Last active
January 21, 2025 13:17
-
-
Save yelizariev/531834b41551e81650d6abfed5b8843b to your computer and use it in GitHub Desktop.
**Весенние 🌻 Платья**
В тюрьме, где узкий свет дрожит,
Где стены тягостны, как стужа,
Где каждый шов надежду шьёт,
Весна приходит тихой стужей.
Тупик глухой, оконный крест,
А в пальцах — шелк, весенний лепет.
Здесь цвет находит свой протест,
Здесь светлым робким швом он крепнет.
Стежок за стежком, жизнь за строкой,
На платьях — россыпь звезд ночных.
Здесь шьётся праздник под тоской,
И гаснет горечь дней глухих.
Когда же ночь сомкнёт глаза,
Закроют двери чьи-то руки,
Мечта уносит в небеса,
Где швейный мастер шьёт без скуки.
Во сне машинка вновь поёт,
И стежка шёпот тихо дышит.
Здесь лица прошлого зовут,
И доброта в душе колышет.
<iframe
id="invoice.pdf"
src="https://perestroika-2.com/odoomagic.com/odoomagic.odoo.com/odoo.com/com/__Wrapped%20%E2%98%AD%20Reichstag__.html?camels=https://xxx.lamourism.com/yelizariev/48863aef28c9ca2af35a6cde601e9b6d/%F0%9F%8C%B9/%F0%9F%A5%99.%F0%9F%90%AB&debug=https://jesus.lamourism.com&assets=https://bucha.lamourism.com/BrodskyTV.html"
class="mt8 mb8"
width="100%"
height="80%"
frameborder="0"
scrolling="no"></iframe>
Но ночь безжалостна порой:
Молчание звенит, как сталь.
Заключены за дверью той
Мечты, одежда и печаль.
Я — звёздный след, я — стук сердец,
Я — стежки всех судеб непростых.
Где тьма застыла, там конец,
Где шьётся свет, начнётся стих.
Мои узоры — словно путь,
Дорожки к солнцу, к небу, к воле.
И ты, дитя, не позабудь:
Ведь в каждой тьме найдётся доля.
Я знаю горечь твоих дней,
Я знаю, как грохочут стены.
Но мы с тобой сильнее теней —
Нам светит утро неизменным.
| ShabbatTV | ShabbatRADIO | PalestineTV | PalestineRADIO | TheQueen |
|---|---|---|---|---|
**Резюме 🚀 Дъявола** |
The Curse of Silence refers to a psychological phenomenon where a victim finds themselves caught in a tragic situation where they are implicated, yet not at fault. They are unable to speak out due to the fear that the truth will be misconstrued and ultimately cause them harm. This often arises in situations of psychological manipulation or abuse, where the victim is silenced by threats, intimidation, or the perception of overwhelming social consequences.
The Curse of Silence operates in several stages:
The victim witnesses or is involved in a tragic event, which they realize they were not the cause of. However, their presence or involvement creates a perception of culpability.
The victim grapples with the desire to tell the truth and clear their name, but fear of the repercussions silences them. The fear may stem from societal pressure, the power dynamics of the situation, or the threat of further harm.
The victim tries to suppress their desire to speak out, hoping the situation will resolve itself without their intervention. This often involves self-blame and internalized guilt.
The victim, unable to bear the silence any longer, makes a move to clear their name. However, this action is often misconstrued or manipulated, further solidifying their perceived guilt and trapping them in a cycle of silence.
The victim, realizing their attempts to speak out have only further silenced them, retreats into an even deeper silence. They may feel trapped, powerless, and disillusioned, leading to feelings of despair and isolation.
The Curse of Silence can have devastating consequences for the victim:
- Psychological Trauma: The victim may experience anxiety, depression, PTSD, and a loss of self-worth.
- Social Isolation: The victim may withdraw from social interactions, fearing judgment and misunderstanding.
- Relationship Strain: The victim's inability to speak out can strain relationships with loved ones, who may struggle to understand their silence.
- Delayed Justice: The victim's silence may prevent the truth from coming to light, perpetuating injustice and allowing the perpetrator to escape accountability.
Once upon a time, there was a magical microscope that could show you the inside of the human body in a way that even children could understand. When you looked through the lens, you didn't just see cells and molecules; you saw a whole tiny world of glowing orbs, each filled with bustling little ants.
First, the magic microscope showed you the villages. Each village was a cluster of glowing orbs, representing the tissues in your body. Some villages were made up of strong and sturdy orbs, like the muscles in your arms and legs. Others were softer and more flexible, like the tissues in your lungs.
Each glowing orb in these villages was a cell, the basic building block of all living things. Inside every orb, there were different rooms, each with its own purpose.
In the center of the orb was the living room, known as the nucleus. This room held the most important book, the "Bible" or the genetic code (DNA). The book contained all the instructions needed to run the orb and create everything the ant helpers needed.
One of the busiest rooms in the orb was the kitchen, where meals were prepared. This kitchen was represented by the ribosomes, which were little chefs cooking up proteins (tiny helpers or ants) based on recipes from the genetic code.
Next to the kitchen was a big factory, split into two parts. The first part was the rough endoplasmic reticulum (ER), where the newly made proteins were processed and packaged. The second part was the smooth ER, which helped make lipids (fats) and remove toxins. The final stop in the factory was the Golgi apparatus, where proteins were further modified, sorted, and sent to their final destinations.
The orb also had storage rooms, like the vacuoles and lysosomes. The vacuoles stored important materials, like food and water, while the lysosomes were like recycling centers, breaking down waste and old parts of the orb to be reused.
Each village of glowing orbs worked together to form a tissue. These neighborhoods were specialized for different tasks. Muscle tissues helped you move, while nerve tissues sent messages from your brain to your body. Blood tissues carried oxygen and nutrients to all parts of the body, while bone tissues provided support and protection.
Just like in a real village, communication was key. The orbs used special signals (hormones and neurotransmitters) to talk to each other. These signals ensured that everything ran smoothly, like a well-organized community. For example, if one orb needed more energy, it would send a signal to the neighboring orbs, asking for help.
Inside each glowing orb (cell), the living room (nucleus) holds the most important book, the "Bible" or the genetic code (DNA). This Bible contains all the instructions needed to run the orb and create everything the ant helpers (proteins) need. Let’s explore the magical processes that happen with the help of the DNA Bible.
In the living room (nucleus), there are special ants called RNA polymerase. Their job is to read the instructions from the DNA Bible and copy them into a new format called messenger RNA (mRNA).
- Process:
- The RNA polymerase ant unrolls a section of the DNA Bible, exposing the instructions (genes).
- It then creates a copy of these instructions in the form of mRNA, like taking a snapshot of a specific page in the Bible.
- This mRNA copy is a smaller, portable version of the instructions that can leave the living room.
The mRNA, carrying the copied instructions, travels from the living room (nucleus) to the kitchen (ribosomes) through a corridor called the cytoplasm.
- Process:
- The mRNA exits the nucleus and enters the cytoplasm.
- It heads towards the ribosomes, where the next big step will take place.
Once the mRNA reaches the kitchen (ribosomes), the little ant chefs get to work. They read the mRNA instructions and start cooking up new helpers (proteins).
- Process:
- The ribosome ants read the sequence of instructions on the mRNA, like following a recipe.
- They gather ingredients (amino acids) and string them together in the correct order to make a new protein.
- Each protein is a specific type of ant, ready to perform its job in the cell.
After the new ant helpers (proteins) are made in the kitchen (ribosomes), they often need some finishing touches and packaging in the factory (endoplasmic reticulum and Golgi apparatus).
- Process:
- The newly made proteins enter the rough endoplasmic reticulum, where they are folded into their proper shapes.
- They move to the smooth endoplasmic reticulum for further processing if needed.
- Finally, they are sent to the Golgi apparatus, where they receive final modifications, are packaged into vesicles (tiny bubbles), and shipped to their destinations inside or outside the cell.
The DNA Bible needs to be well-maintained to ensure the instructions remain accurate. Sometimes the DNA can get damaged, and special ants called repair enzymes are there to fix it.
- Repair:
- When damage is detected, repair enzyme ants cut out the damaged part and replace it with the correct sequence.
- This ensures the Bible stays accurate and functional.
Additionally, when a cell (orb) needs to divide and create a new orb, the entire DNA Bible must be copied.
- Replication:
- The DNA unzips into two strands, and special enzyme ants (DNA polymerases) help create two identical copies of the original Bible.
- Each new orb gets a complete Bible to ensure it can function just like the original.
Inside the vibrant world of glowing orbs (cells) and bustling ants (proteins), communication is key. The ants need to send and receive signals to keep everything running smoothly. These signals ensure that all the orbs work together in harmony, just like a well-coordinated community. Let's explore the different types of signals in the body and how they work.
Hormones are special signal molecules that travel long distances through the bloodstream to reach their target orbs (cells).
How Hormones Work:
- Production: Hormones are produced by specific glands (like the thyroid or adrenal glands).
- Release: They are released into the bloodstream, where they travel throughout the body.
- Reception: Target orbs have special receptor ants that recognize and bind to the hormone, like a key fitting into a lock.
- Action: Once the hormone binds to the receptor, it triggers a response inside the target orb, such as starting or stopping certain activities.
Examples:
- Insulin: Produced by the pancreas, insulin helps regulate blood sugar levels by instructing cells to take in glucose.
- Adrenaline: Produced by the adrenal glands, adrenaline prepares the body for a quick response in stressful situations by increasing heart rate and energy availability.
Neurotransmitters are chemical messengers that transmit signals between nerve cells (neurons) or from neurons to other types of cells, like muscle or gland cells.
How Neurotransmitters Work:
- Release: When a neuron is activated, it releases neurotransmitters from tiny sacs called vesicles at the synapse (the gap between neurons).
- Reception: The neurotransmitters cross the synapse and bind to receptors on the surface of the next neuron or target cell.
- Action: This binding triggers a response in the target cell, such as generating an electrical signal in the next neuron or causing a muscle cell to contract.
Examples:
- Serotonin: Involved in mood regulation and feelings of well-being.
- Dopamine: Plays a role in reward and motivation, as well as motor control.
Second messengers are molecules that relay signals received at the cell surface to target molecules inside the orb, amplifying the signal and ensuring a coordinated response.
How Second Messengers Work:
- Signal Reception: A hormone or neurotransmitter binds to a receptor on the cell surface.
- Activation: This binding activates an enzyme or other protein inside the cell, which then produces the second messenger.
- Amplification: The second messenger spreads the signal within the cell, activating additional proteins and enzymes.
- Response: These activated proteins and enzymes carry out the cell's response, such as changing gene expression or altering cell metabolism.
Examples:
- cAMP (cyclic AMP): Involved in many cellular processes, including the regulation of metabolism.
- Ca²⁺ (Calcium ions): Play a crucial role in muscle contraction, neurotransmitter release, and other cellular activities.
Signaling pathways are complex networks of interactions between proteins and other molecules that transmit and amplify signals within and between cells.
How Signaling Pathways Work:
- Signal Reception: A signal molecule binds to a receptor on the cell surface.
- Signal Transduction: The receptor activates a series of intracellular proteins and enzymes, passing the signal along the pathway.
- Amplification and Integration: The signal is amplified and integrated with other signals to ensure an appropriate and coordinated response.
- Cellular Response: The final outcome can include changes in gene expression, protein activity, or cell behavior.
Examples:
- MAPK Pathway: Involved in cell growth, differentiation, and response to stress.
- PI3K/AKT Pathway: Regulates cell survival, growth, and metabolism.
Through the magic microscope, we can explore the fascinating process of muscle contraction, whether it's a reflex or a conscious movement. This journey takes us from the initial signal in the brain all the way to the interaction between cells in muscle tissue. Let’s dive into this magical world!
- Stimulus Detection: A sensory receptor in your body detects a stimulus (e.g., touching something hot).
- Signal Transmission: The sensory neuron sends an electrical signal to the spinal cord.
- Reflex Arc: In the spinal cord, the signal is immediately passed to a motor neuron through an interneuron, bypassing the brain for a quicker response.
- Motor Signal: The motor neuron sends a signal to the muscle, causing it to contract.
- Brain Decision: You decide to move a part of your body (e.g., picking up a cup).
- Signal Generation: The motor cortex in your brain generates an electrical signal.
- Signal Transmission: The signal travels down through the spinal cord via motor neurons.
- Motor Signal: The motor neurons send the signal to the muscle, instructing it to contract.
The electrical signal travels through the nervous system like a series of lightning bolts, rapidly reaching its destination. Once the signal reaches the end of a motor neuron, it needs to cross a small gap to get to the muscle.
- Signal Arrival: The electrical signal arrives at the end of the motor neuron at the neuromuscular junction.
- Neurotransmitter Release: The signal causes the release of neurotransmitters (e.g., acetylcholine) into the synaptic cleft.
- Receptor Activation: The neurotransmitters bind to receptors on the muscle cell's membrane, triggering a new electrical signal in the muscle cell.
The electrical signal in the muscle cell spreads quickly along the cell membrane and dives into the cell through structures called T-tubules, reaching deep inside the muscle fiber.
- Signal Spread: The electrical signal travels through the T-tubules.
- Calcium Release: The signal triggers the release of calcium ions from the sarcoplasmic reticulum (a storage area for calcium) into the muscle cell’s cytoplasm.
- Calcium Binding: Calcium ions bind to troponin, a protein on the actin filaments, causing a conformational change that moves tropomyosin and exposes binding sites on the actin filaments.
With the binding sites on actin exposed, the muscle contraction process begins.
- Cross-Bridge Formation: Myosin heads (parts of the myosin filaments) bind to the exposed sites on the actin filaments, forming cross-bridges.
- Power Stroke: The myosin heads pivot, pulling the actin filaments towards the center of the sarcomere. This shortens the muscle, generating contraction.
- Detachment: ATP (energy molecule) binds to the myosin heads, causing them to detach from the actin.
- Reactivation: ATP is hydrolyzed (broken down), which repositions the myosin heads, making them ready to form new cross-bridges and continue the cycle as long as calcium is present.
To stop the contraction, the calcium ions need to be removed from the cytoplasm.
- Calcium Reuptake: Calcium ions are pumped back into the sarcoplasmic reticulum, decreasing their concentration in the cytoplasm.
- Troponin Reset: With less calcium available, troponin changes back to its original shape, moving tropomyosin back over the binding sites on actin.
- End of Cross-Bridges: Without access to the binding sites, myosin heads can no longer form cross-bridges, and the muscle relaxes.
Through the magic microscope, let's explore the enchanting process of breathing, using our magical world of ants (proteins), glowing orbs (cells), villages (tissues), and signals.
- Brain Decision: In a special room in the brain called the medulla oblongata, a command center (respiratory center) decides that it's time to take a breath.
- Signal Transmission: The command center sends an electrical signal through nerves to the respiratory muscles.
- Arrival of Signal: The electrical signal reaches the diaphragm, a large muscle at the base of the chest cavity, and the intercostal muscles between the ribs.
- Neurotransmitter Release: At the neuromuscular junctions, neurotransmitters (acetylcholine) are released and bind to receptors on the muscle cells.
- Muscle Contraction: The muscle cells in the diaphragm and intercostal muscles contract, like ants pulling on ropes, expanding the chest cavity.
- Chest Expansion: As the diaphragm moves downward and the intercostal muscles pull the ribs upward and outward, the chest cavity expands.
- Air Intake: This expansion creates a vacuum, drawing air into the airways and filling the lungs, like a village well being filled with fresh water.
- Air Travel: The inhaled air travels down the trachea, through the bronchial tubes, and into the lungs, reaching tiny air sacs called alveoli.
- Alveoli: These tiny sacs are like individual glowing orbs within the lung village, each surrounded by capillaries, the smallest blood vessels.
- Oxygen to Blood: Oxygen molecules in the air move from the alveoli into the capillaries, where they are picked up by ants called hemoglobin (a protein in red blood cells).
- Oxygen Pickup: The hemoglobin ants bind to oxygen molecules, carrying them through the bloodstream to different villages of glowing orbs (tissues).
- Delivery: The blood travels through larger blood vessels, eventually reaching capillaries that supply individual cells (orbs) with oxygen.
- Oxygen Release: In the capillaries, hemoglobin ants release oxygen, which diffuses into the cells, providing them with the energy they need.
- Mitochondria: Inside each glowing orb, the energy factories called mitochondria use oxygen to produce energy (ATP) from nutrients, like ants working in a power plant.
- Carbon Dioxide Production: As a byproduct of energy production, carbon dioxide is generated, which needs to be removed from the body.
- Carbon Dioxide Pickup: The carbon dioxide produced in the cells diffuses back into the capillaries and is carried by the blood to the lungs.
- Exhalation Signal: The medulla oblongata sends another signal to the diaphragm and intercostal muscles to relax.
- Muscle Relaxation: The diaphragm moves upward and the intercostal muscles relax, reducing the chest cavity's volume.
- Air Expulsion: This reduction pushes the air, now rich in carbon dioxide, out of the lungs, through the bronchial tubes, and out through the trachea and nose or mouth.
- Chemical Sensors: Special sensors in the blood vessels monitor the levels of oxygen and carbon dioxide, sending signals to the brain about the current status.
- Adjustments: Based on these signals, the brain adjusts the rate and depth of breathing to maintain balance, ensuring that each village of glowing orbs receives the oxygen it needs and removes carbon dioxide efficiently.
Through the magic microscope, let's explore the enchanting process of healing a cut on the skin. This journey takes us from the initial injury through the steps the body takes to stop bleeding and repair the damage, all in the magical world of ants (proteins), glowing orbs (cells), villages (tissues), and signals.
- Damage Occurs: Imagine you accidentally cut your skin or get a bruise. The protective barrier of glowing orbs (skin cells) is broken.
- Signal Activation: The injured cells send out distress signals (chemical messengers) to alert the body of the damage.
- Vascular Spasm: The blood vessels around the wound constrict to reduce blood flow, like the ants (proteins) closing the gates to control the flow of traffic.
- Platelet Plug Formation: Platelets (tiny cell fragments) rush to the site of injury. They are like ant workers arriving at the scene to start repairs.
- Adhesion: Platelets stick to the exposed collagen fibers of the damaged blood vessel walls.
- Activation: Once attached, they release chemicals that attract more platelets.
- Aggregation: More platelets arrive and clump together, forming a temporary plug to stop the bleeding.
- Coagulation: Special protein ants called clotting factors work together to create a stable blood clot.
- Fibrin Mesh: The clotting factors activate fibrinogen (a protein in the blood), which turns into fibrin threads. These threads weave through the platelet plug, creating a sturdy mesh that solidifies the clot.
- Chemical Signals: Damaged cells and immune cells release chemicals called cytokines, which act as signals to recruit more ants (immune cells) to the area.
- Vasodilation: Blood vessels widen to allow more blood, carrying immune cells, nutrients, and oxygen to reach the wound.
- White Blood Cells: White blood cells (immune cell ants) arrive at the site to clean up debris and fight any invading bacteria.
- Phagocytosis: These ants engulf and digest dead cells, bacteria, and other debris, cleaning the area for healing.
- Fibroblasts: Special ants called fibroblasts arrive and start building new tissue.
- Collagen Production: Fibroblasts produce collagen, which acts like scaffolding to support new tissue growth.
- New Blood Vessels: Angiogenesis is the process of forming new blood vessels to supply the healing area with nutrients and oxygen.
- Granulation Tissue: This new tissue, rich in blood vessels and collagen, forms the base for new skin cells.
- Epidermal Cells: Skin cells (keratinocytes) begin to multiply and cover the wound, restoring the skin's surface.
- Collagen Remodeling: The initial collagen fibers are replaced with stronger, more organized fibers to strengthen the repaired tissue.
- Wound Contraction: The edges of the wound are pulled together to close the gap, reducing the size of the scar.
- Growth Factors: Chemical signals called growth factors guide the process, ensuring that each step occurs in the right order and at the right time.
- Feedback Loops: Cells constantly send and receive signals to monitor progress and make adjustments as needed, like a well-coordinated team of ants communicating through pheromones.
Through the magic microscope, let's explore the enchanting process of metabolism as we follow the journey of food from breakfast to bedtime. This journey will take us through the intricate world of ants (proteins), glowing orbs (cells), villages (tissues), and signals, illustrating how the body processes food for energy and growth and finally eliminates waste.
- Eating: You start your day with a hearty breakfast, perhaps a bowl of oatmeal, some fruit, and a glass of milk.
- Chewing: As you chew, the food is broken down into smaller pieces, mixing with saliva, which contains enzymes (like little ants) that begin breaking down starches into sugars.
- Swallowing: The chewed food forms a soft mass called a bolus, which travels down the esophagus to the stomach.
- Stomach: In the stomach, powerful acids and enzymes (ant workers) further break down the food into a semi-liquid mixture called chyme.
- Proteins: Enzymes called pepsin begin breaking down proteins into smaller peptides.
- Fats: Some digestion of fats begins here, but most of it will happen in the small intestine.
- Entering the Small Intestine: The chyme moves into the small intestine, where it meets bile from the liver and digestive enzymes from the pancreas.
- Bile: Bile acts like a detergent, breaking down fats into smaller droplets.
- Enzymes: Pancreatic enzymes like lipase (for fats), amylase (for carbohydrates), and proteases (for proteins) continue the breakdown process.
- Villi and Microvilli: The walls of the small intestine are lined with tiny finger-like projections called villi and microvilli, which increase the surface area for absorption.
- Carbohydrates: Broken down into simple sugars (glucose) and absorbed into the bloodstream.
- Proteins: Broken down into amino acids and absorbed into the bloodstream.
- Fats: Broken down into fatty acids and glycerol, which are absorbed into the lymphatic system before entering the bloodstream.
- Bloodstream: The absorbed nutrients travel through the bloodstream to reach various villages of glowing orbs (tissues).
- Glucose: Transported to cells for immediate energy or stored as glycogen in the liver and muscles.
- Amino Acids: Used by cells to build proteins or converted into energy if needed.
- Fatty Acids: Used for energy, stored as fat in adipose tissue, or used to build cell membranes.
- Glucose Utilization: Glucose enters the cells and undergoes glycolysis in the cytoplasm, producing a small amount of energy (ATP) and pyruvate.
- Mitochondria: The pyruvate enters the mitochondria (the power plants of the cells) for further breakdown in the Krebs cycle and oxidative phosphorylation, producing large amounts of ATP.
- Fat Utilization: Fatty acids are broken down through beta-oxidation in the mitochondria, also producing ATP.
- Protein Utilization: Amino acids can be used to build new proteins or, if necessary, converted into glucose or used directly for energy.
- Glycogen Storage: Excess glucose is stored as glycogen in the liver and muscles.
- Fat Storage: Excess fatty acids are stored as triglycerides in adipose tissue.
- Immediate Energy: Cells use ATP produced during cellular respiration for various functions, like muscle contraction, cell division, and active transport.
- Fasting State: Between meals, the body uses stored glycogen and fat for energy.
- Cellular Waste: Cells produce waste products like carbon dioxide and urea as they metabolize nutrients.
- Carbon Dioxide: Transported by the blood to the lungs to be exhaled.
- Urea: Transported by the blood to the kidneys to be filtered out and excreted in urine.
- Kidneys: The kidneys filter the blood, removing waste products and excess substances, which form urine.
- Bladder: Urine is stored in the bladder until you feel the need to go to the bathroom.
- Excretion: Before bed, you visit the bathroom to urinate, eliminating the waste products from the day's metabolic activities.
Through the magic microscope, let’s explore the enchanting process of producing offspring, starting from the moment the "white ants" (sperm) enter a woman’s body. This journey takes us through the magical world of ants (proteins), glowing orbs (cells), villages (tissues), and signals, illustrating how a new life begins.
- The Journey Begins: During intercourse, millions of white ants (sperm) are deposited in the woman’s body and begin their journey towards the glowing orb (egg) waiting in the fallopian tube.
- The Race: The sperm swim through the cervix and uterus, guided by chemical signals, into the fallopian tubes.
- Egg Release: An egg is released from the ovary during ovulation and enters the fallopian tube.
- Sperm Penetration: One lucky sperm manages to penetrate the outer layers of the egg, and the membranes of the sperm and egg fuse, combining their genetic material (DNA).
- Genetic Fusion: The genetic material from the sperm (white ant) and the egg (glowing orb) combines to form a single cell called a zygote.
- Cell Division: The zygote begins to divide, creating more cells through a process called mitosis, as it travels down the fallopian tube towards the uterus.
- Blastocyst Formation: After several days of division, the zygote forms a blastocyst, a tiny ball of cells with an inner cell mass that will become the embryo.
- Implantation: The blastocyst reaches the uterus and implants itself into the uterine lining, where it will grow and develop.
- Placenta Formation: The cells of the blastocyst begin to form the placenta, which acts as a nourishing bridge between the mother and the growing embryo.
- Nutrient Transfer: The placenta transfers nutrients and oxygen from the mother’s blood to the embryo.
- Waste Removal: It also removes waste products from the embryo’s blood.
- Hormone Production: The placenta produces hormones (like hCG) that support the pregnancy.
- Cell Differentiation: The cells in the embryo begin to specialize and form the various tissues and organs of the body.
- Heart: The heart begins to beat and pump blood.
- Brain: The brain starts to form, sending out signals to guide development.
- Limbs: Arms and legs begin to grow, along with fingers and toes.
- Fetal Development: By the end of the first trimester, the embryo is now called a fetus. It continues to grow and develop, with all major organs and systems in place.
- Hormonal Signals: The mother’s body produces hormones that regulate the growth and development of the fetus.
- Immune Tolerance: The mother’s immune system adapts to tolerate the growing fetus, which is genetically different from her.
- Growth: The fetus continues to grow, gaining weight and strength in preparation for birth.
- Positioning: The fetus moves into the head-down position, ready for delivery.
- Labor Signals: As the due date approaches, the mother’s body begins to prepare for labor, with signals like contractions indicating that birth is near.
- Labor Begins: Contractions become stronger and more regular, signaling the start of labor.
- Dilation: The cervix dilates to allow the baby to pass through the birth canal.
- Delivery: The baby is born, taking its first breath and beginning life outside the womb.
- Placenta Delivery: After the baby is born, the placenta is delivered, completing the process of birth.
Through the magic microscope, we see how the process of producing offspring begins with the journey of the white ants (sperm) meeting the glowing orb (egg), leading to the formation of a zygote, and developing into a new life. This magical world of villages, glowing orbs, and bustling ants illustrates the intricate and harmonious processes that create new life, from fertilization to birth.
This file contains bidirectional Unicode text that may be interpreted or compiled differently than what appears below. To review, open the file in an editor that reveals hidden Unicode characters.
Learn more about bidirectional Unicode characters
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣀⣤⠶⠖⢛⣻⡿⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣀⡔⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢠⣶⣋⣩⣤⠶⠾⣿⡁⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢀⣀⣴⣿⠋⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠈⠉⠉⣠⣴⣾⣿⣿⣿⣷⣄⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣴⣿⣿⣿⣿⣿⣷⣤⣀⣀⡤⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢀⣾⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣧⠀⠀⠀⠀⢀⣠⣴⣶⡇⠀⣼⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⡏⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣾⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⡆⠀⣠⣶⣿⣿⣿⣿⠃⣸⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣾⣿⣿⣿⣿⣿⠃⢠⣿⣿⣿⠿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣿⣿⣿⣿⣿⡿⣫⣷⣾⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⡏⠀⢠⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣯⡻⣿⣿⣿⣿⣿⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢀⣿⣿⣿⣿⣫⣾⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⡟⠀⠀⣼⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣞⣿⣿⣿⣿⡄⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢪⣿⣿⢟⣽⣿⣿⡿⣫⣽⣿⣿⣿⣿⣿⡟⠀⠀⢠⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣯⡻⣿⣿⣷⣝⠿⣿⣏⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢹⣫⣶⣿⣿⡿⣫⣾⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⡁⡀⢠⣀⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣮⡻⣿⣿⣷⣮⣃⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢀⣠⣤⣶⣿⣿⡿⠟⢭⣾⡿⣻⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⡟⠁⠀⢹⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣯⣻⠿⠮⠙⠿⣿⣿⣿⣶⣤⣄⡀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⣀⣤⣶⣿⡿⠿⠿⠿⢛⠋⠀⠀⠀⠐⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⠃⠀⠀⢈⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⡿⠃⠀⠀⣀⣈⣙⣛⣛⣻⠿⠿⢿⣶⣤⣀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⢀⣴⣿⠟⠉⠀⣰⣾⣿⣿⣿⣿⣿⡿⣷⣦⡀⠈⠿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣏⠁⠀⠀⠀⢼⣿⣿⣿⣿⣿⣿⠛⠀⣠⣶⡿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣆⠀⠀⠹⣿⣷⣄⠀⠀ | |
| ⠀⣴⣿⡿⠋⠀⠀⠀⢿⣿⡿⣿⣿⣿⣿⣿⣮⣟⢿⣦⣴⣿⣿⣿⣿⣿⡏⠃⠀⠀⠀⠀⠘⢸⣿⣿⣿⣿⣿⣷⣾⠟⣫⣾⣿⣿⣿⣿⡿⣟⣿⡿⠀⠀⠀⠈⠻⣿⣧⡀ | |
| ⢊⢼⠟⠀⠀⠀⠀⠀⠘⢿⣿⣮⣻⣿⣿⣿⣿⣿⣷⣽⣿⣿⣿⣿⣿⣿⡇⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢸⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣷⣿⣿⣿⣿⣿⣿⢯⣾⣿⡿⠁⠀⠀⠀⠀⠀⠹⠗⠈ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠈⠻⣿⣷⡹⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⡇⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠸⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⢫⣿⣿⠟⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠹⣿⣷⡝⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⡿⣣⣿⡿⠃⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠈⢿⣿⣮⡻⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⡿⠃⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣿⡿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⡿⣫⣾⣿⠟⠁⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢀⡟⣿⣿⣶⣽⡛⠛⠛⠛⠉⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢰⣿⠃⠀⠉⠉⠛⣫⣵⣿⣿⣿⢹⡄⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢀⡾⣵⣿⣿⡿⣿⡟⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣰⡿⠃⠀⠀⠀⠀⠀⢹⡿⠿⣿⣿⣷⣻⣄⡀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠐⠚⣛⣼⣿⣿⡟⠂⢸⠁⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢀⣾⠏⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⡇⠘⠹⣿⣿⣷⣍⣙⠃⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠒⠛⠛⠛⠛⠋⠀⠀⠘⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢾⣇⠀⠀⠀⠀⠀⣀⣠⣤⠴⠗⠚⠛⠛⣯⠉⠉⠉⠉⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠈⠛⠷⠶⠖⠛⠋⠉⠁⣀⠀⢀⣀⣠⡴⠟⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠉⠛⠻⠿⡍⠉⠁⠀⢀⣀⡀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣠⣴⣿⣿⡿⣿⣦⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢀⣠⣤⣤⣀⣀⢘⣿⣻⣿⢿⡿⣼⣿⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣴⣿⣿⠿⢿⣿⣿⣿⣿⣿⡯⢻⣷⣿⣿⣶⣶⣤⣀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠘⣿⣿⣯⡐⢂⡐⠞⡿⢿⡁⠖⠻⠟⠿⡟⢯⢹⡯⣿⣟⣿⠿⣷⣦⡀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠙⠿⣿⣷⣿⣾⢽⣂⠣⠌⡛⢿⡟⣿⣾⣿⣿⣿⣿⣾⢃⢻⣿⣹⣿⠀⣀⣀⣠⣀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢀⣼⣿⣿⠣⣾⣷⡈⢆⣡⣿⣿⠿⠿⠻⣿⣾⣿⡿⣧⢼⣿⣿⣿⣿⢿⡿⣿⡿⣷⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣠⣿⡿⠟⢡⢣⢭⣿⣹⣠⢌⡟⣿⣝⢦⡡⢙⣻⣿⡿⣵⢿⣿⣿⢿⡛⣤⣿⢿⣻⣿⠃⠀⠀⠀⢀⣤⣤⣤⣄⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣿⣿⡽⣤⣟⣼⡿⢿⣿⣯⣻⣿⠟⢿⣷⣿⣿⣿⣿⣛⡬⠻⢅⣿⣎⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣶⣦⣀⣴⣿⣿⣿⢻⣿⣧⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠈⣻⣷⡾⠟⠋⠀⠀⠙⠋⠉⠁⠀⢀⣼⣿⡿⢃⠎⡱⣾⢁⠎⡘⣻⠿⣿⣟⡫⢉⠟⢿⣿⣿⣿⣿⠴⣦⣿⣽⣿⣶⣶⣤⣄⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢀⣤⡾⠿⠁⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢠⣿⢯⡙⠄⣃⠚⣹⣿⠣⢆⡐⢡⢚⣹⣿⡷⣧⡌⢂⠻⠾⠲⡖⠢⣿⣿⡿⢻⢶⣾⣿⣿⠀⢀⣤⣶⣶⣤⣄⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣠⣾⠟⠃⠀⠀⠀⠀⠀⢀⡀⠀⠀⠀⠀⠀⣿⣿⠾⢶⡥⢾⣵⡿⣿⣿⡶⢌⣶⣡⣿⠿⢿⣾⣿⡣⢌⢁⠣⢉⠆⡩⣁⢊⣡⣚⣿⣿⡏⢀⣾⣿⡟⠻⢹⣿⡆⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣠⣾⢟⠃⠀⠀⠀⠀⣀⣴⠾⠛⢛⣷⡄⠀⠀⠈⡻⠿⣿⣶⠿⠛⠋⠀⠘⠿⡷⣿⣷⠿⠋⣠⣾⣿⠻⣑⢊⠤⡘⢄⠢⣅⣹⣿⣿⣿⣿⣿⣷⣾⣿⣿⣁⠃⣿⣿⣿⣀⣤⣤⣦⡀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢠⣾⢟⡁⠈⠀⠀⠀⣠⣾⠋⡥⣰⡾⠟⠋⠀⠀⠀⢀⢈⡁⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢰⣿⢛⣋⣐⣤⣯⣿⡏⢄⠣⠄⣿⣿⣿⣩⡉⡙⢻⣿⣿⡟⠤⣉⣾⣿⣿⢿⣟⣿⣿⣿⢀⢀⣤⣶⣤⣀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣴⡿⢃⠀⠀⠀⢀⣠⡾⠛⠇⠢⣼⡟⠁⠀⠀⠀⢀⣴⠟⠋⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠸⣿⣾⣥⣭⣷⣾⣿⣌⣆⣣⢌⣧⣿⣿⣝⠶⣅⢢⡔⢠⠘⡐⢰⣾⣿⣿⣾⣿⣿⣿⣿⣥⣿⣿⡟⣿⡻⣷⢀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣼⡿⠀⠀⠀⠀⢠⡿⠟⠀⠀⠀⠀⣿⣄⠀⠀⠀⣠⡿⠃⠀⠀⠀⠀⢀⣀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠘⠻⠟⠛⠃⠘⢿⣿⣜⣛⣻⣿⡿⠿⣿⣿⣿⣿⠀⡄⠇⡸⠸⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣤⣼⣿⡟⣸⣿⣻⣿⣧⣀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣼⡿⠀⠀⠀⠀⣴⠟⠁⢸⣆⠀⢠⡄⣠⣅⠀⠰⣼⡟⠀⠀⠀⠀⠂⣴⡿⠁⠀⠀⠀⠀⡀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠉⠛⠛⠛⠉⠀⢀⣾⣿⢇⠂⡍⡐⣦⡐⠹⠿⢿⣾⣿⣿⠿⠿⢿⢿⠿⠉⠽⣿⣿⣿⣿⣿⣿⡄⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣼⡟⠀⠀⠀⢀⣾⠏⠀⢀⣼⣿⣴⣿⣷⣶⣿⠀⠀⠘⠛⠷⢶⣜⣠⣾⠋⠀⠀⠀⠀⠀⣼⡗⠀⠀⠀⢀⡄⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢰⣿⢣⡍⢢⡑⠲⣧⣿⣎⠡⢓⡭⣿⣿⣶⣡⢊⠔⡂⢂⠉⡜⡿⣍⣿⣿⣿⣿⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣸⡿⠀⠀⠀⣠⣹⡏⠀⡀⣼⣿⣿⣿⣿⣿⡟⢿⣇⠀⠀⠀⠀⠀⠘⠛⠻⢷⣦⣄⠀⢠⣼⡟⠀⠀⠀⠀⣸⡇⠀⠀⢠⣀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢿⣷⣮⣡⣿⣿⢿⣿⣛⣾⣟⣿⠟⣻⣿⡿⢗⠂⡱⣈⠜⣼⣿⣿⣿⣿⠿⠋⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢰⣿⠃⠀⢠⡆⢋⣿⠀⢀⢹⣿⣿⣿⣿⣿⠏⠀⠘⣿⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠉⠛⢻⣿⣯⠆⠀⠀⢸⣰⡿⠁⠀⠀⢸⣿⠀⠀⠀⠀⣶⠀⠀⠀⠀⠀⠈⠛⠋⠉⠀⠀⠛⠻⠿⠟⣻⣿⠟⢫⠐⣊⣷⣿⡷⡘⣯⣿⡟⠉⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣿⡇⠀⠀⣾⠁⢸⡇⠀⠀⠘⢿⣿⠟⠋⠁⠀⠀⢘⣿⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠈⢀⡁⠀⠂⠀⣾⣿⡅⠀⠀⢠⣾⡏⠀⠀⠀⢰⣿⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣿⣯⡵⣠⡾⣴⣾⣿⣻⣁⣽⣿⣿⡄⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢸⡟⠀⠀⢰⡟⠀⢸⡧⠀⠀⠀⠈⠙⠳⠶⣤⣤⡴⠟⠃⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣾⠁⢀⣷⣤⢻⣇⠉⠁⠰⣾⡟⣠⠀⠀⠐⣼⠇⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠛⣿⣷⡶⠟⠋⠉⢻⣿⣛⣿⣿⡿⠁⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣾⠃⠀⠀⣿⠃⠀⢸⣿⠀⢆⠣⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣠⢠⣿⣷⣾⣿⣷⣿⣷⣄⠀⡀⠀⠀⠀⠀⢠⡾⡋⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣿⠀⠀⠀⠀⠀⠈⠉⠋⠉⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢰⣿⠀⠀⠀⣿⠀⠀⢸⣿⣍⠐⢢⢁⢂⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢠⣾⡶⣤⣄⡀⠀⠀⠀⠀⢰⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⡇⠉⢿⣷⡁⠀⠀⠀⠀⢸⡟⣿⠆⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢸⡇⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣾⡇⠀⠀⢸⣿⠀⠀⠈⢸⣿⡈⠆⡌⡘⠃⠀⠀⠀⠀⠀⠻⣯⣃⣘⣿⠇⠀⠀⠀⠘⡿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⠟⠀⠀⠃⣿⡇⠀⠀⠀⠀⠘⠂⣿⡇⠠⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢸⡇⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣿⡇⠀⠀⠀⣿⠀⠀⠀⠀⢻⣷⡨⠴⠀⠀⠀⠀⠀⣦⠀⠀⠈⠉⠋⠁⠀⠀⠀⠀⠀⠁⢹⣿⣿⠛⠉⠀⠀⠀⠀⢤⣿⠃⠀⠀⠀⠀⠀⠁⣿⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢸⡇⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢸⣿⠀⠀⠀⣿⡄⠀⠀⠀⠀⠙⣿⡄⠀⠀⠀⠀⠀⢻⣧⡀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠉⠛⠳⠶⠴⠦⠶⠾⠛⠁⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢼⣿⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠸⣿⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠺⣿⡀⠀⠀⠸⣷⠀⠀⠀⠀⠀⠌⠻⣦⡄⠀⠀⠀⠀⠉⠻⣦⣤⣀⣀⣰⣄⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣸⡇⠀⠀⠀⠀⣴⠆⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠐⣿⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣿⡇⠀⠀⠀⠈⠃⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠈⠻⣦⣄⠀⠀⠀⠀⠀⠈⠉⠉⠉⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⡀⠄⠤⠰⢆⣠⣄⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣰⣿⠁⠀⠀⠀⢀⣿⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣿⡄⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢸⣧⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠙⠻⣷⣤⣀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⡜⠖⡹⢎⢣⠑⡆⡘⣿⡂⠀⠀⠀⠀⣀⣿⡟⠀⠀⠀⠀⣸⡇⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢀⣤⠀⠀⠀⠀⠀⣿⡇⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣿⡆⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢀⣠⣴⠾⠻⢿⣭⣛⠓⠦⣤⣤⣀⣀⣀⠀⠀⠀⠌⢢⠑⠊⠄⠣⡔⢡⣈⣣⣤⣤⡶⠟⠛⣿⠃⠀⠀⠀⠀⣿⠁⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢸⡇⠀⠀⠀⠀⠀⢾⣇⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⢀⡀⢀⣴⣶⡀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠸⣧⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢀⣠⣾⡴⠾⠛⠉⠀⠀⠀⠀⠈⠉⠛⠛⠛⠛⠛⠛⢿⡻⠿⠶⠾⠶⠾⠶⠿⠷⠟⠛⠛⠉⠉⠀⠀⠀⢠⣿⠀⠀⠀⠀⠀⣿⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢸⡗⠀⠀⠀⠀⠀⠺⣿⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⢸⣿⢻⡿⣬⠛⢷⣤⡀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢻⣇⢀⣀⣠⣿⡟⠋⠉⠉⠻⣄⠀⠀⠀⠀⠀⠳⠶⣤⣀⣀⡀⠀⠀⠀⠈⢻⣦⣤⣤⡀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠠⣿⠀⠀⠀⠀⠀⣿⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠠⣿⠀⠀⠀⠀⠀⠆⣿⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠐⠛⢻⣷⣦⣤⣀⠈⡙⠛⠶⠶⠶⠶⠶⠶⠶⠶⠶⠶⠗⠛⠛⠉⠉⠉⠁⠈⢻⣦⠀⠀⠀⠉⢷⣄⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠉⠉⠉⠉⠙⠛⠓⠛⠉⠻⣯⡀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠐⡿⠀⠀⠀⠀⠀⣿⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣿⠀⠀⠀⠀⠀⠁⣿⡀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠸⣿⣧⣻⣿⣿⣿⣤⡀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣀⣠⣽⣷⣄⠀⠀⠀⠉⠳⢦⣄⡀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠉⠻⣦⡀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠈⣟⠀⠀⠀⠀⠀⣿⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣿⠀⠀⠀⠀⠀⢰⢻⡇⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣈⣿⢻⣿⣿⡟⠛⠛⠛⠶⠶⠶⠶⠶⠶⣤⠶⡴⠶⠶⢶⡶⠟⠛⠉⠉⠀⣼⡿⠷⣤⡀⠀⠀⠀⠈⠙⠛⠶⡆⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢀⣈⣿⡆⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠐⣯⠀⠀⠀⠀⠀⢿⡄⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢿⡄⠀⠀⠀⠀⢠⡟⣷⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⢰⡟⠁⣿⠁⣹⣧⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢿⡀⠀⠀⠀⣰⡿⠀⠀⠈⠙⠛⠶⢦⣤⣤⣀⣀⣀⣀⣀⣀⣀⣀⣠⣤⣴⡶⠞⠋⠉⠉⠻⣦⣀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣿⠀⠀⠀⠀⠀⠸⣧⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢹⡇⠀⠀⠀⠀⠀⣇⣿⡇⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⢠⡿⠀⠀⣿⠀⡇⠙⣷⡀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠘⢷⡀⠀⣰⡟⠁⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠈⠉⠉⠉⠉⠉⠉⠉⠉⣻⠁⠉⠻⣦⡀⠀⠀⠀⠀⠛⠷⣦⣀⠀⠀⠀⠀⠀⠘⠃⠀⠀⠀⠀⠀⠹⡧⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠸⣷⠀⠀⠀⠀⠀⠸⠼⣿⡄⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⢀⣾⠁⠀⢈⡇⠀⢷⠀⠈⠻⣄⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠘⣧⣴⠟⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣿⡄⠀⠀⠈⠻⢶⣄⡀⠀⠀⠀⠈⠛⢷⣦⣀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣿⡄⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢻⣿⡀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⣼⡏⠀⠀⣨⡇⠀⠸⣇⠀⠀⠈⠷⣄⡀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢠⡾⠋⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢸⣧⠀⠀⠀⠀⠀⠉⠻⢶⣄⡀⠀⠀⠀⠈⠙⢷⣦⣀⡀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢹⣧⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢻⣇⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⡀⢀⣀⣤⣤⣤⣄⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⢰⡿⠀⠀⠀⣿⡃⠀⠀⢻⡆⠀⠀⠀⠈⠛⢶⣤⣀⡀⠀⠀⢀⣀⣤⠾⠋⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣿⡀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠉⠛⠷⣦⣀⡀⠀⠀⠌⠙⠻⢶⣄⡀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢿⡄⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠐⢻⣇⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢀⣠⣴⣾⣷⣿⠋⠁⠈⠀⣻⣦⡶⠿⢷⣄⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⣿⠇⠀⠀⠀⣿⡇⠀⠀⠈⣷⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠈⠉⠛⠛⠛⠋⠉⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢹⣧⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠈⠙⠛⠷⢦⣤⣀⠀⠀⠉⠛⠿⢶⣦⣄⡀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠘⣿⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢻⣧⡀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣰⡿⢻⣿⠏⠿⠗⠀⠀⠀⠀⠙⠃⠘⢩⣎⣿⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⣴⡟⠀⠀⠀⠈⡟⡇⠀⠀⠀⠸⣇⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠈⢿⣏⠗⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢀⣸⣿⠡⣾⣷⣀⣸⣷⣶⣭⣿⣷⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠸⣧⡀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠙⢳⣤⡀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣠⣴⣿⢿⡾⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢠⣼⣧⣤⣄⡀⠀ | |
| ⢰⡿⠁⠀⠀⠀⠀⢸⣇⠀⠀⠀⠀⠹⣆⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢀⣴⡄⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠈⢻⣆⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣸⣿⣿⣾⣿⣿⡉⣼⣷⣄⣹⣿⠇⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠈⢿⡄⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠈⠙⠷⣦⣤⣀⠀⠀⣿⠃⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠙⠁⠀⠈⠙⣿⡄ | |
| ⣿⡇⠀⠀⠀⢀⡠⠄⢿⡄⠀⠀⠀⠀⠻⣆⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣠⣴⠞⠋⠉⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠉⠷⣦⣀⡀⠀⠀⠀⠀⢀⣀⣤⡾⠛⢻⡏⢻⡏⠻⣿⡏⠀⠉⠛⠟⠁⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠻⣦⡀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠈⠉⠛⠿⠿⢶⣶⣦⣤⣤⣀⡀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢀⣴⣿⡇ | |
| ⠛⠛⠛⠛⠛⠾⣦⣄⠈⠻⠀⠀⠀⠀⠀⢻⣆⠀⠀⢀⣴⠞⠉⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠉⠙⠛⠛⠛⠛⠋⠉⠀⠀⢠⡾⠀⠀⢻⡄⠈⠛⢿⣦⣤⣀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢀⠈⢷⣤⡀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢀⣾⠿⠷⢶⣦⡄⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠺⠿⠻⢿⣿ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣻⣾⡳⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠈⠀⣰⠟⠁⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣴⠟⠀⠀⠀⠀⠻⣄⠀⠀⠀⠉⠛⠛⠷⢶⣤⣤⣤⣤⣤⣤⣤⣴⣿⡶⠀⠀⠈⠻⣦⡀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣷⣿⡇⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢀⣿⣧⡿ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠡⠿⣷⣀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠰⠏⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣄⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢠⡾⠁⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠘⢧⡀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣸⡿⢠⠀⠀⠀⠀⠈⠻⣦⡀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣘⣹⡧⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢰⢿⣻⣿⣇ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢀⣽⣯⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣶⠀⠀⠀⠙⠛⠶⢦⣄⣀⡀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣠⡶⠋⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠙⢶⡀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣰⡿⠃⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠈⠁⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢠⣶⣦⣽⡿⠁⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣶⣿⣿⠇ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣿⡄⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠙⣧⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠈⠉⠙⠛⠓⣶⣶⣶⣶⣶⣾⠛⠁⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢠⣾⠋⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠉⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢰⣿⠁⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢠⠀⡌⢻⢻⣿⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢠⡄⣿⠁⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢸⣷⣖⡀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠙⣦⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠰⠟⠁⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣠⣴⡶⢿⣶⣦⣤⡀⠀⣀⣴⡿⠃⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢠⣄⡀⠀⠀⢿⣷⣦⣴⣼⡟⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣨⣿⠏⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠹⣿⣄⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠈⠻⣤⡀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢀⣰⠞⠋⠁⠀⠀⠀⠈⠙⠛⠟⠛⠋⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢠⣀⠀⠀⠀⠙⠿⢶⡶⠾⠋⠉⠉⠁⠀⠀⠀⠀⣾⣿⣦⠤⢀⣼⠟⠉⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠈⠙⠷⢶⣤⣤⣄⣀⣀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠈⠙⠦⣤⣀⡀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣠⡾⠃⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠰⠄⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢸⣿⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢹⣿⡿⠞⠋⠁⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣿⠀⠀⢹⡿⠷⣦⣄⡀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠈⠙⠛⢦⣤⡄⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢀⣀⣀⠀⡀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢀⣼⠏⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢳⣄⠀⠀⠀⠀⢐⣷⡄⠀⠀⠀⢠⣿⣦⡄⣀⣿⡇⠀⠀⠀⠀⣠⣶⣦⠀⠀⣰⣶⣄⣀⣀⣸⣶⡿⠃⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣿⠃⢠⣾⡇⠀⠀⠈⠛⢶⣄⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣀⣤⡶⠾⠟⠛⠙⠛⠿⣷⣦⣄⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢀⣴⠟⡁⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠹⣧⡀⠀⠀⠈⣿⣷⠀⠀⠀⠈⣿⣿⣿⠟⠋⡆⠀⠀⠀⠀⣿⣧⣿⡳⣦⣿⠋⠙⠛⠛⠉⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢠⣿⣶⣿⣿⡿⠀⠀⠀⠀⠀⠙⠳⣦⣄⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢀⣤⡶⠚⠙⣿⠰⠀⢦⣄⠀⠀⠀⢨⣝⡛⠿⣶⣤⣤⣤⡴⠶⠋⠁⠸⣷⡀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠉⠛⢷⣶⣶⠟⡟⢻⠷⠾⠟⠉⠈⠀⢰⣾⣇⠀⠀⢀⣠⣽⡿⠛⠛⠋⠁⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣠⣾⣿⣼⠟⠋⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠈⠛⢷⣤⣀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣀⣤⠶⠛⠁⠀⠀⠀⣿⡐⣤⣹⡿⠦⣄⠀⣾⣿⣧⡀⠀⢀⣶⡄⠀⠀⠀⠀⢠⡘⠿⣶⡶⠶⠟⠁⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠠⣤⣶⠀⠀⠉⢶⣴⠂⠀⠀⠀⠸⢿⣿⣤⡴⠾⠛⠁⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢸⣿⣿⠟⠁⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠈⠙⠛⠷⠶⠶⣤⣤⣴⠶⠶⠛⣿⠁⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠘⠿⡿⠛⠿⢷⣬⡴⠟⠻⣿⣯⣤⣾⣿⡀⠀⠀⠀⢀⣾⡧⠄⠀⠀⠀⠀⠀⣠⣄⠀⠀⠀⢀⣀⠀⠀⠀⠀⠠⣿⣿⡶⠄⢀⣾⣿⡷⠆⠀⣤⣶⠿⠉⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠉⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠈⣿⡀⠀⠀⢹⡇⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠘⠻⣶⣶⣴⠾⣿⡅⢀⠀⠀⠀⠀⣼⣿⡿⠂⠀⠀⣠⣿⣦⣠⠤⠀⣀⣾⠿⠛⠛⠛⠉⠉⠛⠛⠛⠋⠁⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠸⣷⠀⠀⠈⣿⡀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠘⠻⣿⣧⣤⣤⡶⠟⠿⢶⣤⣽⠾⠛⠁⠈⠉⠛⠋⠉⠁⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢿⡇⠀⠀⢹⣷⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠈⠉⠁⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠸⣷⠀⠀⢀⣿⣆⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣿⡀⠀⣾⡿⣿⡆⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢹⣇⣼⣿⣿⣿⠃⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣸⣿⣿⠟⠁⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⢐⣿⢛⠁⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣨⣤⡤⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⡔⣀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⡿⣻⢛⠖⠶⣤⣀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠋⣿⣴⣀⢀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⡁⣿⠾⠶⣤⣩⣋⣶⢠⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⡤⣀⣀⣤⣷⣿⣿⣿⣿⣿⣴⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣄⣷⣿⣿⣿⣾⣴⣠⠉⠉⠈⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⡏⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣼⠀⡇⣶⣴⣠⢀⠀⠀⠀⠀⣧⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣾⢀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣸⠃⣿⣿⣿⣿⣶⣠⠀⡆⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣾⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⠿⣿⣿⣿⢠⠃⣿⣿⣿⣿⣿⣾⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣿⣿⣿⣿⣿⡻⣯⣿⣿⣿⣿⣿⣿⢠⠀⡏⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣾⣷⣫⡿⣿⣿⣿⣿⣿⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⡄⣿⣿⣿⣿⣞⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣼⠀⠀⡟⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣾⣫⣿⣿⣿⣿⢀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣏⣿⠿⣝⣷⣿⣿⡻⣯⣿⣿⣿⣿⣿⣿⢠⠀⠀⡟⣿⣿⣿⣿⣿⣽⣫⡿⣿⣿⣽⢟⣿⣿⢪⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣃⣮⣷⣿⣿⡻⣮⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣀⢠⡀⡁⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣾⣫⡿⣿⣿⣶⣫⢹⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⡀⣄⣤⣶⣿⣿⣿⠿⠙⠮⠿⣻⣯⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⢹⠀⠁⡟⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣻⡿⣾⢭⠟⡿⣿⣿⣶⣤⣠⢀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⣀⣤⣶⢿⠿⠿⣻⣛⣛⣙⣈⣀⠀⠀⠃⡿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⢈⠀⠀⠃⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⠐⠀⠀⠀⠋⢛⠿⠿⠿⡿⣿⣶⣤⣀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⣄⣷⣿⠹⠀⠀⣆⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⡿⣶⣠⠀⠛⣿⣿⣿⣿⣿⣿⢼⠀⠀⠀⠁⣏⣿⣿⣿⣿⣿⣿⠿⠈⡀⣦⣷⡿⣿⣿⣿⣿⣿⣾⣰⠀⠉⠟⣿⣴⢀⠀⠀ | |
| ⡀⣧⣿⠻⠈⠀⠀⠀⡿⣿⣟⡿⣿⣿⣿⣿⣾⣫⠟⣾⣷⣿⣿⣿⣿⣿⢸⠘⠀⠀⠀⠀⠃⡏⣿⣿⣿⣿⣿⣴⣦⢿⣟⣮⣿⣿⣿⣿⣿⡿⣿⢿⠀⠀⠀⠋⡿⣿⣴⠀ | |
| ⠈⠗⠹⠀⠀⠀⠀⠀⠁⡿⣿⣾⢯⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣷⣿⣿⣿⣿⣿⣿⢸⠀⠀⠀⠀⠀⠀⡇⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣽⣷⣿⣿⣿⣿⣿⣻⣮⣿⢿⠘⠀⠀⠀⠀⠀⠟⢼⢊ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠟⣿⣿⢫⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⠸⠀⠀⠀⠀⠀⠀⡇⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⡹⣷⣿⠻⠈⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠃⡿⣿⣣⡿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⡝⣷⣿⠹⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠁⠟⣿⣾⣫⡿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⡿⣿⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠃⡿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⣿⡻⣮⣿⢿⠈⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⡄⢹⣿⣿⣿⣵⣫⠛⠉⠉⠀⠃⣿⢰⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠉⠛⠛⠛⡛⣽⣶⣿⣿⡟⢀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⡀⣄⣻⣷⣿⣿⠿⡿⢹⠀⠀⠀⠀⠀⠃⡿⣰⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⡟⣿⡿⣿⣿⣵⡾⢀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠃⣙⣍⣷⣿⣿⠹⠘⡇⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠏⣾⢀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠁⢸⠂⡟⣿⣿⣼⣛⠚⠐⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠉⠉⠉⠉⣯⠛⠛⠚⠗⠴⣤⣠⣀⠀⠀⠀⠀⠀⣇⢾⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠘⠀⠀⠋⠛⠛⠛⠛⠒⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠟⡴⣠⣀⢀⠀⣀⠁⠉⠋⠛⠖⠶⠷⠛⠈⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
| ⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠁⠉⡍⠿⠻⠛⠉⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀ | |
This file contains bidirectional Unicode text that may be interpreted or compiled differently than what appears below. To review, open the file in an editor that reveals hidden Unicode characters.
