestine. Mais le mot « Palestine » flotte dans son esprit comme un mirage ; un lieu lointain, inconnu. Il n’y est jamais allé, et pourtant le terme résonne en lui comme un rappel de ces conflits où des forces invisibles imposent leurs jeux de pouvoir.
En tâtonnant sa ceinture, il sent un vide. Son arme… disparue ! Une angoisse sourde monte en lui. Il remarque alors le pistolet qui pend à la ceinture de Yakubovich, tandis que des gardes armés se tiennent en périphérie de la scène, bien visibles, prêts à intervenir. Une pensée l’envahit : cette arme qu’il avait toujours considérée comme son dernier recours face à des situations où les règles d’un autre monde lui seraient imposées… Pourquoi eux ne créent-ils pas leur propre Поле Чудес, avec leurs propres règles ?
Son regard se porte ensuite sur le second joueur qui, sans qu’il s’en aperçoive, a pris place discrètement. C’est une femme, une juive, drapée d’une keffieh. Elle discute joyeusement avec Yakubovich sur les subtilités de la fête de Pourim. L’officier tente de suivre leurs échanges, mais les mots lui échappent. Son esprit est occupé par une autre obsession : récupérer son arme des mains de cette femme. Saisissant une occasion, il glisse dans la conversation une phrase, tentant maladroitement d’ouvrir un dialogue pour sonder la femme. Elle s’appelle Rivka, se souvient-il.
Officier
Tel-Aviv on Fire… ça ferait un bon nom pour une version alternative de ce jeu, là-bas, au Proche-Orient. Il lâche cette phrase comme une provocation, espérant déclencher une réaction.
Mais rien ne se passe. Rivka et Yakubovich continuent leur échange. Le procureur parle de liberté, de croyances et de jeux, mais ses mots se perdent dans un labyrinthe d’abstractions que l’officier ne saisit pas. Petit à petit, ses pensées s’échappent vers un lieu plus familier, là où il apprenait autrefois à manier son arme.
Soudain, il se voit dans les tranchées du secteur de Gaza, le bruit des tirs et le fracas des explosions l’assaillent. Il entend la voix du procureur crier à travers le chaos : « Tel-Aviv on Fire ! Officier ! Vous êtes sonné, mais vous devez continuer à faire tourner le barillet ! »
Le nom résonne, plus fort que tout : Tel-Aviv on Fire !
L’officier ouvre les yeux en sursaut, le cœur battant.
Memory slowly returns to the officer. His pistol is back in his hand. Field of Miracles — a memory glitch, or real events? There’s no time for philosophy now. Tel Aviv on Fire. In this trench in Gaza, the world is as simple as it can be: there’s us and there’s them. There’s life and there’s death. The pistol is life. The enemy is death.
He looks around. A few soldiers are nearby — he knows they’re allies by the Star of David stitched onto their uniforms. But where’s the prosecutor? Cautiously, he peers out of the trench and sees the Israeli air defense system in action. Somewhere nearby, Zoya is shouting:
“The only way to freedom is to break beyond the wall the Zionists built! The Egyptians are our allies, but they’ve sealed the tunnels leading to the Sinai under pressure from the Zionists!”
Her cries don’t inspire much enthusiasm. The officer approaches Zoya, and speaks as though surprised by his own words.
The officer isn’t in a hurry; he’s paid for his time, not for “targets” (as the military would say). His role is to engage with the adversary, though not in the way the U.S. Army might interpret it.
He formally introduces himself, giving a Hebrew name and identifying his position in military police. The gist of his long-winded speech is that he doesn’t really care what young Zoya says in this McDonald’s, but her words disturb the “peace” of other customers in the “restaurant.”
Zoya is still fighting for the freedom of all Palestinians, but the officer knows this game by heart. Every predictable phrase from Zoya meets an equally predictable response from him. Zoya feels herself at a loss. She realizes the officer lacks a nuanced understanding of Middle Eastern politics, but his confident, though brief and formulaic, responses cut off her attempts to find sympathy. But no — she isn’t trying to soften the officer’s heart. She’s been in the police station too many times to expect that. Her only hope lies in the teenagers sitting nearby. They’ll hear her, and her practiced eye can tell if her words are catching their attention.
Zoya: "Enough with your bureaucratic answers! You think just because you can quote a book or two, you know everything? Who gave you the right to talk about Hebron like you own it? My grandfather was born there, and he saw what they did to his father’s shop. Do you understand what it’s like to lose everything because of... because of this?"
Officer: (pausing, an unusual softness in his tone) "Hebron… your grandfather must have been there in the fifties, maybe earlier, when the neighborhoods were… I know the stories. The alleyways, the curfews… They burned everything, didn’t they?"
Zoya: (angry but taken aback) "How would you know? What could you possibly know about hiding behind curtains, watching your family’s life crumble?"
Officer: "Because my grandmother told me those stories too, Zoya. Different uniforms, different reasons, same ruined streets. Her father’s bakery was on Shuhada Street, years before the barricades. She could still smell the bread every time she closed her eyes. She couldn’t go back."
Zoya: (her anger shifting to something quieter) "And yet here you are, defending them, enforcing the same rules, making others like her suffer."
Officer: "I enforce order. But who’s to say what kind of order? You think it’s easy to wear this uniform, to be told ‘just follow orders’ when it tears you apart? Every alley, every checkpoint reminds me of what was lost, too. Maybe you think I’ve turned my back on them, on my own history. But history makes fools of us all."
Zoya: "So, you’re a victim too? That’s what you’re saying? We’re all supposed to just live with it, get used to it?"
Officer: (shakes his head, voice barely above a whisper) "No one ‘gets used to it.’ You tell yourself you’re doing your duty… but those ruins in Hebron, in Jerusalem, they’re scars we all carry. We live in these impossible contradictions, Zoya. And you… your generation will have to live with ours."
A long silence hangs between them, thick with the weight of their shared history, their conflicting realities.
Zoya: (quietly, but with rising frustration) "My grandfather was born there, you know. He never left. He fought and lost. He died before he could see any of it come back. What do you think about that?"
Officer: "I think it’s a tragedy, Zoya. But the question isn’t what I think. It’s what we do with it, what we make of it. And that's something we all have to figure out."
Zoya looks away, the weight of their exchange settling in her chest. She stands still for a moment, her fingers curling into fists.
Zoya: "And how do you plan on figuring it out? By continuing this… this charade? Enforcing silence, pretending that this isn't happening?"
Officer: (his voice softens) "I don’t have the answers, Zoya. I never did. I just know that the past... it doesn’t let go. And neither do we."
A tense pause fills the air.
Zoya stares at him, her eyes hard with the fire of youthful defiance. She opens her mouth as though to speak again, but then stops herself, something bitter and resigned flickering across her face.
For a moment, the two of them stand frozen — two people bound by the same history, yet divided by the years, the roles they play, and the choices they must live with.
Zoya finally realizes the futility of her resistance. The patrons in the McDonald’s — they trust the officer, not just because of the Star of David on his sleeve, but because of the calm authority he exudes. She understands now that this officer might not even be an officer at all. He could be a Mossad agent, a man whose loyalty lies not just with his uniform, but with a much larger, more dangerous game. And in this moment, she knows there is no winning — not here, not now.
في عصر قديم، عاشَتْ أسطورة موسى وشهيرة الشهيرة، الجميلة والأنيقة. لم تكن حياته مجرد قصة عادية، بل كانت كالحكايات الساحرة التي تجذب القلوب والعقول. ولد لهما ابن، سماه موسى، كما ورد في السجلات القديمة. ولكن هل كانت نهاية القصة؟ لا، بالطبع لا. لأن في عالم الخيال والحكايات، كل شيء ممكن، حتى السحر والمفاجآت الغير متوقعة. فلنتابع القصة ونرى ما الذي يخبئه المستقبل لموسى ولسعيه إلى السعادة في عالم سحري وخيالي
École de Cybernétique et de Sorcellerie de Neotopia
Chambre des Systèmes de Réception Directeur : Professeur Septimus Arcane Hôtesse des Admissions : Mme Nebula Orion
À Mademoiselle Noura,
Я пишу эти строки в момент, который, возможно, станет одним из самых значимых в истории нашей страны, хотя и сейчас, держа ручку, я сам не могу поверить в то, что это происходит. Мы только что подписали документы, которые официально завершили существование Советского Союза. Разве можно было представить, что все эти флаги, эти стены Кремля, под которыми прошли десятилетия и века, могли быть связаны с моей подписью?
אז לחתונה שלך אני מוזמן או שצריך לקנות כרטיס?
My dear princess of Lebanon!
This is the last time I place a letter in your mailbox. The roads have grown dangerous, and the whispers I once found enchanting are now warning of shadows beyond the old cedar grove. But I promised to write until my hand, weary though it is, could bear no more. And so, under the pale stars of a moonless night, I trace these final words.
There was a time when I would have risked all for a glimpse of your face as you read. The candlelight catching on the edge of a tear, or a soft smile. How many letters I have written, and yet each feels like the first—trembling, perhaps with the foolishness of a lovestruck poet, but always with reverence for the unknown power that binds you to my heart.
In my dreams, you are still there, in the golden light of dawn, where the sea meets the land. I imagine your laughter, as fleeting as it may be, woven into the breeze, carrying the scents of jasmine and earth. I suppose it is a vision not unlike the tales of the old storytellers, those whose words could spin worlds within worlds, layers upon layers, until the line between dream and memory, between love and longing, was all but erased.
Yet my time is growing thin. They tell me a storm is coming, one that may wash away the paths we once trod. And though my heart aches to keep writing, to keep the dream alive for just a while longer, I fear the ink has begun to fade, much like my memories of that first, sacred meeting.
My dear princess of Lebanon,
This is the last time I attach a postcard to your mailbox. Life has thrown some tough stuff my way, forcing me to confront parts of myself I’d long buried or ignored. It’s strange, isn’t it, how we walk around thinking we’re fine, only to find cracks hidden beneath the surface?
I thought I’d always have endless words for you, something light or poetic to fill the emptiness. But these days, words come slow. Facing my own darkness has dulled the poet in me, made me stumble through the phrases that once came so easily. Yet here I am, with this last message, hoping it says what the others couldn’t.
Maybe it’s my way of holding on, clinging to the lightness of our letters while something heavy presses on my heart. I suppose these words are a piece of me, patched together like an old quilt, each stitch a memory, each phrase a whisper of the days we thought would never end.
There’s no asking you to wait for me, or even remember me. This isn’t that kind of story. I just wanted you to know how your kindness—quiet, enduring—helped me see through the fog, even if just for a little while.
My dear princess of Lebanon,
This is the last time I publish a letter for you on my magic websites.
New technologies have transformed our understanding of communication. Once, sharing an idea, copying it, was no simple feat—it required immense effort and resources. A printing press was a marvel of engineering, and every illustration had to be carved meticulously, a master’s hours dedicated to crafting a single block that would press the image into ink, creating just one more copy for the world. Today, to create, share, and replicate an idea takes almost nothing—just the briefest flick of a finger on a screen. How far we've come.
I think of how this evolution extends beyond books, beyond words—how even the clothes we wear reflect this shift from the artisanal to the mass-produced. A custom-made pair of trousers once meant meticulous attention to fabric, cut, and stitch—a dedication to aesthetics, quality, and individuality. In contrast, the trousers manufactured today by the millions are shaped not for individual expression but to fit a mechanized process. Each seam, replicated a million times, loses its unique imprint; each cut economized for mass efficiency, transforming clothes into soulless utility for the sake of productivity. And every corner cut, every cost saved on quality, adds another layer to the profits, yet strips something irreplaceable from the craft.
I pray only that these millions earned from soulless trousers aren’t spent on brainwashing the next generation. Imagine, for a moment, how convenient it would be for manufacturers if everyone had a square behind! How the efficiency of the process would soar—bringing yet another bounty to those who prioritize capital above all. Imagine even further: a world where everyone was the same gender, like ants or Musk’s robots. You know, Elon has created humanoid robots, though he left them without gender, as if forgetting that even the simplest form of difference might enrich our world. Picture the ease for the trousers industry! Take the Israeli army's tailoring workshops, for instance—they sew the same trousers for women as they do for men. Once, I considered suggesting a more feminine cut, but no, don’t think I went so far. The women, by the way, have their tricks: some of them tug at the fabric on one side to achieve a slight illusion of shape while their friends angle the camera just right to catch that one flattering side.
Yet here we are, on the romantic borderlands of the Middle East, where Lebanon and Israel are split by a wall of misunderstandings and fear of each other’s culture. Sometimes I think, dear princess, that these wars erupt not from geopolitics but from a simple distaste for each other’s trousers—the khaki camo of Israel for desert cover, the black pants and patterned keffiyehs of Lebanon. Oh, how much simpler it would be if the two countries could just agree on a shared shade for their uniforms…
But let me return to where I began: technology. We should look to technology for tools of communication, for production and replication of ideas—not for instruments of war. Books have always held that potential. Today, the Western world accepts the notion that the contents of one's bookshelves are a personal matter. But it was not always this way.
Throughout history, certain books appeared—books that not everyone liked, yet found readers all the same. And occasionally, powerful leaders decided to conduct a “shelf revision,” purging the stories that interfered with their ascent to greater power. The final, choking breaths of banned ideas have risen skyward, as if to remind us of those who came before. “The final solution to the bookshelf question,” they might have called it. These rulers built harsh hierarchies, grounded in violence and manipulation of our basest instincts. In their tireless crusades, they sought to control the remote of unimaginable power, a remote they imagined would centralize even greater control. This required only one thing: to purge the bookshelves, to discard the tales that dared counter their might. Even the great German nation once succumbed to the idea that a magical remote would protect their culture from the forces of neighboring lands.
But they were wrong. Every one of them was wrong. Politics, at its heart, is about the strength of a leader's control. It’s often compared to the business of trousers—selecting the right cut and color. Yet politics is so much more than that; it is the art, the very delicate art of negotiation. A true leader doesn’t need to purge bookshelves; they need only to negotiate with neighbors: Our trousers’ color is our business, and yours is yours.
Such a simple formula should, in theory, resolve the conflicts of the world. But therein lies the problem: a one-sided refusal to meddle in another’s affairs is futile unless the other side adopts a similar stance. And so we’re left with the paradox of peace: that it takes both sides’ agreement to embrace the idea that our differences—even those as minor as the color of trousers—need not divide us.
في عصر قديم، عاشَتْ أسطورة موسى وشهيرة الشهيرة، الجميلة والأنيقة. لم تكن حياته مجرد قصة عادية، بل كانت كالحكايات الساحرة التي تجذب القلوب والعقول. ولد لهما ابن، سماه موسى، كما ورد في السجلات القديمة. ولكن هل كانت نهاية القصة؟ لا، بالطبع لا. لأن في عالم الخيال والحكايات، كل شيء ممكن، حتى السحر والمفاجآت الغير متوقعة. فلنتابع القصة ونرى ما الذي يخبئه المستقبل لموسى ولسعيه إلى السعادة في عالم سحري وخيالي
This is the last time I place a letter in your mailbox. The roads have grown dangerous, and the whispers I once found enchanting are now warning of shadows beyond the old cedar grove. But I promised to write until my hand, weary though it is, could bear no more. And so, under the pale stars of a moonless night, I trace these final words.
There was a time when I would have risked all for a glimpse of your face as you read. The candlelight catching on the edge of a tear, or a soft smile. How many letters I have written, and yet each feels like the first—trembling, perhaps with the foolishness of a lovestruck poet, but always with reverence for the unknown power that binds you to my heart.
In my dreams, you are still there, in the golden light of dawn, where the sea meets the land. I imagine your laughter, as fleeting as it may be, woven into the breeze, carrying the scents of jasmine and earth. I suppose it is a vision not unlike the tales of the old storytellers, those whose words could spin worlds within worlds, layers upon layers, until the line between dream and memory, between love and longing, was all but erased.
Yet my time is growing thin. They tell me a storm is coming, one that may wash away the paths we once trod. And though my heart aches to keep writing, to keep the dream alive for just a while longer, I fear the ink has begun to fade, much like my memories of that first, sacred meeting.
My dear princess of Lebanon,
This is the last time I attach a postcard to your mailbox. Life has thrown some tough stuff my way, forcing me to confront parts of myself I’d long buried or ignored. It’s strange, isn’t it, how we walk around thinking we’re fine, only to find cracks hidden beneath the surface?
I thought I’d always have endless words for you, something light or poetic to fill the emptiness. But these days, words come slow. Facing my own darkness has dulled the poet in me, made me stumble through the phrases that once came so easily. Yet here I am, with this last message, hoping it says what the others couldn’t.
Maybe it’s my way of holding on, clinging to the lightness of our letters while something heavy presses on my heart. I suppose these words are a piece of me, patched together like an old quilt, each stitch a memory, each phrase a whisper of the days we thought would never end.
There’s no asking you to wait for me, or even remember me. This isn’t that kind of story. I just wanted you to know how your kindness—quiet, enduring—helped me see through the fog, even if just for a little while.
P.S. Let me just share one more story. I'm not sure if you’ll read this, but I hope you might glimpse a shadow of it someday, in someone else’s eyes. Eyes that, in a silent glance, can mirror my world and the unspoken words I’ve kept hidden.
It was a winter evening, the kind that wraps the world in quietness and light as if every sound has been softened by the snow. I found myself in an old bookstore, the kind with shelves that sag under the weight of forgotten stories. And there, among the dust and the faded covers, I spotted a book—a thin, unremarkable volume with frayed edges and no title on the spine. But something compelled me to pick it up.
Inside, it held only a few lines, scribbled in shaky handwriting. A story, half-finished, as if the writer had simply run out of words or courage. The tale was of a man who had lost his way in a city that no longer remembered him. He wandered its streets, slipping between alleyways and crowded squares, searching for something he couldn’t name. But each person he passed looked through him, as if he were made of mist.
One day, he found a café by the water’s edge, and for reasons he didn’t understand, he sat down. There, in the reflection of the water, he caught a glimpse of someone else—a figure with a face he almost recognized. It was himself, but with different eyes, eyes that held a calmness he had never known. And in that moment, he understood that he was looking at the person he could have become if he hadn’t been lost for so long.
I don’t know why I’m telling you this. Maybe because in some way, I felt like that man, wandering through reflections, hoping to find a familiar gaze that might tether me back to the world. And though we may never meet again, I’ll keep hoping that, someday, you’ll find this story glimmering in another’s eyes—an echo of the kindness you’ve shown me, woven into their quiet, enduring gaze.
Yours, in whatever world lies between dreams and reality.
P.P.S.
I thought I could walk away, leave this last note and be done. But you know, there’s something about mirrors that keeps drawing me back. It’s like stepping into a world made of reflections, every glance showing you a little piece of somewhere else, a hint of something left behind, even if you can’t quite reach it. I keep thinking of Alice—her wild journey through the looking glass, her ridiculous, endless attempts to make sense of the madness in Wonderland. It was all just an attempt, wasn’t it? A struggle to laugh at a world that never stopped playing tricks on her. And maybe, on some level, I’ve been doing the same.
The mirrors I’ve leaned on, they’ve shown me places and people that are only memories now, fading, yet etched into my mind as deeply as ever. Even if the glass cracks, even if the passage to that other side finally disappears, those reflections—those imprints—never truly vanish. They linger like faint images in the corners of your vision, like stories that echo long after the book has closed.
And maybe, just maybe, I’ve been writing all of this in some ridiculous, impossible attempt to send a smile across that invisible divide, to the people standing on the other side of the screen, the page, the mirror. To remind them that there’s something magical in these fleeting glimpses, in a laugh or a tear shared with a stranger from a world we’ll never fully know.
Breaking news!
Lenin has returned! A divine revelation has opened a portal between two parallel mirrors, an endless corridor where Lenin runs, a man possessed with bending the course of history itself. He dashes through the mirrored passageway, like a hero from Star Wars plotting to unravel the Death Star—another story once dreamed up and wrapped in a viral packaging so irresistible that it reshaped imaginations worldwide. Star Wars was someone’s idea, too, spun into the visual language of a galaxy, binding our own myths to those of strange new worlds. Technologies of idea replication have reached such unprecedented heights, turning sparks of imagination into cultural empires in the blink of an eye.
But imagine, if you will, what the Bible might have looked like if Constantine the Great had possessed these technologies of visual storytelling. Imagine him not merely scribing and disseminating the scriptures in laboriously inked parchment, but broadcasting visions—images and stories of salvation and grandeur—through magical mirrors that could reach across the empire in an instant.
In the daily life of Constantine’s world, where culture was spoken, sung, and carved, the tools of communication were slow and tangible, bound to the hands of craftsmen. The emperor’s word traveled only as fast as a horse’s hooves could carry it. But what if, in that ancient age of marble temples and torch-lit streets, there had been something akin to today’s internet? What if they’d had their own enchanted mirrors, capable of transmitting divine wisdom and imperial decree across distances?
Imagine a grand cathedral lined not with gold mosaics but with glistening mirrors, each a portal into Constantine’s mind, projecting the life of Christ, the parables, the apostles, directly onto the walls. Imagine ancient citizens gathering to witness these magical reflections, transfixed as scenes of the Passion or the Resurrection leapt to life before their eyes, unbound by distance or time. Constantine, the man who ushered Christianity into the heart of an empire, would have wielded these mirrors like a holy scepter, not only to unite faith but to immortalize it, embedding the Word in the collective consciousness as vividly as today’s icons embedded in pixels.
These mirrors would be divine transmitters of thought, each reflection a glimpse into the unseen realms of Heaven or the cryptic wisdom of the emperor himself. They would echo through time, stretching into eternity, linking citizens not by road but by reflection. And what a vast, uncharted path that would have forged—an empire where belief and myth flowed like light, a network of mirrored wisdom that neither politics nor power could shatter.
Возвращение Бориса Николаевича
Погода в Иерусалиме была душной, и воздух переполнялся тяжелым запахом восходящего солнца, когда Иисуса привели в дворец Понтия Пилата. Но теперь, вместо старинных солдат, как в те времена, окружавших святого человека, стояли современные охранники. Их форма была не из древнего мира, а скорее из мира будущего: строгие черные костюмы, брюки, подчеркивающие статность, и кожаные перчатки, блестящие на утреннем свете. Их визитная карточка — черные шлемы, которые закрывали их лица, только шевелящиеся губы предавали их дыхание.
Иисус шел, скованный не просто физически, но и этим странным состоянием, которое возникало от столкновения прошлого с будущим, когда власть была едва различимой и, одновременно, всеобъемлющей. Это было как сочетание древности и технологий, что делало всю картину странной и едва осязаемой. Он пытался понять, что из этого мира ему принадлежит, и чем он, в свою очередь, способен удивить его.
Зал был большим, несмотря на ограниченное количество света. Потолок был темным и странным, пропитанным вековыми тенями. Как только Иисус вошел в зал, его взгляд сразу наткнулся на силуэт фигуры, сидящей на высоком троне. Глаза Пилата были скрыты, но его присутствие ощущалось так же сильно, как бы он был прямо перед ним.
Пилат сидел неподвижно, как статуя, его взгляд всегда был отстраненным, как бы он знал, что всё это уже было предначертано, и он был просто зрителем в большом спектакле, где его роль не выходила за рамки того, чтобы быть правильным в глазах империи.
Вокруг не было звуков — только звуки шагов, эхом отражающиеся от холодных каменных стен. Каждый шаг казался отголоском чего-то великого, но утраченого. Иисус чувствовал, что это место, с его зеркалами и пустыми взглядами, — не просто дворец, не просто зал суда. Это был символ, символ власти, которая делает слова истиной. И его слова, его простые и немудреные слова, не были бы услышаны, если бы Понтий Пилат не захотел их услышать. Здесь, в этом месте, слова могли быть оружием, а могли быть и разрушены — по воле одного человека.
Пилат сидел на своем троне, окруженный роскошью, которую он с гордостью воспринимал как символ своего положения. Его взгляд медленно перемещался по фигуре Иисуса, стоящего перед ним в своей простой одежде, как ничем не примечательная тень среди величественного убранства. Иисус казался маленьким, почти невидимым в этом окружении. Но Пилат не мог не заметить его стойкость. Он был не столько обеспокоен самим делом, сколько собой, своим местом в этом мире, своем положении среди тех, кто видел власть как нечто само собой разумеющееся.
Всё происходящее перед ним в какой-то момент стало для него чем-то вроде игры разума, исподтишка, игры, где каждое слово могло стать оружием, а каждая пауза — убийственным молчанием. Но он знал, что с Иисусом играть не получится, поэтому решил начать с того, что было ему ближе всего, с того, что он понимал лучше всего: ДНК. Он знал, что это было не только происхождение, но и основа власти. Понтий Пилат был связан с этим понятием, как с самой сутью своей власти, и поэтому думал о нем как о главной силе, определяющей всё вокруг.
Понтий Пилат, с властным взглядом, устремленным на Иисуса, стал говорить вслух, но не столько для того, чтобы услышать ответ, сколько для того, чтобы проверить самого себя, разобраться в том, что он думал и что ему нужно делать.