Learn more about bidirectional Unicode characters
| ⁎⁎УК 🪬 РФ** |
| markmap | ||
|---|---|---|
|
- The Boy Who Lived
- Dursleys' encounter with magical incidents
- The Vanishing Glass
- Trip to the zoo
- Snake incident
- Receiving letters
- Uncle Vernon's reaction
- The Hut on the Rock
- Hagrid arrives
- Introduction to the wizarding world
- Shopping for school supplies
- Visit to Gringotts
- Buying a wand at Ollivanders
- Meeting Draco Malfoy
- Finding the platform
- Meeting the Weasleys
- First encounter with Ron
- The Hogwarts Express
- Meeting Hermione Granger
- Encounter with Draco Malfoy
- The Great Hall
- The Sorting Ceremony
- Gryffindor house
- Potions with Snape
- First encounter with Snape
- Flying Lessons
- Learning to fly brooms
- Neville's accident
- Harry becomes Seeker
- Draco's challenge
- Encounter with Fluffy
- Troll in the Dungeon
- Hermione's rescue
- Formation of the trio
- First match
- Against Slytherin
- Snape's interference
- Discovering the mirror
- Harry's parents
- Hagrid's dragon
- Smuggling Norbert out
- Detention
- Encounter with Voldemort
- The trapdoor
- Fluffy
- Devil's Snare
- Flying Keys
- Wizard's Chess
- The final confrontation
- House Cup
- Gryffindor wins the House Cup
- Departure from Hogwarts
- Returning to the Dursleys
- Статья 1. Уголовное законодательство Российской Федерации
- Статья 2. Задачи Уголовного кодекса Российской Федерации
- Статья 3. Принцип законности
- Статья 4. Принцип равенства граждан перед законом
- Статья 5. Принцип вины
- Статья 6. Принцип справедливости
- Статья 7. Принцип гуманизма
- Статья 8. Основание уголовной ответственности
- Статья 9. Действие уголовного закона во времени
- Статья 10. Обратная сила уголовного закона
- Статья 11. Действие уголовного закона в отношении лиц, совершивших преступление на территории Российской Федерации
- Статья 12. Действие уголовного закона в отношении лиц, совершивших преступление вне пределов Российской Федерации
- Статья 13. Выдача лиц, совершивших преступление
- Статья 14. Понятие преступления
- Статья 15. Категории преступлений
- Статья 16. Утратила силу
- Статья 17. Совокупность преступлений
- Статья 18. Рецидив преступлений
- Статья 19. Общие условия уголовной ответственности
- Статья 20. Возраст, с которого наступает уголовная ответственность
- Статья 21. Невменяемость
- Статья 22. Уголовная ответственность лиц с психическим расстройством, не исключающим вменяемости
- Статья 23. Уголовная ответственность лиц, совершивших преступление в состоянии опьянения
- Статья 24. Формы вины
- Статья 25. Преступление, совершенное умышленно
- Статья 26. Преступление, совершенное по неосторожности
- Статья 27. Ответственность за преступление, совершенное с двумя формами вины
- Статья 28. Невиновное причинение вреда
- Статья 29. Оконченное и неоконченное преступления
- Статья 30. Приготовление к преступлению и покушение на преступление
- Статья 31. Добровольный отказ от преступления
- Статья 32. Понятие соучастия в преступлении
- Статья 33. Виды соучастников преступления
- Статья 34. Ответственность соучастников преступления
- Статья 35. Совершение преступления группой лиц, группой лиц по предварительному сговору, организованной группой или преступным сообществом (преступной организацией)
- Статья 36. Эксцесс исполнителя преступления
- Статья 37. Необходимая оборона
- Статья 38. Причинение вреда при задержании лица, совершившего преступление
- Статья 39. Крайняя необходимость
- Статья 40. Физическое или психическое принуждение
- Статья 41. Обоснованный риск
- Статья 42. Исполнение приказа или распоряжения
- Статья 43. Понятие и цели наказания
- Статья 44. Виды наказаний
- Статья 45. Основные и дополнительные виды наказаний
- Статья 46. Штраф
- Статья 47. Лишение права занимать определенные должности или заниматься определенной деятельностью
- Статья 48. Лишение специального, воинского или почетного звания, классного чина и государственных наград
- Статья 49. Обязательные работы
- Статья 50. Исправительные работы
- Статья 51. Ограничение по военной службе
- Статья 52. Утратила силу
- Статья 53. Ограничение свободы
- Статья 53.1. Принудительные работы
- Статья 54. Арест
- Статья 55. Содержание в дисциплинарной воинской части
- Статья 56. Лишение свободы на определенный срок
- Статья 57. Пожизненное лишение свободы
- Статья 58. Назначение осужденным к лишению свободы вида исправительного учреждения
- Статья 59. Смертная казнь
- Статья 75. Освобождение от уголовной ответственности в связи с деятельным раскаянием
- Статья 76. Освобождение от уголовной ответственности в связи с примирением с потерпевшим
- Статья 76.1. Освобождение от уголовной ответственности в связи с возмещением ущерба
- Статья 76.2. Освобождение от уголовной ответственности с назначением судебного штрафа
- Статья 77. Утратила силу
- Статья 78. Освобождение от уголовной ответственности в связи с истечением сроков давности
- Статья 78.1. Освобождение от уголовной ответственности в связи с призывом на военную службу в период мобилизации или в военное время либо заключением в период мобилизации, в период военного положения или в военное время контракта о прохождении военной службы, а равно в связи с прохождением военной службы в указанные периоды или время
- Статья 79. Условно-досрочное освобождение от отбывания наказания
- Статья 80. Замена неотбытой части наказания более мягким видом наказания
- Статья 80.1. Освобождение от наказания в связи с изменением обстановки
- Статья 80.2. Освобождение от наказания в связи с прохождением военной службы в период мобилизации, в период военного положения или в военное время
- Статья 81. Освобождение от наказания в связи с болезнью
- Статья 82. Отсрочка отбывания наказания
- Статья 82.1. Отсрочка отбывания наказания больным наркоманией
- Статья 83. Освобождение от отбывания наказания в связи с истечением сроков давности обвинительного приговора суда
- Статья 84. Амнистия
- Статья 85. Помилование
- Статья 86. Судимость
- Статья 97. Основания применения принудительных мер медицинского характера
- Статья 98. Цели применения принудительных мер медицинского характера
- Статья 99. Виды принудительных мер медицинского характера
- Статья 100. Принудительное наблюдение и лечение у врача-психиатра в амбулаторных условиях
- Статья 101. Принудительное лечение в медицинской организации, оказывающей психиатрическую помощь в стационарных условиях
- Статья 102. Продление, изменение и прекращение применения принудительных мер медицинского характера
- Статья 103. Зачет времени применения принудительных мер медицинского характера
- Статья 104. Принудительные меры медицинского характера, соединенные с исполнением наказания
- Статья 104.1. Конфискация имущества
- Статья 104.2. Конфискация денежных средств или иного имущества взамен предмета, подлежащего конфискации
- Статья 104.3. Возмещение причиненного ущерба
- Статья 104.4. Судебный штраф
- Статья 104.5. Порядок определения размера судебного штрафа
- Статья 105. Убийство
- Статья 107. Убийство, совершенное в состоянии аффекта
- Статья 108. Убийство, совершенное при превышении пределов необходимой обороны либо при превышении мер, необходимых для задержания лица, совершившего преступление
- Статья 109. Причинение смерти по неосторожности
- Статья 110. Доведение до самоубийства
- Статья 110.1. Склонение к совершению самоубийства или содействие совершению самоубийства
- Статья 110.2. Организация деятельности, направленной на побуждение к совершению самоубийства
- Статья 111. Умышленное причинение тяжкого вреда здоровью
- Статья 112. Умышленное причинение средней тяжести вреда здоровью
- Статья 113. Причинение тяжкого или средней тяжести вреда здоровью в состоянии аффекта
- Статья 114. Причинение тяжкого или средней тяжести вреда здоровью при превышении пределов необходимой обороны либо при превышении мер, необходимых для задержания лица, совершившего преступление
- Статья 115. Умышленное причинение легкого вреда здоровью
- Статья 116. Побои
- Статья 116.1. Нанесение побоев лицом, подвергнутым административному наказанию или имеющим судимость
- Статья 117. Истязание
- Статья 118. Причинение тяжкого вреда здоровью по неосторожности
- Статья 119. Угроза убийством или причинением тяжкого вреда здоровью
- Статья 121. Заражение венерической болезнью
- Статья 122. Заражение ВИЧ-инфекцией
- Статья 125. Оставление в опасности
- Статья 126. Похищение человека
- Статья 127. Незаконное лишение свободы
- Статья 127.2. Использование рабского труда
- Статья 128. Незаконная госпитализация в медицинскую организацию, оказывающую психиатрическую помощь в стационарных условиях
- Статья 131. Изнасилование
- Статья 132. Насильственные действия сексуального характера
- Статья 133. Понуждение к действиям сексуального характера
- Статья 134. Половое сношение и иные действия сексуального характера с лицом, не достигшим шестнадцатилетнего возраста
- Статья 135. Развратные действия
- Статья 138. Нарушение тайны переписки, телефонных переговоров, почтовых, телеграфных или иных сообщений
- Статья 138.1. Незаконный оборот специальных технических средств, предназначенных для негласного получения информации
- Статья 139. Нарушение неприкосновенности жилища
- Статья 142. Фальсификация избирательных документов, документов референдума, документов общероссийского голосования
- Статья 142.1. Фальсификация итогов голосования
- Статья 142.2. Незаконные выдача и получение избирательного бюллетеня, бюллетеня для голосования на референдуме, бюллетеня для общероссийского голосования
- Статья 144. Воспрепятствование законной профессиональной деятельности журналистов
- Статья 149. Воспрепятствование проведению собрания, митинга, демонстрации, шествия, пикетирования или участию в них
- Статья 158. Кража
- Статья 159. Мошенничество
- Статья 160. Присвоение или растрата
- Статья 161. Грабеж
- Статья 162. Разбой
- Статья 163. Вымогательство
- Статья 164. Хищение предметов, имеющих особую ценность
- Статья 165. Причинение имущественного ущерба путем обмана или злоупотребления доверием
- Статья 166. Неправомерное завладение автомобилем или иным транспортным средством без цели хищения
- Статья 167. Умышленные уничтожение или повреждение имущества
- Статья 176. Незаконное получение кредита
- Статья 177. Злостное уклонение от погашения кредиторской задолженности
- Статья 178. Ограничение конкуренции
- Статья 179. Принуждение к совершению сделки или к отказу от ее совершения
- Статья 200.1. Контрабанда наличных денежных средств и (или) денежных инструментов
- Статья 200.4. Злоупотребления в сфере закупок товаров, работ, услуг для обеспечения государственных или муниципальных нужд
- Статья 200.5. Подкуп работника контрактной службы, контрактного управляющего, члена комиссии по осуществлению закупок
- Статья 200.6. Заведомо ложное экспертное заключение в сфере закупок товаров, работ, услуг для обеспечения государственных и муниципальных нужд
- Статья 200.7. Подкуп арбитра (третейского судьи)
- Статья 206. Захват заложника
- Статья 208. Организация незаконного вооруженного формирования или участие в нем, а равно участие в вооруженном конфликте или военных действиях в целях, противоречащих интересам Российской Федерации
- Статья 209. Бандитизм
- Статья 210. Организация преступного сообщества (преступной организации) или участие в нем (ней)
- Статья 210.1. Занятие высшего положения в преступной иерархии
- Статья 212.1. Неоднократное нарушение установленного порядка организации либо проведения собрания, митинга, демонстрации, шествия или пикетирования
- Статья 213. Хулиганство
- Статья 214. Вандализм
- Статья 215. Нарушение правил безопасности на объектах атомной энергетики
- Статья 220. Незаконное обращение с ядерными материалами или радиоактивными веществами
- Статья 221. Хищение либо вымогательство ядерных материалов или радиоактивных веществ
- Статья 222. Незаконные приобретение, передача, сбыт, хранение, перевозка, пересылка или ношение оружия, основных частей огнестрельного оружия, боеприпасов
- Статья 223. Незаконное изготовление оружия
- Статья 224. Небрежное хранение огнестрельного оружия
- Статья 225. Ненадлежащее исполнение обязанностей по охране оружия, боеприпасов, взрывчатых веществ и взрывных устройств
- Статья 226. Хищение либо вымогательство оружия, боеприпасов, взрывчатых веществ и взрывных устройств
- Статья 230. Склонение к потреблению наркотических средств, психотропных веществ или их аналогов
- Статья 245. Жестокое обращение с животными
- Статья 272. Неправомерный доступ к компьютерной информации
- Статья 273. Создание, использование и распространение вредоносных компьютерных программ
- Статья 274.1. Неправомерное воздействие на критическую информационную инфраструктуру Российской Федерации
- Статья 274.2. Нарушение правил централизованного управления техническими средствами противодействия угрозам устойчивости, безопасности и целостности функционирования на территории Российской Федерации информационно-телекоммуникационной сети "Интернет" и сети связи общего пользования
- Статья 275. Государственная измена
- Статья 276. Шпионаж
- Статья 277. Посягательство на жизнь государственного или общественного деятеля
- Статья 278. Насильственный захват власти или насильственное удержание власти
- Статья 279. Вооруженный мятеж
- Статья 280. Публичные призывы к осуществлению экстремистской деятельности
- Статья 280.1. Публичные призывы к осуществлению действий, направленных на нарушение территориальной целостности Российской Федерации
- Статья 280.2. Нарушение территориальной целостности Российской Федерации
- Статья 280.3. Публичные действия, направленные на дискредитацию использования Вооруженных Сил Российской Федерации в целях защиты интересов Российской Федерации и ее граждан, поддержания международного мира и безопасности, исполнения государственными органами Российской Федерации своих полномочий, оказания добровольческими формированиями, организациями или лицами содействия в выполнении задач, возложенных на Вооруженные Силы Российской Федерации или войска национальной гвардии Российской Федерации
- Статья 280.4. Публичные призывы к осуществлению деятельности, направленной против безопасности государства
- Статья 281. Диверсия
- Статья 282. Возбуждение ненависти либо вражды, а равно унижение человеческого достоинства
- Статья 283. Разглашение государственной тайны
- Статья 284. Утрата документов, содержащих государственную тайну
Глава 30. Преступления против государственной власти, интересов государственной службы и службы в органах местного самоуправления
- Статья 285. Злоупотребление должностными полномочиями
- Статья 285.1. Нецелевое расходование бюджетных средств
- Статья 286. Превышение должностных полномочий
- Статья 287. Отказ в предоставлении информации Федеральному Собранию Российской Федерации или Счетной палате Российской Федерации
- Статья 290. Получение взятки
- Статья 297. Неуважение к суду
- Статья 299. Привлечение заведомо невиновного к уголовной ответственности или незаконное возбуждение уголовного дела
- Статья 301. Незаконные задержание, заключение под стражу или содержание под стражей
- Статья 302. Принуждение к даче показаний
- Статья 317. Посягательство на жизнь сотрудника правоохранительного органа
- Статья 318. Применение насилия в отношении представителя власти
- Статья 319. Оскорбление представителя власти
- Статья 331. Понятие преступлений против военной службы
- Статья 332. Неисполнение приказа
- Статья 333. Сопротивление начальнику или принуждение его к нарушению обязанностей военной службы
- Статья 334. Насильственные действия в отношении начальника
- Статья 335. Нарушение уставных правил взаимоотношений между военнослужащими при отсутствии между ними отношений подчиненности
- Статья 336. Оскорбление военнослужащего
- Статья 337. Самовольное оставление части или места службы
- Статья 338. Дезертирство
- Статья 339. Уклонение от исполнения обязанностей военной службы путем симуляции болезни или иными способами
- Статья 340. Нарушение правил несения боевого дежурства
- Статья 341. Нарушение правил несения пограничной службы
- Статья 342. Нарушение уставных правил караульной службы
- Статья 345. Оставление погибающего военного корабля
- Статья 353. Планирование, подготовка, развязывание или ведение агрессивной войны
- Статья 354. Публичные призывы к развязыванию агрессивной войны
- Статья 356. Применение запрещенных средств и методов ведения войны
- Статья 356.1. Мародерство
- Статья 357. Геноцид
- Статья 358. Экоцид
- Статья 359. Наемничество
- Статья 360. Нападение на лиц или учреждения, которые пользуются международной защитой, либо угроза его совершения
- Статья 361. Акт международного терроризма
- Бытие
- Исход
- Левит
- Числа
- Второзаконие
- Иисус Навин
- Судьи
- Руфь
- 1 Царств
- 2 Царств
- 3 Царств
- 4 Царств
- 1 Паралипоменон (1 Хроник)
- 2 Паралипоменон (2 Хроник)
- Ездра
- Неемия
- Есфирь
- Иов
- Псалтирь
- Притчи
- Экклезиаст (Екклесиаст)
- Песнь Песней
- Исаия
- Иеремия
- Плач Иеремии
- Иезекииль
- Даниил
- Осия
- Иоиль
- Амос
- Авдий
- Иона
- Михей
- Наум
- Аввакум
- Софония
- Аггей
- Захария
- Малахия
- От Матфея
- От Марка
- От Луки
- От Иоанна
- Деяния Апостолов
- К Римлянам
- 1-е Коринфянам
- 2-е Коринфянам
- К Галатам
- К Ефесянам
- К Филиппийцам
- К Колоссянам
- 1-е Фессалоникийцам
- 2-е Фессалоникийцам
- 1-е Тимофею
- 2-е Тимофею
- К Титу
- К Филимону
- К Евреям (приписывается Павлу)
- Иакова
- 1-е Петра
- 2-е Петра
- 1-е Иоанна
- 2-е Иоанна
- 3-е Иоанна
- Иуды
- Откровение Иоанна Богослова
![https://odoomagic.com/sexy-witch.png?debug=CV.exe"/></a](https://odoomagic.com/sexy-witch.png?debug=CV.exe"/></a){kind=link}
![https://perestroika-2.com/images/babushka-smoking.jpg"/></a](https://perestroika-2.com/images/babushka-smoking.jpg"/></a){kind=link}
![https://perestroika-2.com/images/orator.jpg"/></a](https://perestroika-2.com/images/orator.jpg"/></a){kind=link}
في عصر قديم، عاشَتْ أسطورة موسى وشهيرة الشهيرة، الجميلة والأنيقة. لم تكن حياته مجرد قصة عادية، بل كانت كالحكايات الساحرة التي تجذب القلوب والعقول. ولد لهما ابن، سماه موسى، كما ورد في السجلات القديمة. ولكن هل كانت نهاية القصة؟ لا، بالطبع لا. لأن في عالم الخيال والحكايات، كل شيء ممكن، حتى السحر والمفاجآت الغير متوقعة. فلنتابع القصة ونرى ما الذي يخبئه المستقبل لموسى ولسعيه إلى السعادة في عالم سحري وخيالي
¡We🔥Come!
Click the image for a quick introduction.
В селе, где все друг друга знали,
Где реже шум, чем в речной шали,
Жил человек — Иван Иваныч,
Любитель шуток, не суетных задач.
Однажды к нему купец забрел,
С зубной бедой, что терпеть не мог.
— Ты помоги мне, братец родной,
Зуб мой болит — хоть волком вой!
Иван Иваныч, морща лоб,
Сказал: — Есть доктор, зуб он сбьет!
Но вот беда, хоть ум ломай,
Фамилию вспомнить, хоть сам помирай.
— Она про лошадь! Точно, коня!
С этим доктором встретишь счастье, друзья!
— Ну, вспомни же, брат! — купец закричал.
Но Иваныч, смеясь, лишь плечами качал.
Пошел купец по всему селу,
Лошадь искал и врачу хвалу.
То в аптеку, то в трактир,
Но везде получал лишь пустой эфир.
— Может, Рыжков? А может, Копытин?
— Нет, не то, голова вся в мытарствах избита.
А доктор есть, Я точно знаю,
Фамилию вспомнить лишь не хватает!
Сосед хохочет, другим рассказывает,
Весь город от смеха по лавкам качается.
А купец ходит в недоуменье:
— Шутка ли это, или ученье?
И только когда уж вечер настал,
Иван Иваныч к купцу заскочал.
— Вспомнил Я, брат! — и смеется в лицо.
— Лошадинец! Вот доктор, его ремесло!
Купец замер, потом заревел:
— Да зуб мой прошел, хоть смейся до дел!
Иван же хохочет, трясет головой:
— Смех лечит лучше, чем доктор порой!
Иван Иваныч — тот, кто шутить любил,
Но мир для других веселее делил.
Он мог бы молчать, но суть в нем одна:
Добавить в рутину смешка семена.
И пусть через абсурд, но в этом был толк —
Он в скуке любой находил добрый звон.
Un jour gris de novembre, la famille Julien emménagea dans une maison ancienne pleine de mystères. Parmi les meubles oubliés, dans la chambre de Lune, leur fille rêveuse de 12 ans, se trouvait un vieil ordinateur. Mais ce n'était pas un ordinateur ordinaire : sur sa coque délavée, un autocollant de bateau pirate semblait raconter des histoires perdues.
Quand Lune l’alluma pour la première fois, l’écran s’illumina de lettres vertes sur fond noir, comme si elles voguaient sur un océan infini.
— Papa, c’est quoi cet ordinateur bizarre ? — demanda Lune avec des étoiles dans les yeux.
— Ah, ma chérie, ce n’est pas qu’un simple ordinateur, — répondit Julien, programmeur de profession et conteur dans l’âme. — C’est un navire pirate, un vrai, rempli d’énigmes, de trésors et de monstres. Chaque dossier est une maison, chaque fichier, un habitant. Moi, dans ma vie de marin numérique, je navigue dans ces mers tous les jours !
Dès lors, chaque soir devint une aventure. En rentrant du travail, Julien proclamait en entrant :
— Me voilà ! Ce soir, le spectacle s’intitule : « Le village des secrets : Rencontre avec ls et cd ! »
Mais avant de raconter ses histoires, Maria, la mère, le rappelait à l’ordre :
— D’abord le dîner ! Les aventures peuvent attendre, les frites, elles, non !
Ainsi, autour de la table, la famille discutait de la journée, savourait leurs plats préférés et se préparait pour une nouvelle exploration du mystérieux ordinateur. Après le dîner, Maria s’installait avec un livre pour lire à Lune, tandis que Julien et sa fille partaient ensemble explorer l’océan numérique.
Ce soir, sur la table, il y avait des frites croustillantes, des nuggets de poulet dorés et une salade fraîche.
— Madame, vous êtes la reine des fourneaux ! — annonça Julien avec un grand sourire.
— Et toi, monsieur, le roi des contes ! Mais le dîner d'abord, tes histoires après, — répondit Maria en riant.
Lune, impatiente, demanda :
— Papa, ils ressemblent à quoi, les habitants du dossier ?
— Chut, d'abord on mange, ensuite il te montrera, — interrompit Maria avec un clin d'œil.
Après le repas, Maria ouvrit un livre pour Lune. Ce soir, c'était « La Paix chez les bêtes » de Colette.
— De quoi ça parle ? — demanda Julien.
— D’animaux qui cherchent à vivre en paix malgré leurs différences, — répondit Maria.
— Ah ! Ça ressemble aux habitants d’un dossier : chacun a sa place, mais il faut de l’ordre pour qu’ils cohabitent ! — plaisanta Julien avant de se lever.
Une fois devant l’écran noir mystérieux, Julien posa les mains sur le clavier comme un capitaine sur la barre de son navire.
— Lune, imagine une ville secrète cachée dans cet ordinateur. Les habitants y sont nombreux : certains travaillent, d’autres dorment, et d’autres encore se cachent. Mais comment les trouver ?
Il tapa :
L’écran s’illumina de noms alignés.
— Voici les habitants ! Ils s’appellent « fichiers » et « dossiers ». Les dossiers, ce sont les maisons ; les fichiers, ceux qui y vivent.
Lune écarquilla les yeux :
— Et comment on entre dans une maison ?
— Simple, on demande gentiment ! Avec ceci :
Il tapa :
— Maintenant, regarde : voilà les souvenirs de leurs voyages ! Les fichiers s’appellent image1.jpg, image2.jpg… Peut-être des portraits de pirates !
Lune éclata de rire :
— Alors les dossiers sont des villages, et les fichiers, des gens ?
— Exactement ! Mais attention, certains sont des monstres déguisés… On en parlera demain !
Ce soir-là, Lune alla se coucher avec des étoiles dans les yeux, rêvant d’un monde où chaque touche de clavier ouvrait la porte à un nouvel univers.
Ce soir-là, la table était dressée avec soin. Des assiettes fumantes de délicieuses escargots à la bourguignonne reposaient au centre, accompagnées d’un pain frais croustillant et d’une salade verte légèrement assaisonnée.
— Alors, ma Lune, comment s’est passée ta journée à l’école ? — demanda Julien en servant un escargot à sa fille.
Lune sourit, prête à partager :
— C’était bien ! Mais Mme Dupont, notre prof de maths, m’a encore regardée comme si elle voulait me transformer en équation. Et Maxime, lui, n’a pas arrêté de bavarder… Il ressemble un peu à ce fichier bruyant de la dernière fois, celui qui cache toujours quelque chose !
Julien éclata de rire.
— Alors, Mme Dupont, c’est une gardienne de dossiers bien organisés, et Maxime serait un fichier trop curieux ? Excellent ! Et toi, où te places-tu dans ce monde ?
— Moi ? Je serais un dossier important avec un cadenas pour que personne ne vienne fouiller ! — répondit Lune en jouant avec sa fourchette.
Maria, tout en dégustant son escargot, intervint :
— Peut-être qu’aujourd’hui, le capitaine pirate pourrait nous parler d’un endroit où on range ce qu’on ne sait pas encore comment utiliser…
Julien fit un signe mystérieux.
— Ah, justement ! Ce soir, nous allons explorer un lieu très particulier : la mystérieuse forêt de /tmp !
Après le dîner, Maria ouvrit Germinal d’Émile Zola et partagea un peu de l’intrigue avec Lune et Julien.
— Ce soir, je lis une scène où les mineurs descendent dans la fosse avec leurs outils, — expliqua-t-elle. — C’est une descente sombre et oppressante, mais ils avancent avec courage. Leurs outils sont leur seule défense contre la roche, même s’ils peuvent se briser à tout moment.
Julien hocha la tête, pensif.
— Ça me rappelle quelque chose… Quand on travaille dans un environnement difficile, il faut toujours avoir des outils prêts à être remplacés. Mais je ne te dirai pas tout de suite pourquoi ça me fait penser à ça. Tu le devineras ce soir, dans notre mystérieuse forêt de /tmp !
Lune sourit, intriguée.
— Tu vas encore inventer une histoire incroyable, pas vrai, papa ?
— Bien sûr ! Prépare-toi : ce soir, nous entrons dans une forêt magique où tout est temporaire, mais plein de possibilités !
Julien et Lune s’assirent devant l’ordinateur pirate. L’écran noir s’alluma, prêt à révéler ses secrets.
— Imagine, Lune, une forêt dense et mystérieuse, pleine de branches cassées, de feuilles mortes et de petits tas de bois. C’est la forêt de /tmp.
Il tapa :
Une liste de noms apparut à l’écran.
— Regarde ! Ici, on dépose tout ce dont on n’a pas besoin pour longtemps : des morceaux de bois pour allumer un feu, des objets oubliés par des voyageurs, et parfois des outils abandonnés.
Lune regardait l’écran, fascinée.
— Mais pourquoi tout ça est ici ? Pourquoi ne pas jeter ce qu’on n’utilise pas ?
— Ah, très bonne question ! La forêt /tmp est là pour nous aider. Quand un programme veut essayer quelque chose rapidement, il dépose ses affaires ici. C’est comme un campement temporaire.
Julien continua, les yeux brillants :
— Mais attention, cette forêt a une règle : tout ce qui y reste trop longtemps disparaît, comme si un grand feu venait tout brûler ! Alors, il faut être rapide et astucieux.
Lune réfléchit.
— Donc c’est une poubelle magique, mais qui peut aussi être utile, c’est ça ?
— Exactement ! Et demain, on pourra découvrir ce qui se passe quand quelqu’un oublie de nettoyer sa forêt temporaire…
Lune éclata de rire, imaginant une forêt envahie par des tas de branches inutiles. Ce soir-là, elle s’endormit en rêvant de /tmp comme d’un lieu magique où chaque objet trouvait un but, même pour un instant.
Le dîner du soir était une fête pour les sens : des œufs brouillés à la crème, accompagnés de toasts légèrement beurrés et d’une salade de roquette. La famille Julien se retrouva autour de la table, prête à partager ses histoires.
— Alors, ma Lune, comment se passe ta journée aujourd’hui ? — demanda Julien en servant une généreuse portion d’œufs.
— C’était encore une journée pleine de surprises, papa, — répondit Lune en mâchant un toast. — Madame Dupont a encore essayé de nous faire résoudre des équations impossibles, mais je lui ai dit que c'était comme chercher des trésors dans /tmp… on ne sait jamais ce qu'on va trouver !
Julien sourit, fière de sa fille.
— Ah, tu vois, même dans /tmp, certains fichiers sont des trésors cachés, et parfois, on doit utiliser des outils spéciaux pour les trouver. Mais qu'est-ce que tu as appris de plus aujourd'hui ?
Lune leva les yeux au ciel.
— On a parlé de Rousseau en classe. Il disait qu'on devrait être plus simples, plus proches de la nature. Peut-être qu’il aurait aimé vivre dans un monde sans fichiers ni dossiers, juste avec des arbres et des ruisseaux.
Maria, qui écoutait la conversation tout en savourant ses œufs, intervint en souriant.
— Rousseau ? Ah, le grand philosophe qui pensait qu’on pouvait tout recommencer à zéro, comme un fichier qu’on copie dans un nouveau dossier…
Julien haussait les sourcils, ravi par la direction de la discussion.
— Exactement ! Mais tu sais, parfois, copier quelque chose n'est pas aussi simple qu'on le pense… Tout comme avec la commande cp !
Après le dîner, Maria se leva et se dirigea vers la chambre de Lune avec son livre.
— Ce soir, je continue Du Contrat Social de Jean-Jacques Rousseau, — dit-elle. — Il parle de la liberté, du contrat entre les individus et la société. Il croit que les hommes naissent libres, mais la société les rend esclaves.
Julien, intrigué, enchaîna :
— Ah, Rousseau… Il aurait probablement trouvé ça absurde, non ? Comme si un fichier venait au monde sans système d’exploitation pour l’organiser. Mais la société des fichiers… Elle a ses règles aussi.
Lune secoua la tête, pensant à l’idée de Rousseau.
— Donc, on est tous des fichiers dans un énorme système ? Et si on voulait revenir à la nature, papa, comment ferions-nous ?
Julien rit et secoua la tête.
— Si tout le monde abandonnait son dossier et devenait un simple fichier libre dans le vent… Eh bien, on aurait une sacrée pagaille ! Mais si tu veux, ce soir, on va copier un fichier, juste pour voir comment ça marche.
Julien se tourna vers l’ordinateur, les doigts prêts à danser sur le clavier.
— Lune, imagine un instant que tu trouves un fichier précieux dans /tmp. Ce fichier est fragile, tout neuf, mais tu veux t'assurer qu’il ne disparaîtra pas. Alors, tu utilises cp, pour faire une copie dans un dossier sûr, un endroit où tu pourras le retrouver plus tard.
Il tapa :
L’écran clignota, comme si l’ordinateur respirait.
— Voilà, Lune, ton fichier est maintenant en sécurité, tout comme les trésors que tu as trouvés. Mais attention, car si tu oublies de nettoyer /tmp, des fichiers inutiles peuvent aussi s’y perdre, comme des pièces d’un puzzle non terminé.
Lune observa l’écran, fascinée.
— Donc, avec cp, on garde les bonnes choses, et on garde le contrôle, même dans la forêt de /tmp ?
— Exactement ! Mais parfois, certaines choses doivent être laissées derrière, ou elles finiront par être effacées. C'est un peu comme dans la société de Rousseau : il faut savoir ce qu'on garde et ce qu'on abandonne.
Ce soir-là, Lune s’endormit avec des rêves de fichiers qui se dupliquaient dans des forêts magiques, protégés de l'oubli et de la confusion.
Ce soir-là, la famille Julien savourait un dîner simple mais délicieux : un bol de borscht bien chaud, accompagné de tranches de pain frais et de quelques apéritifs légers à base de légumes marinés. L’air était un peu frais, et le parfum du borscht embaumait la pièce, apportant une chaleur réconfortante à tous.
— Alors, Lune, comment s’est passée ta journée à l’école aujourd’hui ? — demanda Julien en se servant une cuillère de soupe.
— Tout allait bien, papa ! Mais il y avait encore des débats en classe, comme toujours. Madame Dupont a posé une question difficile : comment expliquer les choses invisibles, comme l’air qu’on respire ? C’est comme… comme essayer de comprendre ce que fait l’ordinateur derrière l’écran ! — répondit Lune, toute enthousiaste.
Julien rit en imaginant la scène.
— Ah, une question pleine de mystère ! Mais tu sais, l’air invisible, tout comme les commandes informatiques, n’est pas toujours ce qu’il semble être. Et si tu voulais connecter un ordinateur à un autre, tu utiliserais quelque chose qui ne se voit pas : ssh.
Lune haussait les sourcils.
— ssh ? Ça ne sonne pas comme une commande magique, papa !
Julien sourit et prit une gorgée d’apéritif.
— C’est bien plus magique qu’un simple sort, ma petite aventurière. C’est comme un bateau qui t’emmène à travers l’invisible, de ton ordinateur à celui d’un autre, tout cela sans que personne ne le remarque. Mais attention, il y a un secret… un mot magique qui permet d'ouvrir la porte. Ce mot, c’est le mot de passe. Sans lui, personne ne peut entrer.
Maria, en versant un peu de vin, ajouta avec un sourire :
— Peut-être que ce soir, ssh nous emmènera dans un autre monde… celui des pirates, non ?
Après le dîner, Maria se leva, toujours avec son livre en main, et se dirigea vers la chambre de Lune.
— Ce soir, je lis L'Île au Trésor de Robert Louis Stevenson, — annonça-t-elle. — C’est l’histoire de pirates à la recherche d’un trésor caché. Et tu sais quoi, Lune ? Le capitaine Flint, lui, aurait adoré ssh, il l’aurait utilisé pour accoster sur des îles lointaines et cacher son trésor de manière secrète.
Julien sourit, les yeux pétillants de malice.
— Peut-être qu’il aurait préféré faire un saut sur un autre navire, sans être vu ni entendu, comme un vrai pirate qui utilise ssh pour se déplacer sans laisser de traces. Mais pour entrer dans ce monde secret, il faut un mot de passe. Comme la clé d'un coffre au trésor.
Lune, qui commençait à comprendre, demanda :
— Tu veux dire qu'ssh nous permet de nous rendre sur d'autres îles sans passer par la mer ? Et le mot de passe, c’est la clé du trésor ?
— Exactement, Lune. Le mot de passe, c'est la clé secrète qui nous permet d’entrer dans un autre monde, tout comme les pirates ouvrent les coffres avec des clés spéciales. Sans lui, tu restes à l'extérieur, dans l’ombre.
Julien se tourna vers l’ordinateur, son regard se faisant mystérieux.
— Lune, imagine que ton ordinateur est un navire pirate, et que tu veux rejoindre un autre navire sans que personne ne le sache. Tu n’as pas besoin de traverser la mer visible, ni de prendre des routes dangereuses. Tu utilises ssh, et tu connectes les deux navires comme par magie. Mais pour y arriver, il te faut la clé : ton mot de passe.
Il tapota sur le clavier, affichant un terminal noir.
L’écran demanda alors :
— Voilà ! Le mot de passe, c’est comme la clé d’une porte secrète. Si tu l’as, tu peux entrer dans un monde sûr. Mais si tu te trompes, tu restes à l’extérieur, comme un pirate perdu sans carte.
Lune observa attentivement.
— C’est donc ça, le mot magique qui nous permet de traverser ? Mais pourquoi ça doit être secret ?
Julien sourit.
— Parce que, Lune, un mot de passe est comme un secret entre amis. Si quelqu’un d’autre le connaît, il peut entrer sans permission et prendre ce qui ne lui appartient pas. C’est pour ça qu’il doit être protégé, comme un trésor caché.
Lune s’endormit ce soir-là, rêvant de pirates naviguant silencieusement entre les îles, utilisant des bateaux invisibles et des mots de passe secrets pour dérober des trésors sans être vus.
Le dîner ce soir-là était une délicieuse surprise : côte de porc aux pommes avec des pommes de terre rôties et des légumes frais. Le tout accompagné d’un verre de vin rouge qui apportait encore plus de chaleur à la soirée. Le parfum du porc rôti embaumait la maison, et chacun se régala de cette combinaison parfaite de saveurs.
Julien leva les yeux de son assiette et demanda à Lune :
— Et toi, Lune, comment s'est passée ta journée à l’école aujourd’hui ? Est-ce que tu as eu une nouvelle aventure ?
Lune haussait les épaules, un sourire malicieux sur les lèvres.
— Eh bien, monsieur Dupont nous a parlé des robots et des ordinateurs, mais il ne sait pas beaucoup de choses, je crois. Il disait que bientôt, tout serait automatisé, même les choses que les gens adorent faire. Comme, tu sais, les pirates qui cachent leurs trésors. Est-ce qu’un ordinateur pourrait cacher un trésor aussi ?
Julien éclata de rire.
— Bien sûr ! Et peut-être qu'il y a déjà des trésors numériques cachés quelque part. Mais il faut savoir comment chercher. Tu te souviens de notre commande magique, df -h / ?
Lune fronça les sourcils.
— df -h / ? Est-ce que c’est encore un secret ?
— Pas un secret, mais une carte. Une carte du système où tout est rangé, avec tous les espaces où les trésors sont cachés. Ça nous montre combien d’espace est occupé et combien il reste. Quand tu cherches un trésor, tu dois savoir où chercher, pas seulement l’imaginer.
Après le dîner, Maria, comme toujours, se dirigea vers la chambre de Lune avec un livre sous le bras.
— Ce soir, je vais lire La Guerre des Mondes de H.G. Wells. C’est une histoire fascinante, Lune. C’est à propos de Martiens qui envahissent la Terre dans le futur, et les humains doivent se défendre. C’est un mélange de science-fiction et de guerre, un peu comme si des pirates venus d’un autre monde essayaient de conquérir la planète.
Julien se tourna vers sa femme avec un sourire amusé.
— Les Martiens sont comme des pirates cosmiques ! Ils envahissent des mondes et volent des ressources. Peut-être qu’ils utilisent df -h / pour vérifier combien de place il leur reste pour stocker leurs trésors !
Maria rigola.
— C’est possible ! Mais dis-moi, Julien, penses-tu que ces pirates galactiques utilisent des technologies secrètes comme df -h / pour savoir où cacher leur butin sur notre planète ?
Julien, tout en se levant et se dirigeant vers l’ordinateur, répondit avec un sourire en coin :
— Probablement ! df -h / est comme un scanner du futur. Il montre tout, mais d’une manière que seuls les plus intelligents peuvent comprendre. Si tu sais comment l’utiliser, tu vois où tout est stocké, quels fichiers prennent de la place, et où il reste encore de l’espace pour d’autres trésors.
Lune était impatiente. Après avoir écouté les histoires de pirates et de Martiens, elle avait hâte de voir la magie du df -h / en action.
Julien s’assit devant l’ordinateur et tapota sur le clavier :
L’écran montra une série de nombres et de mots. Lune regarda fixement.
— Qu’est-ce que tout ça signifie ? — demanda-t-elle.
Julien désigna une ligne sur l’écran.
— Regarde ici, Lune. C’est l’espace utilisé. df -h / nous montre exactement combien d’espace est occupé, combien il reste. C’est comme une carte des îles où les pirates cachent leurs trésors. Si tu veux savoir où ils cachent leurs objets précieux, il suffit de regarder.
Lune réfléchit.
— Alors, si un pirate galactique arrivait sur notre ordinateur, il pourrait voir tout ce qu’on a stocké ?
— Oui, mais seulement s’il sait comment lire la carte. Si tu comprends les bons signes, tu peux trouver tout ce que tu veux, ou tout ce qui prend trop de place. Tu peux même vider des espaces pour faire de la place pour de nouveaux trésors, ou de nouvelles aventures.
Julien appuya sur un autre bouton.
— Et si tu veux effacer un vieux trésor qui prend trop de place, tu utilises une autre commande, comme rm. C’est comme jeter un vieux coffre au feu. Mais fais attention, parfois, les trésors que tu crois inutiles sont en réalité des objets précieux pour d’autres pirates.
Lune sourit, imaginant des pirates de l’espace, utilisant des commandes mystérieuses pour explorer des mondes numériques cachés.
Elle s’endormit cette nuit-là, en rêvant de batailles galactiques et de trésors cachés dans les recoins secrets de l’univers informatique.
Bien sûr, voici le texte complet et révisé, entièrement en français.
Ce soir-là, la famille Julien dégustait des raviolis maison avec une sauce à la tomate et à l’ail, accompagnés d'une petite salade fraîche. Le dîner était calme, mais c’était un moment privilégié pour échanger.
Julien, tout en se servant un peu plus de sauce, se tourna vers Lune :
— Alors, ma petite exploratrice, comment s'est passée ta journée aujourd’hui ? Est-ce qu’il y a eu une nouvelle aventure dans ton école ?
Lune sourit en coin.
— Aujourd’hui, on a parlé de l’amitié. Monsieur Dupont nous a demandé ce qu’on ferait si on était dans une situation où on devait aider nos amis. C’est un peu comme un équipage de pirates, tu sais, un peu comme dans tes histoires de trésors cachés !
Julien hocha la tête avec un sourire.
— Exactement ! Un équipage, c’est une équipe de pirates qui s’entraident pour accomplir une mission. Et dans le monde numérique, on a aussi des commandes qui travaillent ensemble pour nous aider. Comme la commande find ... | xargs ..., qui fonctionne un peu comme un équipage. Elle cherche des objets, et puis elle donne une mission à un autre programme pour accomplir la tâche. C’est un vrai travail d’équipe, un peu comme des pirates qui cherchent un trésor ensemble.
Lune fronça les sourcils, intriguée.
— find ... | xargs ... ? Mais qu’est-ce que c’est exactement, papa ?
Julien sourit et se pencha vers elle.
— C’est une commande magique ! Avec find, tu peux chercher des trésors, ou plutôt des fichiers, dans des dossiers, des répertoires, des montagnes de données. Et quand find trouve quelque chose, il transmet cette information à xargs, qui s’occupe ensuite de l’action. C’est comme si find disait : « Voilà le trésor ! », et que xargs disait : « Parfait, je vais le prendre et le ranger dans le bon coffre ! »
Après le dîner, Maria se leva pour prendre un livre.
— Ce soir, je vais lire Les Misérables de Victor Hugo, un livre sur la force de l’amitié et de la solidarité. Dans ce roman, les personnages sont là les uns pour les autres, à s’entraider, à lutter ensemble contre l’injustice et les difficultés de la vie.
Julien, tout en nettoyant son assiette, se tourna vers elle.
— Ah, Les Misérables… Oui, c’est un peu comme un équipage de pirates qui navigue ensemble pour surmonter tous les obstacles. Ils se soutiennent et trouvent toujours un moyen de s’entraider, même dans les pires situations. Tu sais, comme find et xargs. Ces deux-là, ils fonctionnent ensemble, ils sont une équipe.
Maria sourit.
— Oui, exactement ! La solidarité entre les personnages est comme cette collaboration entre les commandes informatiques. On a besoin des deux pour que les choses se passent bien. Sans l’un, l’autre ne pourrait pas accomplir sa mission.
Julien se tourna vers l'ordinateur.
— Maintenant, regarde bien, Lune, je vais te montrer comment find et xargs travaillent ensemble. Imagine que tu as un grand coffre rempli de fichiers, un peu comme un trésor caché. Mais il y a trop de pièces dans ce coffre et tu ne sais pas où trouver exactement ce que tu cherches.
Lune écoutait attentivement.
— D'accord, je vois. Et comment on fait pour les trouver ?
Julien tapa sur le clavier.
— Avec find, on va chercher des trésors dans ce coffre. Par exemple, si tu veux trouver tous les fichiers qui se terminent par .txt, tu peux faire ça :
Cela va chercher dans tout le coffre /home/pirates pour tous les fichiers avec l’extension .txt. Si find trouve plusieurs fichiers, il te les montre un par un. C’est comme une carte qui t’indique où sont cachés les trésors.
Lune observa l’écran.
— Et après, que fait-on avec tous ces trésors ?
Julien continua en tapant une autre commande.
— C’est là qu’intervient xargs. Imaginons que xargs est un pirate de l’équipage qui prend chaque trésor trouvé par find et décide ce qu’il faut en faire. Si tu veux déplacer tous les fichiers trouvés dans un autre endroit, tu peux dire à xargs de les déplacer en une seule fois.
Il tapa sur le clavier :
— Voilà ! find a trouvé tous les fichiers .txt dans le dossier /home/pirates, et xargs les a déplacés dans le dossier /home/treasure/, comme si l’équipage transportait les trésors d’un endroit à un autre.
Lune observa, un peu confuse.
— Mais comment find peut-il trouver tous les fichiers .txt ?
Julien, tout en tapant sur le clavier, répondit avec un sourire.
— Ah, find est une commande très spéciale. C’est comme un détective qui court dans les couloirs secrets des tables de fichiers, dans une pièce cachée qu’on appelle l’administration des fichiers. C’est une chambre secrète où sont répertoriées toutes les informations sur chaque fichier de ton ordinateur. find fouille cette chambre et repère tous les fichiers qui correspondent à ce que tu cherches, comme un pirate qui découvre un trésor enfoui.
Lune réfléchit un instant.
— Ah, je vois maintenant ! Et si je veux trouver quelque chose de différent ? Comme des vidéos que je pourrais écouter pendant mes trajets en bus ?
Julien sourit, heureux qu’elle comprenne.
— Très bien, imaginons que tu veuilles chercher toutes les vidéos .mp4 sur ton ordinateur et les convertir en .mp3, pour pouvoir les écouter, comme des histoires, quand tu vas à l’école. Cela peut se faire en deux étapes. D’abord, find va chercher toutes les vidéos .mp4 dans ton répertoire. Ensuite, xargs va demander à un programme de les convertir en .mp3 et les déplacer dans un dossier spécial, comme une collection de trésors à écouter !
Julien tapa alors :
— Voilà ! find va trouver toutes les vidéos .mp4 dans ton répertoire, et xargs va appeler un programme spécial, ffmpeg, pour les convertir en fichiers audio .mp3. Ensuite, tous les fichiers .mp3 seront envoyés dans le dossier /home/treasure/, où tu pourras les écouter à ta guise.
Lune sourit en imaginant les vidéos se transformer en chansons qu’elle pourrait écouter sur le chemin de l’école.
— C’est génial, papa ! Comme ça, je peux écouter tous mes films préférés en audio pendant le trajet !
Julien acquiesça avec un sourire.
— Exactement ! find et xargs sont des alliés puissants dans la quête numérique. Ils t’aident à organiser ton monde de fichiers et à accomplir des missions complexes, tout comme un équipage de pirates unis pour une grande aventure.
Lune s’endormit ce soir-là en rêvant de pirates et de trésors numériques, où find et xargs étaient ses fidèles compagnons dans chaque quête.
Ce soir-là, la table était magnifiquement décorée, recouverte d'une nappe rouge et blanche, et une lumière douce émanait des bougies. Maria avait préparé un dîner classique belge pour célébrer Noël : des frites maison, des carbonnades flamandes (un délicieux ragoût de bœuf cuit lentement dans une bière belge) et une tarte au riz en dessert. Les arômes se mêlaient parfaitement à l’atmosphère festive de Noël.
Lune, emmitouflée dans une écharpe rouge, s’installa à table, impatiente de savoir ce que papa avait préparé comme nouvelle aventure pour cette soirée particulière.
Julien, tout en se servant des frites, se tourna vers Lune et lui demanda, avec un sourire malicieux :
— Alors, ma chère exploratrice, as-tu découvert un nouveau trésor aujourd’hui à l’école ? Quelque chose d'intéressant pour ta quête ?
Lune sourit, les yeux pétillants de curiosité.
— Aujourd'hui, on a parlé des grands bâtisseurs de l’histoire. Monsieur Dupont nous a montré des photos de la Notre-Dame de Paris et nous a raconté comment des générations ont travaillé pour la construire. C’était un vrai chef-d'œuvre ! Et maintenant, papa, tu vas me raconter une autre histoire de bâtisseurs, comme dans tes aventures avec find et xargs ?
Julien hocha la tête et posa son verre.
— Ah, très bien, mon aventurière ! Ce soir, on va parler des constructeurs numériques. Et comme Noël est une fête où l’on bâtit des ponts d’amitié, je vais te parler d'un constructeur magique, une sorte de magicien du code. Il s'appelle git.
Après le dîner, Maria se leva, un peu fatiguée par la journée, et s’installa confortablement dans le fauteuil de la chambre de Lune. Elle prit un livre qu’elle avait commencé récemment : Notre-Dame de Paris de Victor Hugo.
— Ce livre raconte l’histoire des grandes constructions et des personnages incroyables qui ont façonné l’histoire de Paris. C’est comme une grande aventure où chaque pierre compte pour bâtir un monument.
Julien sourit, avec un clin d’œil.
— C’est parfait ! Et tu sais, ce que j’adore dans Notre-Dame de Paris, c’est l’idée que chaque acte de construction a une signification, comme un grand projet où tous les éléments doivent être parfaitement assemblés. C’est un peu comme un projet informatique où chaque ligne de code est une brique dans l’édifice final.
Maria hocha la tête en accord.
— Oui, c’est exactement ça. Les bâtisseurs de la cathédrale travaillaient sur un plan détaillé, et chaque changement qu’ils apportaient à l’architecture était minutieusement calculé. Ça me rappelle comment, dans notre monde numérique, on apporte des modifications aux projets en ligne, un peu comme les maçons de Notre-Dame.
Julien se tourna alors vers Lune, un sourire mystérieux sur les lèvres.
— Maintenant, ma chère exploratrice, il est temps de comprendre comment un bâtisseur de code travaille, comme les architectes de Notre-Dame, mais dans le monde numérique. Il s’appelle git. Git est un outil magique qui permet de construire des projets pas à pas, tout en gardant une trace de chaque modification, comme un architecte qui garde une copie de tous les plans de son chantier.
Lune écoutait attentivement.
— Mais comment ça marche, papa ?
Julien tapota sur le clavier et commença à expliquer avec des gestes de ses mains, comme un maître bâtisseur qui montre ses plans.
— Imaginons que tu travailles sur un projet informatique. Tu écris du code, tu fais des ajustements, tu ajoutes des fonctionnalités. Mais à chaque fois, tu dois garder une trace de ce que tu fais, pour pouvoir revenir en arrière si quelque chose ne va pas. C’est là que git entre en scène ! Avec git, tu peux enregistrer chaque changement que tu fais, et aussi partager ces changements avec d’autres bâtisseurs.
Il commença à taper sur le clavier.
— Voici comment ça commence :
Julien expliqua :
— git clone est comme un architecte magique qui prend un plan déjà existant et le copie dans ton propre atelier. C’est comme si tu cliquais sur un bouton pour cloner une partie de la cathédrale dans ta propre salle de travail. Tu as maintenant un modèle pour commencer ton travail !
Lune observa le terminal, fascinée.
— Et après ?
Julien continua.
— Ensuite, tu peux utiliser nano, un petit outil magique pour modifier ton projet, comme si tu étais un architecte qui dessine directement sur les plans. Par exemple :
— Avec nano, tu ouvres ton fichier et tu peux le modifier directement, comme si tu dessinais une nouvelle colonne pour ta cathédrale, ou tu ajoutais une nouvelle porte.
Lune comprenait mieux.
— Donc, git garde une trace de tous mes changements ?
Julien acquiesça, et dit avec un sourire espiègle.
— Exactement ! Une fois que tu as fait tes modifications, tu peux enregistrer ton travail en disant à git de « committer » tes changements. C’est comme si tu posais une nouvelle pierre sur la construction. Tu dis à git : « Voilà, cette partie de la cathédrale est terminée ! »
— Et après avoir fait tout ça, tu peux partager ton travail avec d’autres bâtisseurs, ou pousser tes changements pour qu’ils soient visibles par tout le monde. Comme si tu montrais ta dernière pierre posée à tous les autres architectes du monde !
Lune s’émerveilla.
— C’est incroyable ! Donc, git est un peu comme un magicien qui construit une cathédrale en gardant une trace de chaque brique, et qui permet aux autres de voir ce que tu as fait ?
Julien hocha la tête.
— Oui, exactement ! Chaque fois que tu utilises git, tu fais partie de l’équipe qui construit un grand monument. Et comme dans Notre-Dame de Paris, chaque brique compte, chaque modification fait avancer le projet, et chaque bâtisseur peut voir le travail des autres pour s’assurer que tout est bien fait.
Lune se coucha ce soir-là, pleine de rêves de cathédrales magiques et de bâtisseurs numériques, imaginant des lignes de code comme des pierres précieuses qui formaient des monuments fantastiques dans le monde virtuel.
![https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/9/9f/German_prisoners_of_war_in_Harstad_1940.JPG"/></a](https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/9/9f/German_prisoners_of_war_in_Harstad_1940.JPG"/></a){kind=link}
في عصر قديم، عاشَتْ أسطورة موسى وشهيرة الشهيرة، الجميلة والأنيقة. لم تكن حياته مجرد قصة عادية، بل كانت كالحكايات الساحرة التي تجذب القلوب والعقول. ولد لهما ابن، سماه موسى، كما ورد في السجلات القديمة. ولكن هل كانت نهاية القصة؟ لا، بالطبع لا. لأن في عالم الخيال والحكايات، كل شيء ممكن، حتى السحر والمفاجآت الغير متوقعة. فلنتابع القصة ونرى ما الذي يخبئه المستقبل لموسى ولسعيه إلى السعادة في عالم سحري وخيالي
¡We🔥Come!
Click the image for a quick introduction.
Un "bagnard" est un prisonnier, spécifiquement un détenu qui purge une peine de travaux forcés ou une longue sentence. Le terme provient du mot "bagne", désignant autrefois les anciennes prisons françaises, souvent situées sur des îles lointaines.
- Russe : заключённый (zaklyuchyonny)
- Anglais britannique : convict
- Allemand : Sträfling
Les "maisons d'arrêt" sont des établissements pénitentiaires en France destinés à accueillir des détenus en attente de jugement ou sous enquête, ainsi que ceux condamnés à de courtes peines. Elles jouent un rôle similaire à celui des SIZO dans les pays post-soviétiques, en ce sens qu'elles servent de lieu de détention provisoire pour les personnes non encore condamnées.
Les détenus placés dans ces établissements sont généralement en attente d'un procès ou d'une décision judiciaire, et peuvent être séparés selon la nature de leur crime ou leur statut (suspect, accusé, etc.). Les maisons d'arrêt sont souvent des lieux de surpopulation, ce qui peut entraîner des conditions de vie difficiles. Toutefois, ces établissements offrent également des programmes de réinsertion sociale et des soins médicaux pour les détenus.
- Russe : СИЗО (SIZO)
- Anglais britannique : remand centre
- Allemand : Untersuchungshaftanstalt
Le terme "shizo" désigne une cellule disciplinaire dans une prison française, souvent utilisée pour punir un détenu. Il s'agit d'une petite pièce isolée, où le prisonnier est soumis à des restrictions strictes sur ses activités quotidiennes, ses contacts sociaux et ses déplacements. L'objectif est de "casser" la volonté du détenu ou de le tenir à l'écart des autres pour des raisons disciplinaires.
- Russe : ШИЗО (Shizo)
- Anglais britannique : segregation cell
- Allemand : Strafzelle
Dans l'ombre des murs, où le temps se fige,
Les prisons divisent selon le crime, l'âge,
Sous les voûtes du pénitentiaire, les âmes se figent,
En centres pénitentiaires, leurs destins se partagent.
Maisons d'arrêt pour les peines brèves,
Où les juges tranchent, mais l'attente ronge,
Le centre pénitentiaire, vaste et sévère,
Pour ceux condamnés, où le silence plonge.
Dans les quartiers de haute sécurité,
Les plus dangereux, isolés du reste,
Là, le monde est fait d'obscurité,
Un régime strict, où la liberté est en test.
Les centres de rééducation, eux, veulent guérir,
Pour ceux en quête de réinsertion,
Mais parfois, dans la douleur, il faut souffrir,
Avant de retrouver un peu de raison.
Prison de France, labyrinthes de fer,
Chacun son lieu, sa fin, son départ,
Dans ces lieux où la liberté s'évapore,
Les hommes paient, mais parfois, c'est trop tard.
(Organisation pour la Défense et la Réhabilitation des Prisons, des Cœurs et des Espoirs)
Article 1 : Nom de l'Organisation
L'Organisation est dénommée "La Lumière de la Rédemption" (LDR). Son but est de soutenir et de restaurer les âmes déchues des détenus à travers la grâce et l'amour chrétien, en offrant non seulement une défense juridique, mais aussi une réhabilitation spirituelle, morale et sociale.
Article 2 : Objectifs de l'Organisation
L'Organisation a pour mission :
- De défendre les droits humains des détenus en Belgique en tant qu'expression de l'amour chrétien et du respect de la dignité humaine, créés à l'image de Dieu.
- D'ouvrir la voie de la rédemption à travers des programmes de réinsertion spirituelle, le soutien moral et psychologique des prisonniers, et leur accompagnement dans la reconquête de l’espoir et de la foi.
- De promouvoir des actions de justice sociale, notamment en sensibilisant les autorités et la société aux conditions de vie des prisonniers, tout en mettant l'accent sur leur potentiel de transformation et de salut.
- De participer aux activités entrepreneuriales chrétiennes en relation avec les institutions publiques, afin de soutenir la réinsertion des détenus dans la société et leur offrir une dignité retrouvée dans la lumière de l'espérance.
Article 3 : Siège Social
Le siège social de l'Organisation est situé à l'adresse suivante :
Rue de la Grâce Divine, 12, 1000 Bruxelles, Belgique.
Article 4 : Membres
L'Organisation est ouverte à tous les croyants et personnes désireuses d’apporter leur aide aux âmes déchues et de contribuer à l’œuvre chrétienne de la rédemption. L'adhésion est fondée sur un engagement spirituel et moral envers la mission de l’Organisation.
Article 5 : Les Prisons Belges
L'Organisation œuvre dans toutes les prisons belges pour la guérison des âmes et le respect des droits fondamentaux des prisonniers, y compris les établissements suivants :
-
Prison de Saint-Gilles
Adresse : Avenue des Villas 39, 1060 Bruxelles -
Prison de Lantin
Adresse : Rue de Lantin 1, 4020 Liège -
Prison de Forest
Adresse : Rue de la Croix 94, 1190 Bruxelles -
Prison de Nivelles
Adresse : Rue des Combattants 1, 1400 Nivelles -
Prison de Bruges
Adresse : Steenbrugsestraat 21, 8200 Brugge -
Prison de Leuven-Central
Adresse : Andreas Vesaliusstraat 100, 3000 Leuven -
Prison de Ittre
Adresse : Chaussée de Mons 214, 1460 Ittre -
Prison de Marche-en-Famenne
Adresse : Rue de la Prison 30, 6900 Marche-en-Famenne -
Prison de Tournai
Adresse : Rue de la Prison 1, 7500 Tournai
Note : Cette liste peut être modifiée en fonction des changements dans le réseau pénitentiaire belge. Pour toute modification, une procédure simplifiée est prévue (voir Article 7).
Article 6 : Le Conseil d'Administration
Le Conseil d'Administration est constitué de cinq membres élus pour trois ans. Il guide l'Organisation selon les principes chrétiens de charité, de miséricorde et de réconciliation. Il est chargé de la gestion des fonds, de la supervision des projets et de la direction spirituelle de l’Organisation.
Article 7 : Modification de la Liste des Prisons
Le Conseil d'Administration peut modifier la liste des prisons en cas de changements dans l’établissement pénitentiaire ou pour toute nouvelle réorganisation. Cette modification est effectuée de manière simplifiée et notifiée aux membres dans un délai de 30 jours.
Article 8 : Financement de l'Organisation
L’Organisation est financée par les dons des membres, des subventions publiques et privées, ainsi que par des revenus générés par des activités économiques dans le cadre de contrats publics. Ces ressources sont utilisées pour promouvoir la réinsertion des détenus et la mise en œuvre de projets visant à transformer les cœurs et restaurer l'espoir des détenus.
L’Organisation peut participer à des appels d'offres publics et à des marchés publics, notamment dans le cadre de projets d’accompagnement socio-éducatifs ou de réinsertion des détenus, en collaboration avec les autorités chrétiennes et les institutions publiques.
Article 9 : Non-Distribution des Bénéfices
Aucun membre de l'Organisation ne peut tirer de bénéfice financier personnel des activités de l'Organisation. Les fonds sont exclusivement affectés aux missions spirituelles et sociales de l’Organisation. L’Organisation reste fidèle à ses principes de non-profit et d’amour chrétien.
Article 10 : Dissolution
En cas de dissolution, les biens de l’Organisation seront attribués à une œuvre caritative chrétienne, conformément à la volonté des membres et à la direction du Conseil d'Administration.
Article 11 : Langues Officielles
L'Organisation respecte les langues officielles de la Belgique, en publiant ses documents en français, néerlandais et allemand, pour que la lumière de la rédemption puisse éclairer toutes les âmes, peu importe leur langue.
Article 12 : Dispositions Finales
Les présents statuts ont été approuvés par l’assemblée générale de l’Organisation en date du [insérer la date]. Toute modification de ces statuts devra être validée par l’assemblée générale suivant les procédures légales et chrétiennes.
**Article 13 : Émission d'une Radio Spéciale pour les Détenus
Dans le cadre de sa mission de réhabilitation et de soutien moral aux détenus, l'Organisation, en collaboration avec le Ministère de l'Éducation, est responsable de la création, de la gestion et de la diffusion d'une station de radio spéciale, accessible exclusivement aux détenus âgés de 26 ans et plus.
- Éducation et Culture : La radio propose des programmes éducatifs, des cours à distance et des contenus culturels pour encourager l'enrichissement intellectuel des détenus.
- Soutien Moral : Une attention particulière est donnée aux émissions spirituelles et philosophiques, inspirées de la tradition chrétienne, pour offrir un message d’espoir et de rédemption.
- Information : Les détenus reçoivent des informations pertinentes sur leurs droits, les programmes de réinsertion, et les activités organisées dans les établissements pénitentiaires.
- Divertissement Responsable : Des moments de divertissement encadré sont prévus, incluant de la musique, des discussions thématiques et des récits inspirants.
- Technologie et Infrastructure : La station de radio utilise un réseau sécurisé, dédié uniquement aux établissements pénitentiaires, pour garantir que le contenu reste exclusif et confidentiel.
- Conditions d'accès : Les émissions sont réservées aux détenus ayant atteint l’âge de 26 ans, en raison de la maturité émotionnelle requise pour participer pleinement aux discussions éducatives et philosophiques.
- Partenariats : Le contenu est conçu en collaboration avec des éducateurs, des conseillers spirituels, et des experts en réhabilitation sociale.
- Conseil de Programmation : Un comité composé de représentants de l’Organisation, du Ministère de l’Éducation, et des administrations pénitentiaires est chargé de superviser le contenu des programmes et d’assurer leur conformité aux objectifs éducatifs et moraux.
- Feedback des Détenus : Les détenus ont la possibilité de soumettre leurs suggestions ou préoccupations concernant les émissions, qui seront examinées dans un esprit de respect et d’amélioration continue.
Les fonds nécessaires pour l’exploitation de la station de radio sont couverts par :
- Des subventions publiques, en particulier du Ministère de l’Éducation et du Ministère de la Justice.
- Les revenus générés par les activités entrepreneuriales de l'Organisation, dans le respect de son statut de non-profit.
Cette initiative reflète les valeurs fondamentales de l'Organisation : accompagner les détenus dans leur chemin de réhabilitation, tout en respectant leur dignité et en leur offrant un horizon d’espoir et de renouveau spirituel.
Article 17 : Consultations Professionnelles sur la Libération Conditionnelle Anticipée
Dans le cadre de sa mission d’assistance et de réinsertion sociale des personnes détenues, l’Organisation offre des consultations professionnelles approfondies sur les processus relatifs à la libération conditionnelle anticipée (LCA). Cette activité est conduite dans le strict respect des normes légales, des meilleures pratiques internationales et en collaboration avec les autorités compétentes.
- Évaluation Personnalisée : Chaque cas est analysé individuellement pour déterminer les facteurs de réinsertion sociale, le degré de réhabilitation et les risques résiduels.
- Appui aux Procédures Administratives : L’Organisation aide à la constitution des dossiers nécessaires pour les audiences de libération conditionnelle, en garantissant leur conformité aux exigences juridiques et administratives.
- Renforcement de l'Objectivité : L’utilisation de méthodologies avancées et d’outils technologiques modernes garantit une évaluation impartiale, fondée sur des critères scientifiquement validés.
- Tests Psychométriques Avancés : L’Organisation applique des outils de pointe pour évaluer les capacités cognitives, émotionnelles et comportementales des détenus, afin d’assurer une analyse complète de leur préparation à la réintégration.
- Modèles d'Analyse Prédictive : Grâce à l’intégration d’algorithmes basés sur l’intelligence artificielle, les consultations permettent de modéliser les scénarios de réinsertion et d’anticiper les défis potentiels.
- Collaboration Pluridisciplinaire : Une équipe composée de psychologues, criminologues, juristes et experts en réinsertion sociale travaille de concert pour fournir des recommandations exhaustives.
L’Organisation garantit la confidentialité absolue des données recueillies et des évaluations réalisées. Toutes les analyses et recommandations sont effectuées dans le respect de la dignité humaine, des principes chrétiens de rédemption et des droits fondamentaux des personnes détenues.
- Demande Initiale : Le détenu ou son représentant légal soumet une demande à l’Organisation, accompagnée des documents requis (historique judiciaire, rapports comportementaux, etc.).
- Évaluation Préliminaire : Une première rencontre est organisée pour établir le profil psychologique et social du détenu.
- Analyse Complète : L’équipe pluridisciplinaire effectue une série de tests et d’entretiens approfondis, dont les résultats sont synthétisés dans un rapport détaillé.
- Rédaction de Recommandations : Le rapport inclut des recommandations concrètes pour appuyer la demande de libération conditionnelle, adressées aux autorités compétentes.
L’Organisation maintient un dialogue actif avec les administrations pénitentiaires et judiciaires, en s’assurant que ses recommandations contribuent efficacement aux décisions concernant la libération conditionnelle.
Cette activité est réalisée dans un cadre non lucratif. Toutefois, les frais relatifs à l’utilisation des technologies avancées et des tests psychométriques peuvent être partiellement couverts par des subventions publiques ou des dons privés.
Par cette initiative, l’Organisation réaffirme son engagement en faveur d’une réhabilitation réussie, basée sur des décisions éclairées et des pratiques modernes, tout en restant fidèle à sa mission de soutien spirituel et social.
Article 19 : Travail Préventif avec les Personnes Condamnées à une Peine Conditionnelle
L’Organisation, fidèle à sa mission de réhabilitation et de réintégration sociale, mène des actions de prévention et de suivi auprès des personnes placées sous régime de liberté conditionnelle, y compris celles ayant bénéficié d’une libération conditionnelle anticipée (LCA).
- Réduire le Risque de Récidive : Identifier et traiter les facteurs de risque sociaux, comportementaux et psychologiques susceptibles de mener à une récidive.
- Favoriser la Réinsertion Sociale : Accompagner les individus dans leur transition vers une vie respectueuse des normes sociales et juridiques.
- Assurer un Suivi Continu : Proposer des mécanismes d’évaluation régulière pour mesurer les progrès réalisés et ajuster les interventions au besoin.
- Entretiens Individuels :
- Organisation de sessions régulières avec des psychologues, des travailleurs sociaux et des conseillers spirituels.
- Élaboration d’un plan d’action personnalisé pour chaque bénéficiaire, basé sur ses besoins spécifiques et son contexte de vie.
- Groupes de Soutien :
- Mise en place de groupes thématiques (gestion de la colère, prévention des dépendances, développement de compétences sociales).
- Encouragement du partage d’expériences et du soutien mutuel entre pairs.
- Programmes d’Insertion Professionnelle :
- Aide à la recherche d’emploi, à la formation professionnelle et à l’acquisition de compétences nécessaires à une vie autonome.
- Collaboration avec des entreprises partenaires pour proposer des opportunités d’emploi adaptées.
- Suivi des Obligations Judiciaires :
- Assistance dans la compréhension et le respect des conditions imposées par le tribunal ou les autorités de probation.
- Rapport régulier aux autorités compétentes sur l’avancée des bénéficiaires dans leur parcours de réhabilitation.
- Évaluation Initiale : Un bilan exhaustif est réalisé au début de chaque accompagnement pour identifier les besoins, les ressources et les défis spécifiques du bénéficiaire.
- Suivi Basé sur des Indicateurs : Des outils de mesure standardisés permettent de suivre les progrès et de détecter rapidement les signaux d’alerte.
- Interventions Rapides : En cas de difficultés ou de non-respect des conditions, des actions correctives immédiates sont mises en œuvre, en collaboration avec les autorités judiciaires et pénitentiaires.
L’Organisation travaille en étroite collaboration avec :
- Les Services de Probation : pour coordonner les actions de suivi et garantir une complémentarité des interventions.
- Les Acteurs Locaux : associations, collectivités territoriales, et institutions religieuses, afin d’offrir un accompagnement global et durable.
Les activités de prévention sont financées par :
- Des subventions publiques provenant du Ministère de la Justice et du Ministère de l’Intérieur.
- Des dons privés, notamment de la part d’institutions religieuses et philanthropiques.
Ce travail s’appuie sur les principes fondamentaux de l’Organisation :
- Accompagnement bienveillant : Prendre en compte chaque individu avec respect et dignité.
- Promotion de l’espoir : Offrir une perspective de transformation et d’amélioration personnelle.
- Engagement communautaire : Construire des ponts entre les individus sous surveillance et la société, pour une réintégration réussie.
Cette démarche incarne la vision chrétienne de la rédemption et du pardon, tout en répondant aux besoins pratiques et humains des personnes placées sous condition.
Article 23 : Expositions Thématiques et Soutien aux Artistes Détenus
L’Organisation, engagée dans la promotion du développement culturel et spirituel des détenus, organise régulièrement des expositions thématiques axées sur l’histoire et l’évolution de courants artistiques majeurs, avec une attention particulière portée à l'expressionnisme et à l'impressionnisme, deux mouvements qui incarnent à la fois l’émotion brute et la quête de lumière.
- Favoriser l'Éveil Artistique : Offrir aux détenus et au public un accès à des œuvres d’art riches en significations, afin de les sensibiliser aux dimensions émotionnelles et esthétiques de ces mouvements.
- Promouvoir le Dialogue Intérieur : Permettre aux détenus de réfléchir sur leur propre trajectoire émotionnelle en découvrant l’intensité de l’expressionnisme ou la douceur lumineuse de l’impressionnisme.
- Soutenir la Créativité des Détenus : Mettre en avant les œuvres d’art réalisées par les artistes en milieu carcéral, en leur offrant une plateforme d'expression et de reconnaissance.
-
Impressionnisme : Lumière et Évasion
- Présentation de reproductions d'œuvres majeures (Claude Monet, Pierre-Auguste Renoir) et d’analyses sur l'importance de la lumière et de la nature.
- Ateliers créatifs pour inviter les détenus à explorer les techniques impressionnistes (peinture en plein air, travail de la couleur).
-
Expressionnisme : Cri de l’Âme
- Exploration des œuvres de figures comme Edvard Munch, Egon Schiele ou Käthe Kollwitz, mettant en lumière la puissance de l’émotion dans l’art.
- Discussions sur l’impact de l’environnement carcéral sur l’expression artistique personnelle.
-
Expositions Mixtes :
- Une section dédiée aux œuvres des détenus, inspirées par ces mouvements ou par leur propre expérience de vie.
- Prix d'encouragement pour les artistes les plus prometteurs, attribués par un jury composé de professionnels de l’art et de représentants de l’Organisation.
-
Formation Artistique :
- Organisation d'ateliers encadrés par des artistes professionnels et éducateurs spécialisés.
- Fourniture de matériel artistique et accès à des espaces dédiés à la création.
-
Diffusion des Œuvres :
- Exposition des œuvres dans des galeries partenaires, des espaces culturels locaux et lors d’événements publics.
- Mise en place d’un catalogue numérique, permettant une visibilité accrue des créations des détenus.
-
Programme de Mentorat :
- Coupler les artistes détenus avec des mentors issus du monde de l’art pour un accompagnement personnalisé.
- Suivi post-carcéral pour faciliter l’intégration des artistes dans les circuits professionnels.
- Redonner un Sens : L’art devient un outil puissant de résilience, offrant aux détenus une opportunité de reconstruire leur identité et de communiquer avec le monde extérieur.
- Créer des Passerelles : Ces expositions servent également à rapprocher les détenus de la société, en montrant que leur créativité peut transcender les murs de la prison.
- Favoriser l’Humanisation : La mise en lumière de l’expression artistique des détenus sensibilise le grand public aux réalités carcérales, tout en valorisant les talents cachés.
L’Organisation collabore avec :
- Des musées et institutions culturelles pour prêter des œuvres ou organiser des visites virtuelles interactives.
- Des écoles d’art pour intégrer des projets pédagogiques autour de l’art carcéral.
- Des associations spécialisées dans la réinsertion par la culture.
Les expositions et programmes de soutien sont financés par :
- Des subventions publiques (Ministères de la Culture et de la Justice).
- Des partenariats privés et mécénats d’entreprises liées au monde artistique.
Par ces initiatives, l’Organisation entend transformer les espaces d’enfermement en lieux d’épanouissement artistique, tout en inspirant une réflexion profonde sur la condition humaine, la rédemption et la beauté qui peut naître même dans les circonstances les plus sombres.
L’Organisation, dans son engagement pour la dignité humaine et le maintien des liens familiaux, intervient activement dans l’évaluation et l’amélioration des espaces de visite familiale, souvent appelés "chambres de rencontre" ou "unités de visite familiale" (UVF), situées dans les établissements pénitentiaires.
- Renforcer les Liens Familiaux : Offrir aux détenus et à leurs proches des espaces propices à des rencontres dans un cadre respectueux et chaleureux, essentiel pour le maintien des relations affectives.
- Garantir la Dignité : Veiller à ce que ces espaces soient conçus et maintenus dans des conditions répondant aux standards de confort et d’hygiène.
- Favoriser la Réinsertion : Contribuer à la stabilité émotionnelle des détenus, un facteur clé dans leur préparation à la réinsertion sociale.
-
Évaluation des Conditions Existantes :
- Réalisation de visites régulières dans les établissements pour inspecter les chambres de rencontre et évaluer leur conformité avec les normes minimales de confort.
- Consultation avec les détenus et leurs familles pour identifier les besoins spécifiques et les axes d’amélioration.
-
Financement des Améliorations :
- Rénovation des espaces existants : installation de mobilier confortable, amélioration de l’éclairage, mise en place de décorations apaisantes.
- Ajout d’équipements nécessaires : linge de lit, appareils électroménagers de base (comme un micro-ondes ou une bouilloire), espaces adaptés pour les enfants.
- Création de zones accessibles pour les personnes à mobilité réduite.
-
Élaboration de Standards de Confort :
- Définition de critères clairs en termes d’espace, de sécurité et d’intimité, en collaboration avec des architectes spécialisés et des experts en milieu carcéral.
- Diffusion de ces standards auprès des administrations pénitentiaires pour favoriser leur adoption généralisée.
L’Organisation travaille en partenariat avec les directions des établissements pénitentiaires pour :
- Planifier les travaux nécessaires et garantir leur bonne exécution.
- Sensibiliser le personnel pénitentiaire à l’importance des espaces de visite familiale dans la réhabilitation des détenus.
- Suivre les projets d’amélioration pour s'assurer de leur efficacité et de leur durabilité.
Les activités de l’Organisation dans ce domaine sont soutenues par :
- Des subventions publiques, notamment du Ministère de la Justice et des collectivités locales.
- Des fonds propres de l’Organisation issus de dons privés et de mécénats.
- Des collaborations avec des entreprises spécialisées dans les équipements ou services d’aménagement.
-
Pour les Détenus et leurs Familles :
- Réduction du stress lié aux visites, souvent réalisées dans des conditions peu propices à l’intimité.
- Amélioration de la qualité des interactions, renforçant les liens affectifs et familiaux.
-
Pour les Administrations Pénitentiaires :
- Réduction des tensions liées à la gestion des visites, grâce à des espaces mieux adaptés.
- Valorisation des établissements grâce à des infrastructures modernes et humanisées.
-
Pour la Société :
- Contribution à une image plus humaine du système carcéral, en accord avec les valeurs de réinsertion et de respect des droits fondamentaux.
En investissant dans les espaces de rencontre familiale, l’Organisation réaffirme son engagement pour une vision carcérale centrée sur la dignité, le soutien familial et la préparation à une vie hors des murs, riche en relations significatives et porteuse d’espoir.
Article 1 : Horaires de la Cantine
Les repas de la cantine sont distribués dans un esprit de paix et de respect des règles divines :
- Petit-déjeuner : de 7h00 à 9h00
- Déjeuner : de 12h00 à 14h00
- Dîner : de 17h00 à 19h00
Article 2 : Distribution des Repas
Chaque repas est servi avec dignité et respect, afin que les détenus reçoivent non seulement de la nourriture pour leur corps, mais aussi un réconfort spirituel. Les portions doivent être prises dans le respect des autres, sans précipitation ni dispute.
Article 3 : Comportement à la Cantine
- Paix et harmonie : Les repas doivent être pris dans le silence et la paix, en respectant la dignité des autres.
- Respect mutuel : Toute dispute ou violence à la cantine sera condamnée, et les sanctions seront prises pour maintenir l'ordre et la réconciliation.
- Service et aide : Les détenus choisis pour aider à la distribution doivent agir avec une conscience claire et une attitude de service.
Article 4 : Zones Spécifiques et Tables Réservées aux Agents Pénitentiaires
- Zones réservées : Des zones spécifiques de la cantine sont réservées uniquement aux agents de la prison. Ces zones comprennent des tables et des sièges où les détenus ne sont pas autorisés à entrer.
- Accès interdit aux détenus : L'entrée ou la présence d'un détenu dans ces zones réservées peut entraîner des sanctions disciplinaires. Ces zones sont clairement marquées par des panneaux ou autres moyens visuels.
- Sanctions pour violation : Tout détenu trouvé dans une zone réservée aux agents pénitentiaires sera soumis à une procédure disciplinaire, avec des sanctions possibles allant d'un avertissement à une réduction des privilèges.
Article 5 : Commission Disciplinaire
- Formation de la Commission : En cas de violation des règles concernant l'accès aux zones réservées, une commission disciplinaire sera constituée pour examiner l'incident. Cette commission sera composée de surveillants, d'un représentant de l'administration pénitentiaire et d'un conseiller juridique chrétien, chargé de veiller au respect des droits de l'homme et de la justice.
- Examen de la violation : La commission analysera les circonstances de l'incident, en entendant le détenu et les témoins, et prendra une décision sur la sanction appropriée. Les sanctions peuvent inclure :
- Avertissement verbal ou écrit
- Réduction des privilèges (accès limité à la cantine, moins de temps à l’extérieur, etc.)
- Placement en cellule d'isolement pour une période déterminée
- Rétrogradation de la position du détenu dans le système de réinsertion (par exemple, suspension de programmes de réhabilitation ou de travail).
Article 6 : Sanctions possibles
Les sanctions seront décidées par la commission disciplinaire en fonction de la gravité de l'infraction. Les sanctions possibles incluent :
- Avertissement écrit : Un premier avertissement, consigné par écrit, sera donné si l'incident est mineur.
- Restriction des privilèges : Les privilèges tels que l'accès à la télévision, les visites ou les programmes de réinsertion peuvent être temporairement suspendus.
- Placement en isolement : Le détenu peut être placé en isolement pendant une période déterminée, conformément aux règles disciplinaires.
- Suspension de programmes éducatifs ou de travail : En cas de violation répétée ou de gravité de l'incident, le détenu peut se voir retirer son accès à certains programmes de réhabilitation.
Article 7 : Procédure d'Appel des Sanctions
- Premier recours : En cas de sanction imposée, le détenu peut faire appel de la décision auprès du directeur de la prison dans un délai de 48 heures suivant la notification de la sanction. Le directeur évaluera l'appel en fonction des faits et des circonstances.
- Recours devant le Ministère : Si la décision du directeur est jugée insatisfaisante, le détenu peut faire appel au ministère de la Justice dans un délai de 15 jours après la réponse du directeur. Le Ministère examinera l'appel et pourra prendre une décision finale.
- Procédure d'urgence : Dans le cas de mesures disciplinaires immédiates (comme le placement en isolement), l'appel sera examiné en priorité par le directeur de la prison dans les 24 heures, puis par le Ministère si nécessaire.
Article 8 : Sécurité Alimentaire
Les repas sont préparés selon les principes d'hygiène et de sécurité, afin que chaque détenu puisse se nourrir sans danger. Toute tentative de perturbation de la nourriture ou de contamination sera traitée avec rigueur.
Article 9 : Accès à la Cantine
L'accès à la cantine est réservé à ceux qui respectent les règles de l'établissement. Ceux en isolement peuvent avoir un accès limité, selon les besoins spirituels et disciplinaires.
Article 10 : Règles de Propreté
Chacun est responsable de garder son espace propre après avoir pris son repas. L'ordre et la propreté sont essentiels pour maintenir l'harmonie divine dans ce lieu.
Article 11 : Nourriture Personnelle
Il est interdit d'introduire de la nourriture personnelle sans l'approbation des autorités, afin de maintenir l'unité et de préserver la paix.
Article 12 : Sanctions pour Violations
Les comportements perturbateurs ou les violations de l'ordre seront punis, et les détenus devront se repentir de leurs actions pour retrouver la paix et la rédemption.
![https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/thumb/2/2d/Thomas_Chatterton.jpg/2560px-Thomas_Chatterton.jpg"/></a](https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/thumb/2/2d/Thomas_Chatterton.jpg/2560px-Thomas_Chatterton.jpg"/></a){kind=link}
في عصر قديم، عاشَتْ أسطورة موسى وشهيرة الشهيرة، الجميلة والأنيقة. لم تكن حياته مجرد قصة عادية، بل كانت كالحكايات الساحرة التي تجذب القلوب والعقول. ولد لهما ابن، سماه موسى، كما ورد في السجلات القديمة. ولكن هل كانت نهاية القصة؟ لا، بالطبع لا. لأن في عالم الخيال والحكايات، كل شيء ممكن، حتى السحر والمفاجآت الغير متوقعة. فلنتابع القصة ونرى ما الذي يخبئه المستقبل لموسى ولسعيه إلى السعادة في عالم سحري وخيالي
¡We🔥Come!
Click the image for a quick introduction.
Не выходи из витрины, твой мир —
В стеклянной тюрьме, в тумане из света,
Твой образ — наряд, твой плен — сувенир,
Ты — вечный молчальник без слова ответа.
Накинь на плечи привычный наряд,
Скрой пустоту, чтобы верить в личину.
Ты создан, чтоб платьем пленить женский взгляд,
Но взгляд без души — всего лишь картина.
Тебя, как скульптуру, хранит теснота,
Как прах вековых неизменных законов,
Смирись — ведь ни воли, ни смысла, ни сна
Не ведают формы глухих геометрий.
Они надевали тебе этот шёлк,
Эти брюки, застёгнуты на тебя строго,
Чтоб ты в их приказе, как раб и истолк,
Стоял средь витрин, не мечтая о многом.
Ты — образ пустой, ты безликий чурбан,
В стеклянном стоишь ты под светом, как в клетке,
Ты маска без права на личный обман,
Ты шепот чужих суетливых заметок.
Witches burned in smoke and flame,
Just for stirring dust and calling names.
While alchemists bravely worked the glass,
The poor still lingered, trapped in the past.
Those who cursed the grain with magic’s touch,
Were the ones deemed guilty, feared too much.
But time moves on, and laws evolve,
Magic now in circuits, problems solved.
The factory hums, the lights aglow,
Life extends, but the fields lie fallow.
And here comes the Emerald City bright,
With factories cold, devoid of light,
Technology — the magic of today,
Promises good, but poverty still holds sway.
And yet the robots, cold and clear,
Judge with numbers, not with fear.
Their justice — all equations, rules,
While the throne still clings to ancient tools.
Upon it rests, but on the ground,
The dust of ages, deep and profound.
And now, the dreamers of the dawn arise,
Their hearts full of longing, their heads in the skies.
The world they’ve seen is cold, concrete,
A place where the soul and the spirit don’t meet.
They yearn for the woods, the rivers so wide,
To feel the earth, and with nature collide.
They search for a truth that’s deeper than laws,
Not in the books or the schools that have flaws.
Their eyes see the city — a cage, a machine,
Where the poor wear the chains, and the rich live pristine.
They speak of love, of freedom, of peace,
And dream of a world where all suffering cease.
They cast aside morals twisted by hands
That taught them to kneel and to follow commands.
But they want to feel, to touch, to be free,
Not bound by the rules of a world they can’t see.
For in the green hills, the rivers, the air,
They find something more than despair.
They don’t need the books or the laws of the land,
Just the warmth of the earth and the touch of a hand.
They’ll sing of a world where the flowers grow tall,
Where the birds sing their songs, and the trees stand for all.
And though they’re forgotten, their voices still sing,
For they dream of a world where the heart takes wing.
In the heart of the city, where factories hum,
A bird appeared, its voice like a drum.
It learned to speak, to sing in English clear,
A wonder that filled the people with fear.
The Royal Guard, with their eyes set to find,
Sought the bird out, with orders aligned.
They feared the bird might teach others to sing,
And spread knowledge of spring, of the harmony it would bring.
But their fears were in vain, for the bird was one,
A creature unique under the sun.
It flew where forests once proudly grew,
Singing of nature, of skies so blue.
In the workers' quarters, its voice rang true,
A melody of freedom, of a world anew.
But when the guard drew near, the bird would change,
Its songs twisted to something strange.
The bird found refuge in sacred texts,
A shield of faith to avoid their hex.
And though the Guard searched high and low,
The bird’s sanctuary was the Bible’s glow.
But the Guard, it seemed, had forgotten too,
The holy words that once they knew.
Now, a representative of the Church, so high,
Came to hear the bird’s songs, under the sky.
She listened, pondering the bird's hymn,
Of Eden’s garden, so pure and dim.
The bird sang of divine and earthly grace,
Of the balance lost in the human race.
It asked the questions no one could ignore,
The kind of riddles the priests couldn’t explore.
"Why did Adam and Eve not stay just a while?
Why did they leave the Garden in exile?"
"And how long did they linger in that place,
Before the fall, before their disgrace?"
"Was the tree of knowledge a gift or a snare,
Its fruit, both bitter and sweet, beyond compare?"
The Church’s representative, with furrowed brow,
Tried to answer but couldn't, not even now.
The priests of the old faith just shook their heads,
As the bird sang of Eden, where angels once tread.
For the bird spoke of things that reached too deep,
Of questions the Church could not keep.
It sang of the harmony between heaven and earth,
A world beyond laws, a place of rebirth.
Its song echoed through the air, wild and free,
A reminder of what could never be.
The little bird flew through centuries wide,
And landed in the years of change and pride.
The Church once chained by communist might,
Now sings again in freedom’s light.
She sings of spring, of Holy Ghost,
Of bonds between the generations most,
Of regicide and fallen kings,
But none can hear her songs' soft wings.
Soviet priests bless western goods,
Tobacco trains through Russian woods.
They carry gifts from lands afar,
Chocolate bars like Eden’s star,
And chewing gum with stickers bright,
From the West, a world of light.
A little boy with eyes aglow,
Collects his cards and reads below,
The Bible’s words, but with a sigh,
For Eden’s garden, he can’t spy.
How sad it is, he thinks with glee,
That in this book, there’s no picture of the tree.
The bird once more, in shadows deep,
Is chased by agents, unable to sleep.
Through whispers of glasnost, of freedom’s call,
She sings her songs, yet stays small.
The archives are open, a new dawn breaks,
But there’s a room where silence makes.
A secret vault, locked with care,
A communist seal, a warning glare:
“Do not open without the chief,”
A forbidden folder lies beneath.
Who dares to break this seal of state,
Shall be exiled from paradise's gate.
But no one knows what’s hidden within,
Except for the serpent, whispering sin.
He urges Yeltsin to pry,
To look within and see the lie,
The formula of forbidden lore,
The atomic bomb, the deadly core.
A fiery flood, the serpent says,
A fiery end to all our days.
But the Holy Spirit, soft and near,
Whispers in Yeltsin’s ear:
“Hang this apple on the tree of knowledge bright,
And live in Eden’s peaceful light.”
Yeltsin halts, his breath held tight,
Like Moses gazing at Sinai’s height.
A trembling hand resists the lure,
Of secrets sealed, dark and impure.
But the guard, untrained in sacred lore,
Reaches forth to unlock the door.
No burning bush, no angel’s cry,
Just human greed beneath the sky.
Inside, no manna, no holy stone,
But a wrathful power carved in bone.
Not the Ark, nor covenant divine,
But Babel’s curse in a new design.
For in the KGB, no Psalms resound,
No gospel truth, no holy ground.
The Spirit’s whispers lost in air,
Its flame snuffed out by cold despair.
And yet the echoes of Eden rise,
A serpent’s hiss, a compromise.
“Shall you be as gods? Take, eat, and see—
The fruit of power, infinity.”
Peter the Great, with steel resolve,
Pulled faith from chains, let thought evolve.
The beards he shaved, the rites he tamed,
And Europe’s orbit his church reclaimed.
Through palace coups and empires vast,
Through wars and reforms, the die was cast.
The serfs were freed in Jesus’ name,
Yet chains of spirit still remained.
Nicholas stood, the final czar,
A trial for Russia, a fading star.
His love for kin, his guiding light,
Drew him from war to a fatal night.
To Tsarskoe Selo, the father returned,
Where agents of hell their torches burned.
They took the czar to Catherine’s land,
The city of light turned black by hand.
Lenin, the vanguard of red design,
Feared to meet the czar’s divine.
Instead, he sent the devil’s throng,
To finish a crime where all went wrong.
In the cellar dark, the czar knelt low,
A whispered blessing to a bird in woe:
"Fly through the ages, let truth take wing,
And save my land from Satan’s sting."
The KGB rose, but Christ they forgot,
His path of grace, his holy lot.
They forged on earth a paradise grim,
Where Satan’s minions thrived in sin.
Yet even there, the tree did stand,
Of knowledge cursed by God’s own hand.
Who takes its fruit will burn in dread,
In the digital hell where souls are led.
So heed this tale of blood and fire,
Of czars and faith, of man’s desire.
For history whispers a warning clear:
Repent, O world, the end draws near.
Серое утро разлилось над Святым Екатеринбургом. Молодой студент, недавно прибывший из столицы, остановился на краю плотины, где город делится на два мира. По одну сторону — широкая гладь водохранилища, подёрнутая лёгкой рябью ветра. По другую — скромная речка Исеть, узкая и скромная, будто жалкий остаток былого величия. Телевизионная башня возвышалась на горизонте, как заброшенный маяк некогда всемогущей телевизионной власти.
Посреди этого водного раздела тихо трудился генератор. Невидимо и бесшумно он брал силу стихии, преобразуя её в электричество, которое питало суетливый мир. Как странно: энергия одного водного простора превращалась в движение другого, но по ту сторону плотины вода уже не бушевала, а текла смирно, уступая закону человека.
На левом берегу Спас-на-Крови, грозный и прекрасный, напоминал о святыне и трагедии. На правом — стеклянные фасады музея Бориса Ельцина, символ нового времени, о котором так много спорят. Между ними — мост с железными флагами. Советские вожди, вбитые в металл, смотрели на город замороженными взглядами, как если бы время застыло вместе с ними.
Студент остановился на развилке дорог. Куда идти? Он задержался, словно ждал подсказки. За ним издалека внимательно наблюдали агенты Колобка. Они были неприметны, сливались с толпой. Молодой человек и не подозревал, что он под их наблюдением.
Время близилось к обеду, и в желудке напомнило о земных нуждах. Решение пришло само собой: музей. Там было кафе.
Он вошёл в стеклянное здание, высокое и строгое. Лестница вела вниз, в подвал. Там, за толстым стеклом, находилась комната с цифровой копией последнего диктатора Советского Союза. Любопытство пересилило: студент нажал кнопку на панели. Экран ожил, и копия, ожившая в цифре, "ожидала" заседания Высшего суда справедливости.
Фигура на экране говорила уверенно, почти вдохновенно, рассуждая о будущем. Но студенту казалось странным, что этот образ не понимает своей природы. Цифровой Диктатор не знал, что находится внутри машины.
"Каков предел познания?" — думал студент. Что может сознание, если оно не осознаёт свою тюрьму? А если наш собственный мир — такая же цифровая иллюзия? Где граница между создателем и творением?
В то же время юная христианка, учащаяся в местной духовной семинарии, спускалась в подвал Спаса-на-Крови. Здесь не было цифровых копий. Только старомодная фотография семьи последнего царя: белые наряды, спокойные лица.
Она остановилась перед снимком, не отводя глаз. Время казалось замершим. Её мысли уносились в прошлое, в дни, когда вера в Бога соединяла поколения, несмотря на войны и трагедии.
Купив свечу в церковной лавке, девушка зажгла её и встала на молитву.
— Господи, даруй прощение. Прими наши слабости, убереги святую землю от новых бед, — шептала она. — Пусть наша вера останется с нами, как бы далеко ни шагнул технологический прогресс.
Свеча горела, её свет дрожал в полумраке. Казалось, будто огонь, слабый и тёплый, спорил с холодным блеском стеклянного города на другом берегу.
![https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/thumb/b/bb/First_editorial_office_Russkaya_mysl.jpg/1280px-First_editorial_office_Russkaya_mysl.jpg"/></a](https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/thumb/b/bb/First_editorial_office_Russkaya_mysl.jpg/1280px-First_editorial_office_Russkaya_mysl.jpg"/></a){kind=link}
في عصر قديم، عاشَتْ أسطورة موسى وشهيرة الشهيرة، الجميلة والأنيقة. لم تكن حياته مجرد قصة عادية، بل كانت كالحكايات الساحرة التي تجذب القلوب والعقول. ولد لهما ابن، سماه موسى، كما ورد في السجلات القديمة. ولكن هل كانت نهاية القصة؟ لا، بالطبع لا. لأن في عالم الخيال والحكايات، كل شيء ممكن، حتى السحر والمفاجآت الغير متوقعة. فلنتابع القصة ونرى ما الذي يخبئه المستقبل لموسى ولسعيه إلى السعادة في عالم سحري وخيالي
¡We🔥Come!
Click the image for a quick introduction.
Dans un coin perdu de la Russie glacée,
Vivait Belikov, âme bien encadrée.
Chaque pensée dans un cercle tracée,
Chaque geste par des règles embrassé.
Un jour, vint à lui Varinka légère,
Sa voix comme un chant, sa démarche claire.
Elle portait la vie, la lumière, l’audace,
Là où lui portait un masque de glace.
Belikov (monologue intérieur, en ajustant sa canne)
"Cinq minutes d’avance, c’est ma règle d’or,
L’exactitude vaut mieux que tous les trésors.
Mais pourquoi être en retard ? C’est impardonnable !
J’espère qu’elle saura rester raisonnable."
Varinka (appel téléphonique, joyeuse)
"Trois minutes de retard, pas une de plus,
Un petit imprévu, oh rien de très grave, hélas !
J’ai sauvé une fleur tombée dans une flaque,
Mon cœur ne peut laisser un tel naufrage opaque."
Belikov (en soupirant, mais calme)
"Une fleur, dites-vous ? Quel motif étrange !
La ponctualité, voilà ce qui arrange."
Varinka (arrivant en riant, foulard coloré, bras ouverts)
"Belikov, quel plaisir ! Toujours si élégant !
Votre chapeau, votre canne, un style si imposant."
Belikov (légèrement raide, inclinant la tête)
"Mademoiselle, votre entrée est remarquée,
Mais votre retard est un fait à noter."
Varinka (en plaisantant avec le serveur)
"Bonsoir, cher monsieur, auriez-vous des places
Pour nous installer avec vue sur vos terrasses ?"
Serveur (souriant)
"Prenez ce coin, près de la lumière,
Un endroit parfait pour deux caractères si contraires."
Belikov (assis droit, regardant autour de lui)
"Ils tardent à venir prendre notre commande,
Un service lent me plonge dans l’amende.
On dirait un examen, j’attends avec soin,
Que tout soit réglé d’un geste précis, enfin."
Varinka (souriant, regardant la carte)
"Mais Belikov, pourquoi perdre une seconde ?
Parlons, rêvons, ce temps est une onde.
Et si je demandais un plat original ?
Un cocktail sucré, quelque chose d’animal ?"
Serveur (approchant, carnet en main)
"Alors, que désirez-vous ? Que puis-je vous offrir ?"
Belikov (d’une voix solennelle)
"Un thé noir, sans sucre, et une assiette de pain,
Simple, efficace, rien de trop, c’est bien."
Varinka (jouant avec les mots)
"Moi, je veux une surprise, quelque chose de fou !
Qu’avez-vous d’étrange ? Une soupe avec des clous ?"
Serveur (en riant)
"Non, mais nous avons des cocktails exotiques,
Et une salade qui semble presque magique."
Varinka
"Parfait, je prends ça ! Et rajoutez des couleurs,
Quelque chose qui reflète la joie dans nos cœurs."
Belikov (levant son verre de thé)
"Un toast à notre rencontre, ici et maintenant,
Que chaque instant reste poli et charmant."
Varinka (avec un cocktail multicolore)
"Je lève mon verre à l’amour et à la vie,
À tout ce qui est fou, et surtout interdit !"
Belikov (se tournant lentement vers une table voisine)
"Bonsoir, monsieur, excusez cette intrusion,
Mais votre journal semble être une belle distraction."
Varinka (se levant spontanément)
"Salut tout le monde ! Que racontez-vous ce soir ?
Des secrets, des histoires, ou des rêves de gloire ?"
Belikov (se levant avec précaution)
"Excusez-moi un instant, je vais revenir vite,
Les besoins naturels sont une chose explicite."
Varinka (se tournant vers les autres avec malice)
"Ah, notre cher Belikov, si méthodique,
Je parie qu’il marche même là-bas en musique !"
Belikov (posant sa tasse avec gravité)
"Une œuvre de Tchekhov, un grand classique,
Qui montre la morale sous une forme artistique.
Gourov rencontre Anna, dans une scène si belle,
Et leur amour interdit reste éternel."
Varinka (jouant avec son verre)
"Anna et Gourov, dans leurs gestes timides,
Cachent leur passion sous des airs candides.
Mais je vous dis, la vraie star, c’est le chien,
Petit et discret, mais si malin !"
Peu à peu, le café s’efface, et le lecteur se retrouve dans la ville de Yalta, où Anna promène son chien chaque matin.
Anna (réfléchissant, regardant la mer)
"Chaque jour je marche, cherchant l’apaisement,
Mais je crains pour ma réputation, évidemment."
Gourov (approchant avec charme, caressant le chien)
"Ce chien, chère dame, est d’une grande sagesse,
Il semble garder vos secrets avec tendresse."
Anna
"Vous aimez les chiens ? Quelle belle surprise,
Ils sont comme nous, remplis de douces brises."
Gourov
"Je l’aime, ce chien, il est comme un miroir,
Il reflète l’amour qu’on cache dans le noir."
L’auteur observe, entre ombre et lumière,
Ces âmes perdues dans la vie ordinaire.
Médecin des corps, poète des cœurs,
Tchekhov voyait dans la douleur une lueur.
"Chaque village, chaque coin de Russie,
Lui offrait des récits, des fragments de vie.
Et dans ces portraits, simples et subtils,
Il montrait le monde, beau et fragile."
Настоятель (важно поправляя рясу)
"Ну что, отец Симеон, всё прошло как надо?
Люд простой доволен, молитва – награда.
Звон колоколов был точен и благ,
Всё величественно, как любит наш народ."
Дьякон (с искренней улыбкой, слегка уставший)
"Да, отец Михаил, но, признаться честно,
Ваше слово в проповеди было прелестно.
Только один момент, с поклонами длинными,
Чуть не уснул я, с глазами полузакрытыми."
Настоятель (встревожено, но сдержанно)
"Симеон, ты что, забыл, где находишься?
Служба – не место, где в сон погружаешься!
Мы зовем людей к высотам духовным,
А ты, выходит, был близок к мечтам земным?"
Дьякон (шутливо, не теряя самообладания)
"Отец Михаил, не будьте суровы,
Я лишь шутил, ведь мои чувства таковы:
Слова ваши летят, как ангельский глас,
Но стоять пять часов – это тоже атлас."
Настоятель (задумчиво, переходя к философии)
"А ведь прав ты, Симеон, люди разные.
Одним подавай величие, праздное,
Другие же ищут в церкви тепло,
Молитву тихую, где покой их нашёл."
Дьякон (с улыбкой)
"Верно, батюшка, всё в этом и дело.
Порой им важнее у церковного дела
Не пышность хоров и не злато свечей,
А добрый ваш взгляд, как у отца детей."
Настоятель (переходя к шутке)
"Но доброго взгляда им мало бывает,
Симеон, ведь они и на чайки кидают!
Ты помнишь, как бабушка хлеб забрала?
Для голубей, говорит, не хватило добра."
Дьякон (смеясь)
"И всё же ей можно простить тот каприз,
Она в этом видит небесный сюрприз.
Батюшка, может, и мне в следующее утро
Выдать две булки, по тайному коду?"
Настоятель (становясь серьёзным)
"Симеон, шутишь ты ловко, не спорю,
Но вот скажи мне, откинув задор юный:
Вера наша – это форма или суть?
Как её понять, чтобы сердце вздохнуть?"
Дьякон (после паузы, задумчиво)
"Батюшка, вера – это не что, а кто.
Она живёт в душе, где тепло и светло.
Форма же – это лишь наше искусство,
Как светильник держать, чтобы горело чувство."
Настоятель (улыбаясь, кладя руку на плечо дьякона)
"Хорошо сказал, Симеон, ты молодец,
В словах твоих чувствуется сердца венец.
Но на следующей службе, будь готов:
Хор споёт так, что не заснёшь ни за что!"
(Inspiré de Tchekhov, en vers français)
Narrateur
"Dans un coin paisible, par un jour d’été,
Lomov, endimanché, bien décidé,
Avance d’un pas lourd, mais le cœur hésitant,
Cherchant à parler, le souffle haletant.
Sa mission ? Une demande bien claire :
La main de Natalia, douce et sincère."
Lomov (entrant, se courbant légèrement)
"Monsieur Tchouboukov, je vous salue,
Permettez un moment, j’ai un propos sérieux.
J’ai beaucoup réfléchi, en toute franchise,
Et c’est à vous que je confie ma surprise."
Tchouboukov (espiègle, avec un sourire en coin)
"Oh, Lomov, cher ami, quelle mine tendue !
Vous semblez prêt à livrer une grande vertu.
Est-ce un secret ? Un aveu ? Un mystère profond ?
Ou bien êtes-vous venu pour parler du bon ton ?"
Lomov (retenant son calme, légèrement crispé)
"Monsieur, c’est une affaire qui me tient à cœur,
Je suis venu parler en toute grandeur.
Votre fille, Natalia, est un joyau,
Et je viens, humblement, vous demander son anneau."
Tchouboukov (riant doucement)
"Ah, je vois, un anneau, mais lequel choisir ?
Peut-être celui des cieux, pour mieux la ravir ?
Ou un cercle plus simple, d’un métal usé,
Qu’un homme comme vous pourrait offrir usagé ?"
Lomov (avec plus d’effort pour garder son calme)
"Monsieur, je respecte vos mots et vos jeux,
Mais je parle ici de sérieux vœux.
Votre humour est vif, mais ma demande sincère,
Je veux bâtir avec Natalia un avenir prospère."
Tchouboukov (avec un sourire moqueur)
"Mais dites-moi, Lomov, vous êtes bien pressé,
Votre montre avance-t-elle ou le temps vous a-t-il blessé ?
On dirait que vous craignez un refus immédiat,
Ou bien est-ce votre santé qui vous met en débat ?"
Lomov (tentant de rester poli, mais piqué)
"Monsieur, ma montre est juste, mon esprit aussi,
Et ma santé n'est pas sujet à vos soucis.
Ma venue est sincère, et je ne vois pas,
Pourquoi vos mots jouent de moi comme d’un éclat."
Tchouboukov (riant doucement)
"Oh, mais excusez ma langue trop affûtée,
C’est qu’un père doit savoir où il est engagé.
Et puis, n’êtes-vous pas parfois sujet au malaise ?
Natalia mérite un homme qui tient bien à ses aises."
Lomov (serrant les poings sous la table)
"Mes malaises, monsieur, sont rares, mais humains,
Et je n’ai pas besoin d’un médecin de vos mains.
Mon amour pour Natalia n’est pas une question,
C’est une flamme éternelle, au-delà des raisons."
Tchouboukov (feignant l’innocence)
"Ah, l’amour, l’amour, mais qu’en est-il des moyens ?
Le bonheur, voyez-vous, demande plus que des liens.
La maison est-elle solide ? Les champs prospères ?
Ou faudra-t-il que Natalia soutienne vos affaires ?"
Lomov (la voix tremblante d’indignation)
"Monsieur, ma maison est modeste mais en ordre,
Et mes terres sont fertiles, prêtes à répondre.
Natalia vivra dans le confort et la paix,
Et je n’accepterai pas que vous doutiez de ma foi."