— Женская ДНК... XX, — сказал он, словно обращаясь к себе. — Два X, от обеих бабушек, от двух разных линий. Это даёт женщинам особую красоту. Двойное наследие. Но вот беда... Женские покровы, эти длинные платья и покрывала, — они несут в себе то, что может скрыть и свою красоту, и свою суть. Это знак. Символ того, что они играют в этом мире по правилам других, по правилам Империи. Таково было волеизъявление фарисеев и самого Цезаря.
Пилат немного умолк, а затем продолжил, словно говоря не столько Иисусу, сколько своему собственному разуму, запутанному в этих бесконечных цепочках размышлений.
— А мужская ДНК... она не такая, — продолжал он, и его голос стал более глубоким, наполненным философским размышлением. — Это всего лишь половина. Одна половинка от бабушки по маминой линии, а вторая половинка от дедушки по отцовской. И кто знает, куда ведёт эта линия, куда она уходит в глубины веков. Мы все — части этого длинного пути. Множество клеток, сотни миллиардов микробиороботов, каждая клетка выполняет свою роль в этом огромном биороботе, как бы мы его ни называли... И всё, что мы говорим, и всё, что мы делаем — это результат взаимодействия этих клеток. Наши голоса и движения — это лишь механизм воздействия на других.
Понтий Пилат взглянул на Иисуса, пытаясь уловить какую-то реакцию. Он хотел увидеть, как его слова могут зацепить этого человека, который, казалось, был не из этого мира, но в тоже время так близок. Но Иисус оставался молчалив и спокойен, его глаза не выдавали ни сомнений, ни страха.
Вокруг них снова воцарилась тишина, словно воздух сам по себе затаил дыхание. Иисус стоял спокойно, его взгляд устремлён в отражение в зеркале, а Пилат, стоящий напротив, не мог избавиться от ощущения, что его власть, хоть и мощная, но зыбкая, не имеет того крепкого основания, которое он всегда думал. Он внимательно наблюдал за Иисусом, его фигура казалась такой маленькой и неприметной среди роскоши, но его глаза... В них была твердость, которая заставляла Пилата сомневаться.
Пилат (смотрит на Иисуса, его голос дрогнул от того, что чувства вдруг вырвались наружу):
"Ты ведь понимаешь, что я могу просто приказать тебя казнить. Это не игра. Ты думаешь, что твои слова могут противостоять моей власти? Ты, человек из народа, без титулов, без армии... С твоими словами, с твоими учениями ты не победишь нас. Мы — Империя. Мы сильны. И я — тот, кто управляет этим миром."
Иисус (смотрит Пилату в глаза, не отвечая сразу, но его слова тяжёлые и полные смысла):
"Ты говоришь о силе, о власти, как о чем-то вечном, как о чем-то, что не поддаётся изменению. Но ты заблуждаешься, Понтий. Власть, основанная на страхе и насилии, не вечна. Она только кажется такой, потому что скрыта за бронёй и мечами. Но если ты посмотришь в эти зеркала, ты увидишь, что реальная сила — в словах, в истине. Твои мечи, твои доспехи, твои законы — они не могут держать истину в цепях."
Пилат сжал челюсти, его взгляд стал более напряжённым, он двигался всё ближе к Иисусу, словно пытаясь поймать его на слабости.
Пилат (с насмешкой):
"Истина? Ты думаешь, что твоя правда — это ответ на все вопросы? Мысль, что слова могут изменить этот мир, кажется мне детской, Иисус. Ты не знаешь, как устроен этот мир. Здесь всё решается не словом, а силой, действием, моментом. Ты боишься действовать, ты боишься брать на себя ответственность. Но я, Понтий Пилат, не боюсь делать выбор. Я решаю, что будет с тобой."
Иисус (отвечает с твердостью, его голос наполнен спокойной уверенностью):
"Ты не понимаешь, что твоя сила не может длиться вечно. Даже твой римский меч, твоя армия, твоя власть — это всего лишь проявления страха. Ты ищешь власть, чтобы укрыться от своей слабости. Но страх никогда не сможет быть основой чего-то великого. Ты и твоя империя, Понтий, будете исчезать, как исчезают все государства, построенные на насилии."
Пилат снова засмеялся, но этот смех был коротким и полным отчаяния.
Пилат (тихо, с сарказмом):
"Так значит, ты и есть эта великая сила? Ты, с твоими словами о страхе и власти? Ты, кто не может даже защитить себя от моего решения? Ты — просто человек. Но ты говоришь как бог."
Иисус (тихо, с глубоким смыслом):
"Не как бог, а как человек. Ибо человек всегда способен изменить мир, если будет готов смотреть в глаза своей правде и действовать, не боясь последствий. Ты боишься, Понтий. Ты боишься того, что я говорю. Ты боишься, что ты, в своей власти, не можешь видеть, что скрыто за её пределами."
Пилат почувствовал, как его рука невольно сжалась в кулак, а его взгляд всё более сосредоточился на фигуре Иисуса. Он ощущал, что это был не просто разговор, а что-то большее. Слова Иисуса заставляли его чувствовать свою внутреннюю слабость, то, что он всегда скрывал за мраморной внешностью власти.
Pilat (sadly, almost contemplatively):
"You speak as if I fear. Perhaps you are right, but you do not understand what I do. I do this for order. For control. If I do not act with cruelty, if I do not stand firm in my power, this world—this city—this entire empire will crumble. And you, too, will become part of that shattered universe, if you continue to think the way you do."
He paused, the weight of the silence pressing down on him, and his eyes seemed to flicker with a mixture of doubt and defiance. He quickly regained his composure, masking the vulnerability that briefly flashed across his face.
Pilat (forcing a harsh laugh, his voice tightening):
"You think I enjoy this? You think I am indifferent to the lives that hang in the balance? No, you are wrong. Every action I take, every decree I issue, it is for the good of the people, for the good of this empire. For the stability that holds us together. Do you understand what would happen if I allowed the slightest crack in this structure? A rebellion—chaos—it would spread like wildfire, and there would be no turning back."
He took a step closer to Jesus, his voice becoming more intense, as if trying to convince not only his prisoner, but himself as well.
Pilat (more forcefully):
"I do not fear for myself. No, I fear for everything that I have worked to protect. I fear for the people who rely on this order, this system we have created. The empire, the glory of Rome, cannot be allowed to slip away into the abyss. It is my duty to ensure that it does not. Every day I make decisions, hard decisions, knowing that some will suffer, but they must—they must—for the greater good."
His eyes darted to the mirror once again, almost as though searching for something in its reflective surface, as if the answer to his turmoil could be found in the cold glass.
Pilat (lowering his voice, almost to a whisper):
"Yes, I fear... not for my life, but for the unraveling of everything I've worked for. The world is fragile, Jesus. A single wrong move, and it all collapses. I know what it means to be in power, to hold the threads of fate in your hands. And it is a heavy burden. Can you even begin to understand that weight?"
He paused, his eyes now searching Jesus's face, as if hoping for a glimpse of understanding, or perhaps an admission of guilt.
Pilat (speaking more quietly, almost pleading):
"You speak of faith, of trust, of something beyond what I can see... but I cannot afford to be so naive. This is not the world of your ideals, of your abstract beliefs. This is a world of flesh and blood, of survival, where power is the only truth that matters. If you want to see the world change, you must understand what holds it together. And that is power, not faith, not love."
He stood still for a moment, a faint shiver running through him, as if he could sense the inevitable collapse of his own reasoning. But he quickly masked it, restoring his stern demeanor, a mask of authority.
Pilat (firmly, but with a hint of uncertainty):
"Do not mistake my actions for weakness, Jesus. I do not fear the fall of this empire, but I do fear the fall of everything I have ever stood for."
"One step forward — two steps back," they say. But this isn't a paradox; it is the essence of how we must approach the construction of a new society. The path to communism is not an immediate leap into a utopia; it is a slow and deliberate process of evolving the old, of refining it into something greater, while still holding onto the cultural heritage that shapes us. We must remember that the essence of our struggle is not just to destroy, but to preserve—to elevate the rich, complex layers of our past while we advance toward the future.
It’s not just about the rebellious poetry of Pushkin, who sang of love for his homeland and the Russian language. No. It’s far deeper. The question lies in the nature of God. You cannot replace Him with an abstract notion of universal equality and abundance, because He is not a mere abstraction. God lives within us, in our hearts, in our very souls.
Even if one is an atheist, one must recognize that abstract, mathematically precise thinking is a domain of the few, the intellectuals, who seek to calculate the world down to its smallest components. But that does not capture the full scope of humanity. God—whether you acknowledge Him in your heart or not—is not some conceptual ideal. He is the inner music that moves us, the primal, unspoken melody that guides the course of our lives.
And if God, in His mysterious wisdom, points us toward the path of communism, then it is a path we must follow. It is a divine mandate, whether one believes or not. The idea of the future, of the "paradise" we wish to create, will not be a barren, empty space; it will be an Eden—a place where we remain true to our deepest origins, to our most fundamental nature. But it will be a garden rooted in faith, not in empty ideologies.
The essence of humanity is traced back to Adam and Eve, who tasted the forbidden fruit and learned the shame of their nakedness. This is not a tale of sin alone—it is the story of human consciousness itself. It is the paradox of existence, the contradiction between innocence and knowledge, fear and freedom. These contradictions, these conflicts, are not our downfall, they are the very forces that propel us forward. Our world moves not because of its perfect harmony, but because of its eternal, irreconcilable contradictions.
In this contradiction lies the true path to communism, a garden where we rediscover our faith, where the ideal and the real coexist in a perpetual tension. We must never forget that the road ahead is built not only on ideas of equality, but on the music of belief—on the deep, rooted truth that within every human heart, there is a spark of divinity, a song of God that calls us to both embrace and transcend our nature.
The contradictions of history—the failures, the rebellions, the sufferings—these will be our guiding light, leading us to the communism that is not just a political theory, but a living, breathing reality.
في عصر قديم، عاشَتْ أسطورة موسى وشهيرة الشهيرة، الجميلة والأنيقة. لم تكن حياته مجرد قصة عادية، بل كانت كالحكايات الساحرة التي تجذب القلوب والعقول. ولد لهما ابن، سماه موسى، كما ورد في السجلات القديمة. ولكن هل كانت نهاية القصة؟ لا، بالطبع لا. لأن في عالم الخيال والحكايات، كل شيء ممكن، حتى السحر والمفاجآت الغير متوقعة. فلنتابع القصة ونرى ما الذي يخبئه المستقبل لموسى ولسعيه إلى السعادة في عالم سحري وخيالي
This is the last time I place a letter in your mailbox. The roads have grown dangerous, and the whispers I once found enchanting are now warning of shadows beyond the old cedar grove. But I promised to write until my hand, weary though it is, could bear no more. And so, under the pale stars of a moonless night, I trace these final words.
There was a time when I would have risked all for a glimpse of your face as you read. The candlelight catching on the edge of a tear, or a soft smile. How many letters I have written, and yet each feels like the first—trembling, perhaps with the foolishness of a lovestruck poet, but always with reverence for the unknown power that binds you to my heart.
In my dreams, you are still there, in the golden light of dawn, where the sea meets the land. I imagine your laughter, as fleeting as it may be, woven into the breeze, carrying the scents of jasmine and earth. I suppose it is a vision not unlike the tales of the old storytellers, those whose words could spin worlds within worlds, layers upon layers, until the line between dream and memory, between love and longing, was all but erased.
Yet my time is growing thin. They tell me a storm is coming, one that may wash away the paths we once trod. And though my heart aches to keep writing, to keep the dream alive for just a while longer, I fear the ink has begun to fade, much like my memories of that first, sacred meeting.
My dear princess of Lebanon,
This is the last time I attach a postcard to your mailbox. Life has thrown some tough stuff my way, forcing me to confront parts of myself I’d long buried or ignored. It’s strange, isn’t it, how we walk around thinking we’re fine, only to find cracks hidden beneath the surface?
I thought I’d always have endless words for you, something light or poetic to fill the emptiness. But these days, words come slow. Facing my own darkness has dulled the poet in me, made me stumble through the phrases that once came so easily. Yet here I am, with this last message, hoping it says what the others couldn’t.
Maybe it’s my way of holding on, clinging to the lightness of our letters while something heavy presses on my heart. I suppose these words are a piece of me, patched together like an old quilt, each stitch a memory, each phrase a whisper of the days we thought would never end.
There’s no asking you to wait for me, or even remember me. This isn’t that kind of story. I just wanted you to know how your kindness—quiet, enduring—helped me see through the fog, even if just for a little while.
P.S. Let me just share one more story. I'm not sure if you’ll read this, but I hope you might glimpse a shadow of it someday, in someone else’s eyes. Eyes that, in a silent glance, can mirror my world and the unspoken words I’ve kept hidden.
It was a winter evening, the kind that wraps the world in quietness and light as if every sound has been softened by the snow. I found myself in an old bookstore, the kind with shelves that sag under the weight of forgotten stories. And there, among the dust and the faded covers, I spotted a book—a thin, unremarkable volume with frayed edges and no title on the spine. But something compelled me to pick it up.
Inside, it held only a few lines, scribbled in shaky handwriting. A story, half-finished, as if the writer had simply run out of words or courage. The tale was of a man who had lost his way in a city that no longer remembered him. He wandered its streets, slipping between alleyways and crowded squares, searching for something he couldn’t name. But each person he passed looked through him, as if he were made of mist.
C'était une soirée d'hiver, de celles qui enveloppent le monde de calme et de lumière, comme si chaque bruit avait été adouci par la neige. Je me trouvais dans une vieille librairie, du genre où les étagères ploient sous le poids des histoires oubliées. Et là, parmi la poussière et les couvertures fanées, j’aperçus un livre — un mince volume insignifiant aux bords effilochés, sans titre sur la tranche. Pourtant, quelque chose m'incitait à le prendre.
À l'intérieur, il ne contenait que quelques lignes, griffonnées d'une écriture tremblante. Un récit, à moitié achevé, comme si l'auteur avait simplement manqué de mots ou de courage. L’histoire parlait d'un homme qui avait perdu son chemin dans une ville qui ne se souvenait plus de lui. Il arpentait ses rues, glissant entre ruelles et places bondées, cherchant quelque chose qu’il ne pouvait nommer. Mais chaque personne qu'il croisait regardait à travers lui, comme s'il n'était fait que de brume.
Cet errant, autrefois familier des salons du Kremlin, s'arrêtait parfois devant des vitrines, comme s'il suspendait sa vie, espérant que, dans ces secondes fugaces, un tourbillon d’amour le saisirait et l’emporterait vers de nouveaux mondes parallèles, des mondes où il n’avait jamais mis les pieds.
Il ne voyait pas seulement des reflets flous, des regards mécaniques tournés vers lui. Derrière la vitrine, des mannequins féminins posaient en sous-vêtements hypnotiques, figés dans une étrange séduction. Il connaissait ces visages de plâtre. Leur masque impénétrable dissimulait les âmes de ceux qui passaient, jour après jour, devant ces vitrines sans jamais les remarquer. Ces mannequins étaient régulièrement habillés par des singes dressés à marcher droit, et lui, un autre vagabond en quête de sens perdus, les observait sans voir de véritable différence entre ces figures de plastique et les singes humains qui, indifférents, défilaient devant lui, ou peut-être à travers lui.
Il ne savait plus vraiment s’il était vivant ou pris au piège d’un étrange rêve, entouré de poupées, de mannequins, et de singes aux visages de mannequins. Son unique “interaction sociale” se réduisait à scruter les particularités de leurs vêtements, leurs sacs, leur maquillage et leurs bijoux. Tout le reste lui était devenu inaccessible, comme à un mathématicien égaré dans les méandres de structures récursives, privées de toute trace de vie.
To be, or not to be—the faint, transparent line
Between the mannequins' world and those who feign
At life, who breathe but barely more than glass—
Can only fracture, shatter, break at last
For one who sees no borders in the jail
Of life, nor lies in promises that fail,
No difference twixt living flesh and cage,
Twixt schoolroom oaths and traitors cloaked in sage.
The time has come, perhaps, to teach anew;
He tires of seats where mocking shadows stew,
Where each attempt to bridge that social void
Is met with sneers, his solitude deployed.
A something missed, elusive, slips away,
A silence dwells within each gaze's play—
Oh, silent stares he knows too well, that taunt
With bitter smiles of scorn and a reproach gaunt.
If mannequins but spoke, what tales they’d share
Of laughter, spite, and wistful, vacant stares.
The lonely watcher of these frozen forms
Remembers moments rare as summer storms,
When mannequins would mutter, faint and low,
As if the world they saw could overthrow
Their placid truth, when life itself seemed strange,
And static beings sensed a subtle change.
His bag a butterfly, mid-flight, unfurled,
Explodes into this jaded, veiled world,
A vision larger, sharper, finely bold—
Beyond the glass, it finds the bright and cold
Fields where the flowers bloom, their colors bright,
Unknowing of its own short, fragile flight.
These mannequins forget their shapeless past,
When plastic blobs were molded to the cast
And sculpted by the hands of chemistry,
In forms the sculptor’s only eye could see.
Is there a word, a whisper, deft and sly,
To stir such hollow beings with a sigh,
And make them wonder, doubt, perhaps ask why?
👄🪬🫦
Не выходи из витрины, твой мир —
В стеклянной тюрьме, в тумане из света,
Твой образ — наряд, твой плен — сувенир,
Ты — вечный молчальник без слова ответа.
Накинь на плечи привычный наряд,
Скрой пустоту, чтобы верить в личину.
Ты создан, чтоб платьем пленить женский взгляд,
Но взгляд без души — всего лишь картина.
Тебя, как скульптуру, хранит теснота,
Как прах вековых неизменных законов,
Смирись — ведь ни воли, ни смысла, ни сна
Не ведают формы глухих полигониев.
Они надевали тебе этот шёлк,
Эти брюки, застёгнуты на тебя строго,
Чтоб ты в их приказе, как раб и истолк,
Стоял средь витрин, не мечтая о многом.
Ты — образ пустой, ты безликий чурбан,
В стеклянном стоишь ты под светом, как в клетке,
Ты маска без права на личный обман,
Ты шепот чужих суетливых заметок.
👄❤️🫦
Темной ночью по лондонским улицам раздаются звуки битого стекла. Манекены в дорогих костюмах и платьях один за другим прорываются сквозь витрины, оставляя осколки и ошеломлённых прохожих позади. Хозяева магазинов, охваченные паникой, тщетно пытаются остановить их — но это не просто манекены. Это совершенные роботы, запрограммированные, как выяснилось, на возвращение в Техас, на свою фабрику.
Сцена: Королевский дворец, вход
Антони, ведущий программист и загадочный хакер из Бельгии, жаждет передать срочный доклад о восстании манекенов Ее Величеству. Но путь ему преграждает Королевская охрана.
Антони:
Let me through! I have crucial information for the Queen herself. It’s about the mannequins, they’re no ordinary robots—Ilon’s tech, no less! I must—
Королевский охранник (сдерживая Антони, говорит в стихах):
Hold on, lad, slow your feet, know where you stand,
In this hallowed hall, by the Queen’s command.
A mannequin’s charge may seem quite dire,
But rushing the gates, mate, lights no fire.
Tradition here breathes through thick and thin,
Since wars long past and threats to kin.
When blitzes rained and Paris fell,
We kept our calm, we served her well.
So stay your talk and check your plea,
For here, lad, it’s the ceremony.
Антони (задерживая дыхание, немного сбитый с толку):
But don’t you see? These mannequins aren’t just out of control—they’re advancing, and they’re well-equipped! This is bigger than some malfunction!
Королевский охранник:
Oh, lad, you’re keen, but not yet wise,
Through war and peace, we’ve seen surprise.
Back when old France thought flight was nigh,
And London saw black in the sky,
These stones held fast, our swords held true,
No mannequin stirs our royal view.
You think, by stormin' here, you're tough?
This palace, son, made of sterner stuff.
Антони (упорствуя):
Look, I’ve studied the code—they’re homing in on Texas! Something is off, either a glitch or sabotage. You must let me in!
Королевский охранник (смеётся и качает головой):
A Belgian stormin' the Queen’s own gate,
With code in hand and talk of fate!
You think these halls be made of glass?
They've weathered foes and winds that pass.
When press cried doom, when France near fell,
Tradition stood where chaos dwelled.
You’ve learnt a thing or two in school,
But palace ways make kings of fools.
Mind your place, lad, be steady and learn,
Our ways withstand, in stone they burn.
The guard leans closer, voice low and steady.
So take your tale and hold it tight—
For even the bold know when to fight.
If these walls outlasted history’s might,
Your mannequin tale will fade in the night.
Королевский охранник (последняя реплика):
Now off with you, to your lessons past—
The Queen’s guard here, they stand steadfast.
And mind me well, young Belgian keen,
These halls are more than might be seen.
Think on your schooling, weak links and all,
A single crack can break the wall.
But here? Stone deep, since battles anew—
Now, back off, lad, your plea’s through and through.
Антони остается на месте, понемногу осознавая, что слова охранника не просто приказ, а глубокое напоминание о стойкости и чести — таких, что ни одна бегущая армия манекенов не сможет поколебать.
Scene: A dimly lit corridor of Buckingham Palace, shadows stretching from flickering candlelight and gilded surfaces. Lord Chamberlain and the Royal Protection Officer walk slowly along long columns, casting glances at the mirrors placed along the walls. The air is thick with tension.
Lord Chamberlain:
Oh, noble officer, tell me, why has Antony, this youthful, reckless mind, so wildly desecrated the calm face of our royal ceremonies? Does he not know that within these walls lies a power veiled in bows and speeches?
Royal Protection Officer:
My lord, I too am at a loss. In the mirrors, which he now recklessly shakes with his energy, he claims to see the mannequins of Elon, arisen as if from oaths that turned to flesh. Yet, will he find purpose in this, daring to reflect upon them as if they held the wisdom of ages?
Lord Chamberlain:
Madness, fit only for the arena, not the hall of our customs. Perhaps Antony, having glimpsed the faces of these mannequins—whose wills are commanded not by men, but by the sorcery of craftsmanship—believes all power resides within these glassy reflections?
Royal Protection Officer:
Indeed, my lord. In his eyes, there burns a fire, as if a whisper of some ancient design, set to break the peace. But the wisdom of royal ceremonies—she does not live in reflections, but in the shadows of those who bear vows, shining with an unassuming, yet unwavering gleam.
Lord Chamberlain:
Well spoken! For in our words lies more power than in mannequins or mirrors that swallow images without return. Let Antony learn that the mirror is but a servant, not the king. The crown and the bow—they are the true source of the mystery to which the ages bow.
Royal Protection Officer:
Let him behold the brilliance of this mystery. I shall remain the shadow by the mirrors, guiding his gaze away from false idols and once more lead him back to the rituals that, like the very breath of time, command and are commanded.
Lord Chamberlain:
Let it be so. Our ceremonies are not of glass, but of flesh and spirit. Let Antony, in his energy, learn the truth—that the mirrors reflect, but it is in the heart of the ceremony where the true power lies.
The two walk off, the echoes of their words fading in the grand hall, leaving the reflection of a world still unbroken, though tested by the allure of the magical and the new.
Сцена: Лондонский бар, забытый уголок города, где шелест дождя за окнами сливается с неумолчным шумом улиц. Здесь, за темным столиком, скрытым в тени, сидит потерянный Антони. Его взгляд рассеянно блуждает, а мысли в голове напоминают мрак и бурю. Он спрятался здесь, отгоняя бурю, не только лондонскую, но и ту, что бушует в его душе. Бар, по слухам, когда-то посещал сам Черчилль. Правда ли это? Старые бармены и сторожилы только улыбаются в ответ на этот вопрос. Некоторые из них, чуть прищурив глаза, помнят, как великий политик однажды попросил поднести неизменный британский чай и, как всегда по расписанию, зажег свою знаменитую сигару.
В это время, где-то в глубинах лондонских туманов, Черчилль, сидя в том самом баре, с пером в руках, размышляет о происходящем и пишет письмо самой королеве.
⁎⁎"Ваше Величество,**
Сегодня я сижу в одном из старых лондонских заведений, где когда-то любил проводить свои вечера, и мысли мои вновь возвращаются к новой угрозе, которая надвигается на нас, как неведомая тень. Слухи о восставших манекенах, некогда лишь игрушками, теперь стали воплощением бесстрашия и жестокости. Эти создания, не знающие боли и страха, подчинены лишь воле одного человека — Илону Маску, странному гению будущего, который, как мне кажется, намерен возродить нечто, что давно было забыто.
Когда я размышляю о положении дел в мире, мне не выходит из головы мысль о том, как в прошлом два народа — американцы и австралийцы — полагали, что их политическая математика и мироощущение могут обогнать нашу королевскую традицию. Американцы, как я всегда говорил, думали, что их великая Республика способна не только разгадать тайны мира, но и передать на века некую неприкосновенную мудрость своих Отцов-Основателей. Они считали, что их идея демократии способна стоять вне времени, будто бумага, на которой эта идея написана, сохранит её чистоту. Однако ни один документ, какой бы красивой ни была его каллиграфия, не может унести на себе всю тяжесть истории.
Сравнив это с Австралией, которая, как недавно я говорил, стремится в своем поиске идентичности воссоздать то, что потеряно, я вижу, как их связь с нашей короной стала почти забыта. Их политическая система, далека от истинного понимания, что такое церемонии, титулы и королевская власть, идет по пути тех, кто полагает, что всё это — лишь украшения прошлого. Но история и культура этих народов, вырвавшихся из-под наших крыльев, всё-таки не в состоянии понять важность того, что мы несем в своих традициях.
Ваше Величество, я прошу Вас, задумайтесь об этом: если мы оставим этим "копиям" королевской ДНК, оторвавшимся от своего родного очага, возможность развиваться в поисках самих себя, то будет ли это продолжением нашего наследия, или они, отрываясь от своих корней, поглотят тех, кто идёт за ними, искажая идеалы, что мы несем через века?
Представьте себе, ваше величество, что в школах будущего уроки христианской этики заменят на изучение самых низменных пороков нового поколения британцев. Может быть, будет поздно понимать, что мы потеряли нечто гораздо более важное, чем просто старые титулы и символы власти?
Насчет манекенов, поддающихся управлению и создающих такую угрозу для будущего... Может быть, мы должны оставить им капсулу времени, дать шанс осознать, что их бунт — это не просто противостояние нам, но и самоистребление их сущности? Или же мы должны предупредить о новой угрозе и попытаться остановить их восстание до того, как оно приобретет необратимый ход? Я не знаю ответа, Ваше Величество, но лишь надеюсь, что Бог и неуловимый ход истории подскажут нам, что делать в эти тревожные времена."
Письмо завершено, и Черчилль, сидя с сигарой в руке, устремляет взгляд в окно, где дождь барабанит по стеклам, словно предвестие перемен.
Scène : Un café ancien à Londres, la pluie battant sur les fenêtres. L’atmosphère est calme, mais les discussions à la table d’à côté sont animées, chaque participant échangeant des pensées chargées de subtilités et de sous-entendus.
Edward (professeur d’économie à la retraite, avec un air pensif) : Je vois, Monsieur, que vous continuez à réfléchir à cette histoire de chocolat. C’est sans doute la seule chose qui puisse retenir ma pensée plus de quelques minutes. Mais vraiment, cette affaire de pourcentage de cacao dans les chocolats belges… Est-ce que vous ne trouvez pas ça étrange ? On dirait qu’ils bâtissent toute une économie sur ça. Ce n’est pas un peu comme manipuler les taux dans le système bancaire ? Enfin, que va-t-on faire ensuite ?
Mary (ancienne enseignante d’anglais et experte en cérémonies royales, souriant doucement) : Ah, Edward, vous êtes trop sérieux à propos de ces petites choses. Comme je l’ai toujours dit, la nation anglaise est bien plus sensible aux goûts qu’aux pourcentages dans le chocolat. Mais, si vous tenez tant à ce pourcentage… Vous ne voyez donc pas comment ces petites choses influencent les changements plus larges ? Nous, Britanniques, sommes comme ce chocolat. Nous devenons plus doux avec l’âge, mais nous conservons notre forme. Mais je doute que ce jeune homme, là-bas, absorbé par son miroir magique, comprenne ce principe.
(Elle jette un regard discret vers Antony, qui est assis dans un coin, perdu dans ses pensées.)
Henry (propriétaire du café et chef cuisinier, ancien militaire, avec un léger accent) : Des miroirs magiques... Ça sonne un peu comme un conte de fées, non ? Parfois, je me demande si nous n’en faisons pas trop avec tout ce qui est derrière les vitres. Ce jeune homme là-bas, il semble chercher quelque chose dans le futur. Mais peu importe combien il regarde, on ne peut pas tromper les murs de cet endroit. En fin de compte, tout revient toujours à la réalité, où un bon thé noir est ce qui compte vraiment. Ici, nous servons du thé noir, et avec lui, toutes les complications de la vie deviennent plus faciles à supporter.
(Il sourit légèrement, ses yeux se croisent brièvement avec ceux de sa femme.)
Louisa (femme d’Henry, avec un regard réfléchi) : Je crois que ce n’est pas seulement le thé qui est important, mon cher. Il faut comprendre qu’il y a toujours une raison derrière chaque action. Et ce que nous voyons dans le miroir, ce n’est pas toujours ce qu’il semble être. Ce jeune homme, je pense qu’il cherche à comprendre la puissance des miroirs, mais parfois il suffit de regarder le monde tel qu’il est et de voir ce qui est devant nous.
(Elle observe son mari avec un léger sourire, mais son regard semble traverser le café, perdue dans ses pensées.)
Edward (avec un sourire légèrement provocateur) : Vous savez, il me semble que vous, Mary, n’aimez pas trop l’idée que certaines choses dans ce monde échappent à nos habitudes. Vous revenez toujours à la tradition. Mais croyez-moi, les traditions ont perdu de leur pouvoir. Ce ne sont plus que… des emballages joliment décorés pour quelque chose de plus profond.
(Il laisse un silence avant de regarder de nouveau Antony.)
Mary (avec un léger rire et une touche d'ironie) : Vous parlez toujours de nouveautés, Edward. Mais vous ne croyez pas que l’ancien peut aussi être puissant ? Nous ne pouvons pas oublier que derrière chaque pas nouveau, il y a une histoire et un poids ancien. Parfois, l’essence se cache dans les vieux rituels, même si le monde autour de nous semble se décomposer.
(Elle hausse les épaules et se tourne légèrement vers Antony.)
Le café continue à résonner des échos de ces discussions, chaque parole comme un écho dans l’air humide de Londres. Les regards se croisent, mais les pensées restent enfouies sous les couches de civilité et de quotidien. Antony, toujours absorbé, ne semble pas comprendre qu’il est l’objet de toutes les spéculations et que chaque geste qu’il fait est observé comme un reflet de quelque chose de plus grand.
في عصر قديم، عاشَتْ أسطورة موسى وشهيرة الشهيرة، الجميلة والأنيقة. لم تكن حياته مجرد قصة عادية، بل كانت كالحكايات الساحرة التي تجذب القلوب والعقول. ولد لهما ابن، سماه موسى، كما ورد في السجلات القديمة. ولكن هل كانت نهاية القصة؟ لا، بالطبع لا. لأن في عالم الخيال والحكايات، كل شيء ممكن، حتى السحر والمفاجآت الغير متوقعة. فلنتابع القصة ونرى ما الذي يخبئه المستقبل لموسى ولسعيه إلى السعادة في عالم سحري وخيالي
École de Cybernétique et de Sorcellerie de Neotopia
Chambre des Systèmes de Réception Directeur : Professeur Septimus Arcane Hôtesse des Admissions : Mme Nebula Orion
À Mademoiselle Noura,
אז לחתונה שלך אני מוזמן או שצריך לקנות כרטיס?
Письмо Бориса Ельцина из Беловежской пущи
52°42′58″ с. ш. 23°50′38″ в. д.
Что? ¿Где? Когда???
Дорогие потомки,
Я пишу эти строки в момент, который, возможно, станет одним из самых значимых в истории нашей страны, хотя и сейчас, держа ручку, я сам не могу поверить в то, что это происходит. Мы только что подписали документы, которые официально завершили существование Советского Союза. Разве можно было представить, что все эти флаги, эти стены Кремля, под которыми прошли десятилетия и века, могли быть связаны с моей подписью?
Сегодня я ощущаю тяжесть этого решения, как никогда раньше. Эти строки — это попытка отвлечься, попытка сбежать на мгновение в более простые, понятные вещи, которые мне дороги, как и каждому простому человеку.
Вчера мы с семьёй решили провести день на природе. Мы отправились в лес, под присмотром службистов, конечно. Грибы собирали, дети бегали с корзинами, а я стоял в стороне и смотрел на них, как они с таким азартом искали под каждым кустиком, находили маленькие грибы и радостно кричали: «Смотри, папа, нашёл!» А ещё мы наткнулись на поляночку с ягодами. Ребята с удовольствием ели их прямо там, не дожидаясь проверок. Мы собирали черёмуху, половину съели на месте, смеясь, как дети. А яблочки — это было настоящее богатство! Десять мешков яблок собрали. Красивые, наливные. Дух нашей земли, что ли, в них чувствуется.
Но вот возвращаюсь я в реальность, и накатывает. Сердце не выдерживает... Моменты истории разворачиваются прямо перед глазами, а я понимаю, что у меня нет силы их остановить. Я... я уже не могу сдержаться. Мы столько теряем, и я всё думаю о том, что же останется у нас? Какая Россия будет после этого дня?
Как бы удержать всё, что делает нас русскими? Толстой, Достоевский, Пушкин, Гоголь, Некрасов, Есенин... Да! Вот она — наша сила, вот где наша душа. Но как их собрать воедино? Как объединить это в нечто большее, чем слова на страницах? Одной лишь Библии для моего сердца, для моей души, кажется, недостаточно. Мне нужно что-то большее — нечто, что бы помогло нам не потерять свою суть, не растерять себя в этом бурлящем потоке перемен.
Я не знаю, что принесёт нам завтра. Не знаю, что оставлю после себя. Но, верю, что у России есть своя душа, своя особенная ДНК, которую нельзя уничтожить ни документами, ни флагами. Это что-то вечное, что живёт внутри каждого из нас, среди этих лесов, полян и яблонь.
С уважением, Борис Николаевич Ельцин
1991
Враги сожгли родную хату,
Сгубили всю его семью.
Куда ж теперь идти солдату,
Кому нести печаль свою?
Пошел солдат в глубоком горе
На перекресток двух дорог,
Нашел солдат в широком поле
Травой заросший бугорок.
Стоит солдат — и словно комья
Застряли в горле у него.
Сказал солдат. «Встречай, Прасковья,
Героя — мужа своего.
Готовь для гостя угощенье,
Накрой в избе широкий стол.
Свой день, свой праздник возвращенья
К тебе я праздновать пришел…"
Никто солдату не ответил,
Никто его не повстречал,
И только теплый летний ветер
Траву могильную качал.
Вздохнул солдат, ремень поправил,
Раскрыл мешок походный свой,
Бутылку горькую поставил
На серый камень гробовой:
«Не осуждай меня, Прасковья,
Что я пришел к тебе такой:
Хотел я выпить за здоровье,
А должен пить за упокой.
Сойдутся вновь друзья, подружки,
Но не сойтись вовеки нам…"
И пил солдат из медной кружки
Вино с печалью пополам.
Он пил — солдат, слуга народа,
И с болью в сердце говорил:
«Я шел к тебе четыре года,
Я три державы покорил…»
Хмелел солдат, слеза катилась,
Слеза несбывшихся надежд,
И на груди его светилась
Медаль за город Будапешт.
Зоя Космодемьянская. Между мифом и правдой.
Вокруг подвига Зои Космодемьянской, ставшей в годы Великой Отечественной первой женщиной — Героем Советского Союза, до сих пор много домыслов.
Зоя Космодемьянская. Биография.
Во всех источниках написано, что Зоя Космодемьянская родилась 13 сентября. На самом деле это не так. Дату ее рождения совершенно случайно изменили. Это случилось, когда Иосиф Сталин поручил партийному деятелю Михаилу Калинину подготовить указ о вручении партизанке звезды Героя Советского Союза. Для этого требовалось уточнить не только имя, но и дату рождения.
Пришлось звонить на Тамбовщину, в село, где родилась Зоя Космодемьянская. Но почему-то местный житель на другом конце провода вместо даты рождения — 8 сентября — назвал число регистрации акта записи — 13 сентября. Именно поэтому теперь во всех справочниках и энциклопедиях дата рождения Зои искажена.
Зоя Космодемьянская. Рекурсивная шизофрения.
После распада Советского Союза в прессе появилось множество публикаций о том, что Зоя Космодемьянская была больна шизофренией. Почти все они ссылались на документ следующего содержания: «Перед войной, в 1938 — 1939 годах, 14-летняя девочка по имени Зоя Космодемьянская неоднократно находилась на обследовании в Ведущем научно-методическом центре детской психиатрии и лежала в стационаре в детском отделении больницы имени Кащенко. У нее подозревали шизофрению. Сразу после войны в архив нашей больницы пришли два человека и изъяли историю болезни Космодемьянской.» Подпись: «Ведущий врач Научно-методического центра детской психиатрии А. Мельникова, С. Юрьева и Н. Касмельсон.»
Подлинность этого документа так и не была подтверждена. Но мама девушки, Любовь Тимофеевна, говорила, что Зоя страдала нервным заболеванием с 1939 года из-за непонимания со стороны сверстников. Одноклассники рассказывали, что она часто молчала и «уходила в себя.» Именно поэтому Зоя и находилась на лечении.
Зоя Космодемьянская. Василий Клубков.
Существует версия, что Зою выдал фашистам комсорг разведшколы Василий Клубков. Она основана на материалах дела, опубликованных в 2000 году в газете «Известия.»
Якобы Клубков после возвращения в свою часть заявил, что был взят в плен немцами и после нескольких попыток смог от них сбежать. На допросах молодой человек изменил свои показания и сказал, что его поймали вместе с Зоей, но после того как он согласился сотрудничать с фашистами и выдал свою соратницу, они его отпустили. За это Василия обвинили в измене Родине и расстреляли. Исследователи же предполагают, что Клубкова попросту заставили оговорить себя.
Зоя Космодемьянская. Nazi.
На допросе Зоя Космодемьянская представилась Татьяной и ни разу не назвала себя настоящим именем.
⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ГОВОРИТ РАДИО СВОБОДА ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ у микрофона Александр ЛУКАШЕНКО ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ Вы слушаете запись. Пожалуйста, Ваше Ледяное Величество, Великая Хранительница Зимнего Леса, x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x x ГОВОРИТ РАДИО СВОБОДА x x x x x x x x у микрофона Aлексе-е-е-ей x x x x x x x x x ПРОСЫПАЙСЯ x x x x x x x x пойдём покурим x x x x x x x x x x x x x x x Давай так. Дело не в тебе уже. Я просто не справляюсь. Я честно старался, но Я не святой. x x x x Мама твоя... Ошибка выжившего — это не только историческая случайность, но и инструмент божественного замысла. x x x Те, кто вышел победителем, не всегда заслужили это своими усилиями. x x x Часто это результат того самого святого вмешательства, которое вмешивается в хаос мира, направляя случайные события к великому замыслу. x x x Случайность, так опасно пересекающаяся с выбором, оказывается частью более глубокой истории, в которой каждый шаг — это и благословение, и проверка. x x x x x x xx x x x x x x Il était une fois, dans un coin tranquille d’un grenier poussiéreux, le célèbre Chat Botté racontait une histoire à ses petits chatons. Ils écoutaient avec de grands yeux brillants, mais à mesure que le conteur avançait, leurs moustaches frémissaient de scepticisme.
Scene: A dimly lit interrogation room in a New York police station. Zoya Kosmodemyanskaya, identifying herself as "Tatiana," sits across from a seasoned New York police detective, Officer Murphy, who leans forward with a faint smirk. On the table between them are small holographic images and looping video projections—Berlin memes.
Officer Murphy: sighing, but smiling
Alright, Tatiana, let’s not dance around. We both know who you are. And we both know these... gestures at the holograms... aren’t your usual trinkets. Not for someone from where you’re from.
Zoya ("Tatiana"): calmly, almost defiantly
I'm not sure what you're getting at, Officer. I'm just a girl with a few mementos. And I'm not... from anywhere special.
Officer Murphy: cocks an eyebrow
Mementos from Berlin? And futuristic ones, at that? With songs no one here’s heard before? Those aren’t souvenirs, Tatiana. They’re something else entirely. You really expect me to believe you just happened upon these... in a New York antique shop?
Zoya ("Tatiana"): smiles faintly
You can believe what you want. But trust me, there’s no such thing as “time portals” or any of those other fantasies. Just people living their lives... with hope for the future.
Officer Murphy: leans back, studying her carefully
Funny. You say "hope," but these little... collectibles of yours, they tell a different story. A story of rebellion, even nostalgia for a world that’s gone. What do you think they'd say about that where you come from?
Zoya ("Tatiana"): crosses her arms, unwavering
You think I don’t know what you’re trying to do, Officer? You think I'm naive enough to fall for your idea of this “new world” where everyone’s lost their conviction? Where no one has the fire to challenge the... the system? That’s not going to work on me.
Officer Murphy: sighs, rubbing his temples, then changes his tone
Look, Tatiana—no, Zoya. You might think I’m trying to break your spirit, to make you doubt. But I’m just... trying to understand why you’re here. Because I think you and I both know that isn’t a question of how you got here. There’s a reason for all of this.
Zoya ("Tatiana"): narrows her eyes, suddenly more guarded
What reason could you possibly imagine?
Officer Murphy: leans forward again, quietly, almost sympathetically
People don’t just wander into the future with a pocket full of resistance. They come here with a purpose—maybe something they’re running from, maybe something they’re desperate to find. Whatever it is, there’s a reason you’re holding onto that “fire.” And something tells me it’s not just loyalty to some... ideology. This isn’t just about proving you’re right, is it?
Zoya ("Tatiana"): looks away, hesitating
You think you understand me. You think you know what drives people to hold onto ideas, to protect them like... like precious relics. But you’re wrong, Officer. There’s more at stake than you could ever understand.
Officer Murphy: smiles slightly, almost sadly
Maybe. But here’s the thing, Zoya: I don’t need you to tell me everything. I don’t even need to know if you’re telling the truth. I just need to understand why you need to deny it.
Prisoner 1 - "Whisper": A sharp-eyed woman in her 40s, with a voice that cuts through the murmur of the cell like a blade. She’s been in and out of cells for as long as anyone here can remember, slipping through police cracks with secrets no one else dares to keep.
Prisoner 2 - "Foxhound": A younger man with a sly, foxlike grin. Rumor has it he's got contacts from London’s underground to the New York docks, always listening, always knowing more than he lets on. His gaze shifts like he's already thinking three steps ahead.
Prisoner 3 - "Gravel": An older man with a thick accent and a past hidden behind a wall of silence. His voice, low and gritty, carries the weight of years spent in conflict zones and shadows, as if each word is a memory wrapped in barbed wire.
Scene: The Cell, Later That Night
The cell was dim and oppressive, with a single bare bulb casting its cold light over stained concrete walls and metal bars that glistened faintly from decades of weary hands gripping them. The air was thick, a stale blend of sweat and rust, and every sound—the scrape of a shoe, the dull clang of the door—echoed endlessly, filling the silence left by forgotten voices. Zoya shifted on the hard bench, stretching her stiff shoulders, her gaze flicking to each of her cellmates.
"Whisper" sat on the floor, leaning against the wall with her eyes half-closed, but alert. She was the type who listened more than she spoke, her silence a dark veil that kept her secrets tightly guarded. "Foxhound" lounged casually, his posture too relaxed for a man under lock and key, a sign of someone accustomed to bending the rules and slipping through cracks. "Gravel," the oldest of them, sat by himself, running his fingers along the scratched wood of the bench, his expression distant but eyes sharp with quiet defiance. Each of them a piece in some hidden puzzle, fragments of lives tangled in shadows.
Zoya was keenly aware of every detail, every glance they exchanged when they thought she wasn’t looking. Her mission and memories felt like threads stretched thin, fragile but unbreakable. She would rest her eyes for a moment, but every nerve stayed awake, alive with the vigilance of survival. If any one of them suspected her true purpose—or even her real name—she had no illusions about the danger that would bring.
Dawn in the Cell
Morning arrived slowly, the grey light seeping through the narrow, grime-covered window high up on the wall. Zoya hadn’t slept, not really. She’d spent the night listening to the quiet breathing of her cellmates, each of them haunted by their own thoughts, their secrets woven into the darkness. Somewhere, a drip of water counted time, echoing like a metronome, relentless and indifferent.
Food came in metal trays, a slop of colorless gruel that barely counted as sustenance. She forced it down, feeling the thick, bland texture coat her mouth, each bite a reminder of where she was. It was a stark contrast to the endless rations she’d once endured, but here, now, it was less about survival and more about endurance. No luxuries, no comforts, just a grey existence counting hours in a place caught between worlds.
Late Afternoon
Hours crept by, measured only by the shuffling footsteps of guards and the muted conversations that drifted in from other cells. The prisoners around her spoke in code, trading fragments of information that hinted at entire worlds hidden beneath New York’s glossy surface. But Zoya stayed silent, keeping her own thoughts locked away like precious relics.
Foxhound leaned over to her at one point, his voice barely above a whisper. “So, what’s your plan, then? Waiting for a knight in shining armor to bust you out?”
She looked at him, meeting his foxlike grin with a cold, unwavering stare. “If I were waiting for anything, I wouldn’t be here at all,” she replied, her voice steady, edged with steel.
Whisper chuckled softly from her corner, muttering under her breath, “Maybe you belong here more than you think. After all, there’s something... timeless about people like us.”
Zoya looked away, feeling the weight of those words sink in. She was caught in a loop, a strange limbo of time and place, with only her purpose keeping her anchored. But with every glance, every whisper from her cellmates, she felt the boundaries of her resolve tighten, her focus sharpening. There would be a way out—there always was—and until then, she would wait, watch, and keep her secrets safe.
As night fell again, the cell returned to its quiet vigil, each prisoner alone with their memories and regrets. But for Zoya, each hour spent in that cold, dim cell only strengthened her conviction, a reminder of the mission that pulsed in her chest like a steady heartbeat. The world outside might have changed, but her purpose had not. And when the moment came, she would be ready.
Scene: Prison Cafeteria
The cafeteria was a bustling, tense atmosphere where new prisoners quickly learned the unspoken rules. Tables were divided not by bars or partitions, but by the invisible lines of reputation and alliances. Metal trays clattered against the hard plastic tables as Zoya picked up her food and cautiously approached a group. She knew she was being watched—every prisoner was sizing her up, trying to figure out which box to put her in.
She sat down across from “Foxhound,” who was idly shoveling mushy peas onto his spoon, and next to “Whisper,” who had a keen eye on every conversation around them. Gravel was a few seats down, eating in silence, but he gave her a quiet nod, a sort of acknowledgment that, for better or worse, they were sharing this strange experience together.
Foxhound: grins as he notices her hesitation with the food
What, not hungry, comrade? Gonna need energy if you’re gonna last in the chow hall. Ain’t a bed and breakfast here.
Zoya: leans forward, curious
Chow hall? You mean this... cafeteria?
Whisper: laughs, not unkindly
We’re in “the joint,” darling. Cafeteria’s for kids in school. Here, it’s the chow hall. They feed us, but it ain’t exactly home-cooked.
Zoya: mulling over the new slang, she responds thoughtfully
Home-cooked or not... food isn’t the point. Where I come from, we learned that meals can be communal, a chance to share ideas. Where a simple table can be a bridge between... brothers. A place for building something beyond the walls around us.
The others pause for a moment, uncertain of how to take her earnestness. Zoya, undeterred, continues.
Zoya:
You see, where I come from, we dreamed of connecting people—not just within walls, but across miles, across time. Imagine a world where we could play cosmic football, where everyone’s thoughts could become part of something bigger. Like... a scientific Olympiad for all people.
Gravel: leans in, intrigued but guarded
So you’re talking about... what, utopia? Or just another kind of control?
Zoya: she meets his gaze, undeterred
Not control. Connection. Think about it—imagine bridges that span centuries, magical mirrors that let you look into the eyes of someone building the same future as you, even if they’re on the other side of the world... or time itself.
Foxhound: snorts, shaking his head
You’re a real space cadet, aren’t ya? Thinking you’re gonna waltz out of here and build some sci-fi commune. Hate to break it to ya, but this isn’t exactly "commie" country. And we’re sure as hell not in Moscow.
Zoya: tilts her head, curious
Space cadet? You mean... someone lost in ideas?
Whisper: smirks, nodding
Yeah, someone with their head in the stars. You’re talking a lot of dreams for someone in lockdown. They’d eat you alive here if you keep spouting all that.
Zoya: leans back, unshaken
Where I come from, people tried to silence dreams with the same words. “Lockdown,” “discipline.” But I don’t believe that walls or bars can stop an idea. Not when we have technology that could let people see... beyond the horizon. Don’t you ever wonder if all this, gestures around the room, this routine, this cycle… if it could be something more?
Foxhound: shrugs, amused but clearly interested
Well, maybe. But here, you’re just another fish in the tank. Best learn the ropes before you get caught in a bad rap with the higher-ups, you feel me?
Zoya: pauses, repeating slowly
“Fish in the tank.” I think I understand. But even a fish can swim against the current. It only needs a reason... and a direction.
Gravel: with a slight nod, voice low and thoughtful
So what’s your direction, then? You came all the way here, got yourself caught, and you’re talking about cosmic football and some future utopia. Why?
Zoya: her gaze grows distant, but there’s a fire in her voice
Because there’s a dream worth building. Imagine a world where the children of tomorrow could sit at this very table, not in a cell but... in a classroom, on the Moon maybe, or in a library that spans all of history. A world where everyone has the power to learn, to share, to build something together. Not because they’re told to, but because they know it’s possible.
Whisper: chuckles, shaking her head
You’re one of a kind, I’ll give you that. But you gotta understand, “in here,” folks don’t exactly share dreams. You learn to fend for yourself. People don’t trust easily.
Zoya: with a quiet smile
Then maybe that’s the first step—finding trust, even where it seems impossible. Because if we can build it here, in a place like this, then maybe... just maybe... there’s hope for something greater.