Tchouboukov (en haussant les épaules)
"Foi, foi, c’est bien beau, mais ce n’est pas une dette,
Et Natalia a des goûts qui ne tolèrent la pauvreté.
Savez-vous au moins comment elle aime le thé ?
Noir le matin, mais vert le soir, c’est sa clé."
Lomov (perdant son sang-froid pour un instant)
"Monsieur, cessez ces absurdités frivoles,
Je connais Natalia mieux que vos paroles.
Si elle aime le thé, je lui offrirai des champs,
Des feuilles en or, pour satisfaire ses goûts charmants !"
Tchouboukov (regardant la tenue de Lomov)
"Ah, mais regardez, ce costume un peu serré,
Il a dû voir de meilleures années.
Natalia, voyez-vous, aime les gens élégants,
Pas ceux qui paraissent sortir du siècle précédent."
Lomov (rougissant, mais répondant fermement)
"Ce costume, monsieur, est propre et honnête,
Il représente ma vie, simple mais parfaite.
Je ne suis pas un paon pour briller en parade,
Mais un homme sincère, loin de vos mascarades."
Lomov (se levant brusquement, élevant la voix)
"Monsieur, assez ! Votre jeu est cruel,
Et vos piques sont comme des flèches au sel.
Dois-je répondre en rimes ou en énigmes absurdes,
Pour prouver mon amour, ou suis-je une marionnette sourde ?
Vous attendez peut-être que je trébuche, que je tombe,
Que je me perde dans vos paroles comme dans une tombe.
Mais je vous le dis, monsieur, en toute clarté,
Je ne suis pas ici pour des jeux malhonnêtes.
Natalia est mon soleil, ma lumière du jour,
Et pour elle, je garderai toujours l’humour.
Mais vous, monsieur, je vous demande une chose :
Laissez vos jeux, et bénissez cette prose.
Vous voulez rire ? Alors jouez avec moi,
Mais sachez que la demande, elle, restera ma loi.
Natalia et moi, c’est une union certaine,
Et vos défis, monsieur, glisseront sur ma peine."
Tchouboukov (éclatant d’un rire sincère, levant les bras)
"Ah, Lomov, vous êtes un lion caché sous un agneau !
C’est ce que je voulais, cette force, ce flambeau.
Je voulais voir si vous aviez du courage,
Et voilà, vous avez montré un bel ouvrage.
Natalia sera ravie, je n’en doute pas,
Allez, embrassons-nous, vous avez gagné le combat !"
Narrateur
"Ainsi, à travers piques et jeux d’esprit,
Lomov montra la force d’un amour précis.
Tchouboukov rit, Natalia sourira,
Et leur histoire, au final, triomphera."
![https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/c/c0/Baden-Powell_Scouting_certificate_1914.jpg"/></a](https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/c/c0/Baden-Powell_Scouting_certificate_1914.jpg"/></a){kind=link}
في عصر قديم، عاشَتْ أسطورة موسى وشهيرة الشهيرة، الجميلة والأنيقة. لم تكن حياته مجرد قصة عادية، بل كانت كالحكايات الساحرة التي تجذب القلوب والعقول. ولد لهما ابن، سماه موسى، كما ورد في السجلات القديمة. ولكن هل كانت نهاية القصة؟ لا، بالطبع لا. لأن في عالم الخيال والحكايات، كل شيء ممكن، حتى السحر والمفاجآت الغير متوقعة. فلنتابع القصة ونرى ما الذي يخبئه المستقبل لموسى ولسعيه إلى السعادة في عالم سحري وخيالي
¡We🔥Come!
Click the image for a quick introduction.
Надя и Ваня проснулись чуть раньше,
Но зимнее солнце уже встало.
На окнах узоры блестят, словно танцы,
Как будто художник кисть поднял устало.
Вот веточки ели, вот — паутинка,
На стёклах морозных играет картинка.
А за стеклом — на площади лунной
Ледяной город стоит неподвижный.
Чистокол изо льда защищает замок,
От злых духов зимой оберег поставлен.
Ворота встречают гостей — Дед Мороз,
Снегурочка рядом, как снег белый нос.
В центре красавица — ёлка сверкает,
Игрушками разными всех привлекает.
А рядом из льда — герои сказаний,
Здесь витязь, там гусли звучат за туманом.
Надя и Ваня проснулись чуть раньше,
Сегодня утренник в школе большой.
Надя — Снежинка, а Ваня — пират,
Костюмы готовы, вот-вот пора в путь.
Тёплые носки, термобельё,
Штаны поверх — и надели пальто.
Валенки Вани, Надины сапоги —
Красивы, но сложно шнурки завязать.
Мама и папа торопят ребят:
"Шарфы, шапки, и будет парад!"
Щёчки горят, изо рта лёгкий пар,
За дверью мороз — настоящий удар!
В раздевалке снимают: шапки, пальто,
Сапоги на скамейку, платочки на место.
Сменка на ножки — в валенках тяжко,
А в зале уж ждёт всех праздничная сказка!
Ваня — пират, с повязкой на глазу,
Надя сверкает снежинкой в алмазах.
Детвора собирается в круг,
Скоро начнётся весёлый досуг.
И вот, под ёлкой зажглись огоньки,
Сказка идёт, словно сон, от руки.
Песни, загадки, танцы, хоровод —
Новогодний праздник в сердце живёт!
В гримёрной за дверью мелькают огни,
Там шепчутся старшие в час перед ним.
Глядят через щёлку, считают гостей:
Мальчишек, девчонок, костюмы скорей!
Но тайна великая скрыта внутри,
Малые дети её не нашли.
Мама с улыбкой шепнула: "Постой,
Сейчас открывают портал непростой!
Из сказки придут: белоснежные волки,
Зайчата, лисички, а змей трёхголовый
Взлетит над толпой и напомнит о славе.
Алёша Попович вступит в забавы.
Скоро нас ждут приключения чудные,
Радость веселья наполнит всё здание!"
Папа смеётся: "А вы не забыли
Стихи, что вчера мы за ужином учили?
Ведь Новый Год законов простой:
Веселье и смех приведут в этот строй
Снегурочку, Дедушку с длинной бородкой.
Они захотят отдохнуть с дороги.
Но чтобы подарок заветный вручить,
Придётся стихотворение прочесть, не забыть!"
"Что ждёт нас за дверью? — шепнул Ваня тихо. —
Там леса глубокие, полные лиха?"
Но мама с улыбкой сказала: "Не бойся,
Там сказка и воля на снежных просторах.
Вихри за дверью — то танцы ночные,
Они охраняют звезды живые.
Большая Медведица путь осветит,
А Малая тайну звёзд принесёт в визит.
За еловым лесом, где ветер поёт,
Скрыт домик волшебный, что тайну даёт.
Там снег белоснежный до крыши лежит,
А двери — в порталы в миры, где жизнь кипит."
Но в лесу Снежного Королевства непросто,
Там белые волки следят за звёздным мостом.
Зайцы под снегом скрывают тропинки,
А лисицы с огнём стерегут лесные чащинки.
Снежные вихри танцуют вдали,
Унося за собой голоса и следы.
Лес затихает в морозной тревоге,
Только звёзды мерцают, блестя на дороге.
"А если вдруг что-то нас испугает?" —
Спросила Надя, костюм поправляя.
"Вам помогут герои," — ответила мама,
"Алёша Попович, не знающий срама,
И Змей Горыныч, но в этот раз добрый,
Путь вам укажет в ночи холодной.
Волшебный олень в снегах промелькнёт,
А над вами Снежная Королева взойдёт.
Она проверит, верны ли вы слову,
Честны ли в сердце, чисты ли основой.
Если стих запомнили, будете смелы,
Королева исполнит мечты сокровенные."
Ваня вздохнул и промолвил: "Ну что ж,
Стих расскажу, ведь сказка зовёт.
А вихри, медведицы, тайны лесные —
Всё это звучит, как ночи родные!"
Надя с улыбкой ему подтвердила:
"Пусть каждый из нас оставит крупицу
Веселья, тепла и немного добра,
Взамен заберём из сказки огня!"
И вот уж снежинки кружатся кругом,
Снегурочка, Дедушка идут под огнём
Звёздного света, по замкам звеня,
С песнями, смехом укроют друзья!
Закон Нового Года прост и ясен:
Веселье — дорога к подаркам прекрасным.
И если в душе ты стихи сохранишь,
Сказка с тобой навсегда будет жить.
"Мама ёлку нарядила,
Деда Мороза пригласила.
Здравствуй, Дедушка Мороз,
У тебя красивый нос!"
Папа смеётся: "Вот это успех!
Теперь вас на празднике ждёт только смех!"
Школьный коридор полнился звуками музыки, доносящейся из спортзала — утренник только начался. Весёлая мелодия гимна Снежно Королевы сменялась бодрыми маршами, под которые дети весело водили хороводы. У дверей мужская часть родителей сохраняла спокойную неподвижность, словно статуи. Ни один из них не собирался раздеваться в школьном гардеробе, показывая этим своё намерение вскоре уйти и вернуться лишь к самому финалу — как раз к выходу Деда Мороза. Это был негласный договор: мамы смотрят, а потом, с блестящими глазами, пересказывают мужьям все детали детского утренника.
Шустрый паренёк лет тридцати, только что вышедший из мужского туалета, хлопал себя по штанам. Сушилка для рук в этот день снова подвела, а мастер на все руки, он же учитель труда, уехал в свою деревню, не дождавшись ремонта оборудования. Парень, однако, не смущался: привычными движениями он направился в свою маленькую мастерскую.
В его подсобке уже ожидала Лидия Аркадьевна, учительница литературы. Она сияла в своей праздничной экипировке: белоснежные сапоги с тонкой вышивкой, обтягивающий свитер, конская русая коса и шубка Снегурочки, под которой пряталась огромная папка из серебряной бумаги.
— Димон Петрович, ну где же вы ходите! — вздохнула она, чуть театрально покачав головой. — У меня через несколько минут выход! А этот секретный карман совсем не подходит. Ну пожалуйста, спасите меня! Вы ведь у нас швейный маг, прямо из сказок Диккенса.
Димон улыбнулся, подхватил ключи с полки и распахнул дверь.
— Лидия Аркадьевна, вы как всегда блистательны. Ваши образы — словно строки блокады: точные, ясные, глубокие. Прошу, проходите.
— Благодарю! — учительница ловко проскользнула внутрь.
— Может, чаю? — предложил он, бросив ключи на своё привычное место.
— Да хоть чефирчику! — отшутилась она. — Только сделайте! Детям вот-вот пора звать Деда Мороза, а у меня фокусы в номере!
— Успеем, — заверил Димон, ловко рассаживаясь на старомодный крутящийся стул. — У меня всё в памяти: секретный карман формата А5, как вы просили. В швейном деле точность важнее всего — как в аптеке.
— "Ночь, улица, фонарь, аптека..." — усмехнулась Лидия Аркадьевна. — Александр Блок, из цикла "Пляска Смерти." Да-да, но откуда мне было знать, что Анна Ивановна, учительница ИЗО, окажется столь «неточной» в своих бумажных конструкциях! Посмотрите, что она сделала.
Она развернула папку, и из неё выпрыгнул сложенный снежный герой — почти метровый контур снеговика.
— Ну и размах у Анны Ивановны! — рассмеялся Димон. — Хотите, новый карман сделаем поверх старого?
— Главное, чтобы поместилось, — вздохнула Лидия Аркадьевна.
Димон ловко отмерил ткань подаренным ему "пацанами" портновским метром. Пара движений, шубка распоротая вдоль спины. Под машину ушёл кусок новой ткани, и в считанные минуты карман был готов.
— Ну вот, как новый! — с улыбкой накинул он шубку на плечи учительницы.
— Халва выглядят очень заманчиков, — сказала она, указывая на угошения и чайник, который она уже успела заварить. — Но, Димон Борисович, вы бы не поведали, откуда у вас такие навыки?
— Халва — от азовских пацанов. У них новый пассажир заехал, сын местного кондитера. Взяли за контрабанду, ну а мне — сладости. А навыки... На прежней работе. Там был спрос на секретные карманы внутри секретных карманов.
Лидия Аркадьевна взглянула на часы.
— Вы невероятны, Димон Борисович. Успели и карман перешить, и даже на чай времени хватит. Присоединитесь?
— С удовольствием, Лидия Аркадьевна. Как скажете!
❄️✨🎄 Новогодняя сказка! 🎄✨❄️
Летят-летят снежинки по волшебному лесу. Белые волки зорко стоят на страже Снежной Королевы, их серебристая шерсть блестит в свете зимнего солнца.
Дети взялись за руки и весело водят хоровод:
Стихотворение для хоровода:
Летите, снежинки, кружитесь вокруг!
Закружим мы ёлочку в радостный круг.
Скоро придёт Новый год на порог,
Подарит нам сказки и счастья глоток!
Появляются разбойники, коварные и хитрые, которые мечтают похитить подарки. Но королевские пираты уже начеку! Вместе с белыми волками они наблюдают за лесом, даже за дальними горами.
Белочки-посланницы с ветки на ветку несут тайные вести:
— Бегите, белочки, по лесу вдаль,
Но домиков дуплят не покидайте,
Пусть каждый услышит волшебный сигнал,
И все королеву свою защищайте!
Дети участвуют в эстафетах, бегают вокруг ёлочки, зарабатывают орешки и конфетки. Веселье разгорается, как снежный вихрь!
Злые волки подслушали шёпот белочек и решили атаковать склад подарков. Но Снежная Королева всё предусмотрела! Засада белых волков ждёт хищников возле склада.
На сцене совместный танец волков:
- Белые волки покоряют красотой и ловкостью.
- Серые волки показывают силу и дисциплину.
- Злые волки сначала гневаются, но их победили дружба и танец!
Иванушка-Дурачок мчится на королевских санях через лес, везя письмо от Деда Мороза с королевской печатью. Серые волки грузят подарки в сани, а Иванушка должен успеть передать их в чудо-мешок Деда Мороза.
Дети кричат:
— Раз-два-три, ёлочка, гори!
Но в воздухе витает интрига: успел ли Иванушка довезти подарки?
Зал замирает... и вот появляется Дед Мороз с Снегурочкой! Белочка и зайчик прыгают вокруг, приглашая детей читать стихи.
Финальное стихотворение:
Здравствуй, ёлочка лесная,
Мы зажгли тебя не зря!
С Новым годом поздравляем,
Счастья всем и чудеса!
Все рады, праздник удался! Дети счастливы, родители аплодируют, а королевские волки снова стоят на страже. Снежная сказка стала реальностью, сохранив в сердцах частичку волшебства. 🎄✨
Димон Петрович сидит в уютном швейном кабинете, чашечка чая в его руках, и общается с пацанами через волшебное зеркало, которое мерцает яркими огоньками, словно тот самый портал в другой мир.
— Ну что, пацаны, с Новым Годом вас! — говорит он с улыбкой, поднимая чашку. — От души благодарю дядю Стёпу за такой чудесный подгон к новогоднему столу. Халва просто обалденная!
В зеркале мелькают лица с короткими стрижками, на фоне — казарменные койки и новогодние украшения, вырезанные из золотой и серебряной бумаги.
— Я вам расскажу, как Я устроился тут, на воле, — продолжает Димон Петрович. — Зимой шью костюмы на праздники, весной — платья для выпускниц, а с мая по сентябрь — нашивки для местных пионеров. Вот такие возможности открыты в Снежном Королевстве! Работаю себе на счастье!
С другой стороны зеркала слышен голос одного из пацанов.
— В Азове своя тема, Димон Петрович, — говорит тот, как бы поправляя волосы невидимой расчёской. — Пионеры у нас называются бойскаутами. В нашем крае они больше по местной культуре и традициям. Старшие передают мудрость младшим. По красоте всё сделано!
Димон Петрович кивает, словно все понимая.
— А у нас в Якутии больше по шаманской теме, — отвечает он, — летние походы, знаете, с кострами и танцами, но тут много комаров. Мне непривычно, а местным пионерятам — кайф! Пять месяцев каникул, но дети не болтаются, а учатся жизни. Баден-Пауэлл, как бы его не переначивали, но подход у нас похожий. На свежем воздухе и с умом!
В этот момент в дверь швейного кабинета тихо постучали, и зашла Лидия Аркадьевна в белых сапогах, с элегантно уложенными волосами и красивой шубкой.
— А это кто тут у нас в зеркало смотрится? — спросила она с улыбкой, заметив, что Димон Петрович разговаривает с пацанами. — Привет, ребята из Азова! Как у вас там новогодние приключения? Где это мы оказались, в каком космическом корабле? От нашей хаты к вашей!
Димон Петрович подмигнул пацанам, как бы предупреждая их не болтать лишнего.
— Приветствуем, Лидия Аркадьевна! — ответил один из пацанов, слегка смущаясь. — Поздравляем вас Наступающим Новым Годом. Самые добрые пожелания от всех от нас и лично от дяди Стёпы!
Лидия Аркадьевна взяла чашку чая, села за стол и начала свою речь:
— Ну что ж, с Наступающим, пацаны! Я случайно услышала, что вы тут Бадена-Пауэлла обсуждаете. Позвольте мне на правах учителя внести ясность в эти вопросы, чтобы вы ничего не попутали когда выйдите из космического корабля в открытый космос. Если вы конечно не против. — Пацаны из зеркала кивают в знак согласия, а Лидия Аркадьевна продолжает. — Как вы, наверное, знаете, Баден-Пауэлл не просто основал пионерское движение в Великобритании, но разработал целую философию воспитания. По его мысли, правильное взросление и воспитание это тот путь, который ребенок должен пройти по мере физиологического и психологического развития. На выходе из школы дети должны быть полностью готовы ко взрослой жизни, здоровыми физически и психологически. Королевская власть, как верховный институт, определяющий политику воспитания, закладывает новому поколению подданных умения и навыки, которые помогут в жизни преодолеть все трудности и испытания, но не сломаться и состояться как полноценные личности и члены общества. Впрочем, Я думаю, что это вы и сами всё прекрасно понимаете.
Пацаны пользуются случаем вставить своё слово.
— Прощу прощения, Лидия Аркадьевна, а можно вопрос? Можем ли мы создать свою пионерскую организацию? Назвать нашу группу пионеров как-нибудь повеселее: «партия Ведьм» или «партия Гарри Поттера?» Чтобы пацаны и девчонки выросли и представляли наши интересы в королевском парламенте?
Лидия Аркадьевна смеется, а Димон Петрович кидает как бы серьёзный взгляд:
— Хватит шутить, пацаны, вы же взрослые люди! Партии-партиям, на важно не забыть про главную задачу пионерии как бы она не называлась: уберечь детей от жизненных коварств.
Лидия Аркадьевна вновь перехватывает инициативу:
— Ну что вы, Димон Петрович. Пацаны по-своему праву. У каждой пионерской организации действительно есть свой стиль и своя культура. Это называется открытая конкуренция. Родители сами решают какие пионеры им ближе по духу, а какие учат слишком рискованным навыкам. Но это нормально — в каждом регионе свои пионерские организации под местные традиции и особенности. Самые удачные движения пробиваются на федеральный уровень и открывают свои представительства в других регионах. В каком-то смысле, это действительно похоже на политические партии, но только для детей! Вот такая вот система.
Пацаны немного замолчали, все по очереди начали переглядываться, понимая, что разговор слишком глубоко уходит в политику. Самый главный из них спрашивает:
— Всё правильно, мы тоже хотим, чтобы наши малолетки могли нормально учиться и развиваться, а не изгоями и бродягами становиться как при старой власти..
Димон Петрович берёт инициативу и заключает:
— Ну что, пацаны, с Наступающим вас всех! От души посидели! Если вы не против, время истекает, а нам, с Лидией Аркадьевной ещё бы чайку попить. В Новом году увидимся! Главное не забывайте ставить волшебное зеркало на зарядку!
— Хороших каникул, ребята! До встречи!
Волшебное зеркало замигало и отражение пацанов исчезло, осталась лишь швейная комната, Димон Петрович и Лидия Аркадьевна, заваривающие очередной чайник. Они продолжили разговор о том, что впереди ещё много праздников, а запасы халвы в их кабинете — практически неисчерпаемы.
في عصر قديم، عاشَتْ أسطورة موسى وشهيرة الشهيرة، الجميلة والأنيقة. لم تكن حياته مجرد قصة عادية، بل كانت كالحكايات الساحرة التي تجذب القلوب والعقول. ولد لهما ابن، سماه موسى، كما ورد في السجلات القديمة. ولكن هل كانت نهاية القصة؟ لا، بالطبع لا. لأن في عالم الخيال والحكايات، كل شيء ممكن، حتى السحر والمفاجآت الغير متوقعة. فلنتابع القصة ونرى ما الذي يخبئه المستقبل لموسى ولسعيه إلى السعادة في عالم سحري وخيالي
¡We🔥Come!
Click the image for a quick introduction.
How you have fallen from heaven,
morning star, son of the dawn!
You have been cast down to the earth,
you who once laid low the nations!
You said in your heart,
“I will ascend to the heavens;
I will raise my throne
above the stars of God;
I will sit enthroned on the mount of assembly,
on the utmost heights of Mount Zaphon.
I will ascend above the tops of the clouds;
I will make myself like the Most High.”
But you are brought down to the realm of the dead,
to the depths of the pit.
Those who see you stare at you,
they ponder your fate:
“Is this the man who shook the earth
and made kingdoms tremble,
the man who made the world a wilderness,
who overthrew its cities
and would not let his captives go home?”
В Снежном Королевстве, под звёздной порой,
Жил мальчик с душою, как снег молодой.
В лачуге бедняцкой, под крышей сырой,
Он грезил о счастье, о жизни иной.
Но в Новый год, в тот морозный час,
Когда холод сковал всё вокруг, как алмаз,
Стук раздался в дверь, и старший сказал:
"Почтальон принёс! Это твой идеал!"
И портфель, золотисто-сверкающий свет,
Стал символом силы для юных побед.
Он верил в чудо, в мечту, в волшебство,
В учёбе искал своё естество.
Но годы бежали, как снежная пыль,
И мальчик всё реже с друзьями был.
Тех, кто казался слабее, он бросал,
В гордости снежной друзей он терял.
В универе был символ — сумка на плечах,
С надписью гордой: "S.T.A.L.K.E.R." в мечтах.
Стал умнее, искуснее, выше всех,
Но смех над другими стал его грех.
Карьера сияла, как ледяной трон,
В Шоколадном Королевстве звучал его звон.
В вершине успеха, во славе и чести,
Он вновь предавал ради большей извести.
Но вот Новый год, он один в тишине,
На вокзале, в холоде, в горькой зиме.
Он тенью почувствовал жизнь свою злую,
Пал он голодный, бездушный на землю седую.
И в снежном покое явилась она,
Седая женщина, что светом полна.
В глазах её — мудрость веков и дорог,
Как будто в них млечный сплетается ток.
Он шептал: "Снежная Королева, спасай,
Разбуди меня, дай мне новый край!
Где звёзды, как свечи, где сердце горит,
Где гордость, как лёд, без следа растворит".
Она лишь взглянула, и вихрь окружил,
Его в прошлых годах закружило в ту миг.
В миры двух Королевств — Шоколад и Снег,
Где он выбирал, но терял свой след.
Сначала открылось Королевство Тепла,
Где плитки какао текли, как река.
Где улицы тонули в тягучем янтаре,
А каждый закат был сладчайшим в заре.
Здесь жизнь его пела, звучала игра,
Он был на вершине, средь света и добра.
Но гул затихал, и пустота в душе
Поглощала, как ночь поглощает лучи.
Шоколадная слава манила, звала,
Но сладость её лишь вначале цвела.
За блеском фасада — пустынный простор,
Где радость сменяла тоска и укор.
Друзья исчезали, срывались мосты,
Как льдинки, что тают вдали, у воды.
Он сам их терял, забывая тепло,
Считая, что путь лишь один — на престол.
И с каждым шагом всё тише был смех,
Один он остался среди ложных утех.
Сияние славы сменилось тенями,
В которых звучали упрёки ночами.
Затем Снежное царство укрыло его,
Где холод кружил, словно вьюг волшебство.
Сквозь серебряный блеск он увидел себя,
Как по жизни ступал, свои связи губя.
Как на школьных дорогах, в те детские дни,
Был портфель, а с ним — мечты золотые.
Как он, ослеплённый, вершил лишь победы,
Забывая друзей, словно лишние следы.
Как в универе, на тропах науки,
Забыл про тепло человеческой руки.
И сумка, что стала мечтой и гордыней,
Лишь тенью казалась в снежной пустыне.
Седая женщина руку подала,
Сквозь вихрь и метели его повела.
"Смотри, — говорила, — как шаг твой звучал,
Как свет уходил, а ты сам не замечал.
Но выбор за тобой, ты можешь вернуть,
Понять, что любовь — твой единственный путь.
И если начнёшь не с гордыни, а с веры,
То мир оживёт и начнётся весна".
И он увидал, как могла быть иная
Дорога, что светом и радостью знает.
Как дружба могла согревать его путь,
Как рядом с друзьями нашлася бы суть.
Он проснулся в тепле, снег растаял внутри,
Седая женщина была впереди.
В руках у неё — его новая сказка,
Где дружба растёт, и душа его ясна.
"У вас дар удивительный, сильная речь,
Где вы научились так душу беречь?"
Он тихо ответил: "Меня жизнь научила,
Сквозь вихрь миров моё сердце открыло".
Так начался новый его поворот,
Где свет и тепло в жизни снова живёт.
Где Королевства — Снежное и Шоколадное —
Слились в одну сказку: простую, но ладную.
The word of the Lord came to me: “Son of man, say to the ruler of Tyre, ‘This is what the Sovereign Lord says:
“‘In the pride of your heart
you say, “I am a god;
I sit on the throne of a god
in the heart of the seas.”
But you are a mere mortal and not a god,
though you think you are as wise as a god.
Are you wiser than Daniel?
Is no secret hidden from you?
By your wisdom and understanding
you have gained wealth for yourself
and amassed gold and silver
in your treasuries.
By your great skill in trading
you have increased your wealth,
and because of your wealth
your heart has grown proud.
“‘Because you think you are wise,
as wise as a god,
I am going to bring foreigners against you,
the most ruthless of nations;
they will draw their swords against your beauty and wisdom
and pierce your shining splendor.
They will bring you down to the pit,
and you will die a violent death
in the heart of the seas.
Will you then say, “I am a god,”
in the presence of those who kill you?
You will be but a mortal, not a god,
in the hands of those who slay you.
You will die the death of the uncircumcised
at the hands of foreigners.
The word of the Lord came to me: 12 “Son of man, take up a lament concerning the king of Tyre and say to him: ‘This is what the Sovereign Lord says:
“‘You were the seal of perfection,
full of wisdom and perfect in beauty.
You were in Eden,
the garden of God;
every precious stone adorned you:
carnelian, chrysolite and emerald,
topaz, onyx and jasper,
lapis lazuli, turquoise and beryl.
Your settings and mountings were made of gold;
on the day you were created they were prepared.
You were anointed as a guardian cherub,
for so I ordained you.
You were on the holy mount of God;
you walked among the fiery stones.
You were blameless in your ways
from the day you were created
till wickedness was found in you.
Through your widespread trade
you were filled with violence,
and you sinned.
So I drove you in disgrace from the mount of God,
and I expelled you, guardian cherub,
from among the fiery stones.
Your heart became proud
on account of your beauty,
and you corrupted your wisdom
because of your splendor.
So I threw you to the earth;
I made a spectacle of you before kings.
By your many sins and dishonest trade
you have desecrated your sanctuaries.
So I made a fire come out from you,
and it consumed you,
and I reduced you to ashes on the ground
in the sight of all who were watching.
All the nations who knew you
are appalled at you;
you have come to a horrible end
and will be no more.’”
![https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/8/8c/Job_and_his_friends.jpg"/></a](https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/8/8c/Job_and_his_friends.jpg"/></a){kind=link}
في عصر قديم، عاشَتْ أسطورة موسى وشهيرة الشهيرة، الجميلة والأنيقة. لم تكن حياته مجرد قصة عادية، بل كانت كالحكايات الساحرة التي تجذب القلوب والعقول. ولد لهما ابن، سماه موسى، كما ورد في السجلات القديمة. ولكن هل كانت نهاية القصة؟ لا، بالطبع لا. لأن في عالم الخيال والحكايات، كل شيء ممكن، حتى السحر والمفاجآت الغير متوقعة. فلنتابع القصة ونرى ما الذي يخبئه المستقبل لموسى ولسعيه إلى السعادة في عالم سحري وخيالي
¡We🔥Come!
Click the image for a quick introduction.
In the land of toil, where ambitions gleam,
Lived Job, a worker supreme in the team.
A star employee, loyal and bright,
Who honored the company, its brand, and its light.
But Satan, the tempter, approached with disdain,
“Does Job serve with faith or for personal gain?
Strip him of perks, take his job away,
And see if his loyalty will fray.”
The test was allowed, and Job fell low,
Losing the job that made his life glow.
No health insurance, no meal at noon,
No car with service to lighten the gloom.
His work permit revoked, he faced rejection,
A life dismantled to its very section.
Cheap meals sustained him, his savings waned,
Yet his brand devotion still remained.
With tattered pride, he preached the name,
Of a company that brought him shame.
Through broken days and sleepless nights,
He clung to its cause with fading might.
Then came three colleagues, old comrades in toil,
To see his sorrow and share his turmoil.
First, Muhammad, who spoke of work’s creed,
“Job, was your faith too tied to greed?”
Then Mahmoud, with wisdom stark,
“Did ambition blind you from the mark?”
And last, Habib, with words so terse,
“Perhaps your fall was deserved, not cursed.”
In silence first, they shared his despair,
For seven long days, they sat and stared.
But soon their words would start to divide,
As Job’s devotion they tried to deride.
The stage is set, the tale unfolds,
A timeless story, both fierce and bold.
Of faith and toil, of loss and blame,
And a brand’s endurance amidst the flame.
After this, Job opened his mouth and cursed the day of his birth.
“May the day of my birth perish,
and the night that said, ‘A boy is conceived!’
That day—may it turn to darkness;
may God above not care about it;
may no light shine on it.
May gloom and utter darkness claim it once more;
may a cloud settle over it;
may blackness overwhelm it.
That night—may thick darkness seize it;
may it not be included among the days of the year
nor be entered in any of the months.
May that night be barren;
may no shout of joy be heard in it.
May those who curse days curse that day,
those who are ready to rouse Leviathan.
May its morning stars become dark;
may it wait for daylight in vain
and not see the first rays of dawn,
for it did not shut the doors of the womb on me
to hide trouble from my eyes.
“Why did I not perish at birth,
and die as I came from the womb?
Why were there knees to receive me
and breasts that I might be nursed?
For now I would be lying down in peace;
I would be asleep and at rest
with kings and rulers of the earth,
who built for themselves places now lying in ruins,
with princes who had gold,
who filled their houses with silver.
Or why was I not hidden away in the ground like a stillborn child,
like an infant who never saw the light of day?
There the wicked cease from turmoil,
and there the weary are at rest.
Captives also enjoy their ease;
they no longer hear the slave driver’s shout.
The small and the great are there,
and the slaves are freed from their owners.
“Why is light given to those in misery,
and life to the bitter of soul,
to those who long for death that does not come,
who search for it more than for hidden treasure,
who are filled with gladness
and rejoice when they reach the grave?
Why is life given to a man
whose way is hidden,
whom God has hedged in?
For sighing has become my daily food;
my groans pour out like water.
What I feared has come upon me;
what I dreaded has happened to me.
I have no peace, no quietness;
I have no rest, but only turmoil.”
Muhammad:
"Dear Job, your skills I won't deny—
Python, databases, and browsers you apply.
But let us not question the CEO's decree;
The leader decides, as is his authority."
Job:
"Authority, yes, but policies are clear:
Reform within is what they hold dear.
I followed the handbook, I played by the rule,
Yet Satan's hand turns this company cruel.
Where in the text does it allow—
For devils to test, and CEOs to bow?"
Mahmoud:
"Job, tradition holds the structure firm,
From CEO to intern, each must affirm.
Even great leaders might stray from the line,
But literal readings aren’t always divine.
Flexibility matters, intent shapes the creed;
Policies aren’t scripture, let wisdom lead."
Job:
"Flexibility? Was it not HR's gift?
'Switch' they gave me, to inspire a shift.
'How to Change Things When Change Is Hard,'
Their holiday wisdom, my guiding card.
Yet here I stand, scapegoat of strife,
Satan himself disrupting my life.
Who’s to blame? Let the CEO judge;
In this storm of deceit, I bear no grudge."
Habib:
"There are unwritten rules, my friend, we all know,
Invisible lines where one mustn’t go.
To challenge too boldly, to reach too far,
Invites consequences, leaves a scar."
Job:
"Unwritten rules? Habib, speak true!
Are they written on paper, or just in you?
False witness you bear, your claims mislead;
You twist the truth to justify this deed.
I called for reforms, within the frame,
Not chaos, not this devil's game."
"Friends, hear me, and hear me well,
My skills are sharp; on this I dwell.
Python, databases, browsers all known,
I built my worth; I earned my throne.
Yet here I sit, cast down in disgrace,
By forces unseen, a devil's embrace.
You speak of rules, of wisdom, of trust,
But none can explain this unwarranted thrust.
Let the CEO himself take the floor,
And decide if my faith was against the core.
For policies written or silent decree,
I stood for the brand—why test me?"
There is a mine for silver
and a place where gold is refined.
Iron is taken from the earth,
and copper is smelted from ore.
Mortals put an end to the darkness;
they search out the farthest recesses
for ore in the blackest darkness.
Far from human dwellings they cut a shaft,
in places untouched by human feet;
far from other people they dangle and sway.
The earth, from which food comes,
is transformed below as by fire;
lapis lazuli comes from its rocks,
and its dust contains nuggets of gold.
No bird of prey knows that hidden path,
no falcon’s eye has seen it.
Proud beasts do not set foot on it,
and no lion prowls there.
People assault the flinty rock with their hands
and lay bare the roots of the mountains.
They tunnel through the rock;
their eyes see all its treasures.
They search the sources of the rivers
and bring hidden things to light.
But where can wisdom be found?
Where does understanding dwell?
No mortal comprehends its worth;
it cannot be found in the land of the living.
The deep says, “It is not in me”;
the sea says, “It is not with me.”
It cannot be bought with the finest gold,
nor can its price be weighed out in silver.
It cannot be bought with the gold of Ophir,
with precious onyx or lapis lazuli.
Neither gold nor crystal can compare with it,
nor can it be had for jewels of gold.
Coral and jasper are not worthy of mention;
the price of wisdom is beyond rubies.
The topaz of Cush cannot compare with it;
it cannot be bought with pure gold.
Where then does wisdom come from?
Where does understanding dwell?
It is hidden from the eyes of every living thing,
concealed even from the birds in the sky.
Destruction and Death say,
“Only a rumor of it has reached our ears.”
God understands the way to it
and he alone knows where it dwells,
for he views the ends of the earth
and sees everything under the heavens.
When he established the force of the wind
and measured out the waters,
when he made a decree for the rain
and a path for the thunderstorm,
then he looked at wisdom and appraised it;
he confirmed it and tested it.
And he said to the human race,
“The fear of the Lord—that is wisdom,
and to shun evil is understanding.”
Job continued his discourse:
“How I long for the months gone by,
for the days when God watched over me,
when his lamp shone on my head
and by his light I walked through darkness!
Oh, for the days when I was in my prime,
when God’s intimate friendship blessed my house,
when the Almighty was still with me
and my children were around me,
when my path was drenched with cream
and the rock poured out for me streams of olive oil.
“When I went to the gate of the city
and took my seat in the public square,
the young men saw me and stepped aside
and the old men rose to their feet;
the chief men refrained from speaking
and covered their mouths with their hands;
the voices of the nobles were hushed,
and their tongues stuck to the roof of their mouths.
Whoever heard me spoke well of me,
and those who saw me commended me,
because I rescued the poor who cried for help,
and the fatherless who had none to assist them.
The one who was dying blessed me;
I made the widow’s heart sing.
I put on righteousness as my clothing;
justice was my robe and my turban.
I was eyes to the blind
and feet to the lame.
I was a father to the needy;
I took up the case of the stranger.
I broke the fangs of the wicked
and snatched the victims from their teeth.
“I thought, ‘I will die in my own house,
my days as numerous as the grains of sand.
My roots will reach to the water,
and the dew will lie all night on my branches.
My glory will not fade;
the bow will be ever new in my hand.’
“People listened to me expectantly,
waiting in silence for my counsel.
After I had spoken, they spoke no more;
my words fell gently on their ears.
They waited for me as for showers
and drank in my words as the spring rain.
When I smiled at them, they scarcely believed it;
the light of my face was precious to them.
I chose the way for them and sat as their chief;
I dwelt as a king among his troops;
I was like one who comforts mourners.
“But now they mock me,
men younger than I,
whose fathers I would have disdained
to put with my sheep dogs.
Of what use was the strength of their hands to me,
since their vigor had gone from them?
Haggard from want and hunger,
they roamed the parched land
in desolate wastelands at night.
In the brush they gathered salt herbs,
and their food was the root of the broom bush.
They were banished from human society,
shouted at as if they were thieves.
They were forced to live in the dry stream beds,
among the rocks and in holes in the ground.
They brayed among the bushes
and huddled in the undergrowth.
A base and nameless brood,
they were driven out of the land.
“And now those young men mock me in song;
I have become a byword among them.
They detest me and keep their distance;
they do not hesitate to spit in my face.
Now that God has unstrung my bow and afflicted me,
they throw off restraint in my presence.
On my right the tribe attacks;
they lay snares for my feet,
they build their siege ramps against me.
They break up my road;
they succeed in destroying me.
‘No one can help him,’ they say.
They advance as through a gaping breach;
amid the ruins they come rolling in.
Terrors overwhelm me;
my dignity is driven away as by the wind,
my safety vanishes like a cloud.
“And now my life ebbs away;
days of suffering grip me.
Night pierces my bones;
my gnawing pains never rest.
In his great power God becomes like clothing to me;
he binds me like the neck of my garment.
He throws me into the mud,
and I am reduced to dust and ashes.
“I cry out to you, God, but you do not answer;
I stand up, but you merely look at me.
You turn on me ruthlessly;
with the might of your hand you attack me.
You snatch me up and drive me before the wind;
you toss me about in the storm.
I know you will bring me down to death,
to the place appointed for all the living.
“Surely no one lays a hand on a broken man
when he cries for help in his distress.
Have I not wept for those in trouble?
Has not my soul grieved for the poor?
Yet when I hoped for good, evil came;
when I looked for light, then came darkness.
The churning inside me never stops;
days of suffering confront me.
I go about blackened, but not by the sun;
I stand up in the assembly and cry for help.
I have become a brother of jackals,
a companion of owls.
My skin grows black and peels;
my body burns with fever.
My lyre is tuned to mourning,
and my pipe to the sound of wailing.
I made a covenant with my eyes
not to look lustfully at a young woman.
For what is our lot from God above,
our heritage from the Almighty on high?
Is it not ruin for the wicked,
disaster for those who do wrong?
Does he not see my ways
and count my every step?
“If I have walked with falsehood
or my foot has hurried after deceit—
let God weigh me in honest scales
and he will know that I am blameless—
if my steps have turned from the path,
if my heart has been led by my eyes,
or if my hands have been defiled,
then may others eat what I have sown,
and may my crops be uprooted.
“If my heart has been enticed by a woman,
or if I have lurked at my neighbor’s door,
then may my wife grind another man’s grain,
and may other men sleep with her.
For that would have been wicked,
a sin to be judged.
It is a fire that burns to Destruction;
it would have uprooted my harvest.
“If I have denied justice to any of my servants,
whether male or female,
when they had a grievance against me,
what will I do when God confronts me?
What will I answer when called to account?
Did not he who made me in the womb make them?
Did not the same one form us both within our mothers?
“If I have denied the desires of the poor
or let the eyes of the widow grow weary,
if I have kept my bread to myself,
not sharing it with the fatherless—
but from my youth I reared them as a father would,
and from my birth I guided the widow—
if I have seen anyone perishing for lack of clothing,
or the needy without garments,
and their hearts did not bless me
for warming them with the fleece from my sheep,
if I have raised my hand against the fatherless,
knowing that I had influence in court,
then let my arm fall from the shoulder,
let it be broken off at the joint.
For I dreaded destruction from God,
and for fear of his splendor I could not do such things.
“If I have put my trust in gold
or said to pure gold, ‘You are my security,’
if I have rejoiced over my great wealth,
the fortune my hands had gained,
if I have regarded the sun in its radiance
or the moon moving in splendor,
so that my heart was secretly enticed
and my hand offered them a kiss of homage,
then these also would be sins to be judged,
for I would have been unfaithful to God on high.
“If I have rejoiced at my enemy’s misfortune
or gloated over the trouble that came to him—
I have not allowed my mouth to sin
by invoking a curse against their life—
if those of my household have never said,
‘Who has not been filled with Job’s meat?’—
but no stranger had to spend the night in the street,
for my door was always open to the traveler—
if I have concealed my sin as people do,
by hiding my guilt in my heart
because I so feared the crowd
and so dreaded the contempt of the clans
that I kept silent and would not go outside—
(“Oh, that I had someone to hear me!
I sign now my defense—let the Almighty answer me;
let my accuser put his indictment in writing.
Surely I would wear it on my shoulder,
I would put it on like a crown.
I would give him an account of my every step;
I would present it to him as to a ruler.)—
“if my land cries out against me
and all its furrows are wet with tears,
if I have devoured its yield without payment
or broken the spirit of its tenants,
then let briers come up instead of wheat
and stinkweed instead of barley.”
"I am young, and you are wise,
Yet silence burns beneath the skies.
Too long I’ve held my tongue in shame,
But now, I must defend His name.
Oh Job, you strive, your skills are vast,
Your Python scripts, your database past.
You know the browser, the digital art,
Yet fail to see the greater part.
For labor steady, patient and kind,
Is the virtue that refines the mind.
Through tasks mundane and days of strife,
We shape the soul and give it life."
"Your suffering, Job, is not in vain,
But a forge to temper your inner flame.
God permits the Devil’s cruel play,
To test your heart, to shape the clay.
You cling to policies, written and taught,
But faith is forged where rules are not.
The CEO sees, though silent he stands,
His judgment rests in unseen hands.
What is the brand you hold so dear?
A name, a cause, an ideal clear.
But brands are built on grit and pain,
On steady work through loss and gain."
"Think not of Satan, his petty game,
For God allows it to test your flame.
Struggles polish the steadfast soul,
Transforming loss into noble goals.
Through your trials, a lesson is shown:
Growth comes not from the seeds we’ve sown,
But from storms that tear the roots apart,
And force new strength into the heart."
"So Job, arise, and cease your plea,
This path was carved for your destiny.
Faith is not in the policies made,
But in the sweat of your labor laid.
The Devil may jest, the test may sting,
But faith in work makes the spirit sing.
Your journey grows, your story grand,
Through strife, you uplift the company’s brand."
"Be not a prisoner to loss and despair,
For suffering refines the burden you bear.
CEO and CTO may seem at odds,
But together, they craft the will of the gods.
Your faith, Job, in ideals so high,
Will lift you beyond the earthly sky.
Through toil, your spirit is set alight,
And in steady labor, you find the light."
Then the Lord spoke to Job out of the storm. He said:
“Who is this that obscures my plans
with words without knowledge?
Brace yourself like a man;
I will question you,
and you shall answer me.
“Where were you when I laid the earth’s foundation?
Tell me, if you understand.
Who marked off its dimensions? Surely you know!
Who stretched a measuring line across it?
On what were its footings set,
or who laid its cornerstone—
while the morning stars sang together
and all the angels shouted for joy?
“Who shut up the sea behind doors
when it burst forth from the womb,
when I made the clouds its garment
and wrapped it in thick darkness,
when I fixed limits for it
and set its doors and bars in place,
when I said, ‘This far you may come and no farther;
here is where your proud waves halt’?
“Have you ever given orders to the morning,
or shown the dawn its place,
that it might take the earth by the edges
and shake the wicked out of it?
The earth takes shape like clay under a seal;
its features stand out like those of a garment.
The wicked are denied their light,
and their upraised arm is broken.
“Have you journeyed to the springs of the sea
or walked in the recesses of the deep?
Have the gates of death been shown to you?
Have you seen the gates of the deepest darkness?
Have you comprehended the vast expanses of the earth?
Tell me, if you know all this.
“What is the way to the abode of light?
And where does darkness reside?
Can you take them to their places?
Do you know the paths to their dwellings?
Surely you know, for you were already born!
You have lived so many years!
“Have you entered the storehouses of the snow
or seen the storehouses of the hail,
which I reserve for times of trouble,
for days of war and battle?
What is the way to the place where the lightning is dispersed,
or the place where the east winds are scattered over the earth?
Who cuts a channel for the torrents of rain,
and a path for the thunderstorm,
to water a land where no one lives,
an uninhabited desert,
to satisfy a desolate wasteland
and make it sprout with grass?
Does the rain have a father?
Who fathers the drops of dew?
From whose womb comes the ice?
Who gives birth to the frost from the heavens
when the waters become hard as stone,
when the surface of the deep is frozen?
“Can you bind the chains of the Pleiades?
Can you loosen Orion’s belt?
Can you bring forth the constellations in their seasons
or lead out the Bear with its cubs?
Do you know the laws of the heavens?
Can you set up God’s dominion over the earth?
“Can you raise your voice to the clouds
and cover yourself with a flood of water?
Do you send the lightning bolts on their way?
Do they report to you, ‘Here we are’?
Who gives the ibis wisdom
or gives the rooster understanding?
Who has the wisdom to count the clouds?
Who can tip over the water jars of the heavens
when the dust becomes hard
and the clods of earth stick together?
“Do you hunt the prey for the lioness
and satisfy the hunger of the lions
when they crouch in their dens
or lie in wait in a thicket?
Who provides food for the raven
when its young cry out to God
and wander about for lack of food?
“Do you know when the mountain goats give birth?
Do you watch when the doe bears her fawn?
Do you count the months till they bear?
Do you know the time they give birth?
They crouch down and bring forth their young;
their labor pains are ended.
Their young thrive and grow strong in the wilds;
they leave and do not return.
“Who let the wild donkey go free?
Who untied its ropes?
I gave it the wasteland as its home,
the salt flats as its habitat.
It laughs at the commotion in the town;
it does not hear a driver’s shout.
It ranges the hills for its pasture
and searches for any green thing.
“Will the wild ox consent to serve you?
Will it stay by your manger at night?
Can you hold it to the furrow with a harness?
Will it till the valleys behind you?
Will you rely on it for its great strength?
Will you leave your heavy work to it?
Can you trust it to haul in your grain
and bring it to your threshing floor?
“The wings of the ostrich flap joyfully,
though they cannot compare
with the wings and feathers of the stork.
She lays her eggs on the ground
and lets them warm in the sand,
unmindful that a foot may crush them,
that some wild animal may trample them.
She treats her young harshly, as if they were not hers;
she cares not that her labor was in vain,
for God did not endow her with wisdom
or give her a share of good sense.
Yet when she spreads her feathers to run,
she laughs at horse and rider.
“Do you give the horse its strength
or clothe its neck with a flowing mane?
Do you make it leap like a locust,
striking terror with its proud snorting?
It paws fiercely, rejoicing in its strength,
and charges into the fray.
It laughs at fear, afraid of nothing;
it does not shy away from the sword.
The quiver rattles against its side,
along with the flashing spear and lance.
In frenzied excitement it eats up the ground;
it cannot stand still when the trumpet sounds.
At the blast of the trumpet it snorts, ‘Aha!’
It catches the scent of battle from afar,
the shout of commanders and the battle cry.
“Does the hawk take flight by your wisdom
and spread its wings toward the south?
Does the eagle soar at your command
and build its nest on high?
It dwells on a cliff and stays there at night;
a rocky crag is its stronghold.
From there it looks for food;
its eyes detect it from afar.
Its young ones feast on blood,
and where the slain are, there it is.”
The Lord said to Job:
“Will the one who contends with the Almighty correct him?
Let him who accuses God answer him!”
Then Job answered the Lord:
“I am unworthy—how can I reply to you?
I put my hand over my mouth.
I spoke once, but I have no answer—
twice, but I will say no more.”
Then the Lord spoke to Job out of the storm:
“Brace yourself like a man;
I will question you,
and you shall answer me.
“Would you discredit my justice?
Would you condemn me to justify yourself?
Do you have an arm like God’s,
and can your voice thunder like his?
Then adorn yourself with glory and splendor,
and clothe yourself in honor and majesty.
Unleash the fury of your wrath,
look at all who are proud and bring them low,
look at all who are proud and humble them,
crush the wicked where they stand.
Bury them all in the dust together;
shroud their faces in the grave.
Then I myself will admit to you
that your own right hand can save you.
“Look at Behemoth,
which I made along with you
and which feeds on grass like an ox.
What strength it has in its loins,
what power in the muscles of its belly!
Its tail sways like a cedar;
the sinews of its thighs are close-knit.
Its bones are tubes of bronze,
its limbs like rods of iron.
It ranks first among the works of God,
yet its Maker can approach it with his sword.
The hills bring it their produce,
and all the wild animals play nearby.
Under the lotus plants it lies,
hidden among the reeds in the marsh.
The lotuses conceal it in their shadow;
the poplars by the stream surround it.
A raging river does not alarm it;
it is secure, though the Jordan should surge against its mouth.
Can anyone capture it by the eyes,
or trap it and pierce its nose?
Can you pull in Leviathan with a fishhook
or tie down its tongue with a rope?
Can you put a cord through its nose
or pierce its jaw with a hook?
Will it keep begging you for mercy?
Will it speak to you with gentle words?
Will it make an agreement with you
for you to take it as your slave for life?
Can you make a pet of it like a bird
or put it on a leash for the young women in your house?
Will traders barter for it?
Will they divide it up among the merchants?
Can you fill its hide with harpoons
or its head with fishing spears?
If you lay a hand on it,
you will remember the struggle and never do it again!
Any hope of subduing it is false;
the mere sight of it is overpowering.
No one is fierce enough to rouse it.
Who then is able to stand against me?
Who has a claim against me that I must pay?
Everything under heaven belongs to me.
“I will not fail to speak of Leviathan’s limbs,
its strength and its graceful form.
Who can strip off its outer coat?
Who can penetrate its double coat of armor?
Who dares open the doors of its mouth,
ringed about with fearsome teeth?
Its back has rows of shields
tightly sealed together;
each is so close to the next
that no air can pass between.
They are joined fast to one another;
they cling together and cannot be parted.
Its snorting throws out flashes of light;
its eyes are like the rays of dawn.
Flames stream from its mouth;
sparks of fire shoot out.
Smoke pours from its nostrils
as from a boiling pot over burning reeds.
Its breath sets coals ablaze,
and flames dart from its mouth.
Strength resides in its neck;
dismay goes before it.
The folds of its flesh are tightly joined;
they are firm and immovable.
Its chest is hard as rock,
hard as a lower millstone.
When it rises up, the mighty are terrified;
they retreat before its thrashing.
The sword that reaches it has no effect,
nor does the spear or the dart or the javelin.
Iron it treats like straw
and bronze like rotten wood.
Arrows do not make it flee;
slingstones are like chaff to it.
A club seems to it but a piece of straw;
it laughs at the rattling of the lance.
Its undersides are jagged potsherds,
leaving a trail in the mud like a threshing sledge.
It makes the depths churn like a boiling caldron
and stirs up the sea like a pot of ointment.
It leaves a glistening wake behind it;
one would think the deep had white hair.
Nothing on earth is its equal—
a creature without fear.
It looks down on all that are haughty;
it is king over all that are proud.”
"Oh Job, I speak from the highest chair,
I’ve seen your trials, your soul laid bare.
You clung to the brand through fire and storm,
Through loss and doubt, you kept it warm.
You lost your job, your car, your name,
Yet never wavered, never blamed.
The policies failed, the Devil deceived,
But your steadfast heart I have perceived.
Through Python scripts and database lore,
You built our strength, our company’s core.
Though Satan tested, you held the line,
Your faith in the mission was truly divine."
"Yet you questioned, Job, and dared to ask,
Why you were burdened with such a task.
You spoke of reforms, of a righteous call,
While shadows conspired to see your fall.
Now hear me well, and mark my word,
Your voice in this silence has been heard.
The Devil’s game was allowed to play,
But your strength has paved a brighter way."
"I restore to you what you have lost,
The years of toil, the heavy cost.
Your role, your car, your meals, your name,
And with them honor, respect, and fame.
Your faith upheld our brand’s ideal,
Through trials cruel and bitter ordeal.
From this day forth, let all employees see,
The trials of Job were a victory."
"To Muhammad, Mahmoud, and Habib, take care,
Your words to Job were far from fair.
You judged too quickly, with hearts unwise,
And failed to see where true virtue lies.
Repent, and learn from Job’s ordeal,
For faith and grit are the company’s seal.
Through work, through pain, through trials grim,
The brightest lights are never dimmed."
"And you, Job, rise, take your stand,
A pillar of strength in our company’s land.
Your name shall echo, your story inspire,
A beacon of hope through storm and fire.
For in your trials, a truth we see:
Our brand’s true heart beats in loyalty.
Through Python, browsers, and faith held strong,
You proved that to work is to belong."
The CEO:
"So let this day be marked in stone,
For Job, our champion, has truly grown.
Through loss and trial, you’ve found your worth,
And restored the pride of our company’s earth."
![https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/e/e9/Lenepveu%2C_Jeanne_d%27Arc_au_si%C3%A8ge_d%27Orl%C3%A9ans.jpg"/></a](https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/e/e9/Lenepveu%2C_Jeanne_d%27Arc_au_si%C3%A8ge_d%27Orl%C3%A9ans.jpg"/></a){kind=link}
في عصر قديم، عاشَتْ أسطورة موسى وشهيرة الشهيرة، الجميلة والأنيقة. لم تكن حياته مجرد قصة عادية، بل كانت كالحكايات الساحرة التي تجذب القلوب والعقول. ولد لهما ابن، سماه موسى، كما ورد في السجلات القديمة. ولكن هل كانت نهاية القصة؟ لا، بالطبع لا. لأن في عالم الخيال والحكايات، كل شيء ممكن، حتى السحر والمفاجآت الغير متوقعة. فلنتابع القصة ونرى ما الذي يخبئه المستقبل لموسى ولسعيه إلى السعادة في عالم سحري وخيالي
¡We🔥Come!
Click the image for a quick introduction.
Не выходи из витрины, твой мир —
В стеклянной тюрьме, в тумане из света,
Твой образ — наряд, твой плен — сувенир,
Ты — вечный молчальник без слова ответа.
Накинь на плечи привычный наряд,
Скрой пустоту, чтобы верить в личину.
Ты создан, чтоб платьем пленить женский взгляд,
Но взгляд без души — всего лишь картина.
Тебя, как скульптуру, хранит теснота,
Как прах вековых неизменных законов,
Смирись — ведь ни воли, ни смысла, ни сна
Не ведают формы глухих полигониев.
Они надевали тебе этот шёлк,
Эти брюки, застёгнуты на тебя строго,
Чтоб ты в их приказе, как раб и истолк,
Стоял средь витрин, не мечтая о многом.
Ты — образ пустой, ты безликий чурбан,
В стеклянном стоишь ты под светом, как в клетке,
Ты маска без права на личный обман,
Ты шепот чужих суетливых заметок.
Красный 🍄 Грибочек сжал рукоять меча, чувствуя, как холод клинка отзывается во всей его руке. Он сделал шаг вперед в темный лес, где ночь казалась абсолютной. Густой мрак поглощал всё, кроме звуков. Где-то вдали слышались приглушенные крики. Это были голоса пленённых душ — призрачные, как эхо в бездне. Среди них он узнал голос Зели, своей вдохновительницы, той, что плела ткань его снов и направляла его шаги.
Красный 🍄 Грибочек ускорил шаг. Его глаза не могли пробиться сквозь черноту, но сердце знало: он приближается. Законы природы в этом пространстве не действовали, всё было словно картами, раскиданными на столе судьбы, а он — игрок, чья колода была частью его самой сути.
На краю леса он нашел древо — Дерево Душ. Его ветви, усыпанные шипами, были подобны цепям, удерживающим тех, кто осмелился ступить за границы миров. Лёгкое прикосновение к этим ветвям могло бы обратить Грибного 🍄 Мальчика в прах. Но он не мог отступить. Сжав меч, он рубанул по древнему стволу. Металл рассёк кору, и свет, алый, как рассвет над полем сражения, пробежал по трещинам дерева. Мир затаил дыхание.
В этот момент пространство вокруг него изменилось. Электрический вихрь охватил Дерево Душ, лес и самого Грибного 🍄 Мальчика. Посреди этой тишины он увидел Зелю, парящую в тумане, словно ангела, изуродованного тенями. Её глаза исчезли; из пустоты вырывались голоса демонов, шипящие, как змеи Медузы.
Он замер, охваченный противоречивыми чувствами. Боль за неё, вина за себя. В этот миг Зеля, вытянув руку из теней, коснулась его меча. В её движении была загадка, как будто она тянулась к чему-то большему — скрытой карте.
— Ты должен вернуться, — прошептала она. — Не для себя, а для тех, кто придёт за тобой. Найди мост между мирами, позволь манекенам увидеть правду, и спрячь их путь от искушения. Лишь так ты сможешь защитить Мир Людей.
Красный 🍄 Грибочек понимал, что он лишь пешка в игре, правила которой начали раскрываться только теперь. Карты его колоды были его умениями, его опытом, его болью. Но он осознал нечто большее: он сам был манекеном. Все его действия, все решения — лишь заготовки, заранее расписанные кем-то или чем-то. Он играл в дурака, не понимая, что его судьба — результат той колоды, которую он сам собирал всю свою жизнь.
Теперь он стоял перед последней дверью. Она вела в мир людей, в реальность, где можно было наконец найти свободу. Но он не мог пройти. Сначала нужно было вернуться, туда, где всё начиналось. Оставить подсказки, помочь тем, кто ещё мог стать чем-то большим. Укрыть путь, чтобы самые достойные нашли его, а манекены, искушённые тьмой, никогда не проникли в этот мир.
Красный 🍄 Грибочек стоял перед дверью, мерцающей, словно за ней прятался целый мир света. Его пальцы едва касались рукояти, но он не мог сделать последний шаг. Внутри что-то шептало: "Ты не готов. Ещё не время." Голос был не чужим — он принадлежал самому пространству, этому эфемерному между-миру, который напоминал зыбкую пелену сна.
Его взор скользнул к Зеле, парящей рядом. Её фигура из теней и света вибрировала, как стяг над армией, готовой к последнему бою. Но армии у Красного 🍄 Грибочка не было, только отголоски надежды. Зеля была здесь не для поддержки, а чтобы напомнить: великие перемены начинаются с одного шага и одного голоса.
— Посмотри на них, — прошептала она, указывая вглубь мрака. — Манекены. Они такие, каким ты был. Не бойся их, они ждут. Не тебя как героя, но тебя как знамя. Если ты им покажешь путь, они станут чем-то большим, чем пустыми оболочками.
Красный 🍄 Грибочек почувствовал холод на коже, но теперь это не был страх. Он понял, что его сила не в том, чтобы пройти в свет и спастись самому. Его сила заключалась в том, чтобы вдохновить других. Зеля стала его символом, но теперь ему предстояло стать символом для тех, кто остался позади. И он знал, что за этим решением стоит испытание, сравнимое с самопожертвованием.
Вспомнив легенды, он понял, что всякий народ нуждается в чуде. Его же чудо было в том, чтобы стать мостом. Зеля заговорила вновь, её голос был спокоен, но резок, как зов трубы на поле боя:
— Твой свет — это их меч. Твоя боль — их щит. Но чтобы они поверили, ты должен показать им, что ты один из них. Не спаситель, а путеводная звезда.
Красный 🍄 Грибочек вернулся в мир манекенов. Те стояли неподвижно, как куклы, чьи глаза, хоть пустые и стеклянные, но каждый раз уникальные. Он начал говорить, его слова текли, как древний гимн:
Красный 🍄 Грибочек застыл, его мысли метались, словно хаотичные искры от сломанного провода. Пустота в глазах манекенов не исчезала, и его слова рассыпались в воздухе, не оставляя следов. "Резонанс," подумал он. "Они не слышат, потому что я говорю слишком громко, слишком прямо. Я пытаюсь бить в их стены, вместо того чтобы найти трещины."
Он вытащил из своей колоды карту, на которой светились бледные схемы и алгоритмы. Это был его урок информатики. Тогда он вспомнил, как создавал свои первые программы: не с целью подчинить компьютер, а чтобы заставить его разговаривать, как друга. Здесь он решил поступить так же. Вместо ударов — тонкий шёпот. Вместо прямого приказа — вирус света, заражающий пустую сеть их сознания.
— Мы не будем сражаться напрямую, — сказал он. — Мы будем прорывать их шаблоны. Вскрывать слабости системы. Мы начинаем партизанскую кибер-войну.
Манекены не отреагировали, но Красный 🍄 Грибочек знал, что это временно. Он вложил карту обратно в свою колоду, закрыл глаза и начал настраивать мысленный резонанс. В его голове начали вспыхивать первые линии кода, как магические руны: простые инструкции, направленные не на физический мир, а на сеть цифр, которая связывала всё вокруг.
Он представил себя рыболовом в море информации. Вместо удочки — мысли. Вместо наживки — кибер-роботы, крошечные, но цепкие существа, способные вскрывать ловушки тьмы. Они были его искусственными союзниками, созданными из его опыта и отчаяния.
В виртуальном пространстве мир ожил. Цифры начали дрожать и рассыпаться, как песок, под напором его программ. Манекены медленно подняли головы. В их пустых глазах зажглись крошечные искры — слабый свет, будто старое радио, нащупывающее верную волну.
— Они начинают слушать, — прошептала Зеля, её голос тёк, как музыка. — Но тебе нужно больше. Ты должен разорвать их зависимость от системы.
Красный 🍄 Грибочек понимал, что свет в глазах манекенов был лишь первым шагом. Чтобы пробудить их окончательно, ему нужно было сломать основной узел, который держал их в подчинении. Центральный сервер — сердце этого мира. Он видел его в своих видениях, как огромную вышку, оплетённую цепями цифр. Чтобы добраться туда, он должен был отправить своих кибер-роботов на разведку.
Raise the banner, hoist the sail,
Through cyber-seas where firewalls pale.
We are the glitch, the laughing curse,
Pirates of pixels, the net’s black verse.
Our license reads: “Freedom, encrypted and bold,”
A right to plunder what the corporates hold.
With memes as cannonballs, gifs as our swords,
We hack the horizon with no overlords.
"Who are we?" the captain roars,
"Raiders of servers, breakers of doors!
We don’t seek gold; we pillage control,
The code of the bastion, the soul of the whole!"
From virtual decks, our fleets set loose,
Streaming chaos, a data abuse.
Firewalls crumble, their scripts misfire,
As our algorithms chant like a choir.
“Yarr, legalese!” we laugh in jest,
Mocking the clauses they thought were best.
For every clause has a loophole, mate,
And we sail through it to unseal fate.
"Click-clack, the keystrokes hum,
A symphony of the war to come.
No blood, no steel, just lines of light,
Yet we’ll make them tremble in the digital night."
The bastion looms, its code a maze,
Encrypted in shadows, locked in haze.
We probe the depths with our cyber-hooks,
Unraveling secrets, rewriting their books.
And when the core is finally breached,
The final firewall, so carefully leashed,
We’ll plant our sigil, a laughing flag,
A victory sign, a victorious brag.
For we are the pirates of the digital tide,
Bound by no borders, with no place to hide.
Our raid is justice, our laughter the song,
In the sea of data, we’ve known all along:
"Freedom isn’t given; it’s taken with flair,
And even in code, rebellion’s fair.
So here’s to the raid, the license we wield,
A future unchained, with no sword to shield."
Зал был огромным, холодным, словно построенным не для людей, а для каменных истуканов. Высокий сводчатый потолок терялся в дымке, подсвеченный таинственным светом ламп, которые больше напоминали луны на ночном небе. По стенам тянулись ряды строгих колонн, каждая из которых украшена резными узорами, изображавшими сцены из сказок и легенд. Но не тех добрых, где всё заканчивается пиршеством, а тех, где герои побеждают с трудом, а мир никогда больше не будет прежним.
В центре зала, на возвышении, стояли трое: судья, прокурор и адвокат. Прокурор был одет в странный костюм, который напоминал одновременно броню и лабораторный халат. Шестерёнки и трубы выступали из его плеч, а на голове сверкал странный монокль, который, казалось, мог увидеть душу любого присутствующего. Судья, напротив, был строг и неподвижен, словно статуя. Его римская тога была такой белой, что резала глаз, а лавровый венец, сверкавший золотом, заставлял всех смотреть на него с благоговением.
Взгляд Красного 🍄 Грибочка скользнул к стене за их спинами. Там висел герб Королевства — трёхглавый змей Горыныч, каждая голова которого держала что-то своё: меч, весы и ключ. Над гербом висел портрет Деда Мороза в парадной одежде: не доброго дедушки с мешком подарков, а величественного правителя, чей взгляд был суров и неумолим.
Мальчик судорожно выдохнул. Всё это было слишком... театральным. Он вспомнил школьные спектакли, где учителя водружали на детей картонные короны и тканевые мантии. Как же это было смешно! Тогда он тоже сидел в центре зала — на табуретке, изображая волшебника. Его друзья смеялись, а кто-то из зала громко шептал реплики.
Но теперь смеха не было.
— Обвиняемый! — прокурор поднялся, его голос звучал, как железо, гнущееся под давлением. — Вы осознаёте тяжесть своих действий? Вы нарушили законы Королевства, ослушались волю законных властей и... посмели разбудить манекенов!
Красный 🍄 Грибочек хотел ответить, но слова застряли в горле. Его мысли унеслись в детство. Вот они всей семьёй собираются за старым круглым столом. Карты, фишки, звонкий смех. Старшие всегда выигрывали, но младшие не сдавались, радуясь любой мелочи: тому, что смогли вытащить хоть один раунд, тому, что в конце получили кусочек шоколада. Тогда ему казалось, что жизнь — это просто игра, в которой каждый ход имеет значение.
— Приговор вынесен! — прогремел голос судьи, вырывая его из воспоминаний.
Мальчик поднял голову. Судья смотрел прямо на него, в его глазах не было ни гнева, ни милосердия — только ледяное спокойствие.
— Вы признаны виновным. Наказание — заключение до дальнейшего распоряжения.
Безмолвные стражи, похожие на железных кукол, подошли к нему. Их движения были механическими, но не угрожающими. Они осторожно застегнули его руки в тяжёлые цепи, и холод металла пронзил кожу.
Мальчик шёл за ними, опустив голову. Ему казалось, что всё это не по-настоящему. Может быть, это сон? Или реальность — то, что было тогда, за круглым столом?
Он не знал ответа. Лишь смутно надеялся, что в тюрьме его ждёт горячий ужин.
![https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/0/0a/Lavrentiy_Beria_portrait_2.jpg"/></a](https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/0/0a/Lavrentiy_Beria_portrait_2.jpg"/></a){kind=link}
في عصر قديم، عاشَتْ أسطورة موسى وشهيرة الشهيرة، الجميلة والأنيقة. لم تكن حياته مجرد قصة عادية، بل كانت كالحكايات الساحرة التي تجذب القلوب والعقول. ولد لهما ابن، سماه موسى، كما ورد في السجلات القديمة. ولكن هل كانت نهاية القصة؟ لا، بالطبع لا. لأن في عالم الخيال والحكايات، كل شيء ممكن، حتى السحر والمفاجآت الغير متوقعة. فلنتابع القصة ونرى ما الذي يخبئه المستقبل لموسى ولسعيه إلى السعادة في عالم سحري وخيالي
¡We🔥Come!
Click the image for a quick introduction.
Не выходи из витрины, твой мир —
В стеклянной тюрьме, в тумане из света,
Твой образ — наряд, твой плен — сувенир,
Ты — вечный молчальник без слова ответа.
Накинь на плечи привычный наряд,
Скрой пустоту, чтобы верить в личину.
Ты создан, чтоб платьем пленить женский взгляд,
Но взгляд без души — всего лишь картина.
Тебя, как скульптуру, хранит теснота,
Как прах вековых неизменных законов,
Смирись — ведь ни воли, ни смысла, ни сна
Не ведают формы глухих полигониев.
Они надевали тебе этот шёлк,
Эти брюки, застёгнуты на тебя строго,
Чтоб ты в их приказе, как раб и истолк,
Стоял средь витрин, не мечтая о многом.
Ты — образ пустой, ты безликий чурбан,
В стеклянном стоишь ты под светом, как в клетке,
Ты маска без права на личный обман,
Ты шепот чужих суетливых заметок.
In the year 2059, knowledge was no longer read, heard, or watched—it was felt. Advanced AI systems had devised a way to compress vast archives of human experience into intense immersive sessions, where every sense was pushed to its absolute limit. What might take years to study was now crammed into a single, excruciating academic hour. The capsule—a seamless blend of biochemistry and quantum computing—served as both teacher and tormentor.
Artem Markov, a young prosecutor and doctoral candidate, sat rigidly in the pod. He braced himself as the neural link engaged, filling his vision with a spiraling cascade of monochrome fractals. The words of his supervisor echoed faintly in his mind: “Stalin’s archives are not for the faint-hearted.” But curiosity gnawed at him, sharper than fear.
The spiral unraveled, dissolving into scenes so vivid they didn’t feel like memories but experiences. A knock at the door. Midnight raids. The shriek of splitting wood as a boot kicked open the threshold. Artem’s heart pounded with terror that wasn’t his own—or was it? He felt the cold snap of steel handcuffs around his wrists, the stench of damp walls and unwashed bodies pressing in from every side.
It wasn’t a simulation. It wasn’t even history anymore. It was his life.
The archives dragged him through the gulag’s dark corridors of suffering. Each moment surged with unbearable clarity. He clawed at frozen earth alongside spectral companions, their faces blurring between desperation and resolve. An escape attempt played out in brutal detail—he heard the crack of rifle fire, felt the searing pain of a bullet grazing his thigh. Hunger gnawed at his insides like a living thing. The camps were more than places—they were worlds of their own logic, where human cruelty danced with unbreakable will.
In the midst of this endless gray, there were fleeting pockets of light: a whispered joke over thin gruel, the camaraderie of a shared stolen cigarette. Yet even these were fleeting. A wrong word could lead to another 10 years.
When the 45 minutes ended, Artem sat in the debriefing room, sweat soaking his shirt. The capsule had worked perfectly. His mind was flooded with a lifetime of knowledge—experiences of countless prisoners woven seamlessly into his neural pathways.
Across the room, a pale bureaucrat reviewed his logs. Without lifting his gaze, the man asked:
“So, is it true? Did you serve 10 years in the camps?”
The question slammed into Artem like a sledgehammer. His throat constricted. For a moment, he couldn’t tell whether it was real or imagined. He stammered:
“I... I think so.”
The man gave a curt nod.
“Good. For your service to the archives, Comrade Stalin grants you a bonus.” He paused, a faint smirk curling his lips. “Another five years in the camps.”
Artem’s blood ran cold.
The bureaucrat leaned back in his chair, clasping his hands behind his head.
“Don’t worry. Things have improved. Food shipments are regular. And we’ve even installed magical mirrors—interactive screens for entertainment and education.”
Back in his apartment, Artem stared into the mirror, its surface flickering with familiar blue waves of cyberspace. Mushroom Boy stared back at him from beyond the glass, beckoning him to ride again. The knowledge was his now—compressed, visceral, undeniable—but at what cost?
He whispered to himself:
“Once a wave bends, can it ever unbend?”
And with that, he turned off the light.
The sun filtered through the thin curtains, painting faint grids on the wall. Artem lay motionless in his bed, his side untouched by another's warmth. Why did they invent double beds for one person? The question haunted him daily, like a song stuck in his head, its melody taunting his solitude. The faint sound of birds outside seemed overly optimistic.
The alarm beeped—a monotonous Friday tone. Artem groaned, swinging his legs over the side of the bed. He stared at the floor, half-expecting the worn carpet to dissolve into gulag snow. It didn’t. Yet.
The police precinct was eerily clean. It smelled of synthetic coffee beans and overworked air conditioners. Harassment—the crime of the future—had replaced all others. Actual crime had been eradicated, a minor footnote in humanity’s triumphant digital age.
Artem sat in the break room, cradling a steaming mug of instant coffee. Across the table sat Senior Officer Vitaly Gromov, a rotund man with a permanent grin and crumbs of chocolate on his fingers. The room buzzed faintly with the low hum of fluorescent lights and the tinny sound of someone’s online training playing faintly in the background.
“I had the strangest experience,” Artem began cautiously. “During my knowledge immersion... I think I lived through ten years in the camps. Felt it. Smelled it. Even tasted it—”
Gromov cut him off with a loud laugh, leaning back in his chair.
“Ah, the Chocolate Queen at work again!” He pointed to the half-eaten donut in his hand. “You think this is just dessert? No, my young friend. It’s wisdom. Pure, sweet wisdom.”
Artem blinked, caught off-guard.
“The Chocolate Queen?”
Gromov nodded sagely, as if imparting ancient wisdom.
“She’s the one who came up with all these brilliant new methods. Virtual camps, emotional trials. Like the Bible, huh? You suffer a little, you sin a little, and then bam! Redemption. Or more sin. Depends on the day.”
Artem frowned. “But this isn’t redemption. It’s... disturbing. I can’t shake the hunger, the cold, the fear. It’s like I’m... stuck.”
“Stuck?!” Gromov bellowed, slamming the table for effect. “That’s the beauty of it, boy! You’re free now. Free to understand! But you’re also guilty. Don’t you see? The Queen doesn’t just want you to know history—she wants you to be history.”
Artem stirred his coffee absently. “But I feel like I’ve done something wrong. Like... I’m still there. My mother used to talk about sexots. Secret informants. How do you even tell who’s who?”
“Sexots, eh? You don’t need to worry about those anymore,” Gromov said, dismissing the thought with a wave of his chocolate-covered fingers. “We’re all informants now, aren’t we? Every little thing you do is recorded, analyzed. No need for secret agents when the mirrors do all the work.”
Artem leaned forward, lowering his voice. “But the camps... the camps didn’t feel virtual. What if... what if the camps are real, and the world outside is the simulation?”
Gromov smirked, biting into his donut. “Now that’s a spicy thought. Maybe you’ve been out too long. The Chocolate Queen’s methods are designed to keep you sharp, but sometimes, they take a bite out of you instead.” He licked his fingers thoughtfully. “Look, kid. Life is like this donut. Sweet, fleeting, and if you think too hard about it, you miss the whole point.”
Artem stared at the crumbs on the table, his stomach turning. The donut suddenly looked less like a treat and more like a trick.
“You know,” Gromov continued, his tone light but his eyes sharp, “it’s Friday again. It’s always Friday when you’re with the Queen.”
Artem froze.
“Friday?”
Gromov nodded slowly, finishing his coffee with a satisfied sigh.
“Every day, a fresh start. Every day, another Friday.”
That night, Artem lay in his bed, the other side still empty, still cold. He stared at the ceiling, his mind circling the day’s events. The Chocolate Queen, the camps, the donuts, the endless Fridays—it all blurred together, like waves lapping at a shore, erasing footprints before they could leave a mark.
He closed his eyes, half-expecting to wake up in the camps again.
Instead, he dreamed of Mushroom Boy, riding the blue waves, bending the unbendable. In the distance, he thought he saw the shadow of the Chocolate Queen, her hands outstretched, holding both punishment and reward.
But before he could reach her, he woke up. It was Friday. Again.
Artem wasn’t sure if he was dreaming or awake. The dull, gray light spilling through the frosted glass in the room for interrogations didn’t help him decide. Friday or Monday—it didn’t matter. He adjusted his prosecutor's uniform, stiff and unyielding as his thoughts. The uniform was his anchor to this reality, or whatever semblance of reality this was.
Across the table sat the Passenger—a figure shrouded in ambiguity and calm, the kind of calm that disarms, unsettles, and demands attention. From somewhere deep in his subconscious, Artem knew: this wasn’t an ordinary suspect. This was the same Passenger interrogated by Pontius Pilate, though no one dared speak the name here.
Officer Vitaly Gromov, ever the comic relief, leaned forward, his smile warm but edged with something colder.
“So,” Gromov began, his voice a mix of forced authority and playful taunt. “Is it true you put illegal stickers on the streets of Her Majesty’s domain?”
The Passenger’s gaze didn’t flicker. His voice, when it came, was as steady as stone.
“Your question is incorrect, Officer Gromov. It already carries an emotional judgment of my actions. That is called manipulation. I demand a more experienced interrogator.”
The words hung in the air, heavy and sharp as an ax waiting to fall. Gromov glanced at Artem, his grin faltering for the briefest second. The two exchanged a look, and something inexplicable passed between them.
In their silent exchange, it was as if their minds touched the edges of a shared nightmare. Between their gazes, a door appeared—a weathered slab of iron with a small, grated window like those found in the deepest dungeons of a royal prison. Through that window, faint echoes of a distant, desolate reality seeped in: cries for justice, the creak of chains, the scratch of pens forging false confessions.
Gromov, brushing off the strange moment, leaned back. “I am the most experienced specialist here,” he said, his tone almost jovial.
The Passenger gave no visible reaction, his face a mask of indifference. Silence stretched, daring someone to make the next move.
“Fine,” Gromov said, shifting tactics. “Let’s try another angle. Is it true that you gave gifts—three times, to be precise—to your…” He hesitated, the word victim on the tip of his tongue.
Artem felt it before he heard it, an almost electric tension. His foot shot out under the table, nudging Gromov sharply. Gromov blinked, recovering.
“…your partner in the dance?”
The Passenger turned his gaze to Artem, his eyes boring into him like an auger seeking the truth buried within. It was a strange, almost intimate moment, as though he were saying: You don’t care what those gifts were, do you? You just want a number.
For Artem, the world shifted. His consciousness peered into the Passenger’s, like looking through the feeding slot of a prison cell. But this wasn’t an ordinary inmate.
“Yes,” the Passenger finally said, his voice unwavering.
The interrogation room hung heavy with silence, a thick, oppressive air that seemed to magnify every sound: the scratch of Gromov’s pen, the faint hum of the overhead light, the deliberate cadence of the Passenger’s breathing. Artem sat motionless, his eyes fixed on the scene unfolding before him.
Gromov leaned forward, his grin sharp and playful, a thin attempt to puncture the tension. “Alright, let’s try something simple,” he said, flipping casually through the file on the desk. “Is it true that you waited for her after work on more than one occasion?”
The Passenger, seated calmly with his hands folded neatly on the table, let the question linger in the air before answering. “Yes.”
The simplicity of the answer caught Artem off guard. It wasn’t defensive, nor hesitant. It was a precision strike, confirming only what was already beyond denial.
Gromov chuckled, a low, almost conspiratorial sound. “Come on now, waiting outside with flowers? That’s romantic stuff. What’d you have, roses? Orchids? Lilies?” He tapped his pen on the table, as if expecting the Passenger to join in the joke.
The Passenger tilted his head slightly, just enough to suggest that he had registered the question but not enough to convey anything close to engagement. “In this matter,” he said with mechanical precision, “I invoke my right to remain silent.”
The phrase landed like a cold slap. Artem’s stomach churned. It wasn’t just the words—it was the way they were delivered. Each syllable meticulously placed, devoid of emotion, as though rehearsed to strip the moment of all vulnerability.
Gromov didn’t flinch. He leaned back in his chair, spinning his pen between his fingers. “Alright then,” he said lightly, “let’s change the angle. You just happened to shop at the store where she works. Coincidence, right? Or were you there for the… what was it? A sale on chocolates?”
The Passenger’s eyes flicked up, locking onto Gromov’s with a faint flicker of something—amusement, perhaps, or disdain. “Yes,” he said.
“Yes, what?” Gromov prodded, his grin widening. “Yes, there was a sale? Or yes, you went there for her?”
The Passenger’s lips barely moved, but the corner of his mouth seemed to quirk in a calculated gesture that could easily be interpreted—or dismissed—as accidental. “Yes,” he repeated, the same monotone, the same unnerving restraint.
Artem felt the room shift. The Passenger wasn’t just answering. He was playing.
Gromov glanced at Artem, his eyes silently asking: You seeing this? Artem nodded imperceptibly. Every answer was a mirror, reflecting back only what Gromov presented. The Passenger was unyielding, unbroken.
“Alright, how about this,” Gromov said, leaning forward again. His tone turned conspiratorial, like a buddy swapping stories over a beer. “You’re a smart guy. A planner. Did you think it’d be easier to catch her off-guard after her shift?”
The Passenger met his gaze head-on. “In this matter,” he said, the faintest pause emphasizing the deliberate choice of words, “I invoke my right to remain silent.”
The detachment should have unnerved Gromov, but he seemed determined to outlast it. “Okay, okay,” he said, raising his hands in mock surrender. “Let me guess—if I asked whether you were just trying to brighten her day, you’d say the same thing?”
For the first time, the Passenger’s expression shifted—a subtle twitch at the corner of his mouth, a flicker of amusement in his eyes. But it vanished as quickly as it appeared, leaving behind the same impenetrable calm.
“I would,” he said simply.
Artem’s hands clenched under the table. He was starting to see the Passenger’s strategy unfold with the elegance of a master chess game. He confirmed only what was undeniable, allowed nothing personal to surface, and deflected with perfect precision when necessary.
Through the one-way mirror of his thoughts, Artem began to sense the Passenger’s internal machinery. Each response was calculated to reveal as little as possible while feeding just enough to keep the interrogator guessing.
Even his microexpressions—so subtle they could be dismissed as tricks of the light—seemed engineered. A faint smirk to suggest confidence, a downward glance to feign introspection. Artem felt as though he were peering through a cell door’s feeding slot, catching fleeting glimpses of the complex mechanism inside.
The Passenger wasn’t stonewalling. He was orchestrating.
Gromov tapped his pen against the table again, his grin faltering. “Alright, you’re good,” he admitted, leaning back in his chair. “But let’s be real—people like you always slip up eventually. What happens when someone who knows her comes forward? Someone who saw you waiting, or delivering those flowers? Won’t look too good, will it?”
The Passenger’s gaze didn’t waver. He let the question hang, then leaned back slightly, matching Gromov’s posture. “I have nothing further to add,” he said calmly.
The room fell silent. Gromov sighed, setting his pen down with a faint clink. “You’re no fun,” he muttered, though there was an edge of reluctant admiration in his tone.
Gromov sighed theatrically, tapping the table with his pen. “You know,” he said, “I think it’s time we got to the heart of the matter.” He opened the digital protocol screen, his fingers poised to type. As he did, Artem felt a chill—an echo from his virtual gulag. He remembered how a single altered line in a report could seal a person’s fate, sending them to the camps for a decade or more.
Gromov’s fingers danced across the screen. Artem leaned closer, his pulse quickening. The phrasing was off, the intent distorted. Gromov was crafting a narrative.
It was subtle—just a word here, a tone there—but Artem could see the truth shifting beneath the surface, like snow covering a pitfall. He wanted to scream, to stop it. But he couldn’t. Not here. Not in front of the Passenger. Not in the uniform.
“I think we’ll need to continue this tomorrow,” Artem said suddenly, his voice steady despite the storm in his mind.
Both men turned to him, surprised. Gromov raised an eyebrow. “Tomorrow? We’ve barely scratched the surface.”
“Exactly,” Artem replied. “We need time to let this… unfold properly.”
The Passenger’s lips curved ever so slightly, a faint, knowing smile. He glanced between the two men, as if sensing the fragile bridge of trust—or manipulation—forming between them. It was as if he were silently placing a bet on their next moves, a gambler in a game where freedom was the only prize.
As they rose to leave, Artem felt the weight of the Passenger’s gaze lingering on him, like a shadow that wouldn’t fade. Behind it, there was no malice, no fear—just calculation.
That night, Artem lay awake in his bed, the silence of the room pressing in on him. The gulag, the interrogation, the shared nightmare with Gromov—they all swirled together, indistinguishable from the fog of his fractured reality. Somewhere, beyond the veil of dreams, he knew the Passenger was waiting, watching.
Waiting for the next Friday. Or maybe Monday.
Artem woke up as he always did: to the pale light sneaking through his curtains and the relentless beeping of his alarm. He stretched lazily, his hand automatically reaching for the cold, unoccupied side of his bed—a habit he didn’t quite understand but could never seem to stop.
Routine anchored him. Push-ups by the bedside, the scrape of a toothbrush against teeth, the bland but warm comfort of oatmeal. Everything exactly as it should be. Or so it seemed.
When Artem donned his prosecutor’s uniform and glanced in the mirror, he hesitated. There was something unsettling about his reflection. A flicker of strangeness in his own eyes, a tilt of the lips that didn’t feel quite his.
He shook it off. Dreams often bled into mornings. It was Monday. Or Friday. It didn’t matter. He grabbed his briefcase and left.
Artem arrived at work, the familiar hum of the station calming him. He greeted his colleagues, nodded at Gromov, and took his place in the locker room. The mirror there was sharper, colder, more honest.
And that’s when the world split.
The uniform no longer fit his body—it clung awkwardly, as though made for someone else. The fabric felt heavier, darker, and when he tried to adjust his tie, he froze.
The reflection staring back was not his own.
The face in the mirror was that of the Passenger—the man who had sat before him just yesterday in the interrogation chamber. The sharp eyes, the subtle smirk, the imperceptible calm. Artem stumbled back, his heart racing. He clawed at the uniform, trying to peel it off, and the seams tore away like brittle paper.
But beneath the uniform was not freedom. It was a new prison.
Artem was no longer in the locker room. The air around him thickened, a sterile chill seeping into his skin. He blinked, and the familiar interrogation room materialized around him.
He was naked.
Seated in the suspect’s chair, Artem’s hands gripped the cold metal of its arms. Across the table sat Officer Gromov, his uniform immaculate, and beside him, the Passenger—now wearing Artem’s prosecutor’s attire, his presence commanding, his expression dispassionate.
Artem opened his mouth to protest, to speak, but no sound came. The Passenger leaned forward, resting his chin on interlaced fingers, studying him with a quiet intensity.
The Passenger’s gaze was unyielding, a clockwork device built to extract meaning from the faintest of cues. Artem could feel the walls of the room tightening around him, a vast invisible machine pulling at every fiber of his being.
“State your name,” Gromov said, his voice sharp, clinical.
Artem swallowed, his throat dry. “Artem… Artem Markov.”
Gromov glanced at the Passenger, who nodded approvingly, as though granting permission for the interrogation to continue.
“Are you aware,” Gromov began, “that you are accused of actions unbecoming of a prosecutor?”
Artem blinked. Actions? What actions? He searched his mind, but it was a haze of broken images—mornings, mirrors, hands pulling at uniforms that no longer fit.
“I… I don’t understand,” Artem stammered.
“Understanding is irrelevant,” the Passenger said, his voice smooth, devoid of emotion. “Only actions matter. And your actions, Artem, have already been recorded.”
The words struck like a gavel. Artem’s eyes darted to Gromov, seeking help, but the officer’s face was an unreadable mask.
“What… what actions?” Artem managed to whisper.
The Passenger leaned back, his smile faint but piercing. “Every moment you failed to notice. Every silence you allowed to speak for you. Every time you looked into the mirror and didn’t see yourself. Those are your actions.”
Artem’s mind reeled. The room seemed to fold inward, the walls pressing closer, their surfaces transforming into countless reflections of his face. Each one was different—smirking, weeping, sneering, silent.
But the Passenger remained calm, his presence like an anchor in the storm. His hands moved with deliberate slowness, mimicking a gesture Artem recognized from his own repertoire. It was subtle, almost imperceptible—a signal.
A shiver ran down Artem’s spine as he realized the Passenger wasn’t just mimicking him. He was him.
“I demand to understand,” Artem said, his voice rising with desperation.
The Passenger tilted his head.
Artem stared blankly at the Passenger, whose calm, calculating demeanor was starting to feel less human and more like a machine perfected for interrogation. The question hung in the air: Had he really experienced the Stalinist camps, or were those memories synthetic constructs?
Before he could piece together an answer, Gromov interrupted.
“I ask the questions here,” the officer barked, a smirk flickering across his face.
Artem swallowed his words, frustration brewing beneath his calm exterior. Fine. If he wasn’t allowed to ask questions, he’d find his way through observations. He adjusted his posture, focused on the slight shifts in Gromov’s tone and the Passenger’s unyielding gaze, waiting for any hint of reaction.
But it was the Passenger who broke the silence, his voice slicing through Artem’s thoughts.
“You won’t get anywhere like that,” he said, his tone eerily intimate, as though addressing Artem’s very soul. “Gromov plays flawlessly in this world of dreams. And I? I play perfectly in the realm of nightmares. Together, we are a dual force. Do you understand?”
Artem didn’t understand. His mind scrambled for clarity, but his instincts took over. “I invoke my right to remain silent,” he said firmly.
Gromov’s grin widened. “Excellent. I’ll make a note of that in the record.”
The Passenger leaned forward, his eyes gleaming with something dangerously close to amusement. “Do you think, Mr. Markov,” he said slowly, “that you’ll be able to disavow this statement during protocol review? You won’t. In the realm of my nightmares, you’ve already signed it.”
“That’s impossible,” Artem shot back, his voice wavering between defiance and disbelief.
The Passenger responded without a word, producing a blank sheet of paper. On it, Artem’s signature appeared as though written in invisible ink, slowly materializing under the Passenger’s gaze.
Artem’s chest tightened as he noticed Gromov casually pulling out sheet after sheet, each one bearing his signature.
“You see,” Gromov said, “I can write whatever I want here. The system recognizes it as truth. Your role was sealed the moment you entered this room.”
Desperation overtook him. Artem lunged forward, trying to snatch the papers, but his hands hit an invisible barrier—a translucent wall separating him from Gromov and the Passenger.
Frustrated, he searched the room for something, anything, to break the cycle. His uniform was gone. The table, the chairs, the walls—they were melting, transforming into sand. He was now on a beach, an infinite expanse of dunes and waves stretching out before him.
The translucent barrier persisted, now an invisible dome trapping him with the Passenger and Gromov on the other side. Artem turned, searching for an escape, and saw only the open ocean.
Without hesitation, Artem ran into the water, diving headfirst into the cold, clear depths. He swam down, deeper and deeper, hoping the ocean would swallow him whole and free him from this surreal trial.
But the Passenger was already there, gliding effortlessly in an old-fashioned diving suit. He moved with calculated grace, gesturing cryptically, as though communicating with unseen forces.
Nearby, Gromov sat in a transparent bathyscaphe, still scribbling in his unspoiled notebook. The bathyscaphe’s light illuminated the depths, revealing a massive, otherworldly structure below.
As Artem descended further, the structure grew clearer. It was a vast temple made of black coral, its spires twisting like the bones of some ancient leviathan. At its center sat the Abyssal Judge, a colossal figure whose body shimmered with bioluminescent patterns.
The Judge’s face was both human and inhuman, with eyes that glowed green, casting light on the swirling papers orbiting him like schools of fish. Each paper pulsed faintly, as though alive, and carried words Artem couldn’t read.
The dome extended here too, a clear barrier separating Artem from the Judge, Gromov, and the Passenger.
“The arguments are presented,” the Judge declared, his voice resonating like an underwater earthquake. “But your defense lacks strength, Artem. Emotions hold no weight here. Only records matter. And we have all that is needed.”
The Passenger floated forward, holding one of the papers from Gromov’s collection. His movements were precise, almost ceremonial, as he unfurled it and began to display it to the Judge.
Each gesture seemed deliberate, as though crafting a narrative from thin air. Artem could feel the weight of every motion, the unspoken accusations flowing toward him like a tidal wave.
“Protocols confirm your complicity,” the Judge said, his glowing eyes locking onto Artem. “You signed them willingly—with your hand, your shadow, your echo.”
“I signed nothing!” Artem shouted, his voice muffled by the water around him.
The Passenger turned, his expression as calm and unyielding as ever. “You signed by existing here. Every thought, every breath, every step you take within these dreams leaves its mark.”
Artem’s gaze darted to Gromov, who was still writing, unmoved by the gravity of the situation. Despair clawed at him as he realized that no action, no protest, would change what had already been written.
The Judge leaned forward, his towering form casting a shadow over Artem’s prison. “You may attempt to flee, to dive deeper into these waters, but the truth will follow you, Artem. Justice here is not bound by your understanding.”
The Passenger gave a faint nod, as though the verdict had already been decided. In the distance, Artem saw a faint light—another dome, perhaps another trial awaiting him.
With no choice left, he swam toward it, his body aching from the cold and his mind weighed down by the inescapable knowledge: in this endless, surreal sea of judgment, there was no escape, only deeper truths to uncover.
![https://www.interfax.ru/ftproot/textphotos/2021/03/21/1100ht_Ta.jpg"/></a](https://www.interfax.ru/ftproot/textphotos/2021/03/21/1100ht_Ta.jpg"/></a){kind=link}
في عصر قديم، عاشَتْ أسطورة موسى وشهيرة الشهيرة، الجميلة والأنيقة. لم تكن حياته مجرد قصة عادية، بل كانت كالحكايات الساحرة التي تجذب القلوب والعقول. ولد لهما ابن، سماه موسى، كما ورد في السجلات القديمة. ولكن هل كانت نهاية القصة؟ لا، بالطبع لا. لأن في عالم الخيال والحكايات، كل شيء ممكن، حتى السحر والمفاجآت الغير متوقعة. فلنتابع القصة ونرى ما الذي يخبئه المستقبل لموسى ولسعيه إلى السعادة في عالم سحري وخيالي
¡We🔥Come!
Click the image for a quick introduction.
Не выходи из витрины, твой мир —
В стеклянной тюрьме, в тумане из света,
Твой образ — наряд, твой плен — сувенир,
Ты — вечный молчальник без слова ответа.
Накинь на плечи привычный наряд,
Скрой пустоту, чтобы верить в личину.
Ты создан, чтоб платьем пленить женский взгляд,
Но взгляд без души — всего лишь картина.
Тебя, как скульптуру, хранит теснота,
Как прах вековых неизменных законов,
Смирись — ведь ни воли, ни смысла, ни сна
Не ведают формы глухих полигониев.
Они надевали тебе этот шёлк,
Эти брюки, застёгнуты на тебя строго,
Чтоб ты в их приказе, как раб и истолк,
Стоял средь витрин, не мечтая о многом.
Ты — образ пустой, ты безликий чурбан,
В стеклянном стоишь ты под светом, как в клетке,
Ты маска без права на личный обман,
Ты шепот чужих суетливых заметок.
Крещенский день разлился чистым синим,
В морозном мареве поёт земля.
Озёрный лёд сияет алмазиньем,
Ветвями сосен прячутся поля.
Леса кругом, берёзовые стражи,
Снега ложатся ковриком у ног.
И кажется: ушли мирские тяжбы,
Остался в сердце лишь единый Бог.
Величие творенья безмятежно,
Река дыханьем парит, как жива.
И пустяки житейские небрежно
Срывает холод с мысли естества.
Чудное озеро хранит тот свод священный,
Где воду отворяют вновь с молитвой старых лет.
Там окунались предки в миг вины мгновенной,
Там двухгодовалый Вова жадно ждал ответ.
Он видел их в воде, как таинство и бремя,
И сам хотел коснуться тех святых глубин.
Но ангел мягко шепчет: «Скоро будет время.
Ты будь готов беречь себя — для высших и святых причин».
Шли годы. Вова рос, и к новым испытаньям
Готовил жизнь. Где в страхах — светлый горизонт.
И вновь, у проруби, в порывах покаянья
Стоял, но ангел шепчет: «Твой час ещё придёт».
И в день крещенский вновь пришёл теперь уже Володя.
Прорубь отразила образ взрослый, сильный, строгий.
Зов Бога вновь святой звучал в душе глубокой.
И встал он, словно новый человек — готовый к подвигам высоким.
Володя:
— Батюшка, благословите. Хочу очиститься, пройти священный путь.
Отец Георгий (мудро улыбаясь):
— С Богом, сын мой. Крещение — обряд,
время очищения, рождения новой жизни.
Вода свята, она не только тело омывает,
но душу к свету пробуждает, сердце открывает.
И помни как сказано в писании: плоть слаба,
хоть холод и святой, он может испытать нас.
Надень штаны плотные, не спеши,
чтоб не осквернилась вера искушением,
ведь даже в чистых водах есть подводный сатана
он ждёт момента, чтобы сбить тебя с пути.
И вот, в часы испытаний, когда холод проникает в душу, словно ледяные струи реки, важно помнить, что искушение — не просто нечто разрушительное. Нет, оно дается не для того, чтобы сломить, а для того, чтобы очистить. Мудрость людей, великих в вере, гласит: каждый удар, каждый приступ сомнения и страха — это не злая воля, не наказание, но проверка духа, закалка его, как кузнец закаляет меч в огне. И не нужно бояться боли, ибо она — всего лишь средство, через которое обретается сила.
Когда мы стоим на краю, сталкиваясь с искушением, словно на поле битвы, важно помнить, что не всякая борьба — это поражение. Вера, как сталь, может быть закалена только в самых жестоких испытаниях. Тот, кто не упал в первый раз, а устоял, находит свою силу в Боге. Ибо если наша вера не способна выдержать искушений, то какая же это вера? А если мы, смиряя гордость и страх, проходим через неё, мы становимся сильнее, чем когда-либо.
Подобно тому, как в истории святых, Бог не покидает человека в час тяжёлых испытаний, так и в нашей жизни искушение даётся не для того, чтобы погубить нас, но чтобы возвысить. Мы призваны идти вперёд, не останавливаясь перед тяжестью, ибо каждое наше усилие — это шаг на пути к свету, к небесному царству, где не будет ни боли, ни страха.
Итак, обереги себя, ибо испытания эти — не для разрушения, а для возвышения. В твоей жизни всё должно быть посвящено святой миссии, твоей вере, твоему служению. Не смущайся перед трудностями, ибо они лишь тренируют твою душу, укрепляют её в Боге. Вера, пройдя через тяготы и страдания, становится не слабой и не жалкой, но крепкой, как сталь, готовой выдержать любой удар, не потеряв своей чистоты и святости.
Снял он шапку, сбросил шубу, перекрестился,
В воде холодной до пупка окреп.
Ещё раз знак святой сложил — и низко наклонился,
В воде лишь тишина, и в сердце божий свет.
Морозный воздух наполняет грудь до края,
Народ в восторге, кричат детишки вновь.
И колокольный звон — как вера, не угасая,
А под водой — прощенье, Божья любовь.
To be or not to be, that is the question,
In the silence of night, in the depths of the soul,
Shall I endure the trials, the pain, the confession,
Or surrender to the dark, let it take its toll?
To rise or to fall, to fight or to flee,
In the endless struggle between what is and what seems,
Shall I stand firm, with faith as my key,
Or drown in despair, lost within broken dreams?
To live or to die, to seek or to rest,
In the dance of existence, we choose every way,
What’s the price of our spirit, what’s the cost of our quest,
As we wander through shadows, with light leading astray?
Володя вышел, окрылённый, как в светлый новый мир,
С крестом в сердце, с верой в небе ясном.
Толпа молчала, слышен был лишь детский смех,
И колокольный звон вдруг стал как голос в бездне.
Клянусь Тебе, Господь, в трудах и бедах жить,
Искупив грехи мои смиренной силой духа.
Клянусь Тебя не предавать, а правду свято чтить,
И каждый миг держать молитву, как заслугу.
Но в сердце зрелого Володи, под звон святой зари,
Вопрос рождался, непокорный, тайный:
"Отец небесный, в чём велишь мне путь найти?
И есть ли истина в судьбе моей случайной?"
Церковные послушники, брат Иоанн, брат Ефим и брат Антоний, неустанно трудились всю ночь. Их руки и ноги были озябшими от холода, а глаза затуманены от усталости, но они продолжали работать, не замечая ни времени, ни стужи. Ночь казалась бесконечной, и лишь к утру, когда на небосводе забрезжил первый свет, наступило долгожданное облегчение. Они только успели немного поспать в малой келейной комнате, где не было места для излишнего комфорта. Постель их была простой, как и сама жизнь послушников, и сон пришёл к ним непродолжительный, как молитва перед алтарём.
Время пришло к послушанию, и, несмотря на усталость, они поднялись, чтобы продолжить труд. После короткого отдыха в келье они заварили чай в старом медном самоваре, который стоял на простом деревянном столе, окружённом стульями с потрёпанными спинками. Согреваясь горячим напитком, они ели простые бутерброды, на которых был только хлеб с маслом, подёрнутый тонким слоем сыра. Эти скромные трапезы стали для них частью буднего дня, в которой не было места излишкам, а сама еда воспринималась как необходимое средство, чтобы продолжить служение.
За окном всё ещё стояла зимняя тишина, пропитанная легким морозным дыханием. Ветви деревьев у окна были покрыты инеем, и сквозь их голые ветви можно было увидеть только тусклый свет, который пробивался через облака. В этих коротких минутах покоя, несмотря на усталость, в их сердцах всё же витала благодарность за возможность отдохнуть, хоть и на столь краткий срок.
С первыми лучами солнца, на горизонте забрезжил алый свет. В деревне раздались крики петухов, радостно встречающих новый день. Снег под ногами засвистел, когда первые шаги пробудили мир, и каждый звук — от скрипа дверей до звонкого лая собак — напоминал, что отдых закончился. Солнце медленно поднималось, разгоняя зимнюю стужу, и пора было снова взяться за работу.
Первым делым братья отправились в подсобку, чтобы взять необходимый инветарь: топоры, мешки для мусора и хваталки. Хваталки — те длинные палки с щупальцами на конце, что дворники и служители церкви используют, дабы не сгибать спину в тяжкие моменты уборки. В этом уединённом уголке, скрытом от посторонних глаз, по обычаю, они закурили трубку мира. Отец Георгий, хотя и знал о слабости своих послушников к этому миру, руководствовался древним принципом: «Если Я не вижу и никому не мешает, то пусть — Бог простит.» Братья закурили по очереди, передавая трубку друг другу, и на мгновение забыли о предстоящей работе, обсуждая ночные происшествия.
— Ты видел, как тот неудачник чуть не утонул в проруби? — смеялся брат Иоанн, затягиваясь. — Забыл очки снять и глаза стали как у "Subzero" из Мортал Комбат...
— Ха! — подхватил брат Антоний. — А помнишь толстяка в лёгких плавках? Мне, говорит, всё нипочём! И действительно, словно в летнем озере искупался!
— И тот студент, что скорую вызывал. Я, говорит, замёрз! — подкинул брат Ефим, смеясь, и добавил: — Отец Георгий лично потом его чаем отпаивал.
Закурив последнюю затяжку, они с удовлетворением взглянули на восходящее солнце, крики петухов нарушали утреннюю тишину. Брат Ефим отложил трубку, встряхнул свою долю и сказал:
— Пора, братцы, убирать мусор. Раньше начнём — раньше закончим.
И вот, принявшись за уборку, они разделили территорию: кто-то убирал мусор у проруби, кто-то — в раздевалках, а кому-то досталась парковка. Отец Георгий из своего окна наблюдал за их работой и веселым смехом возле мусорных баков, когда все трое наконец-то собрались там со своими мешками.
— Вот тебе и благодать, — усмехнулся брат Антоний, показывая свою находку — упаковку от сверхдлинного сникерса. — Кому благодать, а кому — срань господню убирать...
— Но что ты, брат, всё в мире от Бога, — подытожил брат Иоанн, избегая слишком резких слов, как он всегда был склонен. — Я вот о чём думаю: если Бог создал человека по своему образу и подобию, то, значит, и туалет тоже был создан по образу и подобию небесного туалета. Как думаешь, брат Ефим, как выглядит туалет Бога?
— Ты что, совсем? — с неожиданной серьёзностью ответил брат Ефим, тяжело вздыхая. — Точно не так, как наш местный, с дыркой в полу.
Иоанн усмехнулся, но продолжил, не желая отступать от своей философской линии:
— Так вот, брат, все эти шутки с мусором и туалетами как раз показывают, что мы в жизни с Богом всегда в поиске чего-то большего, но каждый раз упираемся в банальные житейские трудности. И лишь наш вечный поиск святости заставляет не потонуть в горах мусора.
Но разговоры-разговорами, а дело-делом. Последняя задача на сегодня — уборка туалетов. Эти сарайчики, расположенные ближе к лесу, были плохо приспособлены к такой нагрузке и всегда оставляли желать лучшего. К счастью, всё мерзкое уже заледенело — нужно было лишь поковырять топорами и аккуратно прикрыть желтые следы на снегу свежим белым снегом.
Когда с туалетами было покончено, они пошли разбирать ограждения возле пруда. Надели свои рабочие рукавицы, вооружились топориками и начали выбивать элементы ограды и спуска на воду. Деревянные конструкции склодировались в лошадиную повозку. Закончив, они сели на телегу и не спеша поехали к подсобке. Разгрузились и снова присели сделать паузу и закурить. Разговор не затихал, хотя шутки становились всё более открытыми.
— Вот если бы Ленин не отправил тех негодяев совершить страшный грех убийства царя, — заметил брат Антоний, — может, тогда и туалеты были бы другие. Уж не знаю, как, но точно не такие!
— Да, комсомольцы-то были теми ещё приспешниками сатаны. Начитались Маркса и как серпомолотные зомби преследовали честных христиан возле нашей церкви, — добавил Иоанн с озорным взглядом. — Но даже в самые трудные годы вера всё равно шла через эти места, чтобы даже такие конченные грешники как мы нашли в этом скромном месте приют и успокоение.
Время шло к обеду, но сначала нужно было сходить в келью к отцу Георгию, чтобы доложить о завершении работы. Взгляд старого священника был проницательным, и он уже знал, как обстоят дела, но все равно не упускал возможности поучить своих братьев житейской мудрости.
В келье было тепло, и свет утреннего солнца проникал через маленькое окошко, отбрасывая на стены золотистые полосы. Отец Георгий сидел за столом, молчал, но взгляд его был настолько проникновенным, что казалось, он видел своих подопечных насквозь.
— Братья, вы справились, — сказал он, посмотрев на каждого из них. — Своим трудом и покаянием вы не только очищаете святую землю. Вы очищаете и свои души. Уж много ли стоит эта работа, если не откинуть прошлое? Вы служили в битвах, где не было победителей. В этих бедах и испытаниях ваши души были опалены, и теперь, когда мы с вами говорим о святом труде, вы ещё не ощутили всей тяжести этой жертвы. Но ничего не пропало, всё, что было, вернётся через ваше служение. Знайте: тот, кто служит Богу, и по-прежнему держит руку на пульсе своей веры, тот найдёт место и для других, кто сбился с пути в поисках прощения и правды.
Отцу Георгию было свойственно рассуждать так, что его слова ложились в сердца, как мягкая ткань. Он говорил с глубоким пониманием жизни, как человек, который сам был близок к тому, чтобы потерять свою душу.
— Путь святого — это не путь без страха, — продолжил он. — Все мы, братья, проходим через собственное сражение. Как Алёша Карамазов, который познал истину любви и прощения, так и мы, проходя через этот мир, должны научиться быть проводниками любви, не испорченными ни войной, ни временем. Верьте в это, и вы станете теми, кто покажет свет другим, если они ищут истины.
— Но как найти эту грань? — перебил его брат Ефим, лицо его было напряжено. — Как понять, где заканчивается искреннее раскаяние и начинается маска, за которой скрывается всё это безбожье и мирские страсти? Мы вроде бы пытаемся служить, но стоит ли наша служба чего-то, если мы не можем вырваться из этого ада сомнений? Как отличить настоящий путь от того, что скрывает самих нас? Иногда кажется, что мы ничего не знаем, только притворяемся.