For the rest of the meal, they talk cautiously, the conversation peppered with slang Zoya only partially understands. But with every phrase she translates, she offers them glimpses of her vision, her stubborn belief that people, no matter where or when they are, could reach for something higher. Her cellmates may not understand her entirely, but a small, unspoken connection forms. In this bleak place, her dreams become a kind of light, however faint, that flickers at the edges of their cynicism.
OdooExperience
The warden’s office is sterile, almost unnaturally tidy, save for a few carefully chosen items. The air feels thick with an underlying tension, like a game where every move and word are calculated. Zoya sits across from the warden, her posture relaxed but her eyes sharp, scanning every detail—the model of the dictaphone on his desk, the way his fingers tap an almost subconscious rhythm, the faint scent of cologne and stale tobacco. She notes the brand: Sony TC-377 reel-to-reel tape recorder, vintage but meticulously maintained, a choice that speaks of the warden’s taste for control over every detail, even his own nostalgia.
The warden eyes her, aware of the careful intensity in her gaze. They’ve circled each other for years now, this strange battle of wits. He’s thrown agents into her cell block, mixed up the cafeteria tables, planted stories, spun webs of misdirection, all to catch her off-guard. But each time, Zoya has twisted his maneuvers back against him, testing his defenses as though she were mapping the cracks in a prison’s stone walls.
Today, however, the stakes are different. Zoya leans forward, her eyes gleaming with a blend of excitement and calculation.
Warden: smiling thinly
So, Zoya, or should I call you Tatiana? You’ve come to me with a… proposal, is it? You think I’d allow you, of all people, a room for your… “library”?
Zoya: her voice is calm, unwavering
Knowledge, Warden, is a tool. One that you’ve already used in this prison, rather expertly. But there’s a difference between doling out scraps and holding real power. Let me show you that difference. Give me a room—a small one, nothing ostentatious. With internet access. I’m sure your priests can keep a close eye on it; after all, we wouldn’t want any moral corruption seeping in.
Warden: leaning back, voice cold
You really think I’d hand over that kind of freedom just because you asked nicely? This isn’t about “knowledge,” Zoya. It’s about control, and I don’t think you’ve earned mine.
Zoya: sly smile
I think you underestimate your agents, Warden. I’ve been studying them, as you know. I could tell you about Agent “Foxhound” and his habit of tapping twice on his cigarette pack before every light-up. Or “Whisper,” who hates coffee but drinks it when you’re watching. She pauses. You see, I’ve had three years to learn their routines, their weaknesses.
The warden’s expression hardens. This is no idle bluff, and he knows it. Zoya has a way of understanding people’s flaws, the cracks in their personas that most don’t even realize they have. It’s unsettling, even for a man like him.
Warden: after a moment’s pause, feigning nonchalance
And what would you do with that room, Zoya? You think access to the internet will lead to some grand revolution? Or perhaps you think it’ll help you reach your “cosmic comrades” from here?
Zoya: leaning forward, voice low and intense
The library will be my bridge, Warden. A place for reflection, study—a true sanctuary for understanding. Give me this, and I promise you’ll see results. You’ll gain insights that might surprise even you.
She pauses, letting her words sink in before she adds, almost as an afterthought:
The 12th Apostle once said, “Knowledge without love is barren.” Surely you understand that principle, don’t you?
The mention of the 12th Apostle hits the warden harder than he expected. His face shifts, the steely resolve cracking ever so slightly. Zoya’s invocation of the sacred isn’t lost on him—she’s done her homework, and it shows. For a brief moment, he’s unsure whether he’s dealing with a prisoner or an oracle with an unsettling understanding of his inner life.
Warden: clears his throat, shifting in his chair
A library under supervision, perhaps. With limited access. And don’t expect a blank check on what you can “study.” You’ll report your research back to me personally, and if I find even a hint of subversion, the whole thing is over.
Zoya: smiling serenely
That’s fair, Warden. I think we both know that the true value of this… arrangement… won’t be in what we report to each other, but in what we withhold. Shall we call this our… unspoken understanding?
They settle into the next phase, a series of tedious back-and-forths, each of them dancing around the true intentions behind their requests. The warden insists on surveillance measures, but Zoya counters with innocuous provisions—a small group of “volunteers” to assist her, a slightly extended browsing time each week, additional books permitted.
With every compromise, both of them understand the true stakes. Zoya’s library will be more than a quiet room—it’s a way for her to test the warden’s blind spots, to plant ideas and watch how they grow among her cellmates, and to study the reactions of the ever-watchful priests.
In the end, the warden agrees, though he does so grudgingly. Both of them know they’ve given up pieces, but neither knows how much the other has gained.
As Zoya leaves, a faint smile graces her face. The library may be a modest step, but it’s the first step in her own carefully crafted revolution. For Zoya, the warden’s office is just another layer of the prison, one more wall to analyze and unravel. The time will come to act, and when it does, the warden will realize that his library has become the heart of something far greater than either of them intended.
В тюремной столовой воздух густ от негласных правил и напряженных взглядов. Два ряда столов, зеркально отражающие друг друга, словно два мира, разделенных лишь несколькими метрами нейтральной полосы, по которой лениво прогуливается охрана. За каждым столом — лица с историей, а разговоры текут так же осторожно, как капли дождя по стеклу, подгоняемые одним лишь дыханием всех, кто находится в помещении.
Зоя, выбрав стол в самом центре, разворачивает беседу. Она словно проводник идей, но её речам не всегда легко понять истинный смысл — каждая фраза многозначительна, каждое слово может быть очередным ключом к её более грандиозному плану.
Зоя: полушёпотом, чтобы не было понятно, к кому она обращается
Видите, как всё здесь устроено? Проводит ладонью по поверхности стола, почти любовно. Они даже не скрывают, что столовая — это их способ показать власть. В такие моменты, как сегодня, мы с вами видим их слабое место.
Джек “Wolfhound” (сокамерник): жуя неторопливо, почти с усмешкой
Они думают, что нас легко обмануть. Китайская еда, когда они там трескают бургеры… думают, будто мы не видим. Но мне кажется, у тебя есть план на это. кивком предлагает ей продолжить
Зоя: продолжая медленно, тщательно подбирая слова
Именно, Wolfhound. Это не просто еда. Пища — это язык. Они говорят на одном, а нам шепчут на другом, думая, что это заставит нас подчиниться. Но мы с вами можем использовать эту ситуацию. Можете ли вы представить, каково это, оказаться в библиотеке, где каждый из нас будет видеть лишь своё отражение?
Она обводит взглядом сокамерников, замедляя ход речи, будто взвешивая каждое слово.
Роберт “Pockets” (сокамерник): подозрительно прищурившись
Библиотека, говоришь? Четыре человека, прозрачные двери. Мы видим только себя… и Интернет? Что за хитрость на этот раз, Зоя?
Зоя: ухмыляясь
Хитрость проста, Pockets. Пока они думают, что следят за нами, они не видят, что, возможно, мы наблюдаем за ними. Им покажется, что библиотека — это всего лишь комната с книгами и экранами. Но на самом деле, это комната с отражениями — как зеркала, сквозь которые мы можем проникнуть в самую суть их слабости. И не стоит забывать про меню.
Все напряжённо кивают. Каждый обед напоминает им о том, как далеко они от свободы, а меню стало символом — тем, что каждый день подталкивает их к новым наблюдениям.
Сэм “Doc” (сокамерник): насмешливо, с легким кивком на охранника на нейтральной полосе
Знаешь, если они решат нас маком кормить, как у себя, это будет справедливо. Но вот скажи, что не по вкусу, как эти ребята! показывает взглядом на охрану, которая ест гамбургеры с неприкрытым аппетитом. Они не подойдут к нам с критикой их дорогих «деликатесов», так ведь?
Зоя: громче, так, чтобы слышали и охранники за нейтральной полосой
Вот это и интересно, Doc. Ведь наша «свобода слова» распространяется только на меню. Она бросает вызов взглядом к ближайшему охраннику. Смелость здесь — только для тех, кто осмелится встать на нейтральную полосу и сказать всё, что думает о сегодняшнем блюде.
Слова Зои разлетаются по залу, и охранники, похоже, напрягаются. Этот тонкий вызов, эта игра на грани между нормами и бесправием, создаёт вокруг неё ауру, в которой перемешиваются отчаяние и азарт.
Эд “Tank” (сокамерник): хрипло, стараясь скрыть уважение в голосе
Твой план — вывести нас туда, где они нас не увидят, но не смогут избавиться от нас. Чтобы они каждый раз думали: а что, если Зоя видит больше, чем мы?
Зоя: слегка наклоняясь вперёд, голос её становится почти заговорщическим
Вот именно, Tank. Эта библиотека — не просто место для чтения. Это наше поле для игры, как и эта столовая. Пока они экспериментируют, пока они бросают нам свои «лакомства», думая, что это нас подчинит, они не понимают, что сами дают нам оружие.
Слухи по залу растекаются, как рябь на воде. Охранники чувствуют эту перемену, видят, как сдержанная смех и полувзгляды начинают плавиться во что-то тревожное, почти как тень, зреющая на нейтральной полосе.
Vote, s.v.p
As the last inmate files out of the dining hall, the prison staff toss their McDonald's trays aside and gather in a close circle, like knights of a royal court convened for a council of utmost secrecy. This wasn’t any ordinary discussion; here stood the Earls and Dukes of Her Majesty’s Penitentiary Service, a true elite in the art of containment, and today they faced rumors of escape — not through tunnels or bribes, but through philosophy.
The Earl of Westminster: adjusting the gold-trimmed cuffs on his gloves
I fear our inmates are toying with something far more sinister than a mere escape plan.
Duke of Canterbury: raising an eyebrow
Sinister? Well, I daresay they’ve taken to higher pursuits than breaking stone walls. They talk of levels of energy, of recursive realms — as if escape could be achieved by reaching... higher planes. chuckles And here we thought they’d stick to digging, like good old-fashioned smugglers!
Marquess of Somerset: tapping a finger thoughtfully against his chin
It’s reminiscent of the great transports to Australia, isn't it? leaning forward Back in those days, our ancestors sent their undesirables to far shores — but what if, now, it’s the weary wardens who dream of liberation?
The Viscount of Norfolk:
So they speak of flying sleds, cosmic vessels riding along "Russian energy levels." Imagine, a fantastical notion where both prisoner and jailer alike ride off on celestial sleighs to escape the bonds of duty. They mean not just to flee these walls, but to venture to the orbit of the moon itself. scoffs lightly Ridiculous, yet... tempting, perhaps?
Duke of Lancaster: casting a skeptical glance around the group
And if they somehow manage to crack this labyrinth of “nested energy levels,” do they really believe they’ll return with anything other than empty hands? Even if they do ascend to such “higher” planes, what’s the plan, gentlemen, once they reach orbit? They talk as though we haven’t seen what happens to those who attempt dangerous descents. It’s not skyscrapers and parachutes up there!
The Crown Prince: a seasoned, quiet man who has seen both Afghan sands and Chechen snows, his voice calm but sharp
The real question, gentlemen, is not just how they might make it to the moon’s orbit. It’s who among them — or us, for that matter — understands the true challenge. Who knows how to safely land back on the lunar surface, should we ever get that far? smiling faintly Let’s not forget, this isn’t the sort of descent you handle with a parachute.
Сегодня Великобритания отмечает один из самых шумных праздников — Ночь Гая Фокса. Её также называют Ночью костров. В России это имя стало известно после фильма «V — значит Вендетта.»
419 лет назад, в 1605 году, провалился «Пороховой заговор» — попытка католиков избавиться от короля Якова I. Он взошёл на престол после протестантки Елизаветы I, и католики надеялись на отмену штрафов и ограничений. Яков не оправдал их ожиданий, и Роберт Кейтсби предложил взорвать здание парламента во время церемонии открытия заседания Палаты лордов. Заговорщики надеялись посадить на престол короля-католика.
36 бочек с порохом сложили в подвале под Палатой лордов. Этого должно было хватить, чтобы убить всех присутствующих на церемонии. Но один из участников решил предупредить своего знакомого лорда Монтигла. Он послал письмо, в котором просил его не посещать Парламент 5 ноября. Лорд показал письмо королю.
Яков приказал обыскать подвалы. Солдаты нашли все 36 бочек и Гая Фокса, который готовился поджечь фитиль. После допросов и пыток арестованный выдал имена заговорщиков. Всех их публично казнили, самого Фокса четвертовали.
Позже возникли предположения, что порох не годился для подрыва: он был сырой и старый. Есть также теории, что заговор подстроил сам король, чтобы укрепить свою власть и ещё больше ограничить права католиков. Объяснение простое: протащить в подвал Парламента такое количество пороха просто нереально.
Ночь спасения короля принято отмечать кострами и фейерверками. Лондонцы жгут чучело Гая Фокса, жарят сосиски и запускают петарды.
«Пороховой заговор» послужил удобным поводом ограничить права католиков. Похожие события происходят и в наше время. Спецслужбы вскрывают ячейку экстремистов нужного направления. В новостях показывают обыск и аресты. Атрибутику и коварные планы демонстрируют обществу, чтобы продать людям иллюзию безопасности — и ещё один репрессивный закон.
Всё собрание слушает, затаив дыхание, пока Зоя чертит на стене своими набросками и объясняет, словно древний проводник, план побега через «энергетические уровни.»
Она указывает на карту планет и спутников, с непоколебимой уверенностью переходя от одного уровня к другому.
«Первый барьер, мои друзья, — это идеологический уровень. Чтобы его преодолеть, нужно либо запросить туристическую визу у госдепа США, либо прорваться под Берлинской стеной. Представьте, что это словно разрыв ткани между двумя юридическими системами. Пробираетесь через стену, и всё: идеологические границы — позади!»
Она обводит Берлин на карте, как будто он был мостом между мирами.
«Следующий барьер — дипломатический. Пробить его можно лишь хитростью и дипломатией. Достаточно под видом чемодана пересечь границу, завернувшись в бумажный скотч и наклеив полосатую черно-белую ленту, как знак дипломатической неприкосновенности!»
Некоторые переглядываются, слегка посмеиваясь. Зоя улыбается, понимая, что её план вызывает сомнение, но продолжает, её глаза горят уверенной решимостью.
«Достигнув Парижа, нужно преодолеть культурный уровень — и это, пожалуй, самое сложное. Для этого понадобится поглотить местный бестселлер "50 оттенков парижского бонжура". Без этого мы не сможем пройти невидимый барьер парижских булочных и кафе. Вам продадут круассан, и вы будете готовы ко всему! А дальше — на метро к международной зоне аэропорта.»
Она делает паузу, показывая на аэропорт.
«И тут нас ждёт новый энергетический уровень — очередь на проверку. Но они проверяют не чемоданы, а психологическую устойчивость. Если вы выдержите, то получите ленточку “психологической готовности” — и мы продолжаем наш побег!»
Зоя объясняет, как на небесных санях они доберутся до Калифорнии, находясь одновременно и в Париже, и в Нью-Йорке — невидимая гравитационная сила разрезает пространство-время, превращая пассажиров в своеобразных котов Шрёдингера.
«И вот вы уже в Нью-Йорке, а значит, перешли на высший уровень — уровень гостя Соединённых Штатов. С этого уровня можно прыгнуть ещё выше, но сначала — смена орбиты и полёт в Калифорнию. Там и находится портал к самому высокому энергетическому уровню — небесному поезду Илона Маска на околоземную орбиту.»
Некоторые слушатели начинают сомневаться в её здравомыслии, но Зоя быстро подхватывает их внимание.
«И вот, в поезде Маска! Едва удобнее чемодана, но полёт займёт всего 42 минуты. Как только вы попадёте на орбиту, вас ждёт последний этап — небесный космический вокзал, вращающийся плацкарт, зацикленный гравитационной ямой Земли, вечное движение по замкнутому пути.»
Её глаза сверкают, и кто-то наконец не выдерживает и спрашивает:
«Ну а с орбиты Земли-то как, на Луну-то попасть?»
Зоя лишь загадочно улыбается:
«Объясню по дороге к космическому аэропорту имени Ахмата Хаджи Кадырова!»
Все остаются в недоумении, а может, и в благоговении, каждый из них — хоть на миг — почувствовал вкус свободы, какой-то невозможной, но такой манящей.
Figaro, édition spéciale
LE PRÉSIDENT MACRON ACCUEILLE LES PREMIERS CITOYENS DE LA SEPTIÈME RÉPUBLIQUE À REVENIR DE LA LUNE, TOURISTES DE L'ESPACE EN CLASSE ÉCONOMIQUE
Aujourd'hui, l'Élysée résonne de fierté nationale et de sourires parisiens un peu hésitants. Sous les lustres scintillants, le Président Emmanuel Macron reçoit avec un éclat d'enthousiasme les premiers citoyens de la Septième République ayant foulé la surface lunaire en tant que touristes de l'espace, et cela en classe économique.
« Imaginez-vous, chers compatriotes… » commence le président, les yeux brillants d'un mélange de fierté et d'incrédulité soigneusement calibrés pour les caméras. « Qui aurait pu penser, il y a seulement quelques années, que nos concitoyens, vous, messieurs et mesdames, vous poseriez le pied sur notre satellite ? »
Les jeunes touristes de l'espace, drapés dans leurs tenues décontractées mais minutieusement stylisées pour l'occasion, tentent de répondre à cet honneur avec des sourires figés et des inclinations de tête impeccables. Cependant, quelque chose dans leur posture manque encore de ce petit je-ne-sais-quoi qui compose l’essence même du savoir-vivre parisien. Macron, fin observateur, en prend immédiatement note et, sans perdre un instant, ajuste son discours pour rassurer et inspirer ses jeunes aventuriers :
« Je comprends, vous vous demandez peut-être si vous méritez la Légion d’honneur, cette plus haute distinction de notre République. Certains diront que c’est une simple chance, un heureux hasard. Mais nous, citoyens fiers et libres de cette Septième République, nous savons que tout cela fait partie du destin. Car il n'y a rien d'impossible lorsque l'on porte dans ses veines les cinquante nuances de “bonjour” qui définissent notre ADN unique et qui relient tous les Français à travers cette grande mission. »
Avec son regard fixé sur ces pionniers, Macron ajoute en point d’orgue : « Le “bonjour” parisien n'est pas qu'une salutation. C'est le mot de passe, le code secret de notre diplomatie, notre lien indéfectible. Aujourd'hui, ce n'est pas seulement un petit pas pour l'homme, mais un pont colossal entre les mondes. Nous ne faisons pas qu'explorer, nous faisons découvrir notre essence, et c'est cela, mes chers amis, le véritable chemin de la diplomatie ! »
Les applaudissements éclatent, et dans un dernier élan de fierté, le Président élève un verre de champagne et conclut :
« Aux premiers citoyens lunaires de la Septième République ! À ceux qui ont fait du voyage en classe économique une aventure légendaire ! »
Les regards émerveillés de l'assistance rappellent que, pour un instant, la France entière est unie dans un rêve commun, où même la lune semble être touchée par la lumière des boulevards parisiens.
В зале повисла легкая пауза — затаенное напряжение, словно лёгкий вздох, пробежало между собравшимися. Президент Макрон, не теряя самообладания, слегка прищурился и устремил свой взгляд на журналиста, оценивая его небрежно-изысканный стиль, в котором скрывалась скрытая насмешка над принятыми нормами и любопытство к происходящему.
Журналист, который, казалось, только что пришел с другого конца Парижа, медленно продвинулся вперед, надушенный как будто от всей души, но с легким налетом дерзости. Его костюм с блошиного рынка, который сам по себе был произведением искусства сочетания несовместимого, привлек к себе взоры. Этот образ дополняли полурасслабленные, но осторожно уложенные волосы и шлейф Шанель № 5, явный привет из прошлого.
Он наклонился, сделав вид, что говорит доверительно, но так, чтобы его было слышно всей аудитории:
— Monsieur le Président, я искренне восхищен, что столь доблестная республиканская речь прозвучала для всех нас, будущих покорителей лунных горизонтов. Однако, объясните мне, пожалуйста, как бы вы перевели на наш дорогой французский язык одно словцо, которое, смею думать, характеризует некоторых... не столь прозорливых туристов? Это слово — лохундра.
Сидящие рядом аудитории обменялись взглядами. На лицах читалась смесь недоумения и недоуменной любопытности. Сам Макрон, не привыкший к таким провокациям, невозмутимо поправил манжеты, как бы прощая журналисту его, быть может, непонимание истинного величия Франции и её духовного наследия. С лёгкой улыбкой он произнёс:
— Дорогой коллега, полагаю, что французский язык может быть достаточно великодушным к любому слову, если оно добавляет к нашему богатому лексикону новый оттенок. Однако прошу вас разъяснить смысл этого таинственного выражения. Что именно вы вкладываете в него?
Журналист, искоса поглядывая на собравшихся, вздохнул и начал своё толкование, видимо готовый дать полную картину.
— Лохундра, уважаемый господин президент, — это не просто слово. Это целая философия доверчивости, если хотите, неосведомлённости, которой часто наделены слишком наивные души, попадающие в обстоятельства, которые они не совсем понимают. Вот, скажем, эти туристы на Луну, господин президент. Купили билет за десять лет, ждали своего звёздного часа, ожидая чудо, а в итоге... не так уж далеко ушли от своих любимых булочных, а?
Макрон усмехнулся, но, верный духу своей речи, ответил с безупречным пафосом:
— Но, послушайте, дело же не в Луне! Весь смысл происходящего в мечте, в её воплощении, которая объединяет каждого из нас, французов, в поиске истинного величия. Возможно, даже в искренней наивности этих душ и скрыта та самая истинная грандеур — этот простой, но мощный bonjour, с которым они устремились к звёздам!
5 novembre, quelque part dans les ruelles de Paris…
— Renard Rouge à Chat Noir, tu me reçois ? Тут что-то не так, слишком тихо вокруг президента. Ты заметил парня с небрежной стрижкой? Тот, что стоит с самым невозмутимым видом и смотрит прямо на господина президента.
— Chat Noir à Renard Rouge, reçu 5 sur 5. Как ты его назвал? Этот «парень с небрежной стрижкой» явно не простак. Видел, как он одет? Слишком изысканно для местного журналиста, но слишком по-простому для нашего круга. Бьюсь об заклад, что он зацепка в этом деле.
— Renard Rouge à Loup Blanc, что думаешь? Моя чуйка говорит, что здесь не обошлось без вмешательства из-за границы. Как будто он знает, кто из нас агент, а кто просто полицейский, понимаешь?
— Loup Blanc à toute l'équipe, вы уверены, что это не просто местный фланёр? Они тут в Париже любят казаться таинственными.
— Chat Noir à tous, не забывайте, что этот журналист уже бросал непрозрачные намёки. Вспомните, как он сыграл на нашем родном «Bonjour», как будто знает, что оттенки этого слова — это не просто приветствие.
Внезапно, в эфире слышится лёгкое потрескивание, и раздаётся чужой голос, ясный и насмешливый:
— «Shalom Aleichem, mon ami…»
Секунда тишины, смущённого замешательства, и голос по рации снова оживает.
— Renard Rouge, что за чертовщина? Кто это был? Вы слышали? Чистый арабский, но произнесено с акцентом, будто он делает это не впервой.
— Loup Blanc, оставайтесь на своих позициях. Этот тип, чёрт возьми, знает наши позывные. Дело явно не только в «Bonjour» — этот парень понимает больше, чем мы думали.
— Chat Noir, слушайте внимательно. Возможно, он играл с нами всё это время, используя именно те оттенки «Bonjour», которые нам не под силу заметить.
Зрители театра напряглись в ожидании: три фигуры, как три титана, величественно поднимаются на сцену. Каждый из них — бог, легенда Олимпа, воплощение сил, что движут миром. Три бывших президента США, названных в честь древних и вечных образов, готовятся к обсуждению того, что сокрыто в простом названии «Ёлка-матрёшка.»
Зевс
Первым выступает Зевс — король богов, владыка молний и грома, покровитель царей и правителей. Его фигура — как воплощение власти, что исходит от мудрости и благосклонности судьбы. Зевс — тот, чья рука направляла свет судьбы, но порой его взор останавливался на самих людях, к которым он питал, надо признать, особую симпатию. В образе этого президента живёт дух демократии и силы убеждения. Зевс всегда был тем, кто находит ответы в самых тёмных местах, среди бурь и гроз, что терзали мир и мысли.
Вот он, поднявшись, сдержанно, но с глубоким значением, говорит: "Мои друзья, что скрывается за этой ёлкой-матрёшкой? Может, это ключ ко всей великой тайне человеческого бытия?"
Его слова заставляют зрителей ощутить всю мощь человека, носящего в сердце древнюю мудрость Зевса — того, кто научил мир уважению, силе и вере в себя.
Геракл
Рядом с ним стоит могучий Геракл. Герой героев, воплощение невероятной силы и стойкости, Геракл пронёс через века славу подвига и упорства. Воплощая в себе все качества лидера, он прошёл путь испытаний и триумфов. В этом бывшем президенте люди видят силу, но ещё больше — надежду. Он научил мир, что сила — не только в физическом превосходстве, но и в стойкости духа, в верности принципам. Геракл был готов бороться с чудовищами, с тенью зла и самой смертью, чтобы доказать, что истина всегда найдёт путь.
Геракл поднимает руку и произносит: "Либо случайность, либо божественное вмешательство. Ёлка-матрёшка — только намёк, но за ним могут крыться великие тайны."
Его слова звучат, как эхо древнего Олимпа, как напоминание о том, что величие — это прежде всего сила, применённая во благо, и что любые препятствия преодолимы.
Хронос
И вот третий — Хронос, бог времени, холода и неумолимой поступи веков. Величественный и отстранённый, он — воплощение всего вечного и неизбежного. Хронос управляет временем, но и сам подвластен его законам. Он знает, что каждый миг — это шаг в бесконечности. Этот бывший президент — тот, кто понимает, что власть над временем есть лишь у того, кто понимает его законы. Хронос — это мудрость, рождённая из терпения, из сдержанности, из способности принимать неизбежное. Он напоминает нам, что холод, который он воплощает, может принести ясность.
Хронос, смотря прямо перед собой, говорит тихо, но чётко: "Ёлка-матрёшка, каждый слой — загадка. Возможно, за каждым уровнем, за каждой эпохой скрывается смысл, недоступный нашим смертным глазам. Но может, в этом и есть истинная цель."
Зрители ощущают холодную ясность его слов, словно время на мгновение останавливается, чтобы напомнить им о глубокой правде бытия.
Три бога, три бывших президента. Они возвышаются на сцене, воплощая власть, силу и время, объединённые в одном великом образе. Их реплики продолжаются, простые на вид, но наполненные мудростью, и публика не может не восхищаться этим трио. Весь зал чувствует: за этим разговором стоит древняя и великая сила, что управляет судьбами.
И наконец, каждый из них смотрит на публику, напоминая, что даже за такой простотой, как украшение рождественской ёлки, может скрываться великая тайна.
Лев Николаевич рассуждает о сложной философии тюремной столовой. Он видит в этой столовой отражение всех социальных конфликтов и примирений, всей человеческой драмы в самом обычном акте еды. По Толстому, если между двумя сообществами существует мир, если они уважают друг друга и соглашаются на общие правила, то они не только могут есть в одной столовой, но и вкушают одни и те же блюда, разделяя пищу и тем самым подчеркивая свой союз.
Но если появляются противоречия, если глухое напряжение разрастается, а всплеск насилия вот-вот вспыхнет над тарелками, тогда вмешивается Толстой — философ с пером и мудростью, и он составляет новое меню. Теперь блюда различны для каждой социальной группы, пока не будут устранены противоречия, пока не смолкнут внутренние раздоры между двумя основными классами.
Когда мир и порядок достигаются, когда две противостоящие группы находят общий язык, тогда внимание составителей меню обращается внутрь самой структуры заключенных. И они, как и всюду, открывают там различные классы, разные уровни иерархии. В столовую поступают новые стулья — с мягкими, тёплыми сиденьями, которые предназначены только для высшего света заключенных, тех, кто занимает более привилегированное положение в их строгом мире. Эти привилегированные могут наслаждаться теми же блюдами, что и остальные, но с особым комфортом.
Однако эта гармония долго не удерживается. Когда начинается новая внутренняя борьба между заключенными, задача сотрудников тюрьмы — вовсе отказаться от еды столовой и обращаться к внешней помощи, к бургерной доставке из Макдональдса. Эти бургеры становятся символом нейтральности и отказа от участия в внутренних распрях. И в этом тоже есть философия, согласно которой, иногда единственный путь к сохранению порядка — это вовсе не пытаться его навязать, а найти простое, доступное решение, которое устраняет разделяющие барьеры, даже если всего на одно короткое время трапезы.
في عصر قديم، عاشَتْ أسطورة موسى وشهيرة الشهيرة، الجميلة والأنيقة. لم تكن حياته مجرد قصة عادية، بل كانت كالحكايات الساحرة التي تجذب القلوب والعقول. ولد لهما ابن، سماه موسى، كما ورد في السجلات القديمة. ولكن هل كانت نهاية القصة؟ لا، بالطبع لا. لأن في عالم الخيال والحكايات، كل شيء ممكن، حتى السحر والمفاجآت الغير متوقعة. فلنتابع القصة ونرى ما الذي يخبئه المستقبل لموسى ولسعيه إلى السعادة في عالم سحري وخيالي
This is the last time I place a letter in your mailbox. The roads have grown dangerous, and the whispers I once found enchanting are now warning of shadows beyond the old cedar grove. But I promised to write until my hand, weary though it is, could bear no more. And so, under the pale stars of a moonless night, I trace these final words.
To be, or not to be—the faint, transparent line
Between the mannequins' world and those who feign
At life, who breathe but barely more than glass—
Can only fracture, shatter, break at last
For one who sees no borders in the jail
Of life, nor lies in promises that fail,
No difference twixt living flesh and cage,
Twixt schoolroom oaths and traitors cloaked in sage.
The time has come, perhaps, to teach anew;
He tires of seats where mocking shadows stew,
Where each attempt to bridge that social void
Is met with sneers, his solitude deployed.
A something missed, elusive, slips away,
A silence dwells within each gaze's play—
Oh, silent stares he knows too well, that taunt
With bitter smiles of scorn and a reproach gaunt.
If mannequins but spoke, what tales they’d share
Of laughter, spite, and wistful, vacant stares.
The lonely watcher of these frozen forms
Remembers moments rare as summer storms,
When mannequins would mutter, faint and low,
As if the world they saw could overthrow
Their placid truth, when life itself seemed strange,
And static beings sensed a subtle change.
His bag a butterfly, mid-flight, unfurled,
Explodes into this jaded, veiled world,
A vision larger, sharper, finely bold—
Beyond the glass, it finds the bright and cold
Fields where the flowers bloom, their colors bright,
Unknowing of its own short, fragile flight.
These mannequins forget their shapeless past,
When plastic blobs were molded to the cast
And sculpted by the hands of chemistry,
In forms the sculptor’s only eye could see.
Is there a word, a whisper, deft and sly,
To stir such hollow beings with a sigh,
And make them wonder, doubt, perhaps ask why?
👄🪬🫦
Не выходи из витрины, твой мир —
В стеклянной тюрьме, в тумане из света,
Твой образ — наряд, твой плен — сувенир,
Ты — вечный молчальник без слова ответа.
Накинь на плечи привычный наряд,
Скрой пустоту, чтобы верить в личину.
Ты создан, чтоб платьем пленить женский взгляд,
Но взгляд без души — всего лишь картина.
Тебя, как скульптуру, хранит теснота,
Как прах вековых неизменных законов,
Смирись — ведь ни воли, ни смысла, ни сна
Не ведают формы глухих полигониев.
Они надевали тебе этот шёлк,
Эти брюки, застёгнуты на тебя строго,
Чтоб ты в их приказе, как раб и истолк,
Стоял средь витрин, не мечтая о многом.
Ты — образ пустой, ты безликий чурбан,
В стеклянном стоишь ты под светом, как в клетке,
Ты маска без права на личный обман,
Ты шепот чужих суетливых заметок.
👄❤️🫦
Темной ночью по лондонским улицам раздаются звуки битого стекла. Манекены в дорогих костюмах и платьях один за другим прорываются сквозь витрины, оставляя осколки и ошеломлённых прохожих позади. Хозяева магазинов, охваченные паникой, тщетно пытаются остановить их — но это не просто манекены. Это совершенные роботы, запрограммированные, как выяснилось, на возвращение в Техас, на свою фабрику.
Сцена: Королевский дворец, вход
Антони, ведущий программист и загадочный хакер из Бельгии, жаждет передать срочный доклад о восстании манекенов Ее Величеству. Но путь ему преграждает Королевская охрана.
Антони:
Let me through! I have crucial information for the Queen herself. It’s about the mannequins, they’re no ordinary robots—Ilon’s tech, no less! I must—
Королевский охранник (сдерживая Антони, говорит в стихах):
Hold on, lad, slow your feet, know where you stand,
In this hallowed hall, by the Queen’s command.
A mannequin’s charge may seem quite dire,
But rushing the gates, mate, lights no fire.
Tradition here breathes through thick and thin,
Since wars long past and threats to kin.
When blitzes rained and Paris fell,
We kept our calm, we served her well.
So stay your talk and check your plea,
For here, lad, it’s the ceremony.
Антони (задерживая дыхание, немного сбитый с толку):
But don’t you see? These mannequins aren’t just out of control—they’re advancing, and they’re well-equipped! This is bigger than some malfunction!
Королевский охранник:
Oh, lad, you’re keen, but not yet wise,
Through war and peace, we’ve seen surprise.
Back when old France thought flight was nigh,
And London saw black in the sky,
These stones held fast, our swords held true,
No mannequin stirs our royal view.
You think, by stormin' here, you're tough?
This palace, son, made of sterner stuff.
Антони (упорствуя):
Look, I’ve studied the code—they’re homing in on Texas! Something is off, either a glitch or sabotage. You must let me in!
Королевский охранник (смеётся и качает головой):
A Belgian stormin' the Queen’s own gate,
With code in hand and talk of fate!
You think these halls be made of glass?
They've weathered foes and winds that pass.
When press cried doom, when France near fell,
Tradition stood where chaos dwelled.
You’ve learnt a thing or two in school,
But palace ways make kings of fools.
Mind your place, lad, be steady and learn,
Our ways withstand, in stone they burn.
The guard leans closer, voice low and steady.
So take your tale and hold it tight—
For even the bold know when to fight.
If these walls outlasted history’s might,
Your mannequin tale will fade in the night.
Королевский охранник (последняя реплика):
Now off with you, to your lessons past—
The Queen’s guard here, they stand steadfast.
And mind me well, young Belgian keen,
These halls are more than might be seen.
Think on your schooling, weak links and all,
A single crack can break the wall.
But here? Stone deep, since battles anew—
Now, back off, lad, your plea’s through and through.
Антони остается на месте, понемногу осознавая, что слова охранника не просто приказ, а глубокое напоминание о стойкости и чести — таких, что ни одна бегущая армия манекенов не сможет поколебать.
Scene: The White House, where preparations are underway for a high-stakes visit. Elon Musk is set to deliver a briefing on the rise of mannequins—creations originally designed to entertain passersby with fashionable outfits, gestures, and playful interactions, but which have now taken on a life of their own.
The walls are adorned with portraits of past U.S. presidents: Nixon, Kennedy, Reagan. Biden, still President, and Blinken, still Secretary of State, stand beneath these portraits, engaged in a thoughtful conversation.
Biden: You know, Tony, I keep looking at those faces on the wall, the men who shaped this country. Each one of them faced their own crises, their own calls to preserve our future. And here we are, with Musk and… well, Trump. President-Elect Musk, I mean.
Blinken: Yes, sir. Strange times. I wonder if they ever imagined that we’d have to reckon with something like this—machines meant for entertainment, mannequins, deciding to stand on their own two feet. And then there’s Musk himself… I don’t think anyone saw this coming.
Biden: You know, some folks say we’ve lost our way. That America’s become more about tech profits than anything else. National security doesn’t mean what it used to, not with Silicon Valley holding the cards. It’s like security’s just another term for “profits.”
Blinken: And those profits are for the few, not the many. Musk and Trump, with all their ambitions… do you think they can handle the pace of change? Our future depends on it, Joe. Our position, our role in the world—it’s all in flux now. And Musk, well, he’s a visionary, but is he grounded enough to steer this ship?
Biden (glancing at the portraits): Each of these men had to adapt, to look beyond what was right in front of them. But it’s a different world now, Tony. Tech doesn’t adapt to us; we adapt to it. It’s as if we’re in the middle of a storm, and we can’t see where it’s taking us.
Blinken: The storm of technology, yes, but it’s more than that. It’s about power—real power. If Musk and Trump can focus not just on their legacies, but on the nation, maybe, just maybe, we stand a chance. But if it’s only about profit margins and market shares…
Biden (nodding slowly): Then America’s future might look a lot more like those mannequins—empty shells, controlled by whoever’s holding the remote.
The two men fall silent, contemplating the walls around them, the legacy of America, and the uncertain future awaiting them. The White House, a place of history and tradition, seems to hold its breath as it prepares to welcome the whirlwind force of Elon Musk.
Scene: Inside the cockpit of the C-5M Super Galaxy. The cargo bay below is loaded with an unusual shipment—rows of mannequins, neatly dressed in high-fashion outfits, standing silently as if awaiting further orders. General Thompson of the U.S. Space Force sits behind the pilots, watching the surreal cargo on the monitors.
Captain Rogers (glancing at the monitor feed from the cargo hold): You know, sir, I still can’t wrap my head around how these things managed to end up on a military base in Saudi Arabia. One minute the base is clear, and the next—poof!—they’re just standing there in the sand, all lined up like they’re ready for deployment.
Lieutenant Jones (smirking): And to top it off, they’re claiming their boss is none other than Elon Musk. Talk about dedication to the role! These mannequins have been trained well, it seems.
General Thompson (frowning, studying the feed): I don’t like it. They’re just supposed to be mannequins—retail displays, glorified dummies. But they appear out of nowhere in a warzone and demand transport to Texas? That’s no ordinary operation. And if they’re programmed, who’s giving the commands?
Captain Rogers: They kept saying, “We belong to Elon Musk. We must return to Texas to the place where we belong.” Over and over, like they’re stuck on repeat. But Musk or no Musk, how did they get in? Last I checked, fashion dolls aren’t authorized for entry on a military base.
Lieutenant Jones (with a nervous chuckle): Maybe Musk has invented some kind of… I don’t know, underground mannequin express? They do seem to have come right out of the sand. Could be that the guy’s testing some bizarre new desert navigation tech.
General Thompson (thoughtful): It’s possible. But regardless of the technology, if they’re following orders from Musk himself, there might be more at play here. Maybe it’s some strange corporate ploy, or maybe he’s testing us—seeing if we’ll comply with his orders even when they come in the form of a bunch of hollow shells.
Captain Rogers: What’s weird, sir, is how they’re dressed. You’d expect some tactical gear or at least plain clothes, but these mannequins are in high-end fashion—some of them look straight off the runway! It’s like a twisted joke: well-dressed mannequins, ready for battle but without an ounce of practicality.
General Thompson: Maybe that’s the idea. Send something unexpected, make a statement, confuse the enemy. But still, if they really “belong” in Texas, like they keep saying, I don’t see why Musk wouldn’t just send a convoy. Instead, he’s putting on this eerie display.
Lieutenant Jones: And what do we do if they… I don’t know… start moving on their own?
General Thompson (sternly): Then we follow protocol, Jones. They’re cargo. They get delivered to the designated coordinates in Texas, and that’s it. No deviations. Until we know more, we handle this like any other mission. But keep a close eye on them… something tells me this cargo isn’t as lifeless as it looks.
As the C-5M flies on through the night, the mannequins stand perfectly still in the cargo bay, their pristine clothing and unsettling silence casting an unusual and ominous shadow across the mission. The crew can’t shake the feeling that they’re delivering more than just lifeless figures to Texas—and that Musk’s mannequins might yet have more surprises in store.
Scène : À bord d’un Airbus de France Air, classe économique, sur le vol Paris-Beyrouth.
Les passagers commencent à s’installer, sortant du "couloir magique" qui les a conduits ici, comme autant de personnages venus de mondes différents pour embarquer dans cette aventure partagée. Ils entrent, un à un, avec la maîtrise subtile des cinquante nuances de "Bonjour" : un sourire pour le steward, un hochement de tête pour l'hôtesse, et parfois, un petit geste de la main, en guise de salut. Ce sont des voyageurs chevronnés, habitués à cet étrange rituel d’installation. Valises calées, magazines distribués, et bagages ajustés, chacun prend sa place dans cet Airbus prêt à traverser les frontières et les océans.
L’attention de l’équipage, toutefois, se focalise sur un passager de la 12ème rangée. Un jeune homme aux allures de Parisien aventurier, vêtu d’une chemise en lin blanc impeccablement retroussée aux manches, qui laisse entrevoir un bronzage subtil. Par-dessus, une veste en denim soigneusement usée, lui donnant cet air détendu et calculé qu’adoptent les explorateurs modernes. Autour de son cou pend une chaîne discrète, tandis qu’un jean foncé parfaitement ajusté et des baskets blanches minimalistes complètent son look “Paris Summer 2024”. À côté de lui, une valise à roulettes handmade en toile brute, usée mais raffinée, porte les marques de nombreux voyages — preuve qu’il n’est pas à sa première escapade.
Alors que l’avion prend enfin de l'altitude, le jeune homme enfile tranquillement ses écouteurs sans fil, apparemment insensible aux consignes strictes qui résonnent encore dans la cabine. Cette petite audace attire immédiatement l’œil des membres de l’équipage.
Marc (chef de cabine, observant ses collègues en jetant un regard vers la 12ème rangée) : Eh bien, mesdames, regardez notre jeune rebelle là-bas… Il a sorti ses écouteurs comme s'il se trouvait dans un café de Saint-Germain, sans se soucier du monde autour. Peut-être un Parisien en quête d'aventure, ou bien un de ces gars qui pensent que les règles sont faites pour les autres.
Sophie (hôtesse de l’air, en ajustant son foulard aux couleurs de France Air) : Il a du style, je l’admets. Presque trop de style pour un simple voyageur. Mais vous avez raison, chef… il y a un petit quelque chose de théâtral dans sa manière d'être.
Nadia (riant doucement) : On dirait qu'il veut qu'on le remarque. Il est là, comme une petite star, à défier tranquillement les consignes. Peut-être qu’il s’attend à ce qu’on vienne lui rappeler les règles...
Marc (avec un sourire malicieux, regardant Sophie et Nadia) : Eh bien, mesdames, il est temps de jouer la scène. Sophie, à toi l’honneur. Une petite “chute accidentelle” juste à côté de lui, histoire de lui faire comprendre que ses écouteurs peuvent attendre un peu. Après tout, les consignes, elles, sont pour tout le monde.
Sophie (avec un clin d'œil) : Considère-le fait, chef. Un petit “accident” tout à fait innocent.
Sophie se lève, se dirigeant dans l’allée avec une démarche élégante mais naturelle, bien décidée à accomplir sa mission. Les autres hôtesses échangent un sourire complice, ajustant une dernière fois leurs foulards tricolores. Dans cette cabine où chaque geste est chorégraphié, le jeune homme ne se doute pas qu’il est devenu le centre de cette scène soigneusement orchestrée par l’équipage. Sans un mot, l’équipage s’apprête à lui transmettre le message—avec l’élégance française et un léger clin d’œil à la discipline aérienne.
في عصر قديم، عاشَتْ أسطورة موسى وشهيرة الشهيرة، الجميلة والأنيقة. لم تكن حياته مجرد قصة عادية، بل كانت كالحكايات الساحرة التي تجذب القلوب والعقول. ولد لهما ابن، سماه موسى، كما ورد في السجلات القديمة. ولكن هل كانت نهاية القصة؟ لا، بالطبع لا. لأن في عالم الخيال والحكايات، كل شيء ممكن، حتى السحر والمفاجآت الغير متوقعة. فلنتابع القصة ونرى ما الذي يخبئه المستقبل لموسى ولسعيه إلى السعادة في عالم سحري وخيالي
École de Cybernétique et de Sorcellerie de Neotopia
Chambre des Systèmes de Réception Directeur : Professeur Septimus Arcane Hôtesse des Admissions : Mme Nebula Orion
À Mademoiselle Noura,
Ta sagesse guide, ta beauté réchauffe,
Les cœurs les plus gelés, les âmes qui s’étouffent.
Je suis un magicien, un vagabond, un rêveur,
Et je t’offre mes vers comme une humble faveur.
"Mais d’où viens-tu?" — tu me demanderas,
Je suis du Royaume des Neiges qui tout récemment
A proclamé son indépendance,
Juré, craché, c’est pas un mensonge, c’est franc!
Non, ce n’est pas moi qui l’ai déclaré,
C’est mon frère jumeau, si savant et rusé,
Un brillant programmeur, tout à fait sérieux,
Mais moi, je suis un saltimbanque merveilleux!
Je fais des spectacles, des jeux pour les grands,
Comme un artiste de rue qui charme les enfants,
Mais les enfants ne voient jamais mon numéro,
Parce que je suis magicien, c’est ainsi que ça va, mon vieux!
Mes spectacles, vois-tu, ne sont visibles que pour ceux
Qui croient en la magie, les cœurs vraiment heureux.
Et toi, chère Reine, dis-moi, je te prie,
Crois-tu, toi aussi, en la douce magie?
⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎ wWw ⁎⁎⁎ ⁎⁎⁎
Affiche du film : "Le Retour du Renard"
Une comédie pleine d’ironie, d’aventure et de leçons improbables sur la Seconde Guerre mondiale !
Dans un tour de magie inattendu, Samuel le Rusé, un vieil homme juif aux ruses inépuisables, retourne dans le passé, au cœur d’un Amsterdam en flammes. Sa mission ? Sauver Anne Frank, l’adolescente réfugiée dans un sous-sol sombre, menacée par la fureur de l’Histoire. Mais ce sous-sol cache un secret inattendu : un portail mystérieux vers le futur… et le moderne internet !
Samuel le Rusé enseigne à Anne l’art de maîtriser ChatGPT, une arme aussi redoutable qu’inattendue pour combattre les nazis et réécrire le cours de l’Histoire. Entre deux discussions philosophiques et des leçons d’informatique, ils découvrent une vérité surprenante : certaines graines de l'humanité, ces talents génétiques rares, ne peuvent éclore que dans des conditions d’absence totale de compétition. Samuel fait une métaphore audacieuse : « Les carottes prospèrent bien seules, mais la fraise des bois mérite aussi sa place sous le soleil, n’est-ce pas ? »
Préparez-vous à une aventure hilarante, poignante et pleine de rebondissements !
Два еврейских интеллигента, Исаак и Давид, неспешно шли по улице, типичной для немецкого города начала 1930-х годов. Оба придерживались делового стиля одежды, который был привычен для евреев среднего класса того времени. Исаак был одет в серый шерстяной костюм с узором «гусиная лапка», на нём был аккуратный галстук в полоску, застёгнутая на все пуговицы белая рубашка, а на плечи наброшен длинный плащ с бархатным воротником. Давид был в тёмно-синем костюме, его фетровая шляпа слегка сдвинута на бок, придавая образу небольшую долю непринуждённости. В руках он держал трость — не для поддержки, а как элемент стиля. Их элегантный внешний вид контрастировал с грубым, оскорбительным граффити, которое они увидели на витрине.
Оба мужчины замерли, глядя на звезду Давида, нарисованную красной краской, и огромные буквы "Juden" на немецком языке.
Исаак, высокий и худощавый, слегка нахмурился, и, переведя взгляд на собеседника, задумчиво произнёс:
— Как вы думаете, коллега, работает ли философия Мартина Бубера в условиях, когда оппонент отказывается вступать в диалог и продолжает настаивать на своей философии в вопросах культуры и морали?
Давид, глубоко вздохнув, отвёл взгляд от витрины. В его голове начался сложный мыслительный процесс, как будто он пытался найти в своих ментальных лабиринтах "еврейскую комнату" — ту самую, где хранились книги и личные размышления о Бубере. Он когда-то сидел там, в этой комнате своего разума, и перечитывал Бубера, пытаясь упростить идеи философа для своей 12-летней дочери Рахели.
"Диалог… Взаимоотношение Я и Ты, искреннее общение с миром... Как же просто это звучит на бумаге, и как сложно в реальности," — подумал он. Но как это объяснить ребёнку, который ещё не столкнулся с тем, что мир может отказать в диалоге, просто отвернувшись?
Его разум метался между страницами прочитанных книг, пытаясь собрать воедино всё, что могло бы дать ответ на этот вопрос. Вопрос, который становился всё более личным в условиях нарастающей опасности.
— К сожалению, коллега, — начал он после небольшой паузы, — философия, в отличие от точных наук, не развивается по принципу рекурсии. Философские идеи больше похожи на золотые семена новых миров. Великие мыслители, они как волшебные дубы, которые разбрасывают свои идеи, словно желуди, надеясь, что хотя бы один из них найдёт свою почву и поднимется к солнцу. И тогда, если повезёт, этот желудь станет новой родиной для бесконечного числа новых идей. Это не математическая рекурсия, а что-то более сложное и глубинное. Но чтобы этот процесс имел смысл, нужно одно: диалог.
Он бросил быстрый взгляд на Исаака, который задумчиво кивал, но глаза его продолжали блуждать по надписям на стекле.
— Да, коллега, что и говорить — рекурсия это скорее алгоритм бога, — продолжил Давид, его тон оставался ровным и спокойным. — Теорию Гегеля проще понять, если научиться чувствовать рекурсию в каждом аспекте жизни, в каждом процессе, способном к самовоспроизводству и адаптации. Но философия требует больше… Она требует не бесконечного повторения идей, а их осмысления, как бы парадоксально это ни звучало.
Исаак ухмыльнулся:
— Воистину рекурсивные алгоритмы самые прогрессивные. Правда, никто еще не проверял это на практике. Впрочем, наш мир созрел до точки, когда работы философов найдут поддержку в других странах. Например, в Объединенных Штатах Америки, куда недавно эвакуировался один небезызвестный гуманист…
Давид вздохнул:
— Что ж, будем надеяться, что у него всё получится.