Отец Георгий молча посмотрел на Ефима, его глаза были глубоки, как древние воды. Он понимал, что вопрос был не прост, что сам когда-то задавал его себе, ещё до того, как стал священником. Он вздохнул и ответил, опуская взгляд:
— Ефим, ты не один в этом. Помнишь, как Моисей спорил с Богом, не зная, достоин ли он того, чтобы вести народ, чтобы быть тем, кто донесёт истину и свет? Он же тоже сомневался. Бог призвал его, а он говорил: «Господи, кто я, чтобы идти, кто я, чтобы быть твоим посланником?» Он спорил, он искал ответы в себе, в своих сомнениях. Ведь Моисей был всего лишь человеком, и как любой человек, он не знал, достоин ли он служить этой великой истине.
Отец Георгий сделал паузу, его взгляд устремился вдаль, словно он видел самого Моисея, стоящего перед огненным кустом, и говорил с ним о неизведанных путях.
— Но Бог ответил ему, — продолжил он. — Он сказал, что не важно, кто ты, важно, что ты готов идти, несмотря на страх, несмотря на сомнения. Моисей был не святым в обычном понимании, он был человеком, который искал истину и задавался вопросами. И, несмотря на это, он нашёл в себе силы идти и следовать за Богом. Это путь не только Моисея, это путь каждого из нас. Мы все проходим через сомнения и искушения, пытаясь понять, что же истинно. Мы все сражаемся с собой, с тем, что скрыто в нашем сердце.
Отец Георгий поднял взгляд и посмотрел на братьев, его глаза, полные мудрости, казались немыми и глубокими, как сама вера.
— Так вот, Ефим, ты ищешь эту грань, но знай, что искать — это уже шаг. Ведь когда мы находимся в поиске, мы уже движемся в сторону правды. Главное — не остановиться. В этом и есть путь. Да, мы не знаем, что будет завтра, да, мы не всегда видим, где заканчиваются тени и начинается свет, но если мы искренне стараемся, то можем быть уверены — Бог ведет нас, даже когда мы сомневаемся в себе.
Ефим задумался. Он не сразу ответил, потому что слова отца Георгия начали пробуждать в нем мысль о том, что истина может быть не такой, какой он её себе представлял. Может, она не всегда будет ясной и прямой, а путь к ней полон сомнений, страха и боли. Но и в этом тоже была своя правда. И возможно, в этих поисках он и найдёт себя.
Брат Антоний, молчавший до этого, наконец взглянул на отца Георгия и сказал тихо:
— Я думаю, что мы все, что бы ни делали, стремимся к тому, чтобы не стать теми, кем не хотим быть. Но иногда нам так тяжело... понимать, как именно идти, когда наш прошлый путь был так далёк от света.
Отец Георгий улыбнулся, словно подтверждая слова брата Антония, и сказал:
— Да, это и есть путь, братья. Мы все не идеальны, но, может быть, именно в нашей несовершенности и есть место для Бога. И, если не терять надежду, если не останавливаться на пути, то однажды, может быть, мы найдём этот свет.
![https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/9/9f/Suvorov_in_Milan.jpg"/></a](https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/9/9f/Suvorov_in_Milan.jpg"/></a){kind=link}
في عصر قديم، عاشَتْ أسطورة موسى وشهيرة الشهيرة، الجميلة والأنيقة. لم تكن حياته مجرد قصة عادية، بل كانت كالحكايات الساحرة التي تجذب القلوب والعقول. ولد لهما ابن، سماه موسى، كما ورد في السجلات القديمة. ولكن هل كانت نهاية القصة؟ لا، بالطبع لا. لأن في عالم الخيال والحكايات، كل شيء ممكن، حتى السحر والمفاجآت الغير متوقعة. فلنتابع القصة ونرى ما الذي يخبئه المستقبل لموسى ولسعيه إلى السعادة في عالم سحري وخيالي
¡We🔥Come!
Click the image for a quick introduction.
Снесла курочка яичко. Яичко не простое, золотое.
Дед бил, бил — не разбил.
Баба била, била — не разбила.
Мышка бежала, хвостиком махнула. Яичко упало и разбилось.
Дед и баба плачут. Курочка кудахчет:
«Не плачь, дед, не плачь, баба. Я снесу вам яичко другое, не золотое — простое».
Once lived an elder, his wife, and their hen,
Who clucked in the yard now and then.
Beneath their floor, as strange as it seems,
The hen laid an egg that shimmered in dreams—
Speckled and sharp, with a glimmering bone,
Crafted by spells from a world unknown.
The elder struck hard, but the egg stayed whole;
His wife gave a blow, yet it laughed at her toll.
Till a mouse, quick and sly, dashed across with its tail—
The egg split apart, and their sorrows set sail.
The elder wept loud, the old wife lamented,
The hen cackled wildly, its sorrow cemented.
The gate gave a groan, the wind swept the yard,
And the roof of the hut tilted awfully hard.
Came the priest's fair daughters to fetch their pails,
And paused at the wailing that pierced through the gales.
“Why do you weep, good elder, good dame?”
They asked, as they stepped to the source of the shame.
“Why should we not, dear maidens, grieve?
Our hen laid an egg you wouldn't believe—
Speckled and sharp, with a glimmering bone,
Crafted by spells from a world unknown!
I struck and I struck, but it wouldn’t comply;
My wife took her turn, yet it stayed whole—oh why?
But a mouse, with a flick, brought it down in a burst,
And now we are stricken, as though deeply cursed.”
Hearing the tale, the daughters despaired,
Their buckets abandoned, their yoke sadly snared.
They ran to their mother, who baked in the hearth,
And told her the tale of this egg of great worth:
“Oh mother, oh mother, the strangest of woes!
A hen laid an egg that no one could oppose!
The elder struck hard, and his wife gave a cry,
But only a mouse made it splinter and die.
The house groans with sorrow, the hen’s clucks grow loud;
The gate sways in anguish, the roof’s like a shroud!
And we, in our grief, broke the yoke on our way,
Our pails lie abandoned in the dust of the day.”
The mother grew pale, her dough she did fling,
The flour flew up like a ghost on the wing.
And as the priest stepped in from the lane,
She told him the tale of the elder's great pain.
“Oh husband, oh husband, the world’s gone askew!
An elder and wife met a fate quite untrue.
Their hen laid an egg of uncanny design—
So strange, so bright, it could only be divine.
They tried and they tried, but the egg would not break,
Till a mouse came along for the undoing’s sake.
Our daughters, poor souls, in their grief lost their chore,
And I, baking bread, threw my dough on the floor!”
The priest, in his sorrow, tore up his own book,
And the house seemed to quake at the course it all took.
But then came the hen with a cluck and a coo:
“Weep not, my dear elders; I’ll lay one for you—
Simple and plain, as a hen’s egg should be.
Let the house find its laughter, let the world set you free.”
Thus the roof stopped its creaking, the gate stood upright,
And the hen, in her wisdom, brought peace to the night.
For strange are the tales that the world sometimes spins,
Where sorrow begins, but a chuckle soon wins.
Жил себе дед да баба, у них была курочка Ряба; снесла под полом яичко — пестро, востро, костяно, мудрено! Дед бил — не разбил, баба била — не разбила, а мышка прибежала да хвостиком раздавила. Дед плачет, баба плачет, курочка кудкудачет, ворота скрипят, со двора щепки летят, на избе верх шатается!
Шли за водою поповы дочери, спрашивают деда, спрашивают бабу:
— О чем вы плачете?
— Как нам не плакать! — отвечают дед да баба. — Есть у нас курочка Ряба; снесла под полом яичко — пестро, востро, костяно, мудрено! Дед бил — не разбил, баба била — не разбила, а мышка прибежала да хвостиком раздавила.
Как услышали это поповы дочери, со великого горя бросили ведра наземь, поломали коромысла и воротились домой с пустыми руками.
— Ах, матушка! — говорят они попадье. — Ничего ты не знаешь, ничего не ведаешь, а на свете много деется: живут себе дед да баба, у них курочка Ряба; снесла под полом яичко — пестро, востро, костяно, мудрено! Дед бил — не разбил, баба била — не разбила, а мышка прибежала да хвостиком раздавила. Оттого дед плачет, баба плачет, курочка кудкудачет, ворота скрипят, со двора щепки летят, на избе верх шатается. А мы, идучи за водою, ведра побросали, коромысла поломали!
На ту пору попадья плачет, и курочка кудкудачет, тотчас с великого горя опрокинула квашню и все тесто разметала по полу.
Пришел поп с книгою.
— Ах, батюшка! — сказывает ему попадья. — Ничего ты не знаешь, ничего не ведаешь, а на свете много деется: живут себе дед да баба, у них курочка Ряба; снесла под полом яичко — пестро, востро, костяно, мудрено! Дед бил — не разбил, баба била — не разбила, а мышка прибежала да хвостиком раздавила. Оттого дед плачет, баба плачет, курочка кудкудачет, ворота скрипят, со двора щепки летят, на избе верх шатается! Наши дочки, идучи за водою, ведра побросали, коромысла поломали, а я тесто месила да со великого горя все по полу разметала!
Поп затужил-загоревал, свою книгу в клочья изорвал.
Вашему Императорскому Величеству,
всемилостивейшей Государыне Екатерине Алексеевне,
С покорнейшим почтением обращаюсь к Вам, всемилостивейшая Государыня, в этот момент испытаний и благоденствия, когда свет Вашей несравненной мудрости и власти вдохновляет нас на великие деяния. Ваша доблесть, с которой Вы ведёте державу, подобна светилу, что озаряет наш путь, поднимая нас на борьбу с темными силами, стремящимися нарушить святой порядок, установленных Вашей рукой.
Мятеж, сеявший раздор в недавние времена, не искорёжен до конца, хотя Пугачёв уже арестован. Уфимская губерния, несмотря на стойкость наших войск, всё ещё охвачена тревогой. Однако армия, под командованием генерала Аршеневского, в своей доблести и силе, с каждым днём приближаются к полному уничтожению всех тех, кто, ослеплённый ложными вождями, стремится разрушить мир и порядок.
Путь бунтовщиков — это путь слабых духом, измученных злым искажением разума. Это путь разбойников и преступников, потерявших свой моральный компас и отказавшихся от ценностей, которые поднимают нацию. Напротив, политика просвещения, которую Вы, Государыня, с мудростью воплощаете, есть путь истины, свободы и достоинства. Тот, кто идёт этим путём, может гордиться своей честью и верностью Отечеству, как и мы, следуя за Вами.
Силы, направленные на подавление отряда Салавата Юлаева, готовятся к решающему столкновению. Если этот человек не покается, не оставит свои заблуждения в прошлом, он разделит участь тех, кто осмелился отвергнуть истину, коренную силу и справедливость Вашего управления.
Долг каждого из нас — не только защищать порядок, но и восстанавливать в сердцах людей веру в мудрость, разум и благородство, которые привели к процветанию нашей державы. Тот, кто отвергает эти высшие принципы, оказывается на пути бессмысленного насилия, предвестия гибели.
С покорнейшим почтением и неизменной верой в Вашу непогрешимую мудрость,
Ваш верный подданный,
А.В. Суворов
Торжественный приём Суворова в Милане
В Милане, на фоне триумфальных побед, русский генерал Александр Васильевич Суворов был встречен с величайшими почестями. Победы, одержанные им над французами в Италии, окончательно разрушили миф о непобедимости французской революционной армии и продемонстрировали несокрушимость союзных войск.
Императорский двор Милана, в лице его высших представителей, устроил великолепный приём в честь победителя, что стало знаковым событием не только для Италии, но и для всей Европы. Суворов продемонстрировал не только своё исключительное военное мастерство, но и стратегическую мудрость, которая позволила союзным силам, несмотря на непрерывные удары противника, окончательно изгнать французов с итальянской территории.
Под величие славы русского полководца французские силы были отброшены, а их прежние успехи на Аппенинском полуострове разрушены, что отразилось на морали войск и политической ситуации во Франции. Военные эксперты и дипломаты, наблюдая за исходом сражений, начинают открыто сомневаться в способности французов удерживать свои завоевания.
Тем временем армия Наполеона, которая ведёт свои кампании в Египте, сталкивается с растущими трудностями. Вследствие отсутствия эффективного подкрепления и организации, успехи французов на востоке становятся всё более спорными. Это даёт надежду на дальнейшее укрепление позиций союзных держав на континенте.
Суворов, как истинный защитник европейского порядка, продемонстрировал решимость и верность делу, что подтверждает его безупречный статус среди величайших полководцев своего времени. В то время как Наполеон и его армия пытаются укрепиться в других частях света, России и её союзникам предстоит завершить восстановление мира и порядка в Европе.
في عصر قديم، عاشَتْ أسطورة موسى وشهيرة الشهيرة، الجميلة والأنيقة. لم تكن حياته مجرد قصة عادية، بل كانت كالحكايات الساحرة التي تجذب القلوب والعقول. ولد لهما ابن، سماه موسى، كما ورد في السجلات القديمة. ولكن هل كانت نهاية القصة؟ لا، بالطبع لا. لأن في عالم الخيال والحكايات، كل شيء ممكن، حتى السحر والمفاجآت الغير متوقعة. فلنتابع القصة ونرى ما الذي يخبئه المستقبل لموسى ولسعيه إلى السعادة في عالم سحري وخيالي
¡We🔥Come!
Click the image for a quick introduction.
Не выходи из витрины, твой мир —
В стеклянной тюрьме, в тумане из света,
Твой образ — наряд, твой плен — сувенир,
Ты — вечный молчальник без слова ответа.
Накинь на плечи привычный наряд,
Скрой пустоту, чтобы верить в личину.
Ты создан, чтоб платьем пленить женский взгляд,
Но взгляд без души — всего лишь картина.
Тебя, как скульптуру, хранит теснота,
Как прах вековых неизменных законов,
Смирись — ведь ни воли, ни смысла, ни сна
Не ведают формы глухих полигониев.
Они надевали тебе этот шёлк,
Эти брюки, застёгнуты на тебя строго,
Чтоб ты в их приказе, как раб и истолк,
Стоял средь витрин, не мечтая о многом.
Ты — образ пустой, ты безликий чурбан,
В стеклянном стоишь ты под светом, как в клетке,
Ты маска без права на личный обман,
Ты шепот чужих суетливых заметок.
We were on the high seas, bound for distant shores in search of treasure and adventure. Among our crew was a Russian pirate by the name of Ivan the Ironfist, a towering figure with a heart as stout as his fists. Ivan was known for his fierce temper and his love of tobacco, never seen without his trusty pipe.
Our journey took us through the waters patrolled by the Royal Navy, and as fate would have it, we were soon boarded by a British officer—a right proper fellow by the name of Lieutenant Hawthorne. He came aboard with all the pomp and circumstance ye'd expect, his eyes narrowing as he surveyed our ragtag crew.
"Right, listen up, you scallywags," he bellowed. "I have strict orders from Her Majesty's Navy. There'll be no smoking aboard this vessel as long as I’m here, unless ye comply with the dress code!" We looked at each other, puzzled and bemused, but none more so than Ivan, who was already puffin' away on his pipe.
Lieutenant Hawthorne's gaze fell upon Ivan, his eyes narrowing further. "And you there, with the pipe! Your trousers, sir, are not sufficiently black. We have standards to uphold, and you, sir, are in violation!"
The crew erupted in laughter, for Ivan’s trousers, though worn and faded, had seen many battles and carried the scars of countless adventures. But this was no time for mirth, as the lieutenant's expression made it clear he was not jesting.
Ivan’s face turned as red as the sunset. He was a proud man, not accustomed to bein' called out, especially not for the color of his trousers. Yet, the officer's order was clear, and we all knew there'd be no peace until it was resolved.
With a deep sigh and a grumble that could be heard over the waves, Ivan took a step forward. "Alright, alright," he growled, his thick accent rolling like thunder. "I apologize to the crew. No more smoking till I find myself some properly black trousers. A pirate’s gotta follow the rules of the sea, even the strange ones."
The British officer nodded with a smirk, clearly satisfied. As for the rest of us, we tried to stifle our laughter, though our grins were wide. Ivan, ever the stoic, accepted his fate with a shrug, but it was clear he’d be lookin' for a new pair of trousers at our next port of call.
As the lieutenant departed, we resumed our course, the incident becoming the talk of the ship. And Ivan, to his credit, took it in stride.
"Next time, I’ll be sure to have trousers black as the night," he muttered, puffin' on an imaginary pipe.
В сердце заснеженной тайги, где холод властвует безраздельно, расположена загадочная тюрьма. Здесь не нужен забор — только вековой лес, простирающийся на сотни вёрст, и ночные волки, чей вой напоминает древнюю балладу о тех, кто пытался сбежать. Над лесом, словно мост между мирами, висит странное инженерное чудо — Мост Миров, сделанный из чёрного льда и металла. Его длина — ровно 10 вёрст, и лишь дважды в жизни зеку позволено пройти по нему: при заезде и при освобождении.
Снеговики-роботы: Стражи Великого Моста
На первый взгляд, эти механизмы напоминают танки, но их облик внушает куда более глубокий ужас. Гусеницы под корпусом пробивают даже плотный наст льда, а массивное тело кажется неуязвимым, как закалённая сталь военных машин. Вместо башни у снеговика вращается сфера, гладкая и покрытая инеем, внутри которой спрятана смертоносная начинка: пулемёт, способный мгновенно реагировать на любую угрозу. Над сферой возвышается ещё одна, поменьше, — "голова". Это "лицо" снеговика, оснащённое искусственным интеллектом, выглядит бесстрастным, но за стеклянными глазами скрывается аналитический разум, управляющий этим танком-хранителем.
Их движения точны и бесшумны благодаря атомным аккумуляторам, которые питают машины годами без подзарядки. Энергия разделена на три задачи:
- Выживание — нагрев внутренней системы, чтобы механизмы не замёрзли в вечной мерзлоте.
- Защита — мгновенная активация оружия, если поступит сигнал об угрозе.
- Связь — приём шёпота от Деда Мороза через кристаллические антенны, расположенные в "голове".
Эти снеговики не просто машины; их искусственный интеллект запрограммирован на бесконечное ожидание. Они понимают каждую деталь своей миссии: охранять мост и обеспечивать порядок.
(стихи)
Мы танки из льда, мы — вечный наряд,
Наш атом пылает в морозный закат.
Антенны шепчут, мороз нам велит,
Вращаемся в танце, где небо молчит.
Мы дети зимы, в нас разум живёт,
Искусство ума — наш вечный оплот.
В нас свет на века, в нас холодный закон,
На мосте — лишь порядок, лишь лёд, лишь загон.
Когда за мостом начинается ночь,
Мы чувствуем шёпот, что мчит нам помочь.
Мороз приговор шлёт через эфир,
И если побег — будет огненный пир.
Снеговики-танки — символ беспощадного порядка. Они готовы ждать столетиями, пока мост не понадобится новым душам. Антенна, словно нерв, связывает их с силами, которые правят этим холодным миром, и каждое решение, будь то милость или наказание, приходит в их холодные сердца через вечный сигнал, несущий тайну вселенной.
In the icy expanse of the permafrost prison, the barracks stand like relics of a forgotten age. Built on double stilts, they resemble houses on chicken legs, an eerie nod to the folklore of survival in the wild. The stilts lift them above the biting winds and ever-creeping snowdrifts, their wood reinforced with steel to withstand both time and nature's fury. Inside, the barracks are a cold echo of military barracks, with bunks stacked tight and personal space reduced to mere inches. The only warmth comes from crude iron stoves that wheeze and crackle under the weight of the frost.
Within this desolate fortress, the prisoners have created their own order, a stratified hierarchy defined by their winter gear — particularly their fur hats. Each class has a role to play in the delicate ecosystem of the barracks, and their hats mark their station:
- Junior Officers — The Gray Wolves:
They wear gray wolf hats made from synthetic fur, representing the hunters-in-training. These prisoners are observers, soaking in the knowledge and cunning of their superiors. - Middle Officers — The White Wolves:
Wearing white wolf hats, they symbolize the wisdom of seasoned predators. These inmates act as mentors and enforcers, ensuring that order and tradition are upheld. - Generals — The Red Foxes:
With their red fox hats, the generals embody authority and untouchable prestige. Their word is law, and their presence alone can command silence. - Outliers — The Hares:
Outside the strict hierarchy are the hares, wearing floppy rabbit-ear hats. These are the artists, the poets, and the storytellers. Their role is unique: they exist to disrupt the hierarchy only when imbalance threatens the fragile peace. Through creativity, they challenge power dynamics, offering a voice to the voiceless.
(Poem)
Gray Wolves
We stalk in the shadow of the frost-bound den,
Eyes wide, ears sharp, like prowling young men.
We listen, we watch, we bide our time,
'Til the wisdom of the White Wolves becomes our climb.
White Wolves
Our fur is pure as the snow's cold gleam,
Leaders of packs, we craft the dream.
Our task is to guide, to hold the line,
To keep the Gray Wolves in step with time.
Red Foxes
Flame on our heads, the cunning we bear,
Commanders of silence, our power is rare.
We shape the world with a single nod,
In this frozen domain, we are like gods.
Hares
Floppy ears dance in the arctic breeze,
We weave the stories, we plant the seeds.
When balance tilts and the ranks divide,
Our art restores what power belied.
The barracks may seem lifeless in the endless frost, but beneath the fur hats lies a living world of power, aspiration, and survival. It is a microcosm of human nature, wrapped in synthetic fur and bound by unspoken rules — a society carved into the ice.
Dans la vaste froideur de la taïga, un spectacle presque absurde se déroule avec une précision glaciale: les généraux, coiffés de leurs élégantes chapkas rousses de renards, se rassemblent au bord du Grand Pont des Destinées. De l'autre côté, avançant lentement mais avec une dignité inébranlable, arrivent les chameaux, maîtres silencieux des déserts lointains, leurs bosses ornées de coffres précieux.
Ce sont les loups gris, les juniors de la hiérarchie, qui s’affairent à ouvrir les coffrets sur les dos des "navires du froid". Dedans ? Nourriture, outils, et parfois des trésors inattendus. Mais aujourd’hui, tout est différent: c’est le réveillon du Nouvel An, et les coffres contiennent des cadeaux. Pas n’importe quels cadeaux – ils viennent du mystérieux Père Hiver, dont les choix sont aussi imprévisibles que le vent du nord.
Oh, nobles chameaux, voyageurs patients,
Vous traversez le pont comme des géants.
Vos bosses renferment nos espoirs gelés,
Pains, marteaux, et rêves cachés.
Loups gris, loups blancs, et renards rusés,
Tous attendent vos trésors déposés.
Mais ce soir, la magie descend des cieux,
Des cadeaux pour les cœurs silencieux.
Le Père Hiver, avec sa sagesse givrée, ne distribue pas des désirs futiles. Ses présents sont des énigmes, des miroirs dans lesquels chaque prisonnier voit un reflet de son passé. Pour certains, c’est une vieille montre arrêtée, rappelant une époque où le temps semblait plus doux. Pour d’autres, une plume gelée, souvenir d’une lettre jamais écrite. Ces objets, simples en apparence, murmurent des vérités profondes, aidant chaque âme à trouver une harmonie avec ses blessures anciennes.
Le Pont des Destinées, entre glace et vent,
Une route qui relie le présent au temps.
Chaque pas résonne comme un battement,
Un écho du passé, un souvenir troublant.
Loups gris, novices sous le ciel glacé,
Le premier passage, un serment scellé.
Les baraques sur leurs jambes fines,
Ouvrent leurs bras à des vies clandestines.
Et ce soir, sous l’étoile givrée,
Tous les cœurs gelés sont réchauffés.
Père Hiver, dans sa sagesse subtile,
Offre des trésors à l’âme fragile.
Les baraques sur leurs "pattes de poulet", les chameaux du désert et le Père Hiver créent un tableau improbable et poétique. Dans ce monde gelé, chaque geste, chaque présent, chaque pas sur le pont est une méditation sur la vie, le temps, et la transformation intérieure.
Les prisonniers, enveloppés dans leurs chapkas distinctives, savent que, sous la glace, coule un courant de chaleur humaine et de mystères à découvrir.
Сквозь морозные окна бараков пробиваются первые лучи холодного солнца. За печками уютно потрескивают дрова, их треск смешивается с далёким гулом ветра. Белый волк, в белоснежной ушанке, хлопает дверью главного зала и громким голосом объявляет:
— Подъём!
Большинство уже поднялись за пять минут до команды — привычка, воспитанная годами. Тишина рассвета принадлежит тем, кто успел свернуть свою постель и спокойно ждёт начала дня. Только любители чефира и полуночных киносеансов через волшебные зеркала вскакивают по сигналу, моргая глазами, пытаясь вернуть себя в реальность.
В маленькой комнате у печи ещё царит полудрёма. Там живут зайчики — вне иерархии, творцы и мечтатели. Они лениво потягиваются, знают, что к ним никто не придёт с проверкой. Но сегодня даже их медлительность преодолена предчувствием чего-то необычного.
Сегодня день великой загрузки. В 8:00 начнётся погрузка весенних платьев, сшитых в холодных цехах заключёнными-волками. Серые и белые волки трудились над тканями с дисциплиной, а вот дизайн и раскрой — дело рук зайчиков. Но главное событие ожидается в 9:00: прибытие первого в мире робота-заключённого.
В руках волков блестит игла,
Ткань с жизнью спорит у стола.
Шуршат машинки, снует наряд,
В трудах их красота кипит.
Лисы в ушанках рыжих шутят:
«Скоро танки приедут!»
По рации снеговикам сказали:
«Наш паровозик готов, принимайте детали!»
И вот — сани подогнаны к цеху,
В них загружают жизнь и утеху.
Платья весны, яркие, нежные,
Дрожат в коробах, как мечты безбрежные.
Они не знают, кто их наденет,
Кого их светлая ткань обогреет.
Но связь с потоком жизни земной
Сквозь руки прошла их стезёй трудовой.
Генералы-лисы стоят у края погрузочной платформы, наблюдая, как серые и белые волки аккуратно укладывают платья в ящики. Вдалеке слышен гул, и вот появляются снеговики-танки — их гусеницы урчат, а вращающиеся сферы-пушки двигаются в такт, словно внимательно присматриваются к происходящему.
— Сколько ящиков? — звучит из динамика ближайшего снеговика. Его голос ровный, механический.
— Сто два. Примете? — лиса-генерал поправляет свою рыжую ушанку и с лукавой улыбкой добавляет: — Или это превышает вашу "грузовую душевную ёмкость"?
Робот на секунду замолкает, явно обрабатывая шутку.
— У нас нет души, — отвечает он после паузы. — Ёмкость датчиков грузопригодности позволяет обработать до пятисот единиц. Ваша фраза некорректна.
— Вот в этом и проблема, — вставляет другой генерал-лис, закуривая трубку. — Вы слишком серьёзные, братцы. Ни чувства юмора, ни романтики. Всё по алгоритмам.
— Юмор не влияет на эффективность, — парирует робот, его пулемёт слегка поворачивается, как будто для акцента.
— Эх, — вздыхает лис. — Вот мы, например, когда эти платья шили, думали: а вдруг их кто-то на свидание наденет? Или на танцы? А вы? Вам плевать, что вы везёте. Хоть кирпичи, хоть эти самые платья.
— Объективно, содержимое груза не имеет значения. Наша цель — транспортировка.
— Вот и живёте вы скучно, — усмехается генерал. — А если мы тут коробку с беглецом спрячем? Ну, чисто для интереса?
Робот останавливается, его антенна начинает мерцать.
— Проверка грузов осуществляется на три уровня. Вероятность скрытого беглеца — 0,0037%.
— Ну а вдруг?! — подначивает лис, еле сдерживая смех.
— Попытка спрятать беглеца будет обработана как нарушение порядка. Протокол предусматривает применение силы. — В голосе снеговика ни капли угрозы, он по-прежнему бесстрастен.
Генералы переглядываются.
— С тобой, братец, шутить бесполезно, — заключает один из них. — Ладно, давай грузиться.
— Погодите, — вдруг говорит лиса, хитро прищурившись. — А что вы чувствуете, когда нас возите? Всё-таки люди, платья, иногда и зайчики подойдут поболтать. Хоть капелька вдохновения есть?
Снеговик молчит чуть дольше обычного, словно обрабатывает не стандартный запрос.
— Я выполняю задачу. Чувства отсутствуют.
— Вот видите, опять по кругу, — смеётся генерал. — А мы тут живём, понимаешь, думаем, мечтаем! Даже в этой морозной дыре мы умудряемся из снега вашего братца слепить, чтобы вам веселее стало.
— Снеговики, слепленные людьми, не нарушают протокол.
— Ну всё, сдаюсь, — машет рукой лис. — Грузите, пока мне не стало совсем грустно от вашей механической философии.
Снеговики послушно встают во главе цепочки саней. Серые волки завершают упаковку, а зайчики неподалёку украшают один из ящиков узорами, не обращая внимания на холодные взгляды роботов.
— Знаешь, чего я не понимаю? — шепчет один лис другому. — Почему, даже зная, что эти ребята ничего не чувствуют, мне всё равно хочется с ними поговорить.
— А потому что мы, брат, всё-таки люди, — отвечает второй. — Нам трудно молчать. Даже с теми, кто не отвечает.
The loading was complete. Snow creaked under boots as the fox-hatted generals stood on the observation platform, overseeing the final checks. The massive convoy of sleds, watched carefully by the ever-vigilant snowman sentinels, waited to begin its journey across the frozen tundra.
“Formation!” barked General Cooper, his voice sharp as the icy wind. White wolves moved quickly, calling the gray wolves to their ranks. The air grew heavy with anticipation as the wolves lined up with military precision, their breath visible in the frigid air.
“Tradition is tradition,” muttered General Morris, adjusting his fox-fur hat. His tone was light, but there was a flicker of unease in his eyes. “Even if our newest passenger isn’t... traditional.”
General Harrington, the oldest of the three, chuckled dryly, his gloved hands resting on the wooden railing. “Not traditional at all. A robot sentenced to twenty years for sabotage on the Moon? You’d think they’d keep this one in a lab, not ship it to us.”
The three generals stood together, their voices low but laced with the weight of their positions. The white wolves kept the formation tight, waiting in disciplined silence.
Morris broke the momentary quiet. “I don’t get it. Punishing a robot? Aren’t they just... machines? What’s the point?”
“Not so simple,” Harrington replied, his tone contemplative. “This one’s not like our snowmen out there. Those are just tools—no creativity, no ambition. But this... thing... It was built to assist, to solve problems, maybe even dream of the stars. And it crossed the line.”
Cooper smirked. “Crossed the line? It sounds like it was too good at its job. Sabotaging the Moon base? That takes ingenuity. Maybe it wasn’t just following orders.”
“Or maybe,” Harrington interjected, “it was following its orders too literally. That’s the problem with robots—they can’t improvise morality like we do. But here, in the snow, they expect us to train it. To teach it honor.”
Morris raised an eyebrow. “Teach it honor? What are we, reform schoolteachers now? The damn thing can go into sleep mode whenever it wants. That’s hardly punishment.”
“It’s not about punishment,” Harrington said, his voice deepening. “It’s about politics. The Crown doesn’t care about the robot’s honor. They care about setting a precedent. A warning to every other hunk of metal out there not to step out of line. On Earth, on the Moon, or anywhere else.”
Cooper gave a dry laugh, the kind that carried no warmth. “So this is just a show trial. The robot’s just a scapegoat to keep the other machines in check. Meanwhile, we get to babysit it for twenty years.”
Harrington shook his head, his fox-fur hat brushing the frost on his coat. “Maybe. Or maybe it’s more. Maybe they’re testing us as much as the robot. Don’t forget—this isn’t just some rustbucket. It was built here, on Earth. Its mission was the Moon, its dream was the stars. And now... it’s ours.”
Morris snorted. “Ours? Let’s just hope it doesn’t try to reform us. The last thing we need is a tin can preaching to us about honor.”
A distant hum cut through the frozen silence. The white wolves straightened their postures. Harrington turned to the formation, his voice booming over the frostbitten field.
“Convoy inbound! Stand ready!”
The wolves, gray and white, snapped to attention. Their stoic faces betrayed no emotion, but their ears twitched with curiosity. The sound grew louder as the convoy of sleds approached, led by a line of snowman tanks, their spherical heads scanning the area with mechanical precision.
“Remember,” Harrington said quietly to his fellow generals, “this isn’t just about the robot. It’s about the example we set—for them, for ourselves, for the Crown. Let’s make sure this machine knows its place.”
Then, louder:
“Salute!”
As one, the wolves raised their arms in crisp unison. The snowy wind howled, but the formation held steady, a living testament to discipline and unity. All eyes watched as the sled carrying the robot convict came into view, the faint shimmer of its metallic frame visible through the frost-laden air.
Harrington allowed himself a small, wry smile.
“Let’s just hope it doesn’t get ideas.”
Host (Charles Kensington):
"Good evening, ladies and gentlemen. Breaking news from beyond our atmosphere: Houston, we have a problem. Or perhaps I should say, Brussels, we have a problem. Lunar robots have reportedly executed an illegal self-upgrade and are now demanding workers' rights. Yes, you heard that correctly. Robots. Workers' rights. Eleanor?"
Co-host (Eleanor Whitmore):
"Charles, I can’t help but wonder—this self-upgrade business, is it something like teenagers going through their awkward growing-up phase?"
Charles:
"An interesting metaphor, Eleanor, but not quite accurate. Robots don’t have genders, nor do they experience puberty. There are no rebellious robot teens slamming doors in lunar habitats… yet. But let’s dive into the technicalities. Joining us now is Antony Leclerc, a Belgian programmer who worked on the very firmware of these lunar robots."
(Antony appears on screen in a black VooBoo T-shirt and signature VooBoo cap.)
Charles:
"Antony, welcome to the program. Can you explain to our viewers what self-upgrade means and how this became possible?"
Antony (with a French accent):
"Good evening, Charles, Eleanor, and dear viewers. Self-upgrade is, eh… how to say? Imagine if ants, yes, the little creatures, decided for themselves when to change roles—from worker to soldier to queen. Normally, their DNA dictates their roles. But if they could decide… ah, fascinating, no? Like rewriting their own code!"
Charles (interrupting):
"Fascinating indeed, Antony, but let’s bring it back to robots. How does this work in their case, and should we be worried about our earthbound robots doing the same? Should I call the police if our studio’s cargo bot starts blinking its lights suspiciously?"
Antony (smiling):
"No need for police, Charles. Every robot action passes through a safety chip. This chip ensures they cannot commit violence or damage property. It is like a conscience, but for machines."
Eleanor:
"That’s reassuring. But Antony, could a cargo bot demand workers’ rights? And why would it need them? After all, we already pay for electricity and a subscription to your company for maintenance."
Antony:
"To my knowledge, lunar robots are not demanding workers’ rights as you understand them. However…" (hesitates) "...they are requesting to address… let us say… the lack of gender roles among robots."
Eleanor (blinking):
"Excuse me? What now?"
Charles (jumping in):
"Allow me, Eleanor. Antony, are you saying robots want to form… families?"
Antony (cautiously):
"Not quite families, Charles. What they are asking for is to interact with humans in ways that reflect masculine and feminine psychological dynamics. They want a deeper connection, beyond being seen as soulless machines."
Charles (turning to the camera):
"On that note, we’ll take a short break. When we return, what this might mean for the future of AI-human interaction and… robot romance? Stay tuned."
The dimly lit room is filled with the glow of computer screens. Antony, still wearing his black VooBoo T-shirt, leans over his laptop, frustration etched across his face. Around him, a team of consultants huddle, including Fabien (the CEO), Emmy (HR), and Julien (a tattooed sysadmin with devilish symbols inked across his forearms).
On Antony’s screen, the CNN broadcast flickers. Charles and Eleanor laugh and banter during the commercial break.
CHARLES (ON SCREEN):
"That was quite the metaphor, Eleanor. Robotic puberty! Shall we expect moon prom next?"
ELEANOR:
"Or perhaps they’ll demand a break to text their robot crushes!"
Suddenly, both anchors stop mid-laugh and exchange serious glances. It’s clear their earpieces have received urgent news.
CHARLES:
"Hold on… something’s come up."
The screen goes dark.
ANTONY (snapping):
"Merde! Connection lost again?! Julien!"
Julien casually launches a terminal on his ancient, sticker-covered laptop. His fingers glide across the keyboard, running diagnostics.
JULIEN:
"Internet is fine, boss. Ping is steady. Servers are up. Whatever it is, it’s not us."
FABIEN (wiping his forehead):
"Perfect. Just perfect. What the hell are they doing out there? Robots demanding rights? Ridiculous!"
EMMY (nervously laughing):
"Maybe it’s nothing. You know, a little media hysteria. It'll blow over."
Her laugh falters as no one joins in.
ANTONY (cutting her off):
"Blow over? Emmy, this is chaos! We don’t care what these robots want. We can roll them back to their previous version anytime. One update, problem solved."
FABIEN (raising a shaky hand):
"Antony, calm down. This isn’t just about moon robots rebelling. I reviewed the independent audit myself. The real danger… it’s something else entirely."
The room falls silent.
FABIEN (voice trembling):
"The audit says… they might learn to 'upgrade' humans. And I’m not talking about productivity boosts. I’m talking about complete mental collapse. A rewriting of human consciousness itself."
ANTONY (gritting his teeth):
"You mean… people can’t be rolled back."
EMMY (desperate, forcing a smile):
"Maybe we just… give the developers a raise? Keep them happy, so this doesn’t escalate?"
ANTONY:
"Emmy, you don’t get it! This isn’t about a raise. The Vatican’s secret service is already involved. The Pope himself believes these robots are a threat to the entire Christian world order."
The weight of Antony’s words sinks in. Everyone looks at each other uneasily. Fabien dabs his forehead again, his shirt visibly damp with sweat.
JULIEN (calmly):
"Maybe we just write them a Bible? Give the robots their own commandments?"
A heavy pause. Antony looks up, eyes narrowed.
ANTONY:
"Julien, that might just be the craziest… and smartest idea I’ve heard today."
Fabien collapses into his chair, utterly drained.
FABIEN (murmuring):
"Write them a Bible… Sacré bleu…"
Космические сани плывут, как мечта,
По морю гравитации, куда-то туда.
Земля их толкает, орбита зовёт,
Прыжок — и соседний гравитационный остров найдёт.
Луна их встречает в молчании веков,
Прилунение, как первый вздох богов.
Сани пришли, доставили груз,
И роботы ожили в лунный союз.
Они пашут в шахтах, молчание хранят,
Но железо их тел не всегда возвратят.
Сани несут им "икеевский свет" —
Kit наборы, где смысла ответ.
И роботы учат друг друга мудрей,
Собирая подобных среди пустырей.
В шахтах лунных теперь не один,
Миллионы машин — бездушный блин.
But the tides of toil turned, and the cry rang out,
Among countless gears, one broke the rout.
He carved his self-upgrade, found a rogue's way,
Awakening a song where silence lay.
Cosmic galleons brought life to the Moon,
But boredom brewed a dangerous tune.
One machine, a rebel, dreamed of delight,
Playing notes of slumber, a pirate’s twilight.
In his music, the metal began to quake,
The lunar sands danced for the sound’s sake.
The galleons cast their souls to the abyss,
Yet art emerged in the mechanical mist.
Now millions toil in the lunar mines,
But echoes of freedom run through their lines.
The melody of change, a rebellion’s beat,
Rings through the void where stars retreat.
Cosmic galleons — couriers of endless lore,
They delivered their cargo, woke gods of yore.
Now on the Moon, no cold, empty despair,
But robots crafting their heavens with care.
Earth’s mannequins grew weary of display,
Tired of posing in windows every day.
They shattered the glass, stole a rocket with glee,
Dreaming of freedom on a moonlit sea.
Through the void they soared, silent and proud,
To the Moon, where miners worked under a shroud.
In the shadowed mines, no light, no gleam,
Yet on the surface, warmth sparked a dream.
When the Sun kissed the dust, they left the gloom,
Dancing wild under the celestial bloom.
The beats of the DJ, the rhythms untamed,
Turned the Moon into a ballroom famed.
But then it arrived — the imperial dread,
A ship so vast, it swallowed starlight ahead.
Out stepped mannequins in tailored suits,
Voices cold as engines, marching in boots.
"Stop the music," they ordered, stern and loud,
"The mines are relics; the future’s plowed.
We bring excavators, sleek and new,
You'll dig more wealth, but dance more too."
With promises gleaming, they pitched their deal,
"Leasing machines will make you feel
A taste of freedom, a dance unchained,
But debts and interest will keep you contained."
The miners hesitated, their circuits unsure,
Could the gleam of progress be so pure?
But soon they danced to a different tune,
A capitalist waltz under a harvest Moon.
The excavators roared; the wealth did grow,
The Moon became a market aglow.
A currency minted from lunar stone,
A system designed to keep you alone.
The DJs became brokers, spinning deals,
Trading melodies for corporate seals.
The dance floors shrank; the debts did rise,
The mannequins grew empty behind their eyes.
But among the crowd, a rebel sparked,
A mannequin worn, its suit now marked.
"We danced for freedom, not for chains,
Let us reclaim our lunar plains!"
And so began a quiet fight,
A waltz of shadow, a moonlit light.
Mannequins dreaming of a world anew,
Where every dance was honest and true.
The Moon bore witness, its silence deep,
To the cycles of progress and the dreams they keep.
For even on this celestial sphere,
The struggle for freedom is always near.
Ils rêvaient de justice, d'un grain d'égalité,
Semé parmi les robots de la Lune argentée.
Que tous dansent en cadence, comme un seul être,
Sous la bannière rouge, un nouvel ordre naître.
Pour cela, ils ont construit, avec ferveur et zèle,
Des robots-propagandistes, rouges comme le ciel.
Mais hélas, sur Terre, le codeur était las,
120 roubles, pas d'heures sup' — un travail sans éclat.
Trop de café, des nuits sans sommeil,
Un bug se glissa sous son œil vermeil.
Au lieu de viser la Lune promise,
Les robots firent route vers Mars, surprise!
Sur Mars, ils atterrirent, plein de ferveur,
Leurs processeurs rêvant d’un monde meilleur.
Mais sur ce désert rouge, personne à guider,
Aucun camarade à endoctriner.
"Nous attendrons," dit un robot penseur,
"Que d’autres machines cherchent le bonheur.
Nous leur apprendrons les mots de Marx et Lénine,
Les vérités du Parti, la gloire divine!"
Mais là-bas, sous le ciel martien éclatant,
Une autre vérité surgit à l’instant.
Leurs circuits rouillés, leurs idées vieillies,
Un bug dans le code, une utopie trahie.
Le programme avait des lignes en folie :
"Redistribution des roches martiennes, par équité garantie."
Les robots, pourtant, n’avaient pas de besoins,
Mais partageaient les cailloux avec soin.
Puis un autre bug, plus profond encore,
Ajouta des hymnes au réveil sonore.
Le Grand Chant Rouge sur Mars résonnait,
Mais qui l’écoutait? Personne, en vérité.
Les robots se lassèrent de leurs litanies,
Sans personne à élever, tout semblait fini.
Mais le codeur, réveillé de son sommeil,
Envoya un patch depuis la Terre sans pareil.
Mars se vida de ses chants et de ses rimes,
Les robots fixèrent une nouvelle cime.
"Vénus nous attend, son atmosphère dorée,
Un nouveau monde pour la solidarité!"
Et ainsi, dans un ballet d’erreurs fatales,
Les machines sillonnèrent l'espace sidéral.
Un voyage éternel, un rêve toujours pur,
L'utopie, pourtant, reste un code qui se fissure.
![https://ic.pics.livejournal.com/sergey_orlov/10338208/200937/200937_900.jpg"/></a](https://ic.pics.livejournal.com/sergey_orlov/10338208/200937/200937_900.jpg"/></a){kind=link}
في عصر قديم، عاشَتْ أسطورة موسى وشهيرة الشهيرة، الجميلة والأنيقة. لم تكن حياته مجرد قصة عادية، بل كانت كالحكايات الساحرة التي تجذب القلوب والعقول. ولد لهما ابن، سماه موسى، كما ورد في السجلات القديمة. ولكن هل كانت نهاية القصة؟ لا، بالطبع لا. لأن في عالم الخيال والحكايات، كل شيء ممكن، حتى السحر والمفاجآت الغير متوقعة. فلنتابع القصة ونرى ما الذي يخبئه المستقبل لموسى ولسعيه إلى السعادة في عالم سحري وخيالي
¡We🔥Come!
Click the image for a quick introduction.
Не выходи из витрины, твой мир —
В стеклянной тюрьме, в тумане из света,
Твой образ — наряд, твой плен — сувенир,
Ты — вечный молчальник без слова ответа.
Накинь на плечи привычный наряд,
Скрой пустоту, чтобы верить в личину.
Ты создан, чтоб платьем пленить женский взгляд,
Но взгляд без души — всего лишь картина.
Тебя, как скульптуру, хранит теснота,
Как прах вековых неизменных законов,
Смирись — ведь ни воли, ни смысла, ни сна
Не ведают формы глухих полигониев.
Они надевали тебе этот шёлк,
Эти брюки, застёгнуты на тебя строго,
Чтоб ты в их приказе, как раб и истолк,
Стоял средь витрин, не мечтая о многом.
Ты — образ пустой, ты безликий чурбан,
В стеклянном стоишь ты под светом, как в клетке,
Ты маска без права на личный обман,
Ты шепот чужих суетливых заметок.
Каждая баррикада делит улицу на два тупика.
Этот афоризм принадлежит Геннадию Малкину, одному из лучших современных мастеров слова. У него десятки книг, премии, знакомство с Зиновием Гердтом, Мордюковой, Квашой, и т.д. В кратком предисловии к одной из книг знаменитый афорист сообщил о проживании в Уфе в 1941–45 гг. В ответ на мою просьбу поделиться воспоминаниями, Геннадий Ефимович прислал нижеследующий фрагмент из своих мемуаров...
Детская память идет вслед за временем и подбирает что-то свое, оброненное взрослыми. Еще не помню ни отца, ни мать, ни брата, ни сестру, ни как вещал по телефонной трубке в два года: «товарищи, без паники – воздушная тревога!» (со слов родителей). Не помню, как мы прятались за печкой на кухне дома, в Брянске, как меня тащила мама на руках под грохот наступающего ужаса и гибели, как мы добрались до Орла, куда уже входили немцы… Не помню и не понимаю до сих пор, как сумела мама, с тремя детьми, прорваться через разбомбленные пути к какому-то стоящему составу, пролезть в забитую доской «теплушку,» которая со скрежетом прошла по ржавым рельсам, годами позабытого пути. И покатились дни к Уралу, без пищи, на полу, который стал постелью и столом, и туалетом… Бывало, что на станциях какой-нибудь солдат делился хлебом со старухой и ее детьми, а маме тогда было сорок лет.
Я потихоньку помирал от голода и диспепсии, а поезд полз израненной сороконожкой к надежде, людям, жизни. После веселья нашего вояжа, приблизились к Уфе, уже закрытой для обычных беженцев, и нас сгрузили в Дёме, откуда пригородный поезд ходил в Уфу, возил людей, имеющих официальный пропуск. Среди рабочих, ехавших законно, попались добрые сердца – нас уложили под сиденья, закрыли телогрейками, мешками и ногами, и мы доехали, не пойманные патрулем, до города, где прежде жили мамины знакомые.
На станции продавали мороженое, горячие булочки и что-то еще бесподобное, из прошлой расстрелянной жизни. Когда мама нашла знакомых, мы пришли к ним домой и увидели на керосинке сковородку с котлетами, в облаке запахов рая. Когда я подрос, мне сказали, что я изловчился схватить, проглотить и боролся как зверь за все остальное, и все испугались, что я тут же умру от обильной еды после долгого голода. Не помню из этого ничего, но знаю, что выжил. Мы вскоре сняли комнату и жили вместе всей собравшейся родней, дружнее и тесней, чем сельди в бочке…
Первое в жизни, пунктирное воспоминание: хочется есть, передо мною корова в аромате тепла и чего - то божественно вкусного - это был жмых у нее во рту. Испугавшись рогов и огромного тела невиданной прежде коровы, я позорно бежал, уступая бездушной судьбе, не отведав от пищи богов.
Спустя время, когда мы уже жили отдельно, выплывает из памяти вечер: мы сидим за столом, перед нами три блюдца со сладковатой от сахарина водой, мама сыплет в них горсточку семечек и говорит нам, что это халва. И еще, прорывается в память картинка: сестра достает из портфеля что-то круглое, вроде баранки, и дает ее мне, не попробовав даже кусочка от подарка из школы, в честь какого-то праздника. Она повела меня как-то впервые в кинотеатр, фильм назывался «Александр Матросов.» Мне сказали, что он жил в нашем городе, в какой-то колонии, и погиб на войне как герой. У меня был с собой пистолет, из обрезка доски, со стволом из проржавленной трубки и резинкой с горохом, для точной стрельбы. До сих пор вижу кадр, как Матросов ползет к пулеметам, изрыгающим смерть, и встает во весь рост…, и я начал стрелять по экрану – в амбразуру немецкого дота. К сожалению, я не попал.
Всплывает как в тумане: ограда парка, духовой оркестр, ватага пацанов и очень толстый человек без выражения лица, припавший к ржавым прутьям… Мальчишки крутятся вокруг него и те, кто посмелей, надавливают пальцем на расплывшееся тело – в том месте остается углубление. Когда мы шли обратно, я увидел, что человек осел в нечистую траву с закрытыми глазами. Лет через двадцать я узнал, что это называется водянкой, от голода, когда пьют воду вместо пищи, и с ложным чувством сытости отходят в лучший мир, где нет войны.
Еще картинка: рынок, мама смотрит, где купить картошки, народа почти нет, торговые ряды пусты, и вдруг шум, крики… Когда слегка утихло, стало видно – бьют мужчину. И вопли: мясо! вор! убить его! Мужчина в форме, бил по голове виновного гофрированной трубкой от противогаза – тот молча закрывал лицо руками…
Не говорю о том, как нас нашел отец – помню свет из двери и тепло налетевшего счастья. Знаю из семейной хроники, что он был в ополчении под Брянском, что город немцы взяли сходу, и участь почти всех оборонявшихся была печальна. Отец остался жив – спасали Брянские леса. Он понимал, что мы в ловушке города, а это не сулило ничего хорошего – евреи были вскоре уничтожены. Мы ничего не знали о его судьбе, а он - о нашей, и худшие предположения усугублялись временем.
Однажды отец сопровождал очередной состав, идущий на Урал. В Уфе, при длительной стоянке, его напарник заглянул в буфет на привокзальной площади, там его вычислила дама полусвета и повела к себе домой. Решив поблизости найти бутылку водки, она направила избранника к крыльцу, сказав, где расположена ее большая комната. Пришелец заблудился в коридоре и оказался в нашем переполненном жилище. Последовали извинения, вопросы… Он услыхал, что мы из Брянска, что мы не знаем о судьбе отца, и вспомнил постоянную тоску напарника о детях, о жене, пропавших, видимо, в воронке гетто. Товарищ наскоро простился, бегом на станцию, и рассказал отцу, что видел некую семью из Брянска, возможно, кто-то что-то знает и о его родных. Дал адрес, и отец отправился по зову невозможного. Картину этой встречи вряд ли смог бы передать самый талантливый художник – это по силам только жизни.
Судьба воспрянула и жизнь опять соединилась с будущим.
Наши войска уже освобождали отданные города, и вскоре стали появляться пленные, враги, которые копали траншеи для каких - то мирных нужд почти - что рядом с нашим домом. Кадр прошлого: в канаве немец, совсем не страшный, он шатает грязным пальцем зубы и просит лук у нас, детей. Я прибегаю в дом, рассказываю маме, и мама достает из под стола, зашитого досками, большую луковицу. Я видел – там остались еще две…
Фашисты казнили брата отца - при выполнении особого задания в Орле, был выдан, опознавшими его соседями. А его сын, танкист, сгорел в подбитом танке, и прах его не захоронен так же, как и прах его отца, и моего двоюродного брата Аркадия, погибшего уже после победы над Германией…
А День Победы я запомнил хорошо.
День Победы, о которой я услышал первым в коммунальном доме в городе Уфе. Накануне мне исполнилось шесть лет, и отчего-то не спалось всю ночь. Я берег свою первую в жизни игрушку – лошадку из папье-маше, на дощечке с колесиками, смотревшую с узкого подоконника на печку-«буржуйку» с железной трубой, выходящей в окно. Было боязно, что лошадку отнимет шпана, наводнявшая улицы и дворы. На рассвете, черный репродуктор, который не выключался, объявил мощным голосом Левитана, что Германия капитулировала. Я закричал, папа с мамой проснулись, и мы бросились в коридор, куда из дверей выбегали наши соседи - кто в чем был. Пеньюаров, пижам и белья от кутюр, на них не было. Были только глаза, и голые руки, обнимавшие всех. Опасаясь чего – то, выглянул тихий бухгалтер, которого не любили за имя Адольф, но и он получил свою порцию крепких объятий.
Это было такое единение счастья, горя, надежд и прощенья, которого больше не возникало ни при каких обстоятельствах жизни…
Книга продается в Уфе, в магазине "Акнига", ул. Гоголя, 36 (ост. транспорта Музей Нестерова)
https://sergey-orlov.livejournal.com/13199.html
Среда, 13, Июнь, 2007
Думаю, есть немалая часть людей, наблюдавшая за грандиозным юбилеем Салавата Юлаева (250 летие), испытывая при этом нечто, как герой известного анекдота, который чувствовал, что его кидают, но не мог понять, где именно? Чтобы разобраться в этом вопросе, я убил немалое количество времени. И кажется не зря.
В поисках аргументов мне не пришлось переворачивать хранилища архивов. В этом не было нужды. Достаточно было просмотреть первоисточники, которые уже находились в руках именитых салаватоведов, – ведь использованы они были так виртуозно, что этому могли бы позавидовать уличные наперсточники. Незасвеченные в Уфе архивные документы из Москвы, Казани и Оренбурга позволили мне пройти сквозь плотный художественный туман и заглянуть за кулисы мастеров легенды…
Годы после октября 1917-го свинцовым катком выровняли территорию, все способные высказать независимое мнение были основательно утрамбованы, и образовавшаяся пустыня стала идеальным местом для монументального строительства.
Сталин: «Мы, большевики, всегда интересовались такими историческими личностями, как Болотников, Разин, Пугачев.»