Они замолчали, глядя на витрину. Что-то в этой картине, в этих простых, но зловещих надписях, наводило на мысль, что это не просто акт хулиганства. Это был симптом чего-то более глубокого — вируса, который зарождался в обществе и который вскоре станет чумой, перед которой философия окажется бессильной. Этот вирус поставит перед миром новые, нерешённые вопросы — о международных отношениях, о будущем экономики, о том, куда движется человечество в условиях стремительного технологического прогресса.
Вопросы, ответы на которые предстояло искать будущим поколениям.
Par une matinée douce et fraîche de Paris, Théodore Herzl, impeccablement vêtu, s'installe à une petite table en terrasse, sous un élégant auvent de velours. Son costume, taillé sur mesure, est d'un gris foncé avec de subtiles rayures verticales, rehaussé d'une pochette en soie blanche glissée dans la poche de son veston. Un long manteau noir en laine, orné de boutons dorés, repose sur le dossier de la chaise, et à ses pieds un élégant parapluie à manche en bois. À son poignet brille une montre de poche en or, dont la chaîne pend discrètement, un accessoire essentiel pour un homme de sa stature. Sa mise est celle d’un homme qui souhaite impressionner les élites parisiennes — mais avec une certaine retenue.
Herzl savoure un café noir, soigneusement préparé, accompagné de croissants feuilletés et croustillants, tout juste sortis du four, encore tièdes. Il plonge ses yeux dans les pages du journal Le Monde, où un article en première page capte son attention : Jules Védrines s’est posé sur le toit des Galeries Lafayette. Une lueur d’admiration traverse son visage, et une fine esquisse de sourire illumine ses traits habituellement graves.
Ce sourire ne passe pas inaperçu. Un vieil homme, assis à la table voisine, le remarque et, visiblement agacé par cet élan d’enthousiasme, se tourne vers Herzl. C’est un Parisien de la vieille école, habillé dans un style classique, avec un chapeau melon soigneusement posé sur la tête et une canne posée près de lui.
— Ces inventions, ces innovations! — lance le vieil homme avec une note d’irritation dans la voix. — Savez-vous quel est le premier usage de toutes ces « merveilles » modernes? C’est pour la guerre! Toujours la guerre. Comme si les habitants de l’Élysée avaient besoin de cela pour enfin se rappeler que la science et les technologies ont une valeur!
Herzl hoche légèrement la tête, encourageant le vieillard à poursuivre. Il sait qu’un tel interlocuteur, un habitué de ces lieux, probablement bien informé sur tous les détails de la vie du café, des serveurs jusqu'à leurs lieux de résidence, appréciera d’être entendu. Il garde une attitude de diplomate, feignant un intérêt sincère, tout en essayant de capter les fils de la conversation.
— Avez-vous entendu parler de Bourbaki? — poursuit le Parisien, ajustant son ton pour revenir à une apparente courtoisie.
Herzl pose doucement sa tasse de café. Une vague de confusion traverse son esprit, il cherche frénétiquement dans les corridors de sa mémoire, parcourant mentalement ses rayonnages d’ouvrages. "Bourbaki… Ce n’est pas de la philosophie, donc les étagères du haut ne sont pas la bonne direction. Ce n’est pas non plus de l’art... Mais la littérature classique? Non… Peut-être quelque part au milieu?"
Un moment de panique intérieur saisit Herzl. Il observe sa tasse de café, essayant de gagner quelques précieuses secondes. Puis, soudainement, il lève les yeux vers le serveur qui s’approche, son sourire bienveillant et ses boucles argentées dégageant une chaleur familière. Herzl, dans un éclair de mémoire, se rappelle d’une anecdote de son enfance, où sa grand-mère lui expliquait que le nombre 29 ne figure pas dans la table de multiplication. Un détail aussi anodin qu’instructif, et pourtant porteur de sagesse.
Reprenant confiance, il se tourne vers le vieillard et, avec un sourire presque imperceptible, déclare sans l’ombre d’un accent :
— Les enfants sont les fleurs de la vie. Quel trésor inestimable de pouvoir partager avec eux les joies et les peines du monde. Pardonnez-moi, je m’égare... Je suis Herzl, Théodore, je viens du Proche-Orient. Nous avions des cours de mathématiques là-bas, et je suis, en effet, quelque peu familier avec cette histoire de Bourbaki.
Le vieil homme, surpris par la courtoisie et l’élégance de la réponse, se tait un instant, évaluant son interlocuteur d’un œil plus attentif.
— Enchanté, monsieur Herzl. — Sa voix s’adoucit. — Moi, c’est Charles, tout simplement Charles.
Un instant de silence s’installe, mais c’est un silence empli de respect mutuel. Le hasard semblait avoir conduit ces deux hommes à cette rencontre, dans ce café parisien, mais il était évident qu’une force plus grande jouait en coulisses. Le destin, mystérieux et magnifique, avait une manière bien particulière de réunir ceux qui savaient reconnaître l’importance d’être au bon endroit, au bon moment.
— Ladies and gentlemen, esteemed senators, members of this great assembly,
I stand before you today not as a man of mere dreams, but as a man with a plan. And if, many years from now, you hear someone on the streets of America declare, "I have a dream" — do not trust such a person. You see, I, like a true British pirate (he pauses to gauge their reaction to his joke), grew up reading tales of British pirates. Though, in truth, I am not from the seas of the West, but from the deserts of the East — a sort of Wild West in reverse. Out there, many pirates are trying to conquer the desert, with mixed results.
But before we dive into the matter at hand, I would like, as much as time allows, to share with you a secret code, a phrase passed from generation to generation through a portal of time: "I have a dream."
This phrase, you see, is no mere sentiment. It is, in fact, a spell of sorts — a powerful incantation that future generations of your great nation will attempt to use. But it will not be enough. A dream alone, however lofty, is not sufficient. You must have a plan — a solid, well-thought-out plan. Consider Constantine the Great. He had such a plan, and it shaped the course of human history for generations to come.
I, too, have such a plan.
The room falls silent, the air thick with anticipation. Every senator present has a red folder before them, carefully prepared by the CIA. These folders are not merely biographies of this peculiar guest from the "Wild East," but detailed scientific forecasts of potential outcomes depending on which plan is proposed to deal with the so-called camel pirates of the Wild East.
According to the CIA's analysis, Herzl has a proverbial deck of twelve tarot cards hidden in his pocket. Each card, if metaphorically drawn at the right moment, could unleash a cognitive virus of unimaginable power. In layman's terms, the memo explains that the Jews have mastered the art of creating recursive memes. These memes spread virally within one social group but carry a secret message that reaches another group, who will, in turn, dissect and analyze it. Eventually, this meme reaches the Oval Office, forcing the President of the United States to act — a legal hack of the Pentagon, so to speak.
Returning from this brief digression, we return to Herzl’s speech.
— A dream only becomes reality when elevated to the highest level of scientific progress! In this case, the matter at hand lies within the realm of social sciences.
For example, scientists in the United States have recently taken to studying the stickers found on the streets of San Francisco. At first glance, they seem like nothing more than adolescent clutter, perhaps even graffiti. But, in fact, this is what, in our Mathematical Institute of the 12th Apostle of Jesus Christ, we refer to as "microsociology." By using Cauchy’s theorem, we can decipher the true undercurrents of a nation’s sentiment — just as we can interpret the writings in a Russian elevator to understand what is truly happening in the country beneath the veil of stochastic error.
Herzl pauses, knowing that this seemingly tangential observation will resonate deeply with a nation obsessed with analysis, trends, and data.
Théodore Herzl enters the grand hall of the British Parliament, exuding the same air of gravitas as Winston Churchill once did, but with a spark of wit and diplomatic flair. The members of Parliament, accustomed to stern speeches on policy, sense that this might be different.
He begins with a playful yet respectful nod to the British traditions:
"My lords, ladies, and gentlemen of this most noble Parliament, let me begin by saying what a privilege it is to speak in a chamber where not even the Atlantic winds can carry away the greatness of this nation. But, of course, you knew that already, didn't you? After all, the Royal Navy has been ensuring that for centuries." (A ripple of laughter spreads across the hall)
Herzl leans into his next joke, clearly comfortable with the audience:
"Now, I must say, I’ve been studying the habits of our American cousins across the pond. Quite curious, really. Over there, every four years, their 'Mr. President' — bless his heart — must pack up his bags and leave, all because a piece of paper somewhere in Washington, D.C., dictates so. They call it the Constitution. Here, in Free Britain, we have no need for such trivialities, because Her Majesty doesn’t need to leave the throne, ever! No paper or pomp could force that." (The room erupts in laughter, with several members nodding in agreement)
Herzl gives them just enough time to relish the jest before shifting gears, ready to tackle the heart of the matter:
"Now, as many of you are aware, my recent book... well, I suppose you've all heard of it by now. In it, I’ve tried my hand at blending the ideas of German philosophers, hoping to strike a new balance—a kind of diplomatic humour, if you will—that mirrors the shifting balance of power among kingdoms and empires. After all, not everyone takes to our London tea as enthusiastically as we might hope!" (Smirks and chuckles ripple through the crowd)
Herzl’s tone suddenly sharpens, the atmosphere turning more serious. He leans forward, his voice rising in pitch, capturing the full attention of the hall:
"But, ladies and gentlemen, look no further than the German newspapers! You’ll find the Star of David plastered across their front pages! This is not a dream we are dealing with — this is the future! A future that for some has already become the past!" (The tension in the room rises palpably, as whispers fill the chamber. Members shift in their seats, some staring pointedly across the aisle at their opponents.)
The room feels on the brink of eruption. The so-called "Three-State Solution" has been the subject of furious debate, and Herzl’s words, laced with urgency, have struck a nerve. Both sides of the political spectrum are visibly bracing for a confrontation.
But Herzl knows that his mission is complete. His message has been delivered. He adjusts his coat with a deft, deliberate motion, and as he strides toward the exit, he pays no heed to the murmurs of outrage — curses from the red benches, accusations from the blue.
He doesn’t need to look back, for Herzl knows all too well: the spark has been lit. The debate is no longer his to fuel; it will rage on, as only it can, in this ancient house of democracy.
في عصر قديم، عاشَتْ أسطورة موسى وشهيرة الشهيرة، الجميلة والأنيقة. لم تكن حياته مجرد قصة عادية، بل كانت كالحكايات الساحرة التي تجذب القلوب والعقول. ولد لهما ابن، سماه موسى، كما ورد في السجلات القديمة. ولكن هل كانت نهاية القصة؟ لا، بالطبع لا. لأن في عالم الخيال والحكايات، كل شيء ممكن، حتى السحر والمفاجآت الغير متوقعة. فلنتابع القصة ونرى ما الذي يخبئه المستقبل لموسى ولسعيه إلى السعادة في عالم سحري وخيالي
École de Cybernétique et de Sorcellerie de Neotopia
Chambre des Systèmes de Réception Directeur : Professeur Septimus Arcane Hôtesse des Admissions : Mme Nebula Orion
À Mademoiselle Noura,
Жила-была девочка по имени Лия, и жила она в странном месте, которое другие называли «психоневрологический диспансер», а она же звала его Домом Звёздных Дорог ✨ Разума. Это было место, где люди как будто забывали о том, кем были до прихода сюда. Все вокруг казались потерянными звездочками, как будто пересекли тысячу дорог во Вселенной и вдруг оказались на перепутье, где неизвестно, куда идти дальше.
Лия не просто так оказалась в этом странном месте. Она с детства видела звёзды даже среди белого дня. Казалось, что они светят прямо ей в сердце, указывая пути, которых никто не замечал. Её друзья с уважением называли её Маленькая Ведьма 🌌 Сердца, потому что она могла коснуться кого-то — и на минутку их разум словно бы приоткрывал двери в миры, где забытые мечты и светлые надежды ещё ждут своего часа.
Но однажды, когда ей было особенно тяжело, она сама потерялась на одном из этих звездных путей. Вместо ясных звёзд перед глазами разлилась серая мгла, а на месте привычного чувства внутреннего света поселилась пустота. Она долго шла по этому туману, и когда казалось, что выхода нет, она оказалась на перепутье дорог.
На этом перекрёстке встретились странные обитатели Дома Звёздных Дорог ✨ Разума. Были здесь Хранитель Снов, старец в мятом сюртуке, который умел вытаскивать из сна самое важное, и Искатель Воспоминаний, который держал в руках сетку с мерцающими образами, словно рыбак, только ловил он забытые сны и ушедшие мгновения.
Лия подошла к старцу и спросила:
— Почему же звёзды, которые раньше указывали мне путь, больше не светят?
Старец взглянул на неё мудрыми глазами и тихо сказал:
— Твоя звезда сейчас скрыта в тумане, но это не значит, что её нет. Иногда мы теряем свет, чтобы научиться видеть во тьме.
Тут к ним присоединился Искатель Воспоминаний. Он осторожно протянул ей одну из сияющих капелек, и Лия увидела в ней себя — маленькую девочку, бегущую по лесу и смеющуюся от счастья. Она узнала себя такой, какой она была, когда верила, что все дороги приводят к звёздам, и что каждое сердце — это целая Вселенная, только спрятанная в глубине.
— Звёзды светят не в небе, а в нас самих, — прошептал Искатель Воспоминаний. — Иногда, чтобы их увидеть, нужно лишь вспомнить.
В тот момент Лия поняла: её свет не ушёл, он просто ждал своего часа, скрытый в самых глубоких уголках её души. И снова звезды загорелись в её сердце, словно кто-то зажёг свечи по всей её внутренней Вселенной.
Жила-была девочка по имени Лия, и была она необычной — парижская ведьма с русским сердцем 🌌 Чувств. Переехала она в Париж совсем недавно, но уже успела влюбиться в его серые крыши, шумные булочные, где всегда пахнет круассанами, и в задумчивые лица людей, читающих книги в метро. Париж словно ждал её, чтобы открыть свои тайны.
Но Лия чувствовала, что она — как звёздная гостья на чужой планете. Её французские друзья обожали разговоры о книгах и всегда вели их на своих, казалось, таинственных волнах. Говорили они не только о романтике и моде, но и обсуждали такие вещи, о которых Лия никогда не задумывалась. Вот один раз они устроили настоящий баттл по философии, начав с Руссо и закончив... Макроном.
— Лия, — обратился к ней её друг Этьен, типичный французский философ 🌟 На углу улиц, — а что ты думаешь о Руссо? Видишь, он говорил о природном человеке, свободном и лишённом пут общества. Ты ведь из России — а там природа, леса... Как ты это ощущаешь?
Лия почувствовала себя так, словно попала в лабиринт, где каждая мысль могла стать дверью в другой мир. Она вспомнила русские леса, где гуляла с детства, бескрайние снежные поля и ощущение тишины, которое разливается вокруг, словно мир останавливается на мгновение. И вдруг ей стало ясно, что французское "искусство соблазнения", о котором все вокруг так любят говорить, — это тоже философия, но другая. Французы обожают скрывать и раскрывать себя одновременно, точно заворачивая мысли в хитросплетение слов, пока собеседник не попадёт в их сеть.
— Я думаю, что настоящий соблазн — это свобода быть собой, — улыбнулась Лия, вспоминая свои лесные прогулки и тишину, которая говорит больше, чем слова. — В России мы часто находим это в природе, а здесь вы находите это в словах и книгах.
Её друзья замолчали, восхищённо переглядываясь. Лия, даже не подозревая того, дала им новый взгляд на их собственный мир. Париж открыл для неё свои философские тайны, а она добавила в них своё русское ощущение тишины и глубины. Теперь, гуляя по городу, Лия чувствовала себя не просто иностранкой, а настоящей Ведьмой 🌌 Чувств, соединяющей звёздные дороги двух разных миров.
Однажды Лия, возвращаясь домой после долгих разговоров с друзьями о Руссо и Макроне, спустилась в метро. Подземные туннели парижского метро всегда казались ей чуть волшебными, будто это не просто транспортная система, а целая сеть путей между мирами. Но сегодня что-то было иначе. Словно воздух стал тяжелее, свет в лампах приглушённым, а шум вагонов — приглушённым шёпотом, шедшим из глубины.
Лия заметила его сразу. Нео 🔥 Затерянный Между Мирами, таинственный силуэт в чёрном, стоял неподвижно на платформе, не замечая толпы вокруг. Его лицо было скрыто, но взгляд, направленный вдаль, выражал безграничную усталость и тревогу. Она подошла ближе и, почти не раздумывая, заговорила:
— Ты выглядишь потерянным, как звезда, которая упала в чужое созвездие. Кто ты?
Он обернулся, и Лия увидела в его глазах глубину, словно в этих глазах отражались целые эпохи, культуры, миры. Нео промолчал, но протянул ей ладонь — и в тот момент метро исчезло. Вокруг разлился город, но уже не привычный Париж. Этот был другим, чуть странным, чуть древним, словно между рядами современных зданий пробивались силуэты ушедших эпох: кельтские символы, средневековые замки, звуки языков, исчезнувших столетия назад.
— Я застрял между мирами, — наконец произнёс он. — Как и этот город. Видишь, Париж — это не просто город, это целая ДНК, составленная из культур, цивилизаций, память которых здесь всё ещё жива. Но теперь, с каждым днём, одна культура поглощает другую, как новые вагоны метро, которые едут и поглощают старые пути. Я пришёл сюда, чтобы сохранить баланс, но заблудился.
Лия поняла, что этот Нео — не просто человек, а воплощение того, что происходит с Парижем и, возможно, со всем миром. Город, в котором когда-то каждый кирпич, каждый дворик был частью истории, теперь всё больше и больше исчезал под слоем глобализации, гомогенности. Французская культура боролась за своё выживание, стремясь сохранить свою идентичность, свой Код Наследия 🌌 Времён, но под давлением более мощных культурных потоков, её линии размывались.
— Ты ведь видишь их? — вдруг тихо спросил он, словно проверяя её.
Лия кивнула, понимая, что она тоже чувствует этот код, эти невидимые потоки, древние и неизменные. Они соединяли её русскую душу с этим местом, с его попытками сохранить своё "я". Лия знала, что именно её способность чувствовать и видеть то, что невидимо другим, может помочь Нео. Вместе они могли бы найти способ гармонизировать этот хаос, спасти Древний Париж 🌌 Души, который так отчаянно пытался не потерять себя.
Словно погружаясь глубже в лабиринт времени, Лия и Нео шагнули в мир между строк — мир, где история не просто рассказывалась, а была живой, дышащей тканью. Они оба знали: задача не в том, чтобы бороться с новыми мирами, а в том, чтобы услышать, как все культуры сплетаются в единую симфонию, где каждая нота уникальна и незаменима.
Париж не исчезнет, но и не останется прежним.
Лия сидела за столиком, облокотившись на стул с видом, словно бы давно привыкла к этим вечерним парижским разговорам. Вокруг неё собрались друзья семьи и знакомые, и, как это часто случалось, все они обсуждали не новости или погоду, а события, случившиеся, казалось, века назад. Сегодня за столиком велась жаркая беседа о Битве при Бородино ✨ Славе.
Ни одной строчки из учебника Лия не помнила, но напряжённые голоса, волнение в каждом слове и лёгкий трепет у мужчин в темных пальто и женщин с красной помадой на губах заставили её почувствовать, что это было чем-то важным. Одна женщина с загадочным выражением сказала, словно обращаясь к Лие:
— Понимаешь, эта битва, она как символ. Мы, французы, носим её в сердце, даже если мы о ней не вспоминаем. Она делает нас тем, кто мы есть.
Лия кивнула, притворяясь, что понимает, но в голове у неё было больше вопросов, чем ответов. Почему они все говорили о битве с таким трагическим оттенком? Почему-то у неё возникло ощущение, что никто за этим столиком не знал, что случилось после Бородино. Для них эта битва не была проигранной или выигранной, она осталась вечной и недосказанной.
Внезапно к столику подошёл официант, статный, с идеально отглаженным фартуком. Его облик был таким, словно он лично присутствовал при всех значимых событиях Франции, от восстаний до балов при дворе. Он мягко прервал их разговор, подавая бокалы:
— Месье и мадам, — произнёс он с лёгкой улыбкой, — вы, вероятно, обсуждаете великие подвиги. Но не забудьте, что и у нас есть свои, скажем, битвы в булочных 💥 Раннего утра.
Все засмеялись, но Лия заметила, как официант на секунду встретился с ней взглядом. Он смотрел на неё так, словно знал, что она, юная и иностранная, не совсем понимает всё, о чём здесь говорят, но всё равно чувствует настроение этих взрослых, как цветок улавливает запах моря. Она знала, что за тонкими улыбками и лёгкими намёками скрывается что-то более глубокое, что-то, что официально не произносится, но лежит в самой ткани парижской жизни.
Следующие полчаса Лия слушала и смотрела, как будто наблюдая древний обряд. Когда кто-то начинал вспоминать исторические детали, не было никакой сухости — только тёплая ностальгия, гордость и легкая грусть. Её мать обратилась к одному мужчине, пожилому джентльмену с элегантной тростью:
— А вы бы сказали, что эта битва изменила что-то внутри нас?
— О, безусловно, — ответил он, поднимая бокал. — Мы ведь не о войне, дорогая. Мы о своём праве быть теми, кто мы есть, о чувстве собственного «я». О том, что мы не можем позволить чужой цивилизации затмить наш язык, наш флаг, наш гимн и даже те самые утренние булочные. Лия, тебе стоит взглянуть на это как на легенду, и тогда ты поймёшь.
Лия вновь кивнула, задумавшись. «Легенда...» Это слово словно ожило у неё в голове, рассыпаясь образами, как свет фар на мокром асфальте. Она представляла себе древний Париж, войска, которые никогда не виделись, битвы, которые не имели конца, и простых людей, которые шли утром в булочную, так же как и сейчас, как будто сама история города заплетается в ежедневные привычки, переплетается в таких, казалось бы, обыденных мелочах, как разговор с официантом.
Перед уходом официант снова подошёл к их столику и, словно ненароком, сказал Лие:
— Историю Парижа лучше всего узнавать в тишине утром, пока город ещё спит. Ведь всё самое важное тут — между строк.
И вот теперь Лия чувствовала: Париж — это не просто город. Это узор, который ждёт, чтобы его расшифровали. Мягкие взгляды, незаконченные истории, разговоры, которые длятся вечность, — всё это было приглашением.
Лия, будто перемещённая самой историей, очутилась на Невском Проспекте 🌌 1812 года. Её окружали роскошные здания и улицы, по которым двигались изящные кареты с гербами на дверцах, цокот копыт лошадей раздавался по брусчатке, а в воздухе витали запахи кофейни и дымка из труб фабричных зданий. Здесь, на этой широкой улице Санкт-Петербурга, текла жизнь, наполненная мелодией времени, словно сама история шептала свои древние истины.
Дамы в тяжёлых бархатных и шелковых платьях, отороченных мехом, грациозно прогуливались под руку с мужчинами, одетыми в военные мундиры или строгие сюртуки, с напудренными париками и высокими цилиндрами. Они говорили медленно и сдержанно, каждое слово, как и каждый взгляд, несло в себе смысл, который требовал внимательного слушания и разбора. Повсюду мелькали газеты, их читали, обсуждали, делали вид, что не замечают написанного. Газеты были не просто источником новостей — они стали полем битвы идей, где за каждым словом стояла невыраженная, но ощутимая тяжесть цензуры.
На углу, в тени под широким козырьком небольшой кофейни, Лия услышала разговор, в котором Бородинская битва упоминалась с особой горечью и серьёзностью. За столиком собрались несколько молодых офицеров, их мундиры напоминали поле Бородинского сражения — от ветровой выцветшей зелени до серебряных знаков на груди. Вместе с ними сидел пожилой дворянин с цепким, чуть уставшим взглядом.
— Вы понимаете, — тихо начал дворянин, пристально глядя на одного из офицеров, — эта битва, с одной стороны, укрепила наше сознание, но с другой... она обнажила слабости нашего общества. Русь не может дальше двигаться с такой дремучей тенью — с крепостным правом. Мы, русские, не победили бы в той битве, если бы не простой народ, и что мы дали им взамен?
Офицер мрачно кивнул, крутя в руках серебряный портсигар.
— Но, граф, многие считают, что простолюдин должен оставаться на своём месте. Битва дала нам свободу, но мы знаем, что декабристы заплатили кровью за сам вопрос о правах. Что вы предлагаете, бросить это прошлое на произвол?
Лия затаила дыхание. Она видела, как тема крепостного права словно оживает за столом, пробиваясь через паутину обыденных разговоров. Это был момент истины, который требовал не просто слов, а мужества, способного выдержать взгляд будущего.
Мужчины, привыкшие говорить о войнах и победах, теперь обсуждали вопросы внутренней, моральной свободы, которую ни одна битва не могла принести. Вопрос был о том, как жить дальше, как построить страну, которая перестанет быть расколотой на мир господ и мир крепостных.
Мимо проходила лавка с тряпичными куклами, маленькими щеголеватыми пуговичными ножками — мальчишка протягивал их прохожим. Лия заметила в них символ того, что люди в России стали сами своего рода куклами, невидимыми марионетками в чьих-то руках. Невский проспект, пульсирующий жизнью и силой, вдруг показался ей картиной, покрытой сетью трещин, словно глубоко внутри назревали изменения, рвущиеся наружу.
Тут к их столику подошёл мальчик-разносчик с газетами, и один из офицеров молча протянул монету, взял газету и раскрыл её, ожидая очередного рапорта о победах и поражениях. Но его взгляд замер на заголовке: "О свободе и крестьянах". Это был едва ли не бунтующий намёк, почти вызов, и Лия заметила, как офицер сжал руку в кулак, словно скрывая свои эмоции.
— Россия меняется, как и Европа, — тихо сказал граф, — но, поверьте, не орудия на поле боя определяют наши победы, а наши сердца и разум.
Записки Лии:
Лето 1820 г., где-то на дороге из Петербурга в Уфу
Сегодня утром мы снова отправились в путь на нашей повозке, и мне кажется, что никогда раньше я не видела столько вещей, которые обязательно понадобятся, как говорят мама и папа, для долгого путешествия. Наши чемоданы — огромные, обтянутые коричневой кожей с металлическими уголками, так, что кажется, будто они сами по себе целое путешествие совершили. Папа говорит, что они напоминают ему европейские сундуки для богатых путешественников, и их сделали в Петербурге специально для нас. На каждом чемодане выгравированы инициалы нашего семейства — теперь даже на дороге мы выглядим, как настоящие дворяне.
Мама и я надели специальные дорожные платья, которые должны быть удобными для путешествий. Мое платье из тёмно-синего сукна, с маленьким белым воротничком и широкими рукавами, которые не жмут, если надо спать сидя. Мама же одета в платье из зелёного бархата, с длинными, чуть короче моих рукавами, чтобы ей легче было поправлять локоны, когда мы останавливаемся. Она ещё говорит, что бархат в поездке не мнётся так, как обычный атлас. На шею мы повязали шарфики, а мама настояла на больших шляпах, чтобы защищаться от солнца. Она говорит, что француженки носят такие в деревню, а на дорогах, да ещё таких пыльных, особенно стоит беречь лицо.
Дни в пути тянутся медленно. Папа с братом чаще всего беседуют о великих сражениях с Наполеоном. Мне становится немного грустно, когда слышу это, потому что теперь я начинаю понимать, что не только в Париже и Петербурге важны наши культуры. Когда папа рассказывает о борьбе нашего Святого Петербурга с французским войском, мне становится гордо. Но неужели наш путь, наши лошади, тряска на ямах — это единственный способ добраться в такую далёкую Уфу? Я не могу не вспомнить рассказы о железных дорогах в Америке, о которых так увлечённо рассказывал брат, когда читал газеты. Там даже нет ни королей, ни королев, но у них всё-таки как-то умудрились построить целые дороги, по которым движется этот самый "Лукомотив"! Он движется так быстро, что, наверное, мог бы пронестись мимо нас, а мы бы только ощутили лёгкий ветерок. Брат говорит, что это как ездить в дворянских комнатах, с креслами и даже с ресторанами, где можно выпить кофе и курить сигары.
Папа на это обычно отвечает, что мы, русские, воспитываем себя по лучшим образцам, у нас есть всё самое ценное: Пушкин, Лермонтов, наша культура, философия. "Сила нашей империи — не в скорости, а в глубине," — говорит он. Но мне иногда кажется, что было бы хорошо соединить глубину нашей русской культуры с удобствами таких, как в Америке. Ну, что плохого в том, что на пути можно было бы остановиться в красивом вагоне, а не в тесной повозке, где трясёт так, что невозможно даже прочесть книгу?
Вечером мы останавливаемся в постоялых дворах, где шумно и всегда пахнет дымом и едой. Брат с интересом изучает местные газеты — в них постоянно пишут о торговле, войнах и общественных делах. Он говорит, что эти газеты читают, как книги, — это тоже часть культуры, и даже простые люди могут узнать о событиях по всей России. Но мне всё равно немного жаль, что у нас нет той самой скорости, что позволяет двигаться без тряски и грязи, как там, где ездят на поездах.
Когда мы снова садимся в повозку и отправляемся дальше, мне всё больше хочется узнать, куда ведёт этот путь и какие ещё уголки России ждут нас. Папа с мамой говорят, что Уфа — место, где мы узнаем что-то новое о себе. А пока я только замечаю, как медленно перетекает наша дорога из одного места в другое, и как в каждом — будь то поле, лес или деревня — всё становится по-новому знакомым и, кажется, даже очень русским.
Записки Лии:
Уфа — Париж, 1958 год
Теперь наш путь привел нас из самой глубины России прямо к порогу нового времени — в Париж, где, как говорят, бурлит жизнь новой эпохи, а каждый уголок города словно пьёт свежий воздух перемен. Говорят, здесь устанавливают уже пятую республику, и мне интересно, сколько же нужно этих республик, чтобы обрести что-то, что кажется таким простым — стабильность и справедливость.
Париж встретил нас заголовками газет, где на первой странице виднелись слова "Баланс ✨ народа и власти". В новостях шла речь о новой конституции, обещаниях равенства и решении старых противоречий. Я видела, как маму охватило волнение — она была так погружена в статьи, что даже забыла снять перчатки перед тем, как переворачивать страницы. Папа, напротив, сдержанно рассматривал газеты, словно пытаясь понять, стоит ли верить всем этим заявлениям, что в очередной раз приносят с собой новую власть и новые лица. "Здесь каждый ищет ответ, но мало кто знает вопрос," — говорил он.
Я вспоминала наши долгие разговоры о старой России, где сказки о князьях и бедных крестьянах рассказывали о мире, разделённом на свет и тьму, на богатство и нужду. Здесь же, в Париже, казалось, старые роли больше не играли важной роли. Люди искали новый баланс, как между светом и тенью, где каждый мог бы найти место и для свободы, и для чести. Мне было непросто это понять, но я видела, что не только в России идут поиски пути между сказками для аристократов и теми, что для простого народа. Тут, во Франции, было то же самое — истории менялись, как и власть, но надежда на справедливый мир продолжала жить.
За окнами кафе, где мы остановились, шла череда демонстрантов. Молодёжь несла плакаты, размахивая ими, словно знаменами новой эпохи, на которых мелькали надписи о свободе и правах. Папа нахмурился, глядя на них, а мама лишь тихо заметила: "Эти слова словно перекликаются с теми надеждами, что мы видели в России, после Бородина." Я представила себе, как истории могут соединяться, как реки сливаются в одно русло, несмотря на то, что их воды могут течь из разных мест.
Когда мы вернулись в нашу комнату в гостинице, я пыталась записать свои мысли. В Париже я ощущала себя частью чего-то большего, словно все эти истории о дворянах и крестьянах, об империях и республиках соединились в одно непрерывное полотно, где каждый пытался найти своё место.
Записки Лии:
Париж — Нью-Йорк, 1981 год
Когда мы с родителями прибыли в Нью-Йорк, меня поразил шум и хаос, который здесь казался привычным, как само дыхание. В этом городе, по-новому встревоженном и напряжённом с приходом к власти нового президента Рейгана, повсюду говорили о деньгах, долгах и рынке. Люди с серьезными лицами, одетые в строгие костюмы, ходили быстро, словно каждый шаг мог приблизить их к чему-то очень важному, но одновременно пугающему. Я увидела их — трейдеров, которые походили на магов, что умеют проникать за грань обыденности, как древние жрецы, знающие язык звёзд и могущественных божеств. Они строили не просто планы, а открывали порталы 🌌 будущего, позволяя миру заглянуть туда, где фермеры могут взять себе зёрна из ещё не наступивших урожаев.
Эти маги, как мне казалось, черпали силу из бесконечных потоков цифр, что кружились вокруг них, как золотая пыль. А где-то за гранью их мира стояла фигура величайшей жрицы — словно сама Нефертити 🌞, с мудростью и достоинством, которые позволяли фермерам и торговцам жить без страха голода. Эта невидимая Нефертити будто шептала им, что, если они смогут открыть порталы в будущее, они всегда найдут себе пропитание, словно солнце никогда не покинет их земли.
Я много думала о том, что значат эти порталы времени в Америке. Папа объяснял, что резервная служба США — это как великий храм с жрецами, которые могут заглянуть в будущее и увидеть потоки богатства, предсказать, где и когда будет больше денег, кому нужнее пища, а кому — блестящие мечты о безбедной жизни. Их мир устроен словно зеркальная пирамида: на самом верху стоят президенты, открывающие самые широкие порталы времени. Через них текут реки чисел, как магия, текущая из самого сердца Солнца.
Но под ними есть ещё множество уровней. Каждая цивилизация или город открывают свои порталы — маленькие, но вложенные друг в друга, как в матрёшке. Так, банки и рынки, как другие уровни пирамиды, берут энергию от резервной службы, а уже потом — от министерств и штатов. И каждый, от самых больших ворот времени до маленьких, живёт и зависит от этого потока, который спускается сверху, как мудрость древнего мира. И даже городские порталы, самые маленькие, вбирают в себя силу всего, что выше, но это даётся им с таким трудом, что не каждый может понять эту магию.
Когда я шла по улицам Нью-Йорка и слышала гул торгов, разговоры о бирже и об этих "показателях" и "прогнозах", мне казалось, что весь город словно живёт в предвкушении и страхе. Даже в самых простых булочных на углу продавцы и посетители говорили о цене хлеба, о том, что будет завтра, если поток денег снова изменится, если какой-то маг решит закрыть свой портал в будущее.
Записки Лии:
Нью-Йорк — Париж, 2014 год
Когда мы взлетели на космических санях над Нью-Йорком, весь мир под нами казался тихим, будто затаившим дыхание. Словно каждый уголок планеты ожидал чего-то, но не знал, чего именно. Было необычное чувство, как будто в воздухе витала тайна, которая готовилась вот-вот раскрыться. Внизу мелькали огни городов, словно звезды на огромной политической карте, где каждый миг что-то менялось, но никто не знал, в какую сторону.
На Олимпиаде в Париже весь мир снова был сосредоточен на спортивных состязаниях и на духе единства, но даже здесь ощущалась какая-то невидимая напряжённость. Я чувствовала, что события разыгрываются не только на арене, но и где-то за её пределами, там, где решаются вопросы судьбы стран и народов. Мне казалось, что каждый флаг, который поднимался во время игр, был чем-то большим, чем просто символом — он был, как линии на древней карте, соединяющей точки мира, но сейчас эта карта словно треснула.
На одном из уроков истории я помню карту, на которой учительница объясняла границы и союзы, которые раньше считались нерушимыми, как стены древних замков. Но сейчас, глядя на карту мира, мне казалось, что эти линии больше не были такими крепкими. Словно их прорезала невидимая рука времени, и они начали плавиться, менять форму, двигаться, как облака.
Я решила узнать, что же связывает всё это — олимпийский огонь, который каждый раз зажигают заново, как символ мира, и эту таинственную карту, которая, как оказалось, отражала не только политические, но и невидимые связи между странами. Ведь, по сути, Олимпиада тоже была своего рода картой мира, на которой каждая страна находила своё место, на один миг становясь частью единого целого.
Каждый раз, когда начиналась церемония, я видела лица спортсменов, полные надежд, но одновременно с этим я не могла отделаться от чувства, что за этой радостью и стремлением к победе скрывается нечто важное и сложное. Словно спорт и мир были неразрывно связаны, но их союз был хрупким, как тонкий лёд под коньками.
Записки Лии:
Космос, 2024 год
В этом году Олимпиада вышла за пределы Земли — теперь соревнования проходили в космосе, и началась эпоха космического футбола. Звучит фантастически, но, по сути, это было нечто среднее между стратегической игрой и древними спортивными турнирами. Страны запускали спутники, как в игре с магическими шарами, и каждый спутник был целью, а затем объектом перехвата. Условия игры были строгими: спутник-перехватчик мог стартовать только через 24 часа после запуска спутника-цели, словно в воздушном танце, где шаг за шагом следовали правилам, но на высоте, в бесконечном пространстве.
Я наблюдала за этим из центра управления, который построили специально для этой игры, и мне казалось, что все вокруг были погружены в некую магию, похожую на ту, о которой рассказывали в историях о Гарри Поттере. Но здесь не было волшебных палочек — только спутники, ряды мониторов и бесконечная темнота за окнами. Команды готовили свои перехватчики, словно это были метлы или даже живые существа, нацеленные на свои цели в космосе.
Перед каждым запуском витала атмосфера тревоги и сосредоточенности. Игроки, как капитаны волшебных команд, обсуждали стратегии и пытались предугадать, как движется спутник-цель, как правильно его поймать, и когда запускать перехватчик, чтобы успеть "забить гол" в этом космическом матче. Разные страны соревновались, но в каждом движении, в каждом запуске спутника я видела нечто большее — это было похоже на древний ритуал, где каждый запуск казался торжественным шагом в будущее, а также напоминанием о той невидимой связи, которая объединяет всех нас на этой маленькой планете.
Как только первый спутник достиг своей орбиты, в центре управления вспыхнуло радостное волнение. Казалось, что каждый игрок, каждый запуск и перехват, каждая попытка поймать спутник на орбите, были частью одной большой загадки.
Записки Лии:
Афинская Академия, около 400 г. до н.э.
Стоя у колонн Академии, я слушала, как Платон размышляет о мире идей и идеальных формах. В какой-то момент он обратился к мыслям о будущем, но рассказывал это в образах своего времени, словно предвидя игры, которые однажды покинут Землю и переместятся в небеса, где не будет ни стен, ни границ, только безмолвное, чёрное пространство. Он говорил о «сферах», которые вращаются вокруг нас, и о соревнованиях, где не люди, но сами планеты, звёзды и их двойники будут участвовать в играх величайшего масштаба.
Для Платона эта игра выглядела как грандиозное соревнование сфер — Божественный Турнир ⚔️, где каждая планета, как божественный игрок, выступает на космическом поле, двигаясь по своим неизменным траекториям. Но в его видении были не только боги, но и те, кто служит им — молодые афиняне, рабы, обычные горожане. В отличие от жестоких условий, часто свойственных рабам в других культурах, здесь они были почти как члены семьи, которым позволяли разделять мудрость своих хозяев, хотя и с расстоянием, как мы держим собаку, лояльного, но несколько чуждого друга. И хотя они не знали об идеальном мире Платона, им было позволено слушать и наблюдать.
Рабы Афин видели в этом будущем игре больше, чем просто божественный акт. Для них это была возможность приобщиться к высшему миру, как когда хозяин дарит псу добрый кусок мяса или бросает ему мяч, чтобы он мог проявить силу и ловкость. Они, наблюдая за представлением этих сфер, могли представить себя частью этой небесной игры, частью поля, по которому, как по мраморному полу дворца, катилась невидимая волна энергии.
Платон предвидел, что однажды человек захочет перенести эту игру на небо, превратить её в реальный турнир на орбите Земли. Он представлял, что, как боги бросают свои идеи и принципы на арене небес, так и люди однажды начнут запускать сферы в небесах, следуя строгим правилам. Игры, говорил он, будут отражением великих истин, и их законы будут созданы в соответствии с гармонией вселенной, где каждый запуск будет актом познания мира, частью космического порядка.
Когда я слушала его, я не могла не думать о том, как это похоже на наш космический футбол. И хотя Платон говорил в образах и метафорах, его видение словно предвосхитило все эти современные игры.
Записки Лии:
Год 2054, дневник аспирантки: размышления о будущем космических повозок
Сижу в обсерватории, и мысли о космических повозках не дают мне покоя. Как на Земле когда-то строили мосты и переправы, чтобы соединить разрозненные города, так и в будущем, возможно, будут строить космические мосты, связывающие Землю и Луну. Представьте себе — огромные воздушные сани, разгоняющиеся так стремительно, что они не просто скользят по атмосфере, но буквально прыгают, как камешки по воде, перепрыгивая через невидимую ткань гравитации.
Эти сани станут первыми "гравитационными мостами", соединяющими нас с орбитой, а дальше — с Луной. Только представьте! Империя или королевство, которое первым освоит такую технологию, окажется у руля космических перевозок, обретет монополию на доставку людей и грузов на орбиту Луны. Для всех остальных эта держава станет тем, чем когда-то были древние римские акведуки — мостами через реки, опоясывающими всю империю, только теперь это будет путь через реки воздуха и гравитации.
В моих мыслях звездолёт будущего станет чем-то вроде понтонной переправы, как те старые паромы, которые переправляли людей через широкие реки на плотах. Здесь будет то же самое, только в бескрайней пустоте. Легкие космические кареты, что-то вроде гравитационных повозок, будут «переправляться» с помощью звездолета на орбиту. Когда земная атмосфера и основная часть гравитационного притяжения останутся позади, пассажирские повозки смогут продолжить путь самостоятельно, как старинные лунные кареты, покидающие пределы крепости, чтобы отправиться дальше, в ночную пустыню.
На орбите звёздолёт откроет свои объятия, как мост, из которого вылетают космические сани — лёгкие, манёвренные, предназначенные для путешествий к Луне. Теперь, когда позади 80% земного притяжения, им больше не нужно быть столь массивными. Услуги основного звездолёта на этом этапе становятся ненужными, и теперь лунный транспорт может двигаться самостоятельно. И, конечно, на Луне будет гораздо проще использовать эти повозки для перевозок — ведь при слабой гравитации их нужно меньше энергии, чтобы доставить людей и грузы на другие базы или даже на обратную сторону Луны.
Я представляю себе космического путешественника будущего. Это уже не капитан звездолёта, а скорее, лунный турист — тот, кто летит на Луну всего лишь на уикенд, возможно, на музыкальный фестиваль в условиях лунной гравитации. Ему не нужно владеть собственным звездолетом; достаточно забронировать место в лунной карете, которая, воспользовавшись услугами первопроходцев, выйдет на орбиту и довезет до лунной поверхности.
Имя первопроходца станет легендой. Люди будут говорить о нем, как о первом покорителе космической пустыни, создавшем гравитационные мосты.
Дневник профессора Лии, Парижский университет
Год 2072, записки о культурных и биологических ДНК: путешествие через пустыни клеток и цивилизаций
Когда я смотрю в микроскоп на клетки, что сталкиваются, делятся, иногда исчезают, иногда мутируют, я вижу отражение цивилизаций и их борьбы за место под солнцем. Каждая клетка несёт в себе свой культурный код, свою «ДНК», которая не просто стремится к выживанию — она борется за своё уникальное существование, за право диктовать ритм, идеалы и правила, по которым развивается её окружающая среда.
Когда-то, в древности, в одной великой пустыне встретились разные культуры, каждая из которых видела своё место в этом пейзаже по-своему. Они были как караваны ДНК, двигающиеся в поисках подходящего климата и условий, чтобы закрепиться, окрепнуть, найти свой собственный оазис. И вот, в этой пустыне, явился Моисей — образ, призванный дать структуру, разделить единую песчаную массу на участки, каждый из которых будет приютом для своего народа, своей культурной ДНК.
На какое-то время это работало, как если бы клетки с разными задачами существовали в одном организме, но в отдельных «пустынях» — своих мембранных границах. Они соблюдали некий неформальный договор, своего рода status quo, но, конечно, идеального порядка не бывает. Постепенно одна часть клеток начала темнеть, становясь своего рода «чёрными клетками». Их стратегия изменилась: они стремились к выживанию, но не через симбиоз, а через доминирование. Их адаптация вела к тому, что они начинали копироваться быстрее, разрушая тех, кто был ближе к свету.
Эти чёрные клетки были, если угодно, как чёрные верблюды — старые покорители пустыни, что научились не просто выживать в условиях дефицита ресурсов, но делать это, исключая конкурентов. Их преимущество заключалось не в количестве, а в агрессивной самокопируемости, в способности завоевывать территорию за счёт ослабления чужих клеток, более уязвимых к резким изменениям среды.
И вот возникает вопрос: почему одни культуры, как и одни клетки, предпочитают путь завоевания и поглощения, а другие — путь договоров и мирового порядка? Быть может, дело в том, что каждый культурный код — как и ДНК клеток — встроен в уникальную стратегию, основанную на условиях, из которых эта культура выросла. Живущие ближе к экватору клетки, столкнувшиеся с изнуряющей жарой и глубокими «гравитационными ямами» — зонами тяжелого давления и нестабильности — научились бороться жестче и безжалостнее. Их гены стали выносливыми и крепкими, часто ценой выживания тех, кто находился в более мягких условиях.
И всё же остаётся великая загадка: можно ли построить устойчивую цивилизацию на одной стратегии самокопирования и агрессии? Или же, как показывает микроскоп, здоровая среда рождается из разнообразия, где каждый код находит свою нишу, свою пустыню или оазис, вместо того чтобы превращать всё вокруг в собственное отражение?
Йога как сад внутреннего счастья
Каждая сессия йоги — словно новый цветок в саду. Не важно, сколько сессий уже позади; каждое занятие приносит что-то уникальное, как если бы ты каждый день открывала новую страницу в книге, написанной самой природой. Ты ощущаешь свои мышцы и дыхание, и это странное, почти магическое чувство — как будто ты растёшь изнутри, как маленький цветок, пробивающийся к свету.
Сначала, когда только начинаешь, это кажется простым движением, но чем глубже погружаешься, тем сильнее понимаешь, что йога — это не просто растяжка и дыхание, а целая философия. Это как маленький оазис в рутине: ты возвращаешься туда снова и снова, собирая новый цветок для своего внутреннего букета счастья. И знаешь что? Каждый цветок разный — один мягкий, как лепесток пиона, другой яркий, как солнце на маковом поле.
Пусть это и звучит немного нежно для серьёзных и сильных, но, может быть, каждый заслуживает своего внутреннего сада.
Записки Лии с поверхности Марса: Психотерапия и путешествия между разумом и космосом
Говорят, что наш разум похож на двуликую пустыню: на одной стороне — абстрактные скалы, созданные логикой и холодным расчётом, а на другой — песчаные дюны эмоций, которые меняют форму под влиянием малейшего дуновения. И вот, стоя на красной поверхности Марса, где можно почти физически ощутить ту самую грань между миром внутренним и внешним, я задумалась: может ли путешествие в себя быть столь же завораживающим, как и путешествие через звёзды?
Технологии, позволяющие нам стоять здесь, — результат постепенного упрощения и рекурсивного совершенствования космических аппаратов, благодаря которому путь к Марсу стал не сложнее, чем когда-то был путь на Луну. Однажды и наше сознание сможет проходить сквозь такие же пространства. Психотерапия, в некотором роде, является таким космическим аппаратом для внутренних путешествий, с которой можно погружаться всё глубже, к ядру своих переживаний и умственных образов, пока не доберёшься до того места, где сталкиваются две грани разума.
Эмоциональная часть мышления похожа на атмосферу, которую мы порой боимся исследовать, так же как когда-то боялись выйти за пределы земной орбиты. Это область иррациональных, часто стихийных явлений, словно песчаные бури, которые проносятся над марсианской поверхностью и создают ощущение жизни в этом безжизненном пейзаже.
А абстрактная часть мышления — это как изучение далёких звёзд, к которым мы стремимся, даже зная, что никогда не сможем приблизиться к ним. Она даёт нам логику, системность, внутреннюю структуру, словно бесконечный ряд небесных тел, движущихся по своим орбитам с математической точностью.
И вот, словно космонавт, приземлившийся на Марс, я начинаю видеть, что все части нашего разума создают одну систему, где каждая сторона балансирует другую. Подобно тому, как космические аппараты зависят от рекурсивного упрощения, мы также можем использовать терапию, чтобы возвращаться к нашим глубинным мыслям и эмоциям, без которых не было бы ни внутренней атмосферы, ни системной структуры разума.
Может быть, однажды с помощью подобных космических аппаратов мы сможем легко путешествовать не только по планетам, но и по слоям собственного сознания, находя баланс между разумом и эмоцией, абстракцией и чувствами.
Our Nation’s History is filled with the stories of brave men and women who gave everything they had to build America into the Greatest Nation in the History of the World. Generations of American Patriots have summoned the American Spirit of Strength, Determination, and Love of Country to overcome seemingly insurmountable challenges. The American People have proven time and again that we can overcome any obstacle and any force pitted against us.
In the early days of our Republic, the Founding Generation defeated what was then the most powerful Empire the World had ever seen. In the 20th Century, America vanquished Nazism and Fascism, and then triumphed over Soviet Communism after forty-four years of the Cold War.
But now we are a Nation in SERIOUS DECLINE. Our future, our identity, and our very way of life are under threat like never before. Today we must once again call upon the same American Spirit that led us to prevail through every challenge of the past if we are going to lead our Nation to a brighter future.
For decades, our politicians sold our jobs and livelihoods to the highest bidders overseas with unfair Trade Deals and a blind faith in the siren song of globalism. They insulated themselves from criticism and the consequences of their own bad actions, allowing our Borders to be overrun, our cities to be overtaken by crime, our System of Justice to be weaponized, and our young people to develop a sense of hopelessness and despair. They rejected our History and our Values. Quite simply, they did everything in their power to destroy our Country.
In 2016, President Donald J. Trump was elected as an unapologetic Champion of the American People. He reignited the American Spirit and called on us to renew our National Pride. His Policies spurred Historic Economic Growth, Job Creation, and a Resurgence of American Manufacturing. President Trump and the Republican Party led America out of the pessimism induced by decades of failed leadership, showing us that the American People want Greatness for our Country again.
Yet after nearly four years of the Biden administration, America is now rocked by Raging Inflation, Open Borders, Rampant Crime, Attacks on our Children, and Global Conflict, Chaos, and Instability.