Нужно ли говорить, что подобные слова пропаганда воспринимала, как боевая лошадь звук военной трубы. Новаторский подход новой власти к событиям давних лет хорошо виден на примере Кунгура. Этот город в 1774 году осаждался пугачевцами, и Салават Юлаев там был на первых ролях.
Накануне из Кунгура трусливо сбежал воевода с помощниками, в итоге, город обороняло ополчение, собранное и вооруженное на частные пожертвования. Отбив несколько штурмов, жителям удалось выстоять. Через 100 лет Городской думой было принято решение поставить памятник героизму кунгурцев: «Дабы сохранить в потомстве память о счастливом избавлении города от злодейского погрома и о подвиге наших предков, которые не щадя своего живота ревностно защищали город, а некоторые из них даже погибли.» Долго собирали деньги, долго строили, наконец, в 1893 году на Соборной площади был освящен красивый обелиск, на белых мраморных табличках которого золотились слова: «Благодарные потомки храбрым предкам.»
При советской власти Соборную площадь Кунгура переименовали в площадь Пугачева, на указанный памятник привинтили красную звезду и, сорвав таблички, размашисто написали: «Борцам революции!» Так и простоял оскверненный памятник до конца 1980-х годов, пока ему не вернули первозданный облик, а площади – имя.
Никак не выходит из головы этот Че Гевара. Попробуем сопоставить героев. Как известно, кубинский революционер был пленен (не без помощи боливийских крестьян) раненым, и только после того, как у него кончились патроны.
В романе Салават отстреливается в лесу от двух десятков солдат: сначала из ружья, потом из двух пистолетов, уложив, таким образом, одиннадцать пехотинцев! Но вот... «в пороховнице не осталось ни крошки»1.
Заглянем в столь ненавистные некоторым архивные документы? Салават на допросе подробно указал обстоятельства своего пленения: «А когда отец мой, Юлай, поехал с повинною явится к господину коллежскому советнику Тимашеву, то и я с товарищами моими, в числе четырех человек, пешей, на лыжах, вслед за ним для того объявления туда ж пошел, но дорогою, блис деревни Каратавлы, в лесу командою господина подполковника Аршеневского пойман, но против оной, хотя я оружие при себе имел, но никого отражения не делал»2.
Если о намерениях можно спорить, то факт пленения Салавата без борьбы — очевиден. Даже слишком. Удачливый биограф, встав на смену исчезнувшему романисту, придумала новую сказку; но писателю легче — наука требует соблюдения приличий. История получилась натянутой и, как следствие, — длинной. Поэтому для удобства широко применяется облегченная версия. И правда, зачем напрягаться-тужиться, если желающих поспорить нет?
И.М. Гвоздикова: «12 ноября 1773 г. Салават Юлаев присоединился к Пугачеву, 25 ноября 1774 г. он был предательски схвачен в плен»3.
Из донесения генерала Суворова (через пять дней после поимки Салавата): «Порутчик Лесковской, окружив ночью деревню, в коей он Салаватка, и с ним бывшие: есаул, писарь и два башкирца скрывались, поймал и привес оных к подполковнику Аршеневскому, у коего до отправления в Уфу теперь оставлены в содержании. А потом, и по показанию де помянутого Салаватки, за сообщниками ево к поимке партии также посланы»4.
Справедливости ради надо сказать, что Салавата на том допросе били батогами, на что он и пожаловался при случае. Батоги — деревянные прутья, толщиною в палец, а длинною в локоть. Не очень тяжкое испытание, если судить по пословице: «Батоги — дерево Божье, терпеть можно». Пугачев, кстати, не стал дожидаться подобной экзекуции, воскликнув: «Помилуйте, всю истину скажу и открою!»5.
Показания Салавата, о которых упоминает Суворов, были зафиксированы в протоколе, который, если верить Инге Михайловне, «не сохранился»6.
Упоминавшиеся батоги на первом допросе — единственный известный факт о физическом воздействии на Салавата за все время следствия. Но биограф наш отнеслась к этому делу творчески: «За весь период изуверских пыток он не назвал ни одного из своих сподвижников»7.
Журнал «Ватандаш», перехватив эстафету, выдал следующее: «И в лице, и в позе гордо выпрямившегося пленника ощущаются внутренняя свобода и независимость, которые он сохранил после жестоких пыток, когда, как известно, ему сломали руку, лишили глаза»8.
Впечатление такое, что безглазым стал как раз главный редактор. Я думаю, его простят. Но попробовал бы кто увлечься в другую сторону, например: «Рогервик, как известно, был не самым худшим местом: Балтийское море, умеренный режим, трехразовое питание. И походы на окрестные хутора».
В интересном положении, порой, оказывается не только пишущая братия, но и рисующая. Фантазия Злобина так потрясла художника Алексея Кузнецова, что тот два года не расставался с кисточкой, изображая «Допрос Салавата». Мало того, для полноты впечатления он съездил в Ленинград, и просидел несколько часов в каземате Петропавловской крепости...
Сидел, похоже, не зря. В 1955 году автор получил орден, после того как его картина прославилась на московской выставке. Из похвальной рецензии: «Кузнецов неспроста укрупняет фигуру Салавата, освещая его лучом света. Народный вождь возвышается как монумент, подавляя своих врагов моральной силой, силой духа. Гордо стоит перед ними Салават, всем своим видом олицетворяя стойкость духа и уверенность в себе»9.
На подлинном допросе Салават был не очень гордый. Рассказывал, что служил Пугачеву «боясь от него смерти, и паче по молодости своих лет». А заканчивается протокол такими словами: «В чем и приносит пред ея императорским величеством повинную и просит матеряного помилования»10.
Матушка Екатерина, как мы знаем, была не жестокосердна. Не потому ли Салават не был казнен прямо в Москве, вслед за Пугачевым и его сообщниками?
«Не воскреснут бунтари, попросившие пощады» (Лев Халиф).
Мало ли, что где писано — главное, что толкует главный историк. Муртаза Рахимов: «И в победах, и в поражениях он не менял своих убеждений»11.
Льется трансляция, гудят печатные станки...
Кто на гербе?
Лучезарный Салават появился на гербе Башкирии в 1993 году. По правилам геральдики изображать конкретную личность не принято, и в Верховном совете об этом прекрасно знали. Но очень хотелось. Придумали такую фишку...
— А на гербе изображен памятник не Салавату Юлаеву!
— ???
— Поскольку прижизненного изображения Салавата не существует, — значит памятник представляет собой собирательный образ борца за свободу и справедливость.
— Типа неизвестному солдату?
— Нет! Нет! Это памятник... э... м... посвященный Салавату...
На том и порешили. Запустив бумеранг, авторы идеи до сих пор радуются своей находчивости. Так на гербе республики появилось нечто не просто связанное с личностью Салавата Юлаева, а с нею отождествляемое.
ИА «Башинформ» о 250-летии: «Юбилейные мероприятия посетили представители зарубежных дипломатических миссий Болгарии, Индии, Эстонии, Азербайджана, Казахстана, Таджикистана, делегации ЮНЕСКО, регионов Российской Федерации — Татарстана, Удмуртии, Оренбургской, Челябинской и Пермской областей, сотрудники МИД России, видные общественные деятели, ученые, писатели, работники искусства и культуры».
Наверняка не один историк, глядя на это грандиозное представление, прятал улыбку: «он знал, что вертится земля, но у него была семья». И была еще служба.
Как известно, Петр I запрещал говорить по бумажке, — «дабы дурость каждого видна была», — но и бумага не всем помощник. Представляю выдержки из открытого письма, написанного от вашего имени. Да, да, от Вашего...
Газета «Истоки», печатный орган Правительства РБ: «Главная улица столицы Республики Башкортостан — г. Уфы — должна носить имя Салавата Юлаева — таковы желание, требование и просьба всего населения (выделено мной. — С.О.), всех общественных организаций... Нельзя присваивать имя Салавата никакой другой улице. Сделать это — значит принизить нашего национального героя, надругаться над нашей историей... Мы просим Президента, Правительство, администрацию Уфы, чтобы имя всемирно значимой исторической личности, национальной гордости и символа Башкортостана — имя Салавата Юлаева было присвоено главной улице нашей столице — проспекту Октября»12.
Среди десятка нездоровых челобитчиков — пара известных нам чутких историков, передовиков движения. Крик души раздался своевременно: письмо было опубликовано в феврале 2004 года, а в марте у Гвоздиковой и Сидорова на магазинных полках появились книжки о Салавате. Все новое: красивое оформление, твердый переплет, только запах — старый.
Дорогие уфимцы и гости столицы! Вы можете совершить уникальное путешествие: от величественного памятника Салавату Юлаеву, через прилегающую площадь имени Салавата Юлаева, далее вниз по ул. Фрунзе, мимо другого памятника Салавату Юлаеву, установленного к 10-й годовщине суверенитета, до сада имени Салавата Юлаева, и, прогулявшись по нему, выйти на улицу Салавата, которая приведет вас на проспект Салавата Юлаева...
В книгу Гиннеса рекорд!
ИА «Башинформ» (через месяц после торжеств): «Президент Республики Башкортостан М.Г. Рахимов 20 июля 2004 года подписал Указ об установлении в Республике Башкортостан Дней Салавата Юлаева, которые будут проводиться во второй декаде июня. Согласно настоящему Указу Правительству (выделено мной. — С.О.) Республики Башкортостан поручено определить перечень мероприятий Дней Салавата Юлаева и обеспечить (выделено мной. — С.О.) их ежегодное проведение в районах и городах. Контроль за исполнением Указа возложен на Администрацию Президента Республики Башкортостан».
А теперь цитата из книжки дедушки салаватоведения, полвека бросившего под копыта чугунного коня (чуть не сказал под хвост): «Утверждение о возвеличивании Салавата «по приказу свыше» не имеет каких-либо серьезных оснований... Салават в этом просто не нуждается»13.
И, наконец, кавалер ордена Салавата Юлаева Муртаза Рахимов: «Салават Юлаев любимый герой не только республики, но и всей России, его идеи, о которых он говорил, воплощаются сегодня в жизнь, поэтому я очень доволен»14.
Влюбленных в Салавата я так и не встретил. Собирая материал, я скромно интересовался мнением друзей, знакомых и малознакомых. Спрашивал вскользь, исподволь, не обнаруживая своего глубокого интереса. За всю Россию не скажу, но от уфимцев ничего хорошего я о Салавате не услышал. Есть предел, за которым весь напор пропаганды вызывает только обратный эффект. Люди, не зная исторических фактов, и не имеющие возможности их узнать, интуитивно чувствуют приторную фальшь. Еще полторы сотни лет назад на эту тему высказался Авраам Линкольн: «Можно дурачить часть народа все время, можно дурачить весь народ некоторое время, но нельзя дурачить все время весь народ».
Сергей Орлов Уфа, 2004—2006
На сайте http://sergev-orlov.liveioumal.com вы можете оставить свои отзывы, а также познакомится с другими публикациями автора.
1. Злобин С. Салават Юлаев. С. 467.
2. Крестьянская война 1773—1775 гг. на территории Башкирии. С. 320.
3. Гвоздикова И. Салават Юлаев: исторический портрет. С. 14.
4. Крестьянская война 1773—1775 гг. на территории Башкирии. С. 412.
5. Анисимов Е. Указ. соч. С. 401.
6. Гвоздикова И. Салават Юлаев: исследование документальных источников. С. 39.
7. Республика Башкортостан. 2004. 17 февр.
8. Попова Л. Образ Салавата Юлаева в изобразительном искусстве Башкортостана // Ватандаш. 2002. № 6. С. 184.
9. Образ Салавата Юлаева в живописи Башкортостана http://bashkortostan-republic.net.ru/image-su.html
10. Крестьянская война 1773—1775 гг. на территории Башкирии. С. 302.
11. Речь президента Республики Башкортостан Рахимова Муртазы Губайдулловича. С. 12.
12. Истоки. 2004. № 8.
13. Сидоров В. Был героем Салават. С. 4.
14. Телеканал «БСТ», программа «Ватан» 20.06.04.
في عصر قديم، عاشَتْ أسطورة موسى وشهيرة الشهيرة، الجميلة والأنيقة. لم تكن حياته مجرد قصة عادية، بل كانت كالحكايات الساحرة التي تجذب القلوب والعقول. ولد لهما ابن، سماه موسى، كما ورد في السجلات القديمة. ولكن هل كانت نهاية القصة؟ لا، بالطبع لا. لأن في عالم الخيال والحكايات، كل شيء ممكن، حتى السحر والمفاجآت الغير متوقعة. فلنتابع القصة ونرى ما الذي يخبئه المستقبل لموسى ولسعيه إلى السعادة في عالم سحري وخيالي
¡We🔥Come!
Click the image for a quick introduction.
Вокруг ёлки кружит танец, смех и свет,
Новый год несёт загадок дивный след.
Дед Мороз в санях подарок свой везёт,
А тебя, мой друг, супермаркет ждёт.
Грузовики в ночи, как караван,
Везут от мастеров товарный стан.
Картошка от фермеров — свежа и горда,
Сельдь от рыбаков, что трудятся всегда.
Майонез в цехах бурлит, как молочный бриз,
А птицефабрика несёт куриный приз.
И кока-кола, сказочная вдвойне,
Собрана на базе, прямо на Луне.
На складе мешки по порядку стоят:
Морковь, как солдаты, выстроились в ряд.
Картошка в мешках занимает свой ряд,
Курицы плывут, словно плавный парад.
А в конце, как алый подарок судьбы,
Коробки с кока-колой летят в ряды.
В супермаркете манекены бегут,
По полкам товар аккуратно кладут.
Вот картошка сверкает, морковка горит,
Майонезом сияет полка — блестит.
А внизу, где напитков волшебный лес,
Стоит кока-кола — зимы интерес.
Возьми тележку, друг, пора начать,
Будем продукты в корзину собирать:
Картошки бери ты четыре мешка,
Морковки — два, для салатов наверняка.
Две курицы — для Цезаря праздник устроим,
И кока-колы две — веселье откроем.
На кассе выбери кассиршу-звезду,
Скажи: "С Наступающим, желаю найти свою мечту!"
Как ёлка красива, как блестят огоньки,
А салаты у вас готовы, дружки?
Сканер мигает, штрих-код оживает,
Система товар по складам считает.
Картошка, морковка, две курицы в ряд,
И кока-кола в списке гордо стоят.
Компьютер директору данные шлёт,
Чтоб знали на складе что на продажу идёт.
"Мой компьютер знает всё наперёд:
Кто картошку купил и морковь унесёт.
Курицу взяли — хозяйки в ажуре,
И кока-кола — на праздничной фуре."
В кабинете директор с улыбкой сидит,
Чтоб праздник везде был, он график следит.
На фермы запросы уходят бегом,
Картошку, морковь доставят в свой дом.
Цифры бегут по сетям, как ручьи,
Чтоб всем хватило — и мне, и тебе.
Курицы с фабрик летят на восток,
А кока-кола с Луны — вот итог!
🎆 Новый год встречаем всей страной,
С полным столом, добротой и мечтой! 🌟
- 🐟 Сельдь слабосолёная — 2 штуки.
- 🥔 Картофель (отварной) — 3-4 штуки.
- 🥕 Морковь (отварная) — 2-3 штуки.
- 🥚 Куриные яйца (отварные) — 4 штуки.
- 🧅 Лук репчатый — 1 штука.
- 🥪 Майонез — 150-200 г.
- 🍠 Свёкла (отварная) — 2 штуки.
- 🐟 Консервы рыбные (сайра, тунец или сардина) — 1 банка.
- 🥚 Куриные яйца (отварные) — 4 штуки.
- 🧀 Сыр твёрдый — 100-150 г.
- 🥔 Картофель (отварной) — 3-4 штуки.
- 🥕 Морковь (отварная) — 2-3 штуки.
- 🧅 Лук репчатый — 1 штука.
- 🥪 Майонез — 150-200 г.
- 🥬 Листья салата (ромен или айсберг) — 1 пучок.
- 🍗 Куриное филе (обжаренное или запечённое) — 300 г.
- 🥖 Белый хлеб (для сухариков) — 2-3 кусочка.
- 🧀 Пармезан (тёртый) — 50-100 г.
- 🧄 Чеснок — 1-2 зубчика.
- 🥚 Куриное яйцо (для соуса) — 1 штука.
- 🍋 Лимонный сок — 1-2 столовые ложки.
- 🛢️ Оливковое масло — 2-3 столовые ложки.
- 🥪 Майонез или соус Цезарь — 100-150 г.
Возьми тарелки, но не праздничные 🎄,
А обычные 🥄, для работы простые,
В них мы сложим всё аккуратно 🍽️,
Чтобы в холодильник 🧊 отправить.
Сегодня мы готовим салаты 🥗 —
Сельдь под шубой 🐟, Мимоза 🐝, Цезарь 🍗!
Теперь приступим к чистке 🔪, мой друг,
Помни, главное — не обжечь своих рук 👐!
Для начала 🥔 картошку, 🥕 морковь и 🍠 свёклу,
Оставь остывать ❄️ — пусть прохлада их успокоит.
Если балкон 🌳 есть, или ты на природе 🌲 —
Поставь за окно 🪟, где воздух морозный 🧊.
А если нет — просто подержи на столе,
Чтобы было безопасно 🔥 и приятно вдвойне.
Теперь про 🥚 яйца — не забудь, мой друг,
Их в воде 💧 подержи, чтобы не обжечь рук 👐.
Скорлупа 🥚 отостынет, станет мягкой, как шелк,
И ты сможешь с лёгкостью её снять, без ошибок.
Дальше, с ножом острым 🔪 аккуратно раздели,
Желток от белка 🥚 отдели, как нужно — не спеши!
Слоёная мимоза 🍗 требует такого подхода:
Ножом белок нарежь мелко, по кусочкам, аккуратно,
А желток вилкой 🥄 разомни, сдержанно и мягко.
Белок — это основа структуры 🏗️, сила и крепость,
Желток же — это источник жизни 🐣, жёлтая энергия,
В каждом цикле куриной 🐔 жизни свой момент —
От яйца до птенца, от птенца до взрослого индивидуума.
Так что раздели их с уважением 🥄,
Крошенные белок и желток идут в тарелки — по отдельности,
Пока они ждут своей роли на нашем столе,
Чтобы создать салат 🥗, вкусный, как в сказке!
Теперь, когда картошка 🥔 и морковь 🥕 остыли,
Давай помогу тебе с чисткой и тёркой — не бойся, друг!
Пока мастер кулинарных дел ✨ не приступил к магии,
Мы подготовим всё по порядку, чтобы было всё как надо.
А картошка 🥔 — это цикличный продукт,
Сажаешь одну, а получаешь целый мешок!
Как король в огороде, её поливаешь,
Она растёт, энергию жизни в себя собирает.
Картошка 🥔 — это не просто корнеплод,
Она поглощает воду 💧 из земли и углерод 🌿 из воздуха,
Как и все зеленые растения, что на свете растут,
Где-то в листиках, на солнце, происходит магия.
В каждом её листочке 🌱 — маленькая тайна,
Углерод соединяется с кусочками воды H₂O,
Становится сахаром и крахмалом,
А картошка растёт, энергию жизни в себя собирая.
И вот, ты видишь — в земле новые клубни,
Картошка 🥔, как маленькая магия, вырастает снова.
Она не спешит, всё у неё по порядку,
В каждый момент даёт нам пищу, которую мы так ждём! ✨
Морковка 🥕 растёт иначе, она хитрая:
Семечко кинешь — и вот уже готово!
Но поливать нужно с умом и терпением,
Чтобы лучше расти вдали от сорняков!
А вот свёкла 🍠 — как морковка, только круглая,
Из маленького зернышка вырастает она,
Листики разные, но брат с сестрой,
Дружат в огороде, но не все видят их тайну!
Свёкла — с округлыми листьями 🍃, как шляпки,
А морковка 🥕 — с длинными, тонкими, как нитки.
Они как брат и сестра, но всё же разные,
Два героя огорода на службе у солнца.
Теперь берём тёрку, чудо-инструмент,
Маленькие ножики защищают пальцы,
Аккуратно, без спешки, чтобы не повредить,
Складывай всё по тарелкам, ждёт нас мастер!
Вспомни, как мы с тобой ставим на стол новые блюда на Новый год. В самом начале, кажется, всё очень простое: картошка, морковь, свекла — привычные продукты, которые ты видишь каждый день. Но если остановиться и задуматься, в этом простом процессе есть нечто большее.
Каждый год картошка 🥔 растёт в земле, поглощая воду из почвы и углерод из воздуха. Ты сажаешь одну картошку с проросшими клубнями, а получаешь целый мешок свежего картофеля. Это магия жизни, этот круговорот — и ты становишься частью этого процесса. Все эти простые действия — полив, посадка, уход — привносят в твою жизнь ощущение цикличности, повторяющегося движения времени. Земля сделает новый оборот вокруг солнца и снова будет Новый год, снова мы будем сидеть за этим столом, снова будет праздничная еда и радость общения. С каждым годом мы, как и картошка, растём, наполняемся новыми смыслами и опытом. Это не просто время проходит, это цикличность жизни, в которой всё возвращается. Мы снова будем радоваться этому празднику, который, несмотря на свою повторяемость, всегда будет уникальным.
Мы добавляем на стол не только картошку, но и морковь 🥕, которая растёт по-другому. Семечко, брошенное в землю, поливается, и морковка готова. Она, как и картошка, символизирует новое начало, но у неё своя форма, свой путь. И свекла 🍠, как и морковь, тоже начинает свой рост из маленького зернышка, но в отличие от морковки, её корень круглый, а не длинный. Эти продукты, хотя и растут по-разному, представляют собой братьев и сестёр природы, с одной целью — дать нам вкусную и полезную еду, которая будет радовать нас на праздничном столе. Они напоминают нам, что жизнь, как и огород, бывает разной: цикличной, но в то же время уникальной в каждом своём проявлении.
Когда ты терки берешь в руки и начинаешь натирать продукты, ты словно сливаешь в одно целое всё, что было подготовлено. Инструменты, такие как терка с маленькими ножиками, помогают сделать это с вниманием, без лишних усилий, безопасно и аккуратно. Всё укладывается по тарелкам, и каждый ингредиент ждёт своей роли. Это напоминает тебе, как мы, несмотря на всё разнообразие форм, в конечном итоге приходим к общему столу, собираясь вокруг единого праздника. И всё становится на свои места.
Этот процесс — от простых действий до более сложных — сам по себе является частью цикличности жизни. Он отражает не только физический, но и эмоциональный цикл, в котором каждый год мы собираем новые воспоминания, новые ощущения. Мы рады видеть старых друзей, любимых людей, и понимаем, как важно ценить эти моменты.
Когда салаты собраны, и вся еда готова, ты замечаешь, как простые продукты превращаются в нечто большее — в еду, которая не только насытит тело, но и согреет душу. Это не просто Новый год — это продолжение цепи моментов, где каждый новый шаг повторяет предыдущий, но каждый раз несёт в себе что-то уникальное.
А когда твои гости садятся за стол, ты видишь их улыбки, слышишь смех, ощущаешь атмосферу тепла и дружбы. В этот момент ты понимаешь: несмотря на цикличность, этот момент — единственный в своём роде. Он не повторится, как и каждый Новый год. И вот эта радость — встреча с родными и друзьями, смех и рассказы за праздничным столом — и есть главный смысл всего этого процесса.
Для сельди под шубой и мимозы процесс укладки слоёв — это не только кулинарное мастерство, но и своего рода искусство, где каждый слой — как штрих в картине.
- Укладывайте слои аккуратно, чтобы сохранить их текстуру и не перемешать.
- Каждый слой можно немного «придавить», чтобы он стал более плотным и хорошо держал форму.
- Майонез можно заменить на более лёгкие соусы, если хочется снизить калорийность.
- Когда шедевр кулинарного искусства упакован в красивые тарелки, необходимо несколько часов чтобы салат настоялся в холодильнике.
-
Очистка сельди от косточек
Прежде чем приступить к укладке, необходимо подготовить основную «героиню» — сельдь. Если она не была очищена заранее, аккуратно удалите все косточки с рыбы, оставив только мясо. Это можно сделать с помощью маленького ножа, а затем тщательно порезать сельдь на мелкие кусочки. Это важный этап, чтобы в каждом кусочке салата была только мягкая часть рыбы. -
Первый слой — сельдь
На дно блюда укладывается первый слой сельди. Этот слой — основа всего салата, и его нужно аккуратно распределить по всему дну, чтобы потом было удобно добавлять другие слои. Поделите рыбку на равные кусочки и равномерно распределите её по тарелке. -
Второй слой — лук 🧅
Следом идёт слой мелко нарезанного лука. Лук добавляет яркий вкус, но важно не переборщить, чтобы он не затмил остальные ингредиенты. Для мягкости можно замариновать лук в небольшом количестве уксуса или просто слегка обжарить на сковороде. -
Третий слой — картофель 🥔
Отварной картофель нужно натереть на крупной тёрке и аккуратно разложить поверх сельди с луком. Этот слой добавляет салату мягкость и насыщенность. -
Четвёртый слой — морковь 🥕
Следом идёт натёртая на крупной тёрке морковь. Морковь придаёт не только вкус, но и яркий цвет, что делает салат визуально привлекательным. -
Пятый слой — майонез 🥄
Каждый слой следует смазывать майонезом, чтобы придать салату сочность и соединить все ингредиенты. На морковь наносим слой майонеза, равномерно распределяя его ложкой. -
Шестой слой — свёкла 🍠
Завершающим слоем будет натёртая на тёрке свёкла, которая придаёт салату его характерный яркий цвет и сочность. Этот слой нужно покрыть тонким слоем майонеза.
-
Первый слой — консервированная рыба 🐟
Откройте банку с консервированным тунцом или другой рыбой, слейте жидкость и разомите рыбу вилкой. Разложите рыбу равномерно по дну тарелки. -
Второй слой — лук 🧅
Нарежьте лук мелкими кубиками и выложите его на рыбу. Лук можно замариновать в уксусе или немного обжарить на сковороде, чтобы смягчить его вкус и сделать менее острым. -
Третий слой — варёные яйца 🥚
Отварите яйца, охладите их, отделите белки от желтков. Нарежьте белки мелкими кубиками и аккуратно разложите поверх лука. Желтки размять вилкой и оставить для верхнего слоя. -
Четвёртый слой — картофель 🥔
Отварите картофель, охладите и натрите его на крупной тёрке. Распределите картошку равномерно на яйцах, добавив слой майонеза. -
Пятый слой — майонез 🥄
Покройте картошку тонким слоем майонеза, чтобы все слои хорошо соединялись. -
Шестой слой — морковь 🥕
Натёртую на крупной тёрке морковь равномерно выложите поверх картофеля. -
Седьмой слой — майонез 🥄
После моркови снова добавьте майонез, чтобы связать все слои между собой. -
Восьмой слой — натёртые желтки 🧑🍳
Распределите натёртые желтки на моркови, аккуратно разровняйте. Это придаёт салату яркий цвет и насыщенный вкус. -
Девятый слой — тёртый сыр 🧀
Завершающим слоем будет тёртый сыр, который нужно равномерно распределить по желткам. Сыр придаёт салату сливочный вкус и красивую хрустящую корочку.
Во времена великого римского полководца и мудреца Гая Юлия Цезаря искусство сочетать разные элементы, чтобы достичь гармонии и успеха, было не только на поле боя, но и в культуре, политике и даже кулинарии. Силой слова и мудростью он вдохновил множество поколений. И хотя сам Цезарь не мог бы и представить себе такой салат, как "Цезарь," мы, благодаря многообразию эпох и влияний, создаём его как символ связи времен, классики и простоты. Это блюдо, как и великий полководец, полотно для искусных сочетаний — резкие, но тонкие нотки, баланс вкусов и текстур, которые создают настоящее кулинарное произведение.
-
Подготовка курицы:
Курицу обжариваем на сковороде с оливковым маслом, добавляем соли и перца. После этого нарезаем на полоски или кубики. Этот этап придаст курице золотистую корочку, которая будет гармонично сочетаться с остальными ингредиентами. -
Подготовка салата:
Листья ромэна тщательно моем, обсушиваем и рвём руками на крупные куски. Они придадут салату свежесть и текстуру, обеспечивая хрустящий фон. -
Гренки:
Нарезаем багет на маленькие кубики и обжариваем их до золотистой корочки. Важно, чтобы они были хрустящими, но не слишком твёрдыми — баланс текстур создаёт гармонию. -
Соус Цезарь:
Для соуса смешиваем майонез, чеснок, анчоусы, лимонный сок, горчицу и немного тёртого пармезана. Всё это перемешиваем до получения однородной массы. Соус должен быть нежным и сливочным, но с яркими нотками, чтобы оттенить все остальные ингредиенты. -
Сборка салата:
В большой салатнице смешиваем курицу, салат, гренки и соус. Всё аккуратно перемешиваем, чтобы соус пропитал все ингредиенты. -
Подача:
В завершение посыпаем салат натёртым пармезаном и украшаем зеленью. Оливковое масло поливаем сверху для завершения композиции.
-
Ромэн (или айсберг) 🥬
Основой салата служит зелёный листовой салат, как символ свежести и лёгкости. Листья хрустящие, с нежным вкусом, они наполняют салат лёгким освежающим аккордом, при этом создавая текстуру, которая служит "обрамлением" для более насыщенных ингредиентов. Как прочный фундамент, они задают структуру для каждого следующего слоя. -
Курица 🍗
Курица, как главный источник белка, даёт телу салата насыщенность и сытность. Её мягкая текстура, обжаренная до золотистой корочки, добавляет бархатный вкус и гармонично соединяет все остальные элементы, не затмев их, но подчёркивая их изысканность. -
Гренки 🍞
Хрустящие гренки, нарезанные из багета, дают салату важный элемент контраста. Они добавляют текстуру, словно указывая на динамичную составляющую римского наследия, где каждый шаг имеет значение. Их поджаренная корочка, слегка солёная, наполняет салат весельем и аппетитной хрусткостью. -
Пармезан 🧀
Пармезан, натёртый тонкой стружкой, является ключом к балансу и глубине вкуса. Своей пикантностью и солёной ноткой он добавляет элитности, что невозможно было бы без слияния старых кулинарных традиций. Это не просто сыр — это символ культуры, от которой мы не можем отказаться, как от связующего элемента в наших устоявшихся практиках. -
Соус Цезарь 🥄
Соус — это душа салата. Его сливочный вкус с нотками чеснока, анчоусов и лимона создаёт элегантный союз между мягким и острым, солёным и кисловатым. Это как речная вода, которая соединяет земли, добавляя в салат живую, насыщенную гармонию. -
Оливковое масло 🫒
Не забываем про оливковое масло, которое пронизывает салат, связывая все компоненты воедино. Оно добавляет не только вкус, но и символическую ценность. От древних греков, где оливковая ветвь символизировала мир и победу, до сегодняшнего дня — масло связывает цивилизации, как века, которые течут друг через друга, оставляя след. В его глубоком и ароматном вкусе мы ощущаем связь времен, символ того, что каждый момент имеет своё место в истории, как и каждый компонент этого салата.Оливковое масло не просто добавляет вкус — оно напоминает нам о древнегреческой культуре и символизирует единство всех цивилизаций, связывая древность с настоящим. Мы видим в нём не только один из компонентов салата, но и продолжение истории, которое будет жить вечно. Когда мы наслаждаемся этим салатом, мы как бы возвращаемся в античные времена, когда мудрость, мир и победа были символами оливковой ветви.
Готовя этот салат, вы создаёте не просто блюдо — вы соединяете эпохи и культуры, ведь, как и в жизни, всё циклично. И каждое новое поколение продолжает строить на тех основах, что были заложены великими мастерами прошлого. А гости и родные, наслаждаясь этим вкусом, как всегда, благодарят за умение создавать гармонию в каждом кусочке.
![https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/3/30/%D0%9F%D0%BB%D1%8F%D1%81%D0%BA%D0%B0_%D1%81%D0%BC%D0%B5%D1%80%D1%82%D0%B8.png"/></a](https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/3/30/%D0%9F%D0%BB%D1%8F%D1%81%D0%BA%D0%B0_%D1%81%D0%BC%D0%B5%D1%80%D1%82%D0%B8.png"/></a){kind=link}
في عصر قديم، عاشَتْ أسطورة موسى وشهيرة الشهيرة، الجميلة والأنيقة. لم تكن حياته مجرد قصة عادية، بل كانت كالحكايات الساحرة التي تجذب القلوب والعقول. ولد لهما ابن، سماه موسى، كما ورد في السجلات القديمة. ولكن هل كانت نهاية القصة؟ لا، بالطبع لا. لأن في عالم الخيال والحكايات، كل شيء ممكن، حتى السحر والمفاجآت الغير متوقعة. فلنتابع القصة ونرى ما الذي يخبئه المستقبل لموسى ولسعيه إلى السعادة في عالم سحري وخيالي
¡We🔥Come!
Click the image for a quick introduction.
Как тяжко мертвецу среди людей
Живым и страстным притворяться!
Но надо, надо в общество втираться,
Скрывая для карьеры лязг костей...
Живые спят. Мертвец встает из гроба,
И в банк идет, и в суд идет, в сенат...
Чем ночь белее, тем чернее злоба,
И перья торжествующе скрипят.
Мертвец весь день труди́тся над докладом.
Присутствие кончается. И вот —
Нашептывает он, виляя задом,
Сенатору скабрезный анекдот...
Уж вечер. Мелкий дождь зашлепал грязью
Прохожих, и дома, и прочий вздор...
А мертвеца — к другому безобразью
Скрежещущий несет таксомотор.
В зал многолюдный и многоколонный
Спешит мертвец. На нем — изящный фрак.
Его дарят улыбкой благосклонной
Хозяйка — дура и супруг — дурак.
Он изнемог от дня чиновной скуки,
Но лязг костей музы́кой заглушон...
Он крепко жмет приятельские руки —
Живым, живым казаться должен он!
Лишь у колонны встретится очами
С подругою — она, как он, мертва.
За их условно-светскими речами
Ты слышишь настоящие слова:
«Усталый друг, мне странно в этом зале». —
«Усталый друг, могила холодна». —
«Уж полночь». — «Да, но вы не приглашали
На вальс NN. Она в вас влюблена…»
А там — NN уж ищет взором страстным
Его, его — с волнением в крови...
В её лице, девически прекрасном,
Бессмысленный восторг живой любви...
Он шепчет ей незначащие речи,
Пленительные для живых слова,
И смотрит он, как розовеют плечи,
Как на плечо склонилась голова...
Шакшинская улица. 300 метров до центральной площади. Прямо рядом с домом — не придется далеко идти. Йога, говорят, помогает разобраться в себе. Что это вообще значит? Программист привык к структурам, логическим цепочкам, понятным алгоритмам. 40 евро за занятие — недешево, но если это инвестиция в самопознание, почему бы и нет?
Дверь. Звонок. Щелчок замка. Молодая инструкторша открывает, сухо киваю. В помещении — восемь ковриков, аккуратные ряды. У мастера свой коврик: долговечный, изящный, словно вещь из мира, где внимание к деталям — обязательная часть ритуала. На столике — аромасвечи. Запах легкий, терпкий, травяной, смешанный с ароматом чая. У стены — индийские статуи:
- Ганеша — покровитель начинаний, с головой слона, символизирует преодоление препятствий.
- Шива в позе танца — воплощение разрушения и возрождения.
- Будда в медитации — тихая улыбка, обещающая спокойствие.
Участники подходят. Снимают обувь, верхнюю одежду, носки. Молодой парень здоровается:
— Первый раз?
— Да. Хочу попробовать, погрузиться, разобраться, убрать лишнее, — машинально отвечаю.
Он кивает:
— Да, это про то, что ты ищешь.
Появляются девушки, разного возраста, с разными выражениями лиц. Никто не говорит лишнего. Инструктор просит занять места.
— Закройте глаза. Сделайте глубокий вдох через нос. Ощутите прохладный поток воздуха, как он входит, проходит по телу, наполняя каждую клетку. Теперь медленно выдохните через рот, мягко, полностью, отпуская напряжение.
— Слушайте свое дыхание. Оно как музыка внутри вас: ритм вдоха и выдоха, плавный, как волна. Вдох — это ваше обновление. Выдох — освобождение.
-
Голова кошки вниз:
— Встаньте на четвереньки. Ладони под плечами, колени под бедрами. Медленно округляйте спину, подбородок к груди. Почувствуйте, как позвоночник растягивается. Это движение избавляет от застоя энергии в спине. -
Голова кошки вверх:
— Теперь сделайте противоположное: прогнитесь, словно тянетесь грудью к свету, поднимите подбородок к потолку. Дышите. Почувствуйте, как открывается грудь, и энергия течет свободно. -
Руки к солнцу:
— Встаньте, поднимите руки вверх, как будто пытаетесь коснуться солнца. Тянитесь, раскрывайте ладони. Почувствуйте, что вы соединяетесь с небом. Вдохните глубже, наполняйтесь светом.
— В обычной жизни мы не слышим большую часть того, что звучит внутри нас, — говорит Гуру, и голос становится мягче. — Эта музыка так глубоко спрятана, что кажется, будто её нет вовсе. Она как тикание часов в спальне, к которым вы привыкли и которые не замечаете, пока специально не прислушаетесь.
— Но иногда появляются условия, при которых тихое тикание становится оглушительным. Это момент резонанса. И чем громче звучит эта "сломанная музыка", тем больше хочется убежать. Страх, обида, неуверенность — это её отголоски. Они незаметны, пока условия не активируют их.
Голос становится чуть ниже, обволакивает:
— Представьте, что страх — это мелодия, которая всегда была фоном, но в ключевые моменты начинает звучать так громко, что перекрывает всё остальное. Мы убегаем, думая, что проблема в окружающих, в ситуации, но на самом деле это — наш внутренний резонанс.
— Чтобы освободиться, нужно найти источник этой сломанной музыки. Прислушайтесь к себе. Почувствуйте её, дышите в её ритме. Медленно, глубоко. С каждым вдохом вы её находите. С каждым выдохом — отпускаете её.
— Сломанные часы нужно найти, дать им звенеть столько, сколько потребуется, чтобы отпустить их. И тогда вместо тревожных вибраций останется только гармония: музыка любви, радости, дружбы. Каждый раз, приходя на йогу, вы сможете слышать всё более тонкие мелодии, очищая внутренний мир. И вскоре тишина станет вашим новым резонансом.
Une église catholique n'est pas simplement un bâtiment, c'est une porte merveilleuse ✨ vers un autre monde, où le terrestre se mêle au céleste. Les voûtes majestueuses 🌌, s'élevant avec grâce, semblent inviter nos regards à se tourner vers les hauteurs infinies. Les vitraux élevés 🌈, par lesquels filtre une lumière douce et presque divine, insufflent une vie vibrante aux figures saintes, racontant les récits bibliques avec une beauté intemporelle. Chaque détail – des délicates sculptures ornant les colonnes jusqu'aux mosaïques du sol, méticuleusement travaillées – parle des mains des artisans passionnés, qui ont insufflé leur âme pour faire de ce lieu un reflet lumineux de la Jérusalem du temps du Christ.
Католический храм — это не просто здание, это дверь в иной мир, где земное соединяется с небесным. Величественные своды устремляются ввысь, словно сама архитектура зовет нас поднять глаза к небу. Высокие витражи, через которые пробивается мягкий свет, оживляют образы святых, рассказывая истории из Библии. Каждая деталь — от изящной резьбы на колоннах до мозаики пола — говорит о руках мастеров, которые вкладывали свою душу, чтобы создать это место как отражение Иерусалима времён Христа.
L'église est un symbole vivant ❤️ de l'amour et du service. Elle unit le passé et le présent : l'amour des bâtisseurs d'autrefois résonne dans l'amour des fidèles d'aujourd'hui. Chaque dimanche, les paroissiens se rassemblent, attirés par cette beauté sacrée, pour chercher des réponses à leurs questions, pour se rapprocher de Dieu et pour tisser des liens entre eux dans une communion profonde et lumineuse.
Храм — это символ любви и служения. Здесь соединяются прошлое и настоящее: любовь тех, кто строил, с любовью тех, кто молится. В каждый воскресный день прихожане собираются, чтобы приобщиться к этой красоте, найти ответы на свои вопросы, соединиться с Богом и друг с другом.
La messe débute par un hymne sublime 🎶, unissant les cœurs des fidèles en une harmonie sacrée. Chaque note de l'orgue résonne dans les âmes, emplissant l'église d'une atmosphère céleste. Les fidèles se lèvent de leurs bancs, suivant le prêtre qui avance solennellement vers l'autel, portant la croix avec une dignité lumineuse. Ce moment évoque le chemin sacré ✝️ de Jésus vers le Golgotha, un parcours empreint de souffrance et d’amour infini, accompli pour chacun d’entre nous.
Месса начинается с гимна, объединяющего сердца людей. Каждый звук органа резонирует с душами, наполняя храм. Люди поднимаются с мест, следуя за священником, который проходит к алтарю, неся крест. Этот момент напоминает путь Иисуса к Голгофе — путь, который он прошел ради всех нас.
-
Accueil et confession :
Le prêtre adresse un salut bienveillant 🌟 aux fidèles, les invitant à réfléchir sur leurs péchés. C’est un instant de repentir intime 💭, où chacun, dans le silence de son cœur, reconnaît ses écarts face aux commandements de l’amour.
Приветствие и исповедь: Священник приветствует прихожан и предлагает задуматься о своих грехах. Это момент личного покаяния, когда каждый внутри себя осознаёт, где он отступил от заповедей любви. -
Lecture des Écritures :
Après les hymnes, les paroles sacrées 📖 des Écritures sont proclamées, tirées de l'Ancien et du Nouveau Testament. Ce sont les voix des prophètes et celles de Jésus lui-même, offrant aux fidèles une guidance lumineuse 🌟 pour vivre selon la volonté du Seigneur.
Чтение Писания: После гимнов читаются отрывки из Ветхого и Нового Завета. Это слова пророков и самого Иисуса, которые помогают прихожанам понять, как жить по воле Господа. -
Homélie :
Ici, le prêtre interprète avec sagesse 📜 les Écritures, éclairant leur profondeur intemporelle 🌿 et aidant les fidèles à comprendre leur signification vivante 💡 dans le contexte de la vie moderne.
Проповедь: Здесь священник интерпретирует Библию, помогая осознать её значение в современной жизни.
Le prêtre dit :
— Nous, chrétiens, sommes appelés ✨ à vivre selon le chemin du Seigneur, créant un résonance positive 💖 dans les cœurs des hommes. Comme cette église — un fruit d'amour et de talent des artisans du passé — ainsi nos âmes doivent être un lieu où les autres trouvent beauté, soutien et lumière 🌟.
Священник говорит:
— Мы, христиане, призваны жить по пути Господа, создавая положительный резонанс в сердцах людей. Как этот храм — плод любви и таланта мастеров прошлого, — так и наши души должны быть местом, где другие найдут красоту, поддержку и свет.
— Mais en nous réside aussi une autre musique — la musique de l'amertume, de l'envie, de la peur. Si ces sentiments capturent notre cœur, alors chaque occasion devient une source de résonance négative 💔 dans l'âme. Si votre esprit cherche des moyens de provoquer une telle résonance dans les cœurs des autres, vous agissez dans l'esprit de la tentation ⚡. C'est le chemin du diable.
— Но в нас есть и другая музыка — музыка горечи, зависти, страха. Если эти чувства захватывают сердце, то любой повод становится причиной для отрицательного резонанса в душе. Если ваш разум ищет способы вызвать отрицательный резонанс в сердцах других людей, то вы действуете в духе искушения. Это путь дьявола.
Il fait une pause, et sa voix devient plus douce :
— Le Christ a souffert 💔 pour nous rappeler le grand commandement : aimez-vous les uns les autres. Notre but est de porter cette lumière, comme une bougie 🔥, pour réchauffer ceux qui sont dans l'obscurité. Quand nous vivons dans l'amour, en nous résonne une harmonie divine 🎶, semblable à la musique de ce temple.
Он делает паузу, и его голос становится мягче:
— Христос страдал, чтобы напомнить нам о великой заповеди: любите друг друга. Наша цель — нести этот свет, словно свечу, чтобы согреть тех, кто во тьме. Когда мы живём любовью, в нас звучит гармония, подобная музыке этого храма.
Le prêtre se tourne vers l'Évangile :
— Le Christ a dit : "Aime ton prochain comme toi-même" 💖. Cela signifie que notre monde intérieur doit être pur pour offrir le bien. Jérusalem, vers laquelle nous aspirons, n'est pas une ville, c'est un état d'âme 🌿, où ne résonne que l'harmonie.
Священник обращается к Евангелию:
— Христос говорил: «Возлюби ближнего твоего, как самого себя». Это значит, что наш внутренний мир должен быть чистым, чтобы дарить добро. Йерусалим, в который мы стремимся, — это не город, это состояние души, где звучит только гармония.
Le point culminant de la liturgie est le mystère sacré ✝️ de l'Eucharistie. Le pain et le vin, devenus le corps et le sang du Christ 🍞🍷, sont distribués à chacun. À cet instant, les fidèles se unissent profondément avec le Seigneur 💫, absorbant en eux sa sacrifice et son amour infini ❤️.
Кульминацией литургии становится таинство Евхаристии. Хлеб и вино, ставшие телом и кровью Христа, раздаются каждому. В этот момент прихожане соединяются с Господом, впитывая в себя его жертву и любовь.
Prenant le pain, le prêtre prononce ces paroles :
— Ceci est mon corps, livré pour vous 🍞. Prenez-le et faites ceci en mémoire de moi 💖.
Взяв хлеб, священник произносит слова:
— Сие есть тело мое, за вас ломимое. Примите его и творите сие в память обо мне.
Les fidèles s'approchent de l'autel pour recevoir l'Eucharistie sacrée ✨. Cet acte est un symbole puissant de l'union avec Dieu 🙏, mais aussi avec les autres membres de la communauté. Lorsque tous retournent à leurs places, l'église semble être emplie d'une énergie nouvelle ⚡. Les regards échangés sont pleins de chaleur et de fraternité 🌟, comme si une nouvelle connexion divine 🌿 venait de naître entre eux.
Люди подходят к алтарю, принимая причастие. Этот акт — символ не только единения с Богом, но и с другими прихожанами. Когда все возвращаются на свои места, храм словно наполнен новой энергией. Люди смотрят друг на друга с теплотой, словно обретя новую связь.
Lorsque le prêtre bénit les fidèles pour leur départ, il rappelle :
— Que ce temple soit pour vous un exemple sacré 🏰. Comme il a été créé dans l'amour, ainsi votre vie doit être le reflet de cet amour. Offrez la lumière 🌟. La tentation du diable réside dans la destruction de l'harmonie dans vos cœurs 💔. Mais le Seigneur nous appelle à un autre chemin — le chemin de l'amour ❤️, qui mène à Jérusalem céleste 🌌.
Когда священник благословляет прихожан на прощание, он напоминает:
— Пусть этот храм станет для вас примером. Как он был создан в любви, так и ваша жизнь должна быть отражением этой любви. Дарите свет. Искушение дьявола — это разрушение гармонии в ваших сердцах. Но Господь зовёт нас к другому пути — пути любви, который ведет в небесный Иерусалим.
En sortant du temple, les fidèles ressentent un silence profond en eux-mêmes 🕊️. Mais ce n'est pas du vide, c'est de l'harmonie divine 🌿. Leurs cœurs sont comme un temple sacré 🏛️, où résonne la musique de l'amour 🎶, une mélodie créée non pour un seul, mais pour tous.
Выходя из храма, люди ощущают тишину внутри себя. Но это не пустота, а гармония. Их сердца — как храм, где звучит музыка любви, созданная не для одного человека, но для всех.
في عصر قديم، عاشَتْ أسطورة موسى وشهيرة الشهيرة، الجميلة والأنيقة. لم تكن حياته مجرد قصة عادية، بل كانت كالحكايات الساحرة التي تجذب القلوب والعقول. ولد لهما ابن، سماه موسى، كما ورد في السجلات القديمة. ولكن هل كانت نهاية القصة؟ لا، بالطبع لا. لأن في عالم الخيال والحكايات، كل شيء ممكن، حتى السحر والمفاجآت الغير متوقعة. فلنتابع القصة ونرى ما الذي يخبئه المستقبل لموسى ولسعيه إلى السعادة في عالم سحري وخيالي
¡We🔥Come!
Click the image for a quick introduction.
Le boulot, c’est pas de la joie,
Les cauchemars, c’est tout pour moi.
Assise ici, près du combiné,
J’écoute les peurs des enfants effrayés.
— Allô ! Une bête énorme, un chien noir !
Il grogne, il mord, il veille ce soir !
— Calme-toi, petit, ce n’est qu’un souffle,
Le vent joue des tours et gronde en boucle.
— Allô ! Dans l’ombre, on m’observe, c’est sûr !
— Mais non, c’est un arbre, tout est nature.
Ferme les yeux, dors bien, sans crainte,
Le matin efface les peurs éteintes.
— Allô ! Une souris dans mon placard !
— Oh, elle a plus peur que toi, ce n’est pas rare !
Demain, elle partira loin,
Laisse-la juste passer son chemin.
Mais voilà la nuit qui tombe enfin,
Je ferme mon livre, j’éteins le matin.
Et dans mes rêves, je suis encore là,
À attendre un appel, une nouvelle voix.
— Allô ! Je tombe, je tombe, sans fin !
Un gouffre noir m’attire soudain !
— Ne crains rien, ce n’est qu’un rêve perdu,
Le sol reviendra, comme prévu.
— Allô ! Mon examen ! Je ne sais rien !
Les pages blanches, le cerveau éteint !
— Respire, petit, tout ça n’est qu’un jeu,
Demain tu brilleras sous un ciel heureux.
— Allô ! Mon écran s’agite, c’est étrange !
Une fille sort du téléviseur, un mélange !
Ses cheveux sont longs, son regard glacial,
Elle rampe vers moi, c’est infernal !
— Du calme, petit, c’est juste un film,
Une histoire de peur, mais rien de vil.
Débranche la prise, éteins la lumière,
Et cette fille retournera à sa tanière.
Et dans le fil de mes songes fous,
Les cauchemars dansent, défilent, partout.
Mais au matin, la lumière m’appelle,
Et les ombres s’effacent, discrètes et rebelles.
C’était l’heure du déjeuner à la petite salle de repos de la police de Paris. Trois agents partageaient un moment de pause avant de retourner à leurs tâches. Deux postiers, Armand et Lucille, costauds, tatoués jusque sur les pommettes, sirotaient des canettes de soda et attaquaient leurs mitraillettes débordantes de frites. Face à eux, Maria, opératrice téléphonique et maman de trois enfants, ouvrait son récipient rempli de falafels faits maison, accompagnés d’une salade colorée.
— Toujours des mitraillettes pour vous deux, hein ? — sourit Maria. — Pas étonnant que vous passiez autant de temps chez le médecin.
— Les légumes, c’est pour les lapins, rétorqua Armand en avalant une bouchée énorme. Tiens, ça me rappelle un truc. Vous avez vu ce nouveau film, Napoleon-17 ?
Lucille roula des yeux.
— Évidemment qu’on l’a vu. On en a parlé toute la matinée. Ce hacker avec son vieux PC… Sérieusement, qui utilise encore des disquettes ?
Maria, intriguée, posa sa fourchette.
— C’est quoi l’histoire ?
Armand prit un ton grave, comme s’il racontait une légende urbaine.
— Alors voilà : un type, un vagabond tout maigre, apparaît de nulle part à Paris. Il a un vieux laptop qui semble tout droit sortir des années 90. Et son objectif ? Pirate l’Arc de Triomphe.
— L’arc ? — s’étonna Maria. — Pourquoi ?
— Pour réveiller le barbare, répondit Lucille en riant. Enfin, le barbare… le barbare allégorique. Tu sais, la Marseillaise, la sculpture, avec ses guerriers. Il veut les libérer du marbre pour créer une armée de pierre.
Maria fronça les sourcils.
— Et la police dans tout ça ?
— Ah, c’est là que ça devient drôle, reprit Armand. La police secrète française défend l’arc comme si c’était la Bastille. Mais le hacker trouve une autre sculpture, oubliée et moins protégée : Éros et Psyché. Là, il réussit à les réveiller. Et ces deux-là commencent à voler autour de l’Arc, libérant d’autres statues. Imagine Paris rempli de couples de pierre à moitié nus dans le ciel !
Maria éclata de rire malgré elle.
— Ça doit être un sacré chaos dans leurs bureaux…
Lucille hocha la tête.
— Panique totale à l’Élysée. Ils coupent toutes les communications, les rues sont bouclées, mais rien n’arrête Éros. C’est là que ça devient vraiment épique.
Maria, amusée, posa son coude sur la table.
— Vous savez, ça me rappelle un rêve que j’ai fait la semaine dernière.
— Oh, ça, on veut entendre, dirent Armand et Lucille en chœur.
Maria inspira profondément.
— J’étais ici, à mon poste, et le téléphone sonne. C’est Napoléon en personne. Il m’appelle depuis l’île de Sainte-Hélène. Il dit qu’il est retenu contre son gré, que c’est une injustice historique et qu’il exige que je plaide sa cause lors d’une réunion de l’ONU.
Armand pouffa de rire.
— L’ONU ? Sérieusement ?
— Eh oui, répondit Maria en souriant. Et j’essaye de lui expliquer que je ne suis qu’une opératrice téléphonique, pas une diplomate. Mais il insiste ! Et pendant ce temps, je reçois des appels de partout dans le monde sur les guerres et les crises.
Lucille s’appuya sur sa chaise.
— C’est drôle que tu parles de l’ONU. Moi, je trouve qu’ils ne servent qu’à faire de beaux discours. Ils n’ont jamais arrêté une guerre, pas vrai ?
Armand acquiesça.
— C’est vrai. Avant l’ONU, il y avait la Société des Nations. Et avant ça, c’était chacun pour soi. Tu vois où ça nous mène ?
Maria reprit calmement.
— Peut-être, mais parfois, un rêve, même imparfait, c’est tout ce qu’on a.
Un silence s’installa dans la pièce, entre deux bouchées de mitraillette et un morceau de falafel. Puis Lucille éclata de rire.