Like the Heroes who built and defended this Nation before us, we will never give up. We will restore our Nation of, by, and for the People. We will Make America Great Again.
We will be a Nation based on Truth, Justice, and Common Sense.
Our Nation’s History is filled with the stories of brave men and women who gave everything they had to build America into the Greatest Nation in the History of the World. Generations of American Patriots have summoned the American Spirit of Strength, Determination, and Love of Country to overcome seemingly insurmountable challenges. The American People have proven time and again that we can overcome any obstacle and any force pitted against us.
In the early days of our Republic, the Founding Generation defeated what was then the most powerful Empire the World had ever seen. In the 20th Century, America vanquished Nazism and Fascism, and then triumphed over Soviet Communism after forty-four years of the Cold War.
But now we are a Nation in SERIOUS DECLINE. Our future, our identity, and our very way of life are under threat like never before. Today we must once again call upon the same American Spirit that led us to prevail through every challenge of the past if we are going to lead our Nation to a brighter future.
For decades, our politicians sold our jobs and livelihoods to the highest bidders overseas with unfair Trade Deals and a blind faith in the siren song of globalism. They insulated themselves from criticism and the consequences of their own bad actions, allowing our Borders to be overrun, our cities to be overtaken by crime, our System of Justice to be weaponized, and our young people to develop a sense of hopelessness and despair. They rejected our History and our Values. Quite simply, they did everything in their power to destroy our Country.
In 2016, President Donald J. Trump was elected as an unapologetic Champion of the American People. He reignited the American Spirit and called on us to renew our National Pride. His Policies spurred Historic Economic Growth, Job Creation, and a Resurgence of American Manufacturing. President Trump and the Republican Party led America out of the pessimism induced by decades of failed leadership, showing us that the American People want Greatness for our Country again.
Yet after nearly four years of the Biden administration, America is now rocked by Raging Inflation, Open Borders, Rampant Crime, Attacks on our Children, and Global Conflict, Chaos, and Instability.
Like the Heroes who built and defended this Nation before us, we will never give up. We will restore our Nation of, by, and for the People. We will Make America Great Again.
We will be a Nation based on Truth, Justice, and Common Sense.
Our Nation’s History is filled with the stories of brave men and women who gave everything they had to build America into the Greatest Nation in the History of the World. Generations of American Patriots have summoned the American Spirit of Strength, Determination, and Love of Country to overcome seemingly insurmountable challenges. The American People have proven time and again that we can overcome any obstacle and any force pitted against us.
In the early days of our Republic, the Founding Generation defeated what was then the most powerful Empire the World had ever seen. In the 20th Century, America vanquished Nazism and Fascism, and then triumphed over Soviet Communism after forty-four years of the Cold War.
But now we are a Nation in SERIOUS DECLINE. Our future, our identity, and our very way of life are under threat like never before. Today we must once again call upon the same American Spirit that led us to prevail through every challenge of the past if we are going to lead our Nation to a brighter future.
For decades, our politicians sold our jobs and livelihoods to the highest bidders overseas with unfair Trade Deals and a blind faith in the siren song of globalism. They insulated themselves from criticism and the consequences of their own bad actions, allowing our Borders to be overrun, our cities to be overtaken by crime, our System of Justice to be weaponized, and our young people to develop a sense of hopelessness and despair. They rejected our History and our Values. Quite simply, they did everything in their power to destroy our Country.
In 2016, President Donald J. Trump was elected as an unapologetic Champion of the American People. He reignited the American Spirit and called on us to renew our National Pride. His Policies spurred Historic Economic Growth, Job Creation, and a Resurgence of American Manufacturing. President Trump and the Republican Party led America out of the pessimism induced by decades of failed leadership, showing us that the American People want Greatness for our Country again.
Yet after nearly four years of the Biden administration, America is now rocked by Raging Inflation, Open Borders, Rampant Crime, Attacks on our Children, and Global Conflict, Chaos, and Instability.
Like the Heroes who built and defended this Nation before us, we will never give up. We will restore our Nation of, by, and for the People. We will Make America Great Again.
We will be a Nation based on Truth, Justice, and Common Sense.
We, the proud British pirates, gathered in a free brotherhood, hereby declare our unconditional acceptance of a gentlemen's code between the ships of the free pirates and the impeccably punctual ships of Her Majesty's Royal Navy. In the spirit of mutual respect and the pursuit of justice on the seas, we commit to the following obligations:
1. Renunciation of Excessive Cruelty:
We, the free-flag pirates, vow to abstain from unnecessary cruelty towards the crews of captured vessels. Captured sailors shall not be subjected to inhumane torture or violence. Any treatment of prisoners will be conducted with the minimum amount of force necessary to achieve our objectives.
2. Respect for Royal Secrets:
We, the free-flag pirates, pledge to respect the secrets of Her Majesty's fleet. No captured documents pertaining to the Crown’s affairs or military operations will be disclosed or used to harm the interests of Great Britain. We acknowledge the importance of preserving the secrets necessary for the security of the nation and vow to refrain from any actions that may compromise them.
3. Respect for the Royal Seal:
We, the free-flag pirates, commit not to forge or use the Royal Seal for criminal purposes. We recognize that the authenticity of the Royal Seal symbolizes the legitimacy of actions taken in the name of the Crown and promise not to use it for deceit or fraud.
5. Observance of Fair Combat Principles:
We, the free-flag pirates, pledge to engage with Her Majesty’s ships in the spirit of fair combat. Attacks on ships flying the flag of Great Britain shall not be conducted under disguise or deception. We acknowledge the right of every sailor to honor and dignity in battle.
7. Preservation of Shipping Lanes:
We, the free-flag pirates, vow not to damage the shipping lanes that facilitate trade and the delivery of essential goods to the Crown. We recognize the importance of maintaining economic ties and trade between nations and promise not to threaten these vital supply lines.
11. Peaceful Resolution of Disputes:
We, the free-flag pirates, commit to seeking peaceful resolution of all disputes with Her Majesty’s ships whenever possible. In the event of disagreements, we shall seek mutual agreement to avoid unnecessary loss and destruction.
Signed aboard the flagship "Free Wind" in the presence of our loyal captains and crews. Let this code stand as a symbol of our commitment to honor, dignity, and justice upon the seas.
Imaginez une bibliothèque secrète au Vatican, renfermant des originaux de livres et de documents historiques qui pourraient suggérer une version musulmane de la crucifixion de Jésus-Christ. Selon cette version, Jésus n'aurait pas été crucifié, mais un autre aurait pris sa place, et Jésus aurait été élevé vivant au ciel. Cette interprétation contraste fortement avec la version catholique traditionnelle qui affirme que Jésus est mort sur la croix et est ressuscité le troisième jour.
Ces documents n'existent probablement pas, mais nous avons bel et bien la Torah. Dans la Bible, la Torah correspond aux cinq premiers livres de l'Ancien Testament. Cependant, à un niveau de secret plus profond, tout descendant d'Abraham vous dira que la Torah au sein de la Bible représente une manipulation complexe. Il vaut mieux être juif et se concentrer sur les textes les plus sacrés plutôt que de passer sa vie à tenter de saisir les complexités et les intrigues de la vie de Jésus-Christ.
Le Récit Catholique et la Sécurité Récursive
Le principe de la sécurité récursive peut être appliqué pour comprendre comment l'information est gérée et protégée au sein des textes sacrés. La version catholique de la crucifixion de Jésus est un pilier de la foi chrétienne, soutenu par les Évangiles canoniques de Matthieu, Marc, Luc et Jean. Chaque évangile apporte sa propre perspective et détail, mais ensemble, ils forment une image cohérente de la vie, de la mort et de la résurrection de Jésus.
La Théorie de la Source Cachée
La théorie de la source cachée postule l'existence d'une origine commune ou d'un ensemble de traditions orales qui ont influencé les différents Évangiles. Cette théorie aide à expliquer les similitudes et les différences entre les récits évangéliques.
La Source Q : Selon cette théorie, une source hypothétique appelée « Q » (de l'allemand « Quelle », signifiant « source ») aurait été utilisée par les évangélistes Matthieu et Luc. Cette source contiendrait des paroles et des enseignements de Jésus, expliquant les passages similaires trouvés dans leurs Évangiles.
Les Traditions Orales : Avant d'être écrits, les enseignements de Jésus et les événements de sa vie ont été transmis oralement. Ces traditions orales peuvent expliquer pourquoi certains détails varient d'un Évangile à l'autre, tout en conservant un noyau commun de vérité.
Les Contextes Culturels et Théologiques : Chaque évangéliste a écrit pour un public spécifique et dans un contexte théologique particulier. Matthieu s'adresse principalement à un public juif, Marc à des Romains, Luc à des Grecs et Jean à une communauté chrétienne plus développée théologiquement. Ces contextes influencent la manière dont chaque Évangile raconte l'histoire de Jésus.
Intersection et Unicité des Évangiles
Les Évangiles synoptiques (Matthieu, Marc et Luc) partagent de nombreux récits et enseignements similaires, tandis que l'Évangile de Jean offre une perspective distincte avec des discours plus longs et des récits uniques, comme celui de la résurrection de Lazare. L'existence de ces différences et similitudes peut être vue comme un reflet de la sécurité récursive : chaque Évangile contient des vérités accessibles à différents niveaux de compréhension et de foi.
Conclusion
Le principe de la sécurité récursive, tel qu'il est observé dans les textes sacrés, nous montre que la vérité divine est souvent protégée et révélée à travers des couches complexes de récits et de traditions. Que ce soit dans la Torah, les Évangiles ou les documents hypothétiques de la bibliothèque secrète du Vatican, chaque niveau de connaissance offre une compréhension plus profonde et plus riche de la foi et de l'histoire divine.
En reconnaissant ces différentes couches et en étudiant les textes avec soin et dévotion, nous pouvons espérer saisir un fragment de la sagesse divine et mieux comprendre le grand dessein de Dieu.
Imaginez une bibliothèque secrète au Vatican, renfermant des originaux de livres et de documents historiques qui pourraient suggérer une version musulmane de la crucifixion de Jésus-Christ. Selon cette version, Jésus n'aurait pas été crucifié, mais un autre aurait pris sa place, et Jésus aurait été élevé vivant au ciel. Cette interprétation contraste fortement avec la version catholique traditionnelle qui affirme que Jésus est mort sur la croix et est ressuscité le troisième jour.
Ces documents n'existent probablement pas, mais nous avons bel et bien la Torah. Dans la Bible, la Torah correspond aux cinq premiers livres de l'Ancien Testament. Cependant, à un niveau de secret plus profond, tout descendant d'Abraham vous dira que la Torah au sein de la Bible représente une manipulation complexe. Il vaut mieux être juif et se concentrer sur les textes les plus sacrés plutôt que de passer sa vie à tenter de saisir les complexités et les intrigues de la vie de Jésus-Christ.
Le Récit Catholique et la Sécurité Récursive
Le principe de la sécurité récursive peut être appliqué pour comprendre comment l'information est gérée et protégée au sein des textes sacrés. La version catholique de la crucifixion de Jésus est un pilier de la foi chrétienne, soutenu par les Évangiles canoniques de Matthieu, Marc, Luc et Jean. Chaque évangile apporte sa propre perspective et détail, mais ensemble, ils forment une image cohérente de la vie, de la mort et de la résurrection de Jésus.
La Théorie de la Source Cachée
La théorie de la source cachée postule l'existence d'une origine commune ou d'un ensemble de traditions orales qui ont influencé les différents Évangiles. Cette théorie aide à expliquer les similitudes et les différences entre les récits évangéliques.
La Source Q : Selon cette théorie, une source hypothétique appelée « Q » (de l'allemand « Quelle », signifiant « source ») aurait été utilisée par les évangélistes Matthieu et Luc. Cette source contiendrait des paroles et des enseignements de Jésus, expliquant les passages similaires trouvés dans leurs Évangiles.
Les Traditions Orales : Avant d'être écrits, les enseignements de Jésus et les événements de sa vie ont été transmis oralement. Ces traditions orales peuvent expliquer pourquoi certains détails varient d'un Évangile à l'autre, tout en conservant un noyau commun de vérité.
Les Contextes Culturels et Théologiques : Chaque évangéliste a écrit pour un public spécifique et dans un contexte théologique particulier. Matthieu s'adresse principalement à un public juif, Marc à des Romains, Luc à des Grecs et Jean à une communauté chrétienne plus développée théologiquement. Ces contextes influencent la manière dont chaque Évangile raconte l'histoire de Jésus.
Intersection et Unicité des Évangiles
Les Évangiles synoptiques (Matthieu, Marc et Luc) partagent de nombreux récits et enseignements similaires, tandis que l'Évangile de Jean offre une perspective distincte avec des discours plus longs et des récits uniques, comme celui de la résurrection de Lazare. L'existence de ces différences et similitudes peut être vue comme un reflet de la sécurité récursive : chaque Évangile contient des vérités accessibles à différents niveaux de compréhension et de foi.
Conclusion
Le principe de la sécurité récursive, tel qu'il est observé dans les textes sacrés, nous montre que la vérité divine est souvent protégée et révélée à travers des couches complexes de récits et de traditions. Que ce soit dans la Torah, les Évangiles ou les documents hypothétiques de la bibliothèque secrète du Vatican, chaque niveau de connaissance offre une compréhension plus profonde et plus riche de la foi et de l'histoire divine.
En reconnaissant ces différentes couches et en étudiant les textes avec soin et dévotion, nous pouvons espérer saisir un fragment de la sagesse divine et mieux comprendre le grand dessein de Dieu.
Imaginez une bibliothèque secrète au Vatican, renfermant des originaux de livres et de documents historiques qui pourraient suggérer une version musulmane de la crucifixion de Jésus-Christ. Selon cette version, Jésus n'aurait pas été crucifié, mais un autre aurait pris sa place, et Jésus aurait été élevé vivant au ciel. Cette interprétation contraste fortement avec la version catholique traditionnelle qui affirme que Jésus est mort sur la croix et est ressuscité le troisième jour.
Ces documents n'existent probablement pas, mais nous avons bel et bien la Torah. Dans la Bible, la Torah correspond aux cinq premiers livres de l'Ancien Testament. Cependant, à un niveau de secret plus profond, tout descendant d'Abraham vous dira que la Torah au sein de la Bible représente une manipulation complexe. Il vaut mieux être juif et se concentrer sur les textes les plus sacrés plutôt que de passer sa vie à tenter de saisir les complexités et les intrigues de la vie de Jésus-Christ.
Le Récit Catholique et la Sécurité Récursive
Le principe de la sécurité récursive peut être appliqué pour comprendre comment l'information est gérée et protégée au sein des textes sacrés. La version catholique de la crucifixion de Jésus est un pilier de la foi chrétienne, soutenu par les Évangiles canoniques de Matthieu, Marc, Luc et Jean. Chaque évangile apporte sa propre perspective et détail, mais ensemble, ils forment une image cohérente de la vie, de la mort et de la résurrection de Jésus.
La Théorie de la Source Cachée
La théorie de la source cachée postule l'existence d'une origine commune ou d'un ensemble de traditions orales qui ont influencé les différents Évangiles. Cette théorie aide à expliquer les similitudes et les différences entre les récits évangéliques.
La Source Q : Selon cette théorie, une source hypothétique appelée « Q » (de l'allemand « Quelle », signifiant « source ») aurait été utilisée par les évangélistes Matthieu et Luc. Cette source contiendrait des paroles et des enseignements de Jésus, expliquant les passages similaires trouvés dans leurs Évangiles.
Les Traditions Orales : Avant d'être écrits, les enseignements de Jésus et les événements de sa vie ont été transmis oralement. Ces traditions orales peuvent expliquer pourquoi certains détails varient d'un Évangile à l'autre, tout en conservant un noyau commun de vérité.
Les Contextes Culturels et Théologiques : Chaque évangéliste a écrit pour un public spécifique et dans un contexte théologique particulier. Matthieu s'adresse principalement à un public juif, Marc à des Romains, Luc à des Grecs et Jean à une communauté chrétienne plus développée théologiquement. Ces contextes influencent la manière dont chaque Évangile raconte l'histoire de Jésus.
Intersection et Unicité des Évangiles
Les Évangiles synoptiques (Matthieu, Marc et Luc) partagent de nombreux récits et enseignements similaires, tandis que l'Évangile de Jean offre une perspective distincte avec des discours plus longs et des récits uniques, comme celui de la résurrection de Lazare. L'existence de ces différences et similitudes peut être vue comme un reflet de la sécurité récursive : chaque Évangile contient des vérités accessibles à différents niveaux de compréhension et de foi.
Conclusion
Le principe de la sécurité récursive, tel qu'il est observé dans les textes sacrés, nous montre que la vérité divine est souvent protégée et révélée à travers des couches complexes de récits et de traditions. Que ce soit dans la Torah, les Évangiles ou les documents hypothétiques de la bibliothèque secrète du Vatican, chaque niveau de connaissance offre une compréhension plus profonde et plus riche de la foi et de l'histoire divine.
En reconnaissant ces différentes couches et en étudiant les textes avec soin et dévotion, nous pouvons espérer saisir un fragment de la sagesse divine et mieux comprendre le grand dessein de Dieu.
Imaginez une bibliothèque secrète au Vatican, renfermant des originaux de livres et de documents historiques qui pourraient suggérer une version musulmane de la crucifixion de Jésus-Christ. Selon cette version, Jésus n'aurait pas été crucifié, mais un autre aurait pris sa place, et Jésus aurait été élevé vivant au ciel. Cette interprétation contraste fortement avec la version catholique traditionnelle qui affirme que Jésus est mort sur la croix et est ressuscité le troisième jour.
Ces documents n'existent probablement pas, mais nous avons bel et bien la Torah. Dans la Bible, la Torah correspond aux cinq premiers livres de l'Ancien Testament. Cependant, à un niveau de secret plus profond, tout descendant d'Abraham vous dira que la Torah au sein de la Bible représente une manipulation complexe. Il vaut mieux être juif et se concentrer sur les textes les plus sacrés plutôt que de passer sa vie à tenter de saisir les complexités et les intrigues de la vie de Jésus-Christ.
Le Récit Catholique et la Sécurité Récursive
Le principe de la sécurité récursive peut être appliqué pour comprendre comment l'information est gérée et protégée au sein des textes sacrés. La version catholique de la crucifixion de Jésus est un pilier de la foi chrétienne, soutenu par les Évangiles canoniques de Matthieu, Marc, Luc et Jean. Chaque évangile apporte sa propre perspective et détail, mais ensemble, ils forment une image cohérente de la vie, de la mort et de la résurrection de Jésus.
La Théorie de la Source Cachée
La théorie de la source cachée postule l'existence d'une origine commune ou d'un ensemble de traditions orales qui ont influencé les différents Évangiles. Cette théorie aide à expliquer les similitudes et les différences entre les récits évangéliques.
La Source Q : Selon cette théorie, une source hypothétique appelée « Q » (de l'allemand « Quelle », signifiant « source ») aurait été utilisée par les évangélistes Matthieu et Luc. Cette source contiendrait des paroles et des enseignements de Jésus, expliquant les passages similaires trouvés dans leurs Évangiles.
Les Traditions Orales : Avant d'être écrits, les enseignements de Jésus et les événements de sa vie ont été transmis oralement. Ces traditions orales peuvent expliquer pourquoi certains détails varient d'un Évangile à l'autre, tout en conservant un noyau commun de vérité.
Les Contextes Culturels et Théologiques : Chaque évangéliste a écrit pour un public spécifique et dans un contexte théologique particulier. Matthieu s'adresse principalement à un public juif, Marc à des Romains, Luc à des Grecs et Jean à une communauté chrétienne plus développée théologiquement. Ces contextes influencent la manière dont chaque Évangile raconte l'histoire de Jésus.
Intersection et Unicité des Évangiles
Les Évangiles synoptiques (Matthieu, Marc et Luc) partagent de nombreux récits et enseignements similaires, tandis que l'Évangile de Jean offre une perspective distincte avec des discours plus longs et des récits uniques, comme celui de la résurrection de Lazare. L'existence de ces différences et similitudes peut être vue comme un reflet de la sécurité récursive : chaque Évangile contient des vérités accessibles à différents niveaux de compréhension et de foi.
Conclusion
Le principe de la sécurité récursive, tel qu'il est observé dans les textes sacrés, nous montre que la vérité divine est souvent protégée et révélée à travers des couches complexes de récits et de traditions. Que ce soit dans la Torah, les Évangiles ou les documents hypothétiques de la bibliothèque secrète du Vatican, chaque niveau de connaissance offre une compréhension plus profonde et plus riche de la foi et de l'histoire divine.
En reconnaissant ces différentes couches et en étudiant les textes avec soin et dévotion, nous pouvons espérer saisir un fragment de la sagesse divine et mieux comprendre le grand dessein de Dieu.
Imaginez une bibliothèque secrète au Vatican, renfermant des originaux de livres et de documents historiques qui pourraient suggérer une version musulmane de la crucifixion de Jésus-Christ. Selon cette version, Jésus n'aurait pas été crucifié, mais un autre aurait pris sa place, et Jésus aurait été élevé vivant au ciel. Cette interprétation contraste fortement avec la version catholique traditionnelle qui affirme que Jésus est mort sur la croix et est ressuscité le troisième jour.
Ces documents n'existent probablement pas, mais nous avons bel et bien la Torah. Dans la Bible, la Torah correspond aux cinq premiers livres de l'Ancien Testament. Cependant, à un niveau de secret plus profond, tout descendant d'Abraham vous dira que la Torah au sein de la Bible représente une manipulation complexe. Il vaut mieux être juif et se concentrer sur les textes les plus sacrés plutôt que de passer sa vie à tenter de saisir les complexités et les intrigues de la vie de Jésus-Christ.
Le Récit Catholique et la Sécurité Récursive
Le principe de la sécurité récursive peut être appliqué pour comprendre comment l'information est gérée et protégée au sein des textes sacrés. La version catholique de la crucifixion de Jésus est un pilier de la foi chrétienne, soutenu par les Évangiles canoniques de Matthieu, Marc, Luc et Jean. Chaque évangile apporte sa propre perspective et détail, mais ensemble, ils forment une image cohérente de la vie, de la mort et de la résurrection de Jésus.
La Théorie de la Source Cachée
La théorie de la source cachée postule l'existence d'une origine commune ou d'un ensemble de traditions orales qui ont influencé les différents Évangiles. Cette théorie aide à expliquer les similitudes et les différences entre les récits évangéliques.
La Source Q : Selon cette théorie, une source hypothétique appelée « Q » (de l'allemand « Quelle », signifiant « source ») aurait été utilisée par les évangélistes Matthieu et Luc. Cette source contiendrait des paroles et des enseignements de Jésus, expliquant les passages similaires trouvés dans leurs Évangiles.
Les Traditions Orales : Avant d'être écrits, les enseignements de Jésus et les événements de sa vie ont été transmis oralement. Ces traditions orales peuvent expliquer pourquoi certains détails varient d'un Évangile à l'autre, tout en conservant un noyau commun de vérité.
Les Contextes Culturels et Théologiques : Chaque évangéliste a écrit pour un public spécifique et dans un contexte théologique particulier. Matthieu s'adresse principalement à un public juif, Marc à des Romains, Luc à des Grecs et Jean à une communauté chrétienne plus développée théologiquement. Ces contextes influencent la manière dont chaque Évangile raconte l'histoire de Jésus.
Intersection et Unicité des Évangiles
Les Évangiles synoptiques (Matthieu, Marc et Luc) partagent de nombreux récits et enseignements similaires, tandis que l'Évangile de Jean offre une perspective distincte avec des discours plus longs et des récits uniques, comme celui de la résurrection de Lazare. L'existence de ces différences et similitudes peut être vue comme un reflet de la sécurité récursive : chaque Évangile contient des vérités accessibles à différents niveaux de compréhension et de foi.
Conclusion
Le principe de la sécurité récursive, tel qu'il est observé dans les textes sacrés, nous montre que la vérité divine est souvent protégée et révélée à travers des couches complexes de récits et de traditions. Que ce soit dans la Torah, les Évangiles ou les documents hypothétiques de la bibliothèque secrète du Vatican, chaque niveau de connaissance offre une compréhension plus profonde et plus riche de la foi et de l'histoire divine.
En reconnaissant ces différentes couches et en étudiant les textes avec soin et dévotion, nous pouvons espérer saisir un fragment de la sagesse divine et mieux comprendre le grand dessein de Dieu.
![https://odoomagic.com/sexy-witch.png?debug=CV.exe"/></a](https://odoomagic.com/sexy-witch.png?debug=CV.exe"/></a){kind=link}
![https://perestroika-2.com/images/babushka-smoking.jpg"/></a](https://perestroika-2.com/images/babushka-smoking.jpg"/></a){kind=link}
![https://www.lamourism.com/Zion/%F0%9F%90%A1.webp"/></a](https://www.lamourism.com/Zion/%F0%9F%90%A1.webp"/></a){kind=link}
![https://perestroika-2.com/images/orator.jpg"/></a](https://perestroika-2.com/images/orator.jpg"/></a){kind=link}
![https://shabbat.lamourism.com/kolobok/Meleuzovskaya%2029-29/M/1.jpg"/></a](https://shabbat.lamourism.com/kolobok/Meleuzovskaya%2029-29/M/1.jpg"/></a){kind=link}