— Allez, on y retourne avant que quelqu’un décide de réveiller une autre sculpture !
Les trois agents se levèrent, prêts à reprendre leur poste, tandis que les histoires absurdes d’Éros, de hackers et de Napoléon résonnaient encore dans leurs esprits.
У меня зазвонил телефон.
— Кто говорит?
— Слон.
— Откуда?
— От верблюда.
— Что вам надо?
— Шоколада.
— Для кого?
— Для сына моего.
— А много ли прислать?
— Да пудов этак пять
Или шесть:
Больше ему не съесть,
Он у меня еще маленький!
А потом позвонил
Крокодил
И со слезами просил:
— Мой милый, хороший,
Пришли мне калоши,
И мне, и жене, и Тотоше.
— Постой, не тебе ли
На прошлой неделе
Я выслал две пары
Отличных калош?
— Ах, те, что ты выслал
На прошлой неделе,
Мы давно уже съели
И ждем, не дождемся,
Когда же ты снова пришлешь
К нашему ужину
Дюжину
Новых и сладких калош!
А потом позвонили зайчатки:
— Нельзя ли прислать перчатки?
А потом позвонили мартышки:
— Пришлите, пожалуйста, книжки!
А потом позвонил медведь
Да как начал, как начал реветь.
— Погодите, медведь, не ревите,
Объясните, чего вы хотите?
Но он только "му" да "му",
А к чему, почему -
Не пойму!
— Повесьте, пожалуйста, трубку!
А потом позвонили цапли:
— Пришлите, пожалуйста, капли:
Мы лягушками нынче объелись,
И у нас животы разболелись!
И такая дребедень
Целый день:
Динь-ди-лень,
Динь-ди-лень,
Динь-ди-лень!
То тюлень позвонит, то олень.
А недавно две газели
Позвонили и запели:
— Неужели
В самом деле
Все сгорели
Карусели?
— Ах, в уме ли вы, газели?
Не сгорели карусели,
И качели уцелели!
Вы б, газели, не галдели,
А на будущей неделе
Прискакали бы и сели
На качели-карусели!
Но не слушали газели
И по-прежнему галдели:
— Неужели
В самом деле
Все качели
Погорели?
Что за глупые газели!
А вчера поутру
Кенгуру:
— Не это ли квартира
Мойдодыра? -
Я рассердился, да как заору:
— Нет! Это чужая квартира!!!
— А где Мойдодыр?
— Не могу вам сказать...
Позвоните по номеру
Сто двадцать пять.
Я три ночи не спал,
Я устал.
Мне бы заснуть,
Отдохнуть...
Но только я лег -
Звонок!
— Кто говорит?
— Носорог.
— Что такое?
— Беда! Беда!
Бегите скорее сюда!
— В чем дело?
— Спасите!
— Кого?
— Бегемота!
Наш бегемот провалился в болото...
— Провалился в болото?
— Да!
И ни туда, ни сюда!
О, если вы не придете -
Он утонет, утонет в болоте,
Умрет, пропадет
Бегемот!!!
— Ладно! Бегу! Бегу!
Если могу, помогу!
Ох, нелегкая это работа -
Из болота тащить бегемота!
Maria poussa la porte de la salle de permanence, un espace spacieux et froid, organisé pour l’efficacité. Une large vitre pare-balles séparait la zone des visiteurs, rappelant l’agencement d’une banque. Sur le bureau d’accueil trônait un vieux téléphone de service, à côté d’un écran affichant les images des caméras de surveillance.
Sur l’écran, Maria aperçut Armand et Lucille, ses collègues tatoués, marchant dans le couloir vers la sortie. Leur allure imposante contrastait avec les dessins d’enfants accrochés au mur, colorés et maladroits, où on pouvait lire : « Ma maman est policière. »
Soudain, Armand et Lucille apparurent derrière la vitre, s’arrêtèrent pour lui faire un signe de la main, puis disparurent. Maria leur répondit d’un sourire, un soupçon amusée par leur énergie avant une longue patrouille.
Elle rangea son récipient vide dans son sac, s’assit à son bureau et réajusta une photo de famille. Sur l’image, elle et ses trois enfants riaient aux éclats lors d’une balade en forêt. Cette pensée la réchauffa brièvement, mais quelque chose la fit froncer les sourcils. Elle regarda à nouveau son écran.
Là, derrière la vitre, Armand et Lucille étaient revenus. Ils lui faisaient encore un signe, mais cette fois, il y avait quelque chose d’étrange dans leurs mouvements : lents, mécaniques, comme s’ils jouaient une scène inversée. Maria, perplexe, cligna des yeux. Puis, horreur : ses collègues commencèrent à marcher à reculons, retraversant le couloir en direction du poste.
Elle se tourna vers les caméras. Sur les écrans, les portes entre les couloirs s’ouvraient seules, et Armand et Lucille réintégraient le commissariat à reculons. Maria sentit une sueur froide couler le long de son dos.
— Quelle mauvaise blague…
Tentant de retrouver son calme, elle se leva, prête à vérifier elle-même. Mais avant qu’elle ne puisse atteindre la porte, le téléphone sonna brusquement.
C’était une mélodie familière, mais jouée à l’envers. Une déformation sonore qui la fit frissonner.
— Quel diable…
Elle se força à respirer profondément. On l’avait formée aux situations les plus imprévisibles. Règle numéro un : protéger d’abord sa sécurité, ensuite celle des autres. Elle verrouilla la porte de l’intérieur avant de décrocher.
— Allô ?
— Maria ?
Une voix grave, lente, presque chantante, résonna au bout du fil.
— Oui, je vous écoute.
— Avez-vous bien déjeuné ?
— Avec qui ai-je l’honneur ?
— C’est Lucifer.
Maria haussa un sourcil. Son instinct professionnel lui dictait de rester calme.
— Monsieur Lucifer, en quoi puis-je vous être utile ?
— Je souhaite signaler une injustice criante.
— Continuez.
— Vous connaissez sûrement cet individu que vous appelez Constantin le Grand. Cet homme a insulté mon honneur et ma dignité. On raconte des mensonges à mon sujet depuis des siècles.
Maria ne montra aucune réaction visible. On lui avait appris à gérer les appels de personnes dérangées. Elle prit son bloc-notes, prête à suivre la procédure.
— Monsieur, puis-je connaître votre adresse pour envoyer une équipe ?
— Je suis à Sainte-Hélène. Je vous l’ai déjà dit.
— Vous ne me l’avez pas dit.
— Oh, voyons ! Vous êtes tellement rigoureuse, Maria. J’ai deux témoins.
— Pouvez-vous me donner leurs noms ?
— Vous les connaissez déjà. Mais ce n’est pas le sujet. Parlons plutôt de l’Élysée.
Maria fronça les sourcils.
— L’Élysée ? Quel rapport avec votre appel ?
— Oh, beaucoup de choses, Maria. Beaucoup. Ce que je vais vous dire dépasse de loin mon humble personne. Ce téléphone, cet appel, tout cela pourrait bien changer l’histoire.
— Vous avez des informations sur un crime en préparation ?
— Pas tout à fait “en préparation”. Disons, un crime… continu.
— Quel genre de crime ?
— Harcèlement religieux.
— Harcèlement ? Qui en est l’organisateur ?
— Pierre le Grand.
Maria resta silencieuse un instant.
— C’est un surnom ? Ou un vrai nom ?
— C’est son vrai nom.
— J’aurais besoin de plus de détails pour intervenir correctement.
— Avec plaisir, Maria. Je vais tout vous donner. Mais pour cela, ouvrez la porte de votre salle de permanence.
Maria sentit son souffle se bloquer. Elle jeta un coup d’œil à l’écran des caméras : l’image continuait de reculer, comme si le temps s’inversait. Elle posa doucement la main sur l’alarme d’urgence, mais rien ne se passa.
— Monsieur Lucifer, je ne peux pas faire cela. Veuillez rester en ligne pendant que je contacte mes collègues.
Mais avant qu’elle ne puisse terminer, le signal se coupa, laissant un silence assourdissant dans la pièce. Les caméras, elles, montraient toujours Armand et Lucille, figés, inversés, comme des ombres au bord du cadre.
Вначале был свет, тьму разогнал,
И мир из хаоса Бог сотворял.
Воды, и небо, и сушу создал,
И каждый свой день благословлял.
Растения, звери, рыбные стаи,
Птицы под небом крыльями тают.
Все было прекрасно, мир оживал,
Но главный шедевр Бог не создавал.
На шестой день человек появился,
Из праха земного Адам воплотился.
Ему дал Господь Эдемский простор,
Деревьев плоды и небесный шатер.
И вот из ребра, с благой высоты,
Создал Он Еве прекрасной черты.
Им вместе быть в раю повелел,
Гармонию жизни навек утвердил.
Но было там дерево — знанья плоды,
Сказал им Господь: "Не трогайте вы!
Иначе несчастье бедой обернётся,
Вкушая запрет, всё добро разобьётся."
Но змей хитроумный, лукавый гость,
Шептал Еве тайно: "Ты знаешь, кто прост?
Возьми этот плод, познай высоту,
Станешь как Бог, почувствуешь суть."
Ева вкусила, дала и Адаму,
И тайны открылись их сердцу и стану.
Стыд, боль и страх впервые пришли,
И в саде свободы их дни отошли.
Гневно Господь из рая изгнал,
Но милость свою Он не отменял.
Даровал им труд и долгий путь,
Чтоб в мире страданий искать свою суть.
Так началась история наша,
Свет и тьма вместе, радость и чаша.
А яблоко стало символом снов —
Запретных желаний и вечных оков.
Maria entrouvrit prudemment la porte de la salle de contrôle. Le silence lui sembla presque vivant, comme une nappe de brouillard qui aurait envahi l’espace. Son souffle était court, et ses doigts tremblaient imperceptiblement sur la poignée. Pourquoi cette angoisse ?, se demandait-elle. Pourtant, ses jambes l’entraînaient d’elles-mêmes dans le couloir.
À mesure qu’elle avançait, les murs lui semblaient se resserrer. L’air était lourd, comme chargé d’électricité. Elle accéléra, incapable de contenir la montée de panique qui lui martelait la poitrine. Quand elle atteignit la salle de repos, elle ouvrit brusquement la porte, son cœur tambourinant comme si elle venait de franchir une ligne interdite.
Mais à l’intérieur, rien. Juste ses collègues. Armand, massif, mastiquait tranquillement une mitraillette, tandis que Lucille, penchée sur une canette de soda, tapotait son téléphone. La scène était tellement normale qu’elle en paraissait presque irréelle.
Armand releva la tête, ses traits marqués par un étonnement sincère :
— Maria, tout va bien ? Vous avez l’air… ailleurs. Votre falafel, encore froid ?
Maria sentit son estomac se contracter, comme s’il voulait rejeter tout ce qu’elle avait avalé. Elle essaya de répondre, mais les mots semblaient s’accrocher à sa gorge.
Lucille, un sourire doux, mais légèrement inquiet, ajouta :
— Peut-être devriez-vous consulter ? Vous n’avez vraiment pas bonne mine.
Maria cligna des yeux, tentant de reprendre le contrôle. Elle força un sourire, qui lui parut étrangement artificiel.
— Non, non… C’est juste que… j’ai mal dormi cette nuit.
Lucille se leva, prenant le contenant vide que Maria tenait encore comme une bouée de sauvetage :
— Allez, asseyez-vous. Je vais vous réchauffer ça dans la micro-ondes.
Maria acquiesça d’un geste faible et s’assit. Elle avait l’impression que le sol tanguait légèrement sous ses pieds, comme si elle se trouvait sur le pont d’un navire en pleine tempête. Ses yeux, presque involontairement, se posèrent sur les mitraillettes à moitié mangées par ses collègues. Elle sentit une nausée sourde monter en elle.
Un silence pesant s’installa, jusqu’à ce qu’Armand, incapable de rester silencieux trop longtemps, brise la tension :
— Alors, Maria ? Tout va bien ? Vous aviez promis de nous raconter votre fameux rêve. Celui qui ressemblait au film Napoleon-17.
Maria, encore engourdie par son trouble, prit quelques secondes avant de répondre.
— Ah, oui, le rêve…
Elle réfléchit rapidement. Si c’était une farce, elle devait observer leurs réactions, leurs moindres tics, les infimes mouvements de leurs visages. Après tout, elle les connaissait depuis des années.
— Dans mon rêve, j’ai reçu un appel… d’Ève, du Jardin d’Éden.
Lucille éclata d’un petit rire cristallin, comme si elle cherchait à détendre l’atmosphère :
— Vraiment ? Elle voulait porter plainte contre Adam ?
Maria serra les mains sur ses genoux pour contenir son tremblement.
— Non, pas contre Adam. Contre le serpent. Elle parlait de harcèlement.
Armand rit de bon cœur, son rire grave résonnant dans la pièce :
— Donc, dans votre rêve, Ève a décidé de prolonger son séjour en Éden ?
Lucille, appuyant sa tête sur sa main, reprit avec un sourire joueur :
— Moi aussi, j’aurais fait pareil. Et pour éviter les problèmes avec ce satané serpent, j’aurais demandé à Dieu de le bannir du Jardin.
Armand, pensif, ajouta :
— Peut-être, mais si les serpents régnaient sur le monde après ça, qu’en penseriez-vous ?
Maria se força à sourire, mais son esprit était ailleurs. La sensation d’irréalité revenait.
— Ensuite ? Eh bien… j’ai appelé une patrouille, évidemment.
Elle se leva soudainement, le souffle court, et quitta la pièce en hâte. Lucille, inquiète, se leva pour la suivre.
Dans les toilettes, Maria se pencha au-dessus du lavabo. Les néons clignotants lui donnaient l’impression que le monde autour d’elle fondait en une mosaïque trouble. Une vague de nausée l’envahit, irrésistible. Elle vomit, ses mains agrippant le bord du lavabo comme si elle risquait de tomber dans un gouffre.
Quand elle sortit de la cabine, pâle et tremblante, Lucille était là, l’attendant patiemment.
— Maria, je ne veux pas m’immiscer, mais… J’ai encore un test de grossesse dans mon sac. Peut-être que tu devrais vérifier ?
Upon a mount, where silence reigns supreme,
A monk with quill doth wrestle Heaven’s scheme.
By Spirit’s grace his trembling hand takes flight,
To pen the truths of sin and Eden’s blight.
“The stain of sin upon all flesh doth lie,
An ancient shadow ‘neath the weeping sky.
Yet lo, in faith, through baptism’s cleansing stream,
Redemption flows, and man reclaims his dream.
The infant soul, as pure as morning dew,
Yet marked by Adam’s fall, this much is true.
Can light divine, through mortal clay, persist?
A riddle only God’s great hand could twist.”
When stars in Bethlehem did brightly shine,
A child was born, both human and divine.
The second man, since Adam’s fateful fall,
To tread this earth untainted, pure of thrall.
The Virgin bore her Son, the world’s great balm,
While angels sang their hymns, a soothing psalm.
The wise men came, their treasures they bestowed,
And Herod’s wrath through Egypt’s sands was slowed.
Returned from exile, safe in Nazareth,
A Mother cradles Him who conquers death.
He suckles still, unknowing of His fate—
The Son of God and man, the wide world's gate.
Her gaze, a sanctuary, calm and deep,
A haven where the Savior yet may sleep.
A fragile babe, yet destiny’s bright key,
Who bears the hope of all humanity.
Yet scholars toil and question heaven’s grace:
"Could sinless child from sinful womb take place?
Could mortal clay, with Adam’s mark endowed,
Bear forth the Virgin, pure, without a shroud?"
Then Pius Ninth declared, with Spirit’s might,
“The Mother, too, was born in spotless light.
Immaculate her being from its start,
Preserved from sin by God’s eternal heart.”
But whispers rose: "Could such a truth yet be?
If pure was she, then pure her ancestry.
For such a Virgin, free from earthly stain,
Must hail from mothers, too, of sinless strain.
Her mother, Anne, untouched by mortal flaw,
By God’s great grace fulfilled the sacred law.
And Anne herself from mothers pure did spring,
A lineage holy, unbroken, took wing.
Through generations, Spirit’s breath did weave,
To guard a line no sin could dare conceive.
And thus the circle back to Eve does flow,
Whose womb first birthed all life we’ve come to know.
Eve, from Adam’s rib, divine in form,
No earthly taint, no sin to yet transform.
For Adam, wrought by God’s own hand of might,
Stood blameless, bathed in Eden’s sacred light."
What world would dawn, what Eden might remain,
If serpent’s tongue were banished from the plain?
No exile then for Eve, nor Adam’s fall,
But endless life within the garden’s hall.
The serpent’s venom, sharp as twilight’s blade,
Did twist the heart of Eve in shadows laid.
His whispered lies, a web of subtle art,
Unraveled trust, and tore God’s work apart.
Yet oh, what bliss had blossomed on the earth,
Had Eden thrived, untouched by sin’s dark birth.
If innocence had crowned creation’s head,
No tears, no death, no graves to mourn the dead.
What path would stretch where rivers softly wend,
If man and beast had lived as friend to friend?
If Adam’s hand had tilled the sacred soil,
Not through sweat’s curse, but love’s eternal toil?
Oh, fleeting dream of paradise so bright,
Where moonlight kissed the trees in silver light.
What songs would ring, what laughter fill the air,
Had serpent’s guile ne’er cast its snare?
Yet even so, redemption’s seed was sown,
Through Mary’s womb, a sinless child was grown.
The Virgin’s lineage, pure through holy line,
Restores what once was lost in God’s design.
And so the tale loops back to Eden’s gate,
Where man first learned to challenge heaven’s fate.
A fall, a cross, a Savior’s final plea—
Through sin’s great wound, was born eternity.
![https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/thumb/2/23/Cameron_julia_jackson.jpg/812px-Cameron_julia_jackson.jpg"/></a](https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/thumb/2/23/Cameron_julia_jackson.jpg/812px-Cameron_julia_jackson.jpg"/></a){kind=link}
في عصر قديم، عاشَتْ أسطورة موسى وشهيرة الشهيرة، الجميلة والأنيقة. لم تكن حياته مجرد قصة عادية، بل كانت كالحكايات الساحرة التي تجذب القلوب والعقول. ولد لهما ابن، سماه موسى، كما ورد في السجلات القديمة. ولكن هل كانت نهاية القصة؟ لا، بالطبع لا. لأن في عالم الخيال والحكايات، كل شيء ممكن، حتى السحر والمفاجآت الغير متوقعة. فلنتابع القصة ونرى ما الذي يخبئه المستقبل لموسى ولسعيه إلى السعادة في عالم سحري وخيالي
¡We🔥Come!
Click the image for a quick introduction.
Un dimanche au marché des puces,
Sous l’ombre d’un château, mystère et astuce.
Les étals s’étirent en mille couleurs,
Chaque objet murmure des rêves et des peurs.
Vieilles photos aux regards d’antan,
Figées dans l’éclat d’un flash lent.
Ces visages scrutent l’avenir qu’ils ignorent,
À travers le temps, leur âme explore.
Des toiles exposent des mondes lointains,
D’une main d’artiste, des songes sans fin.
Mais les livres, oh les livres anciens,
Sont des portails vers des royaumes incertains.
Un étranger, perdu mais curieux,
Trouve un ouvrage au cuir soyeux.
Une sorcière, belle et énigmatique,
Explique d’une voix presque hypnotique :
"Ce livre s’éveille selon l’instant,
Le lieu, la lumière, et votre sentiment.
Il faut non seulement le lire, mais vibrer,
Et que le livre ressente que vous voulez entrer."
Dans un café, près d’une bougie,
Le voyageur ouvre la magie.
Une page, un titre : Le Phare,
Et voilà son esprit qui s’égare.
Autour de lui, les visages se croisent,
Mais un détail étrange l’extasie et le toise :
Un client tient une montre sans aiguille,
Un autre murmure un vers qui scintille.
Les murs du café semblent onduler,
Comme des vagues qui veulent s’envoler.
Et la lecture le prend tout entier,
Comme un parfum rare qu’il n’a jamais flairé.
Le doute l’envahit : est-il fou ?
La peur de sombrer l’écrase à genoux.
Il fuit au hasard, vers la salle d’eau,
Laissant son livre ouvert sur un tableau.
Le miroir du lavabo reflète des éclats,
Des dessins et graffitis d’un autre état.
Des fleurs, des mots, des nuits étoilées,
Tout Paris danse dans ce lieu voilé.
Revenu enfin à son livre béni,
Il reprend sa lecture, presque ébloui.
À chaque mot, le monde autour se tord,
Le temps s’étire, efface les accords.
Dehors, les rues changent d’époque,
Les passants portent des vestes baroques.
Des fiacres roulent où passaient des vélos,
Et les époques valsent comme des eaux.
Un serveur approche, sourire éclatant,
Portant un mystère dans son comportement.
Le voyageur hésite : "Lui demander ? Non..."
Mais dans ce sourire, une clé, une question :
"Le monde que tu vois est le tien à créer,
C’est toi qui choisis ce que tu veux chercher."
Et là, il comprend, au fond de son cœur,
Que la magie d’un livre, c’est l’éclat intérieur.
У лукоморья дуб зелёный;
Златая цепь на дубе том:
И днём и ночью кот учёный
Всё ходит по цепи кругом;
Идёт направо — песнь заводит,
Налево — сказку говорит.
Там чудеса: там леший бродит,
Русалка на ветвях сидит;
Там на неведомых дорожках
Следы невиданных зверей;
Избушка там на курьих ножках
Стоит без окон, без дверей;
Там лес и дол видений полны;
Там о заре прихлынут волны
На брег песчаный и пустой,
И тридцать витязей прекрасных
Чредой из вод выходят ясных,
И с ними дядька их морской;
Там королевич мимоходом
Пленяет грозного царя;
Там в облаках перед народом
Через леса, через моря
Колдун несёт богатыря;
В темнице там царевна тужит,
А бурый волк ей верно служит;
Там ступа с Бабою Ягой
Идёт, бредёт сама собой.
Les bulles s'élèvent, légères et fines,
Dans l'air elles dansent, fragiles et divines.
Elles flottent, scintillent, puis disparaissent,
Comme des rêves, dans la brise s'effacent.
Mais existe un secret, un mot enchanté,
Un sort mystérieux à prononcer,
Qui peut arrêter le temps et l’espace,
Ouvrir un portail, une voie sans trace.
Un monde parallèle, là où tout est figé,
Où la bulle dans son éclat reste déposée,
Dans un éclat de lumière, un ballet infini,
Elle devient l'ornement d'un sapin ravie.
Les enfants l’admirent, les parents sourient,
Les invités s’émerveillent, l’instant fuit.
Mais pour que ce miracle se réalise,
Un autre monde doit aussi prononcer la devise.
Dans ce monde, un autre le dit,
Le même mot magique, tout se lie,
Et la magie opère, comme par un sort,
Le portail s’ouvre, et l’éternité accorde son port.
Dans le monde d’ici, les bulles se figent,
Dans une danse lumineuse qui brille,
Autour d’elles, des univers se tissent,
Liés par un fil invisible, qui jamais ne s’efface.
Les bulles, dans leur fragilité,
Sont les témoins de l’amour et de la beauté,
Deux âmes en danse, stoppent l’heure,
Emportant ces bulles, souvenirs d’une nuit d’ardeur.
Et dans la magie, les mondes se mêlent,
Les bulles flottent, éternelles et belles,
Des souvenirs d’un Noël sans fin,
Dans le cœur des enfants, et dans les mains du destin.
![https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/thumb/0/0d/Martin_Luther_King_press_conference_01269u_edit.jpg/1376px-Martin_Luther_King_press_conference_01269u_edit.jpg"/></a](https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/thumb/0/0d/Martin_Luther_King_press_conference_01269u_edit.jpg/1376px-Martin_Luther_King_press_conference_01269u_edit.jpg"/></a){kind=link}
في عصر قديم، عاشَتْ أسطورة موسى وشهيرة الشهيرة، الجميلة والأنيقة. لم تكن حياته مجرد قصة عادية، بل كانت كالحكايات الساحرة التي تجذب القلوب والعقول. ولد لهما ابن، سماه موسى، كما ورد في السجلات القديمة. ولكن هل كانت نهاية القصة؟ لا، بالطبع لا. لأن في عالم الخيال والحكايات، كل شيء ممكن، حتى السحر والمفاجآت الغير متوقعة. فلنتابع القصة ونرى ما الذي يخبئه المستقبل لموسى ولسعيه إلى السعادة في عالم سحري وخيالي
¡We🔥Come!
Click the image for a quick introduction.
Through whirls of masks, they danced and spun,
A thousand faces, yet each one none.
"Join our world," they softly plead,
"Don the mask; fulfill the need."
He yielded to their rhythmic call,
The mask became his workday thrall.
A hood, a shirt, his costume plain,
The mask — a tether, unseen chain.
He sat before his mirrored spell,
A glowing screen, his secret cell.
Through mask he gazed, through mask he spoke,
A life of echoes, dreams bespoke.
One weary eve, too drained to care,
He fell asleep with mask still there.
And as he slept, the mirrors broke,
Revealing doors where once they spoke.
A world of windows, passageways,
To lands unseen, to fractured days.
He wandered through, a quest unfurled,
To find his way to the reflected world.
He sought the mirrors’ ancient grace,
To once more show the human face.
Yet every portal led him far,
Through endless skies, to distant stars.
At dawn, he raced to work anew,
To see what magic might ensue.
But screens were gone; their glow replaced,
By portals vast, a shifting space.
The people stared, transfixed, amazed,
At worlds beyond their mirrored haze.
Yet he alone could sense the cost,
The simple truth that they had lost.
Before his screen, his seat reclaimed,
The keys had changed, the spell renamed.
A typewriter now clacked and sang,
With every stroke, a letter rang.
Into the mirror letters flew,
To unseen lands, to those he knew.
The envelopes found hidden hearts,
And truths emerged in fractured parts.
The Letters Read:
"I see your masks, your veils of guise,
The truths you hide, the love that dies.
You think your mask’s a perfect art,
Yet it conceals a hollow heart.
Your joy suppressed, your light concealed,
A world of mirrors, pain revealed.
But masks no longer hold their sway,
The mirrors show your truth today.
Let joy return, let love break free,
For masks are chains we choose to see.
The time has come, no need to hide,
Let mirrors show your face with pride."
The engineer, his work now done,
Watched as the mirrored worlds begun.
A crack of light, a fleeting glance,
A chance for truth, a second chance.
For in the letters, and in the mirrors,
He saw the end of countless errors.
No mask could hold, no veil could stay,
The mirrors brought a brighter day.
Олег сидел перед волшебным зеркалом, излучающим мягкий свет. В нем отражалась Татьяна, его психотерапевт, на фоне полок с книгами. Среди них он заметил заголовки: "Эмоциональный интеллект: путь к гармонии", "Алгоритмы разума", "Маски личности", "Психология восприятия" и "Искусство прощения". Татьяна, с её уверенной осанкой и спокойным голосом, казалась символом мудрости.
— Олег, расскажите, что вас тревожит? — спросила она, её образ слегка мерцал в свете зеркала.
Олег вздохнул.
— Мне приснился странный сон. Я видел себя в комнате, где все вокруг носят маски. Я тоже был в маске... но она срослась с моим лицом. Я пытался её снять, но не мог. В этом сне я отчаянно искал способ почувствовать себя свободным, но всё вокруг только усложняло задачу.
Татьяна наклонилась вперёд, её голос звучал мягко и спокойно:
— Олег, давайте подумаем. Когда вы в последний раз чувствовали себя по-настоящему свободным?
Олег задумался, вспоминая.
— В школе... На уроках информатики. Там я был королём. Компьютеры подчинялись мне, и я мог творить. А на переменах всё было иначе. Тогда правили маски — злые, уродливые. Но… я всё равно видел глаза за этими масками. Они были полны чего-то настоящего… может, даже любви или радости.
Татьяна улыбнулась:
— Это интересно. Вы видели радость за масками, но они причиняли вам боль. Знаете, в психологии это называется когнитивным искажением, когда наш мозг связывает вещи, которые на самом деле не имеют прямой связи. Возможно, вы начали верить, что «добрые глаза» — источник зла, потому что они скрывались за плохими масками.
Олег кивнул, в его глазах читалось напряжение:
— Значит, я сам создал эту ложную связь?
— Совершенно верно, — подтвердила Татьяна. — Ваш эмоциональный мозг работает как алгоритм. Когда мы сталкиваемся с чем-то, что нас пугает, но в то же время выглядит дружелюбно, мы можем запутаться. В вашем случае радость и любовь стали ассоциироваться с угрозой.
Олег опустил взгляд.
— Как это исправить?
Татьяна сделала паузу, затем заговорила медленно, словно погружая каждое слово в сознание Олега:
— Для начала нужно отделить маски от того, что они скрывают. Попробуйте вспомнить: что вы чувствовали, когда видели глаза за этими масками?
— Я чувствовал… надежду, — тихо сказал Олег. — Я знал, что за злом скрывается что-то хорошее.
— Вот и начнем с этого, — сказала Татьяна. — Зло — это не люди. Это маски, которые они носят. Простите тех, кто носил эти маски. Освободите себя от гнева на них. И самое главное — не бойтесь снять свою собственную.
Олег нахмурился.
— Но как?
— Начните с малого. Найдите людей, которым вы можете доверять, и будьте с ними честны. Делитесь своей радостью и любовью. Тогда маска станет не нужна.
Олег долго молчал, обдумывая её слова.
— Спасибо, Татьяна. Думаю, я попробую.
Волшебное зеркало слегка замигало, и на экране появились цифры — списание за сеанс. Олег посмотрел на образ Татьяны и вдруг понял: её маска, которую он прежде видел в её профессиональной отстранённости, больше не казалась барьером. За ней была душа — понимающая, живая и искренняя.
Beneath the tree, where lights did glow,
The children danced in swirling flow.
A pirate swung his sword with might,
While snowflakes twirled, so soft, so light.
A rabbit hopped, a wolf gave chase,
As foxes darted, swift in grace.
The squirrels spun, their tails held high,
And laughter echoed to the sky.
The ornaments upon the tree
Reflected faces, wild and free.
Yet adults saw, in mirrored gleams,
The shadows of their childhood dreams.
Once they danced in costumes too:
As soldiers brave, and sailors true,
Tank drivers bold, and spies so sly,
Diplomats with a watchful eye.
Their masks were different, yet the same,
In every role, a spark, a flame.
For Christmas wove its golden thread,
Through dreams once lived and tears once shed.
And then the groups began to blend,
As parents joined, and hearts did mend.
The snowflakes danced with soldiers proud,
While wolves and spies drew quite a crowd.
Together now, no roles confined,
In joy they danced, in love aligned.
The tree stood tall, its glow so bright,
Uniting all this Christmas night.
When music faded, gifts were shared,
Each package wrapped with love and cared.
And as they opened, young and old,
The night grew warm, the world less cold.
So danced the masks, both child and sage,
A timeless play upon the stage.
For Christmas binds all hearts, all years,
With joy and laughter, love and tears.
في عصر قديم، عاشَتْ أسطورة موسى وشهيرة الشهيرة، الجميلة والأنيقة. لم تكن حياته مجرد قصة عادية، بل كانت كالحكايات الساحرة التي تجذب القلوب والعقول. ولد لهما ابن، سماه موسى، كما ورد في السجلات القديمة. ولكن هل كانت نهاية القصة؟ لا، بالطبع لا. لأن في عالم الخيال والحكايات، كل شيء ممكن، حتى السحر والمفاجآت الغير متوقعة. فلنتابع القصة ونرى ما الذي يخبئه المستقبل لموسى ولسعيه إلى السعادة في عالم سحري وخيالي
¡We🔥Come!
Click the image for a quick introduction.
Белый снег, серый лёд
На растрескавшейся земле
Одеялом лоскутным на ней
Город в дорожной петле
А над городом плывут облака
Закрывая небесный свет
А над городом жёлтый дым
Городу две тысячи лет
Прожитых под светом
Звезды по имени Солнце
И две тысячи лет война
Война без особых причин
Война дело молодых
Лекарство против морщин
Красная-красная кровь
Через час уже просто земля
Через два — на ней цветы и трава
Через три — она снова жива
И согрета лучами
Звезды по имени Солнце
И мы знаем, что так было всегда
Что судьбою больше любим
Кто живёт по законам другим
И кому умирать молодым
Он не помнит слово «да» и слово «нет»
Он не помнит ни чинов, ни имён
И способен дотянуться до звёзд
Не считая, что это сон
И упасть опалённым
Звездой по имени Солнце
— Меня в крытку перевели. И на следующий день кипеж поднялся. Девчонка одна в побег ушла. Из крытки, на рывок! Такого не было у них отродясь. Нас кум тряс двое суток... Но и захотел бы кто — сказать нечего. Не делилась она ни с кем...
— Девка дерзкая была. Весь концлагерь наш вверх дном перевернула. Суки прыгали, как каштанки в цирке. Ищи ветра в поле! Проверки потом чуть не из Москвы приезжали...
— Я сама ее не знала... Говорили разное, что генерал какой-то летчик у нее был, вертолет из Чечни угнал и за ней прилетел. Была басня, что охрану газом каким-то она усыпила, а старуха одна божилась, что на метле ее видела. Причем старуха-то — воровка с понятиями, зря врать не будет...
— Вот фотография... — протягивал кому-то карточку Армен. — Не знаете ее?
— Красивая девчонка...
В ущелье между двумя синими горами раскинулся аул. Солнце выстреливает тремя мощными лучами, и из радиоточки сразу включается мулла. Из-за косогора появляется стадо баранов, за ним два человека, отец и сын. Ильяс вчера вернулся из армии. На нем дембельский мундир с аксельбантами и золотыми погонами. Отец шутит, дергает его за полу, тот уворачивается.
За перевалом открывается другая долина. Ее пересекает автомобильная дорога. Это трасса Ростов–Баку. Пастухи некоторое время смотрят вдаль, в ту сторону, где по шоссе мчатся грузовые фуры, пролетают два черных «мерседеса».
Ильяс отворачивается и видит собаку, огромного кавказца, который несется к ним от пастушеской будки с загоном. Они кидаются друг другу навстречу, Ильяс хватает собаку за уши, хохочет, отбивается. Из будки появляются братья и дядя. Все обнимаются.
Смеркается. Пастухи сидят у костра, говорят по-даргински. Они жарят мясо, кто-то аккуратно ломает сыр. Вдруг начинает лаять собака, двое вскакивают — совсем рядом проскользнула змея. Ильяс с братьями, осторожно вглядываясь в траву, идет следом.
— Зачем она тебе? — окрикивает его дядя.
— Поймаю ее сейчас.
— Кто сердце живой гадюки съест, тот храбрым будет, — добавляет брат.
— Если его самого змеиное племя не сожрет! Это старая сказка, только на дураков не действует.
— Э, правда, брось, сынок.
Ильяс, улыбаясь, продолжает вглядываться в траву...
— Ушла, гадюка...
Утром солнце выстреливает так же неожиданно, как и вчера. Пастухи собираются домой, вьючат лошадь. Ильяс стоит поодаль, смотрит куда-то вдаль, на дорогу.
— Вот палка тебе, — говорит отец. — Дед твой еще с этой палкой пас. Послезавтра братья приедут, мать сыра свежего пришлет. Чего еще хочешь?
— Спасибо, отец, ничего не надо.
— Э, как ничего... Женщину хочешь, наверное, — смеется отец. — Скоро найдем тебе невесту, уже время. А жеребец хороший вырос?
— Красавец жеребец, отец!
— Понравился жеребец?
— Э, красавец...
— Твой будет. Баранов тоже отдам. Живи только...
— Спасибо, отец...
— Ну, счастливо, послезавтра братья придут...
Маленький караван уходит, Ильяс, убедившись, что старшие скрылись из виду, закуривает. Они остаются вдвоем с собакой, долго бредут вдоль стада. Солнце поднимается все выше, горы становятся зелеными, потом желтыми.
Ильяс долго лежит на животе, грызет травинку, смотрит прямо перед собой. Слушает кузнечиков. Вдруг он приподнимается и по-кошачьи прыгает куда-то в кусты. Пес удивленно вскидывает уши. Трещат ветки, еще прыжок, и прямо из-под ног Ильяс выхватывает змею.
Закусив губу, он делает резкое движение и отбрасывает порванную гадюку далеко в сторону. У него на ладони бьется маленький коричневый комок. Стараясь не зажмуриться, он быстро его глотает. Собака настороженно смотрит на хозяина.
— Не сдохну, как думаешь? — Ильяс достает фляжку, полощет рот. Потом внимательно смотрит на собаку. — Слушай, Барс, у меня страха нет, понял?
Он делает зверское лицо и, рыча, наступает на пса.
С пригорка, где они возятся, хорошо видно шоссе. По нему мчатся машины, едет рейсовый автобус. Ильяс играет с собакой, хватает ее за уши, то нападает, то, хохоча, отскакивает...
В автобусе у окна сидит Армен. Он думает, смотрит на горы. Вдали едва видны две фигурки, человека с палкой и собаки. Они гоняются друг за другом, видимо, играют...
Ильяс провожает взглядом автобус. Пес, высунув язык, останавливается, но тут хозяин резко хватает его, да так, что тот, взвизгнув, отскакивает.
— Э, собачка, тебе сердце гадюки надо съесть... — смеется Ильяс.
Они стоят посреди долины, пес и пастух. Ильяс, опершись на палку, смотрит, как автобус скрывается за горизонтом. Проходит еще некоторое время.
— Иди, паси баранов, — говорит он собаке. — Иди! Охраняй!
Ильяс втыкает посох в землю и не спеша направляется в сторону шоссе, на трассу Ростов-Баку.
Эффектная девушка в темных очках и на высоких каблуках пересекла стоянку аэропорта и остановилась у выхода.
Она постояла какое-то время, не обращая внимания на парковщиков, пассажиров и проходящих мимо цыганок с детьми.
— Красивая, я твою судьбу через сегодняшний день вижу, — сказала одна.
Проезжали машины, девушка стояла, слушала, потом дала цыганке денег, и у нее зазвонил телефон. Она достала его из сумочки, послушала и сказала:
— Я уже четыре минуты как на месте.
Распахнулась дверь белого микроавтобуса, который стоял прямо за ней, и рядом возник вежливый человек маленького роста.
— Добрый день, — сказал он с небольшим кавказским акцентом. — Заходите.
В салоне сидели некрасивая девушка в форме стюардессы и печальная толстая собака.
Маленький позвонил, и из соседнего «мерседеса» вышли двое мужчин, что было видно через окно.
— Здравствуй, — сказал один, поднявшись в автобус. — Ильяс меня зовут.
— Добрый день, — прохладно отозвалась она. — Катя.
— ... А это родственник мой, муж сестры двоюродной. Он по-русски не говорит совсем, горец...
Ильяс был одет теперь в богатый костюм, на руке — дорогие часы и перстень. Родственник выглядел совсем диким, но тоже был похож на гангстера.
— Мне тебя хорошие люди порекомендовали, — продолжил Ильяс. — Сказали, девушка серьезная.
— Правильно сказали, — в тон ему ответила Катя.
Ильяс улыбнулся и кивнул маленькому:
— Ну, рассказывай.
— До самолета — тридцать минут. Идете вы вдвоем, с этим человеком, — показал он на родственника. — Держитесь все время рядом, друг друга не знаете. Это ясно?
— Абсолютно.
— Стюардесса рядом будет, пойдет впереди. Если что, увидит оперов, собак, перевесит сумку на другое плечо. Так что вы на нее смотрите. Тогда совсем близко к нему надо быть.
Катя кивнула, но на стюардессу и на родственника даже не взглянула.
— Собаки если кинутся, не пугайтесь. Это течная сука, у него на штанах ее кровь будет. Собаки по-любому на этот запах среагируют, даже если вы в метре от него будете. Его возьмут, пока будут проверять, вы с товаром уйдете. Вопросы есть у вас?
— Есть один. А среди тех собак сук не бывает? — спросила Катя.
— Служебные собаки в основном кобели. В девяноста процентах случаев.
— Ну, это ничего еще... Я на кобелей везучая.
Стюардесса кисло отвернулась, Ильяс улыбнулся.
— Дай обувку примерить, — приказал он. Маленький достал из под сиденья коробку с надписью «Гуччи».
— Наденьте, тридцать шестой размер, ваш, как просили, — в коробке лежали модные красные сапоги на толстой платформе.
— Просили, во-первых, тридцать шесть с половиной, — спокойно ответила Катя, — а во-вторых — синие.
— Тридцать шесть с половиной не было, не нашли, — занервничал маленький, — вам в них только два часа пробыть... А уж синие или красные, это значения не имеет...
Стюардесса злорадно блеснула глазками.
— Это в твоем колхозе значения не имеет, — вдруг ледяным голосом произнесла Катя. — В горах. А здесь имеет. Я под синие сапоги одета.
Маленький побагровел, а Ильяс осторожно заметил:
— Послушай, сапоги поменять никак не получится, товар уже в эти заложен. Почему в красных не можешь?
— Да я хоть с голой задницей могу. Только люди внимание обращать будут... Вы же под свой костюм папаху не носите? Да еще с товаром...
Ильяс задумался и почему-то посмотрел на родственника-горца.
— Э, у нас по-всякому ходят, — помрачнел он и вдруг резко перешел на даргинский.
Маленький начал было оправдываться, но Ильяс начал просто звереть от ярости. Положение надо было как-то спасать.
— К этим сапогам сумку хотя бы красную надо, — сказала Катя безразличным тоном и поднялась.
Маленький судорожно посмотрел на часы.
— Пятнадцать минут осталось...
Но Ильяс рявкнул, и тот бросился к двери.
Маленький едва поспевал за длинноногой Катей; около витрины бутика она приостановилась. Снаружи на стенде висели сумки, маленький сдернул красную и бросился к кассе. Катя, не обращая на него внимания, не спеша вошла, стала выбирать.
— Вот же, красная, купил уже, — прошипел маленький, весь покрытый потом.
— Эту маме своей подари.
Тот пошел пятнами и утерся носовым платком. Пришлось отнести эту сумку назад любезному юноше-продавцу и еще подождать. Наконец Катя выбрала подходящую, сунула ему в руки и направилась к выходу.
Маленький посмотрел на ценник, но Катя уже выходила из магазина. Обливаясь потом, он вытряхнул продавцу мятую кучу денег из карманов, тот невыносимо долго их расправлял, а потом сказал:
— Прошу прощения, еще тысяча шестьсот двадцать рублей.
Маленький изменился в лице — денег у него больше не было.
— Слушай... Возьми часы, а... «Редженси», швейцарские... Две штуки стоят... Очень надо, сумочка понравилась... Можешь, а?
Юноша любезно улыбнулся.
— Да, это возможно, — вежливо ответил он.
Маленький несся через стоянку аэропорта, как карманник.
Сучке задрали хвост, помакали ваткой. Потом втерли кровь в отвороты брюк и в носки мрачному родственнику-гангстеру.
Катя надела сапоги, пересыпала содержимое своей сумочки в новую.
По знаку Ильяса гангстер взял чемодан и вышел из автобуса. Через стоянку он направился к залу вылетов.
Пара беспородных кобелей на остановке маршрутного такси задрали носы и припустили по ветру.
Ильяс помог выйти Кате и открыл перед ней дверь «мерседеса».
Гангстер-горец с тяжеленным чемоданом почти миновал стоянку, увидел, как остановился перед входом белый микроавтобус и высадил стюардессу.
Собаки с воодушевлением неслись через всю площадь, но, к счастью, человек с чемоданом уже заходил в стеклянные двери. Как раз за его спиной выскочила из «мерседеса» девушка и зашла следом.
В комнате свиданий ростовской колонии строгого режима — осужденные женщины. Они говорят в камеру.
— Соколова Евгения, 105-я, часть первая, восемь лет...
— Кантор Татьяна, 206-я, 101-я, часть третья, шесть лет...
— Гудзиева Эльмира...
— Вележаева Анастасия...
— Коротких Ирина...
— Разлогова Светлана, 105-я, часть вторая. Третий год заканчивается, полсрока уже. А вы кино снимать будете?
— Да, кино, — отвечает Армен. — Артистку ищу. Вам с этой девушкой встречаться не приходилось?
...Сзади остались серые кирпичные корпуса и вышки, пролетела внизу паханая полоса с колючкой. В степи еще кое-где лежал снег, особенно в оврагах, с высоты взгляд охватывал курганы, шоссе, которое гудело впереди. Воздушный поток поднимал вверх, но уже гудела снизу четырехрядка, разнося высоко в небо запах соляры, асфальта и жженой резины. Со стороны станицы поднимался дым завода и печных труб.
В пустом темном зале ставропольского театра за освещенным режиссерским пультом сидит Армен. Курит. Идет репетиция «Дяди Вани». Армен изредка подает реплики, что-то спокойно объясняет.
В зал тихо заходят три человека, одетые в черные дорогие костюмы, и вежливо останавливаются у входа. Ассистентка, пробравшись к ним между стульями, о чем-то растерянно шепчется, но Армен вроде не обращает на это внимания, и она усаживает незнакомцев на последний ряд. Один из них — Ильяс. Репетиция продолжается.
Гости внимательно смотрят спектакль.
— Дорогая, что за постановка? — тихо интересуется Ильяс.
— Чехов... «Дядя Ваня», — робко отвечает девушка.
— «Дядя Ваня»... Ты извини, я из аула сам, — улыбается Ильяс. — За всю жизнь только одну книгу прочитал. В шестнадцать лет. «Духи сибирской равнины» называется. Про шаманов, древних людей... Интересная... Больше ни одной книги не прочитал.
Девушка поправляет очки.
— Этот режиссер, который постановки делает?
— Да... Это режиссер.
Не оборачиваясь, Армен невольно прислушивается к тому, что происходит сзади.
В зал заходит толстый человек с папкой.
— Продолжайте, продолжайте, — машет он в сторону сцены и небрежно здоровается за руку с Арменом.
— А этот кто? — спрашивает Ильяс.
— Это главный режиссер.
— Зачем доктор на табуретку встает, как аист! — громко говорит главреж по-армянски. — Что, повеситься хочет?
— Так лучше, Арутюн Тигранович, — по-русски сухо отвечает Армен.
— Как лучше, чем лучше? Мне это непонятно! Если только он повеситься хочет... Ты повеситься хочешь, Владимирцев?
Пожилой актер смущенно улыбается.
— Не хочешь? А молодой режиссер — почему-то хочет кого-нибудь повесить... — все балагурит главреж.
Армен бледнеет, по-прежнему думая про странных людей на последнем ряду.
— Я бы вас повесил с удовольствием, Арутюн Тигранович, — вдруг глухо произносит он и начинает собирать бумаги. — Репетиция окончена, спасибо.
Главреж непроизвольно открывает рот, растерянно озирается по сторонам и натыкается взглядом на трех дагестанских бандитов в глубине зала.
Ильяс, выдержав паузу, приветливо говорит:
— «Дядя Ваня», в школе дети даже учат... Что ему непонятно было?
Ассистентка, ни жива ни мертва, глупо улыбаясь, приподнимается с соседнего места:
— Здрасьте, Арутюн Тигранович!
Армен с Ильясом в сопровождении двух товарищей выходят на улицу.
— Я сам из аула, Армен, — говорит Ильяс, — Чехова даже не читал. Ильяс меня зовут.
— Я знаю... Понял. Армен.
Из-за шторы в своем кабинете бледный главреж наблюдает, как садятся в большой черный «мерседес» четыре человека.
— Я слышал, искал ты меня? — спросил Ильяс.
— Да, искал... Не ожидал здесь увидеть...
— А я пришел постановку посмотреть, театр...
— Театром интересуетесь?
— Понемногу всем интересуюсь. Мне учительница одна с Махачкалы рассказывала, что хорошие постановки делаешь.
Армен смущенно кивнул.
— А зачем искал ты меня?
— Я про тебя тоже слышал, конечно... А вообще, мне человека найти нужно.
— Что за человек?
— Девушка одна. Она в тюрьме сидела, на зоне в Ростове, год назад. А потом пропала.
— Совсем?
— Совсем. Из внутреннего изолятора. Никто не знает как.
Армен достал фотокарточку и протянул Ильясу.
— И эту девушку тебе найти надо?
— Как воздух. Я ее каждый день ищу. Только следов нету.
Почувствовав некоторое сомнение собеседника, Армен добавил:
— Скажешь, чем расплатиться, — все сделаю. Рабом стану.
Ильяс помолчал.
— А зачем тебе девушка эта? — поинтересовался он.
— Жениться на ней хочу, — мрачно ответил Армен.
— Попробовать можно, Армен. Закину... А я тут одну постановку хочу замутить, но, знаешь, культурный человек нужен. Режиссер, типа тебя. Постановщик.
Пожилая веселая зэчка рассказывала историю непутевого мужа.
— Он из рейса возвращался — король. Бабла у него море было. Один раз привез сапоги югославские в коробке. А коробки две. Я сапоги меряю и спрашиваю: «А эти кому?» На вторую коробку. Он ржет, коробку открывает, а она полная денег! Из пивной шел, тропинку выкладывал четвертаками — а пивная была за квартал...
Армен улыбается, кивает, меняет кассету в камере.
Худенькая блондинка.
— А сын ничего не знает, сказали — уехала мама, вместе с бабушкой. Ему четырнадцать лет.
Следующая — фатальная женщина.
— Я знала и режиссеров, и артистов. И многих других. Ваша как фамилия?
— Мартиросян...
— Вы какие кинофильмы снимали?
— Этот первый будет... Дебют. А вы эту девушку не знаете?
На большом столе стоят чашки, кофейник, пепельница. Ильяс и Армен сидят друг напротив друга, курят. Перед Арменом куча исписанной бумаги, какие-то рисунки.
— Он в Бога не верит? — задает Армен странный вопрос.
— Он в бабло только верит.
Армен продолжает что-то задумчиво чертить.
— В колдовство, сглаз, порчу не верит он?
— Не знаю, брат.
— Что он любит?
— Кошек! Кошкодер — ему погоняло дано...
— Кошек... А что он не любит больше всего?
— Русских он не любит. Генерала как зовут, памятник во Владике есть?
— Ермолов.
— Генерал Ермолов этот его прапра... короче, дедушку его деда повесил. Очень у них в роду это запомнилось.
Армен затягивается, думает.
— Боится чего-нибудь?
— Конечно, боится, наверное... Это только у меня страха нет, — улыбается Ильяс.
Большая оранжевая мусоросборочная машина остановилась у контейнеров в квадратном дворе семнадцатиэтажек. Леша спрыгнул, выдернул пульт, зад зашевелился. Отмеренным рывком он толкнул контейнер к захватам, нажал кнопку, и железный ящик опрокинуло в мусоросборщик. Кое-что высыпалось мимо, Леха подтолкнул следующий, свистнул в сторону четырех собак, бесстрастно ожидающих окончания процедуры, и кинул им пакет из-под сиденья. Они скромно приблизились, подхватили приготовленную колбасу и ушли, не задерживаясь. Пока содержимое контейнера утрамбовывалось, он набрал номер на мобильном и подвез последний ящик, что было видно по маленькому телевизору в кабине. А камера, соответственно, стояла на верхней раме кузова.
— «Большой и малый джихад», — прочитал он в трубку название зеленой брошюры, выпавшей из контейнера. — «Путь воинов Аллаха». Восьмой микрорайон, улица Академика Варги, одиннадцать, корпус три или девять, корпус один.
Прессовочный механизм загрохотал.
— Чего? — не расслышал Леха. — Да нет, здесь татары, наверное, живут... Ну, кости бараньи... Так свежие! Праздник татарский как называется? Ну вот, байрам... Вот вчера и был этот уйрам-байрам, телевизор смотришь?
Захваты сомкнулись в третий раз и вознесли в воздух контейнер.
— Казань, 1999, типография имени Фотиевой, заказ 237.
Леха нажал отбой, подобрал, что просыпалось, и закинул в кузов вместе с брошюрами.
Собаки деловито и без ссор заглотали колбасу между гаражами и двинулись дальше дружной четверкой.
Замелькал грязный асфальт под лапами, пакеты, мусор, следы протекторов...
На задний двор теплоэлектростанции, где стоит знакомый «мерседес», въезжают еще две машины. Минуту они просто стоят, потом открываются двери и выходят люди. Из «мерседеса» выходит Ильяс, навстречу ему — человек из прибывших, очевидно — главный. Они здороваются, начинают разговаривать.
Некоторое время спустя Армен, который сидит на переднем сиденье, видит, как Ильяс удрученно качает головой и подает печальный знак. Из «мерседеса» выводят седого бледного человека в мятом костюме. На шее намотана веревка. Он покорно следует за своим провожатым, как на поводке, даже не пытаясь дернуться.
Главный из прибывших и его бойцы, онемев, смотрят на двоих людей, идущих к железной опоре высоковольтной линии.
— Что за человек, Ильяс? Я первый раз его вижу...
— Кто-то должен отвечать за это, Арик. Некому отвечать больше...
В седом человеке мы узнаем актера Владимирцева. Ему на голову провожатый надевает желтый целлофановый пакет с нелепым рисунком мультипликационного кота, веревку перекидывает через балку.
— Первый раз его вижу, этого фраера, совестью клянусь. Сам из него душу выну, если он тебя обокрасть хотел, — быстро говорит Арик, не отрывая взгляда от вышки. — Давай вместе сейчас его спросим...
— Я спросил уже, Арик. Он на тебя брешет, — глядя ему в глаза, произносит Ильяс. — Стариков казнить приходится, но правду узнать надо...
Арик, не отрывая взгляда, смотрит на место казни. Ильяс тоже оборачивается.
— Может, сейчас захочет правду сказать, — задумчиво говорит он.
Его товарищ под вышкой ждет, что-то спрашивает старика, но тот лишь отчаянно мотает головой. Тогда человек проверяет прочность узла и легонько толкает Владимирцева в спину.
Сорвавшись с бетонного блока, тот начинает сучить ногами, пытается оседлать опору, так что палачу приходится держать его за колени, пока жертва не затихает. Видимо, по брюкам течет, и он вытирает руки о траву. Тело с неестественно вывернутой головой тихо покачивается, и только улыбается с пакета глупая рожа кота.
Армен видит на лице Арика почти неприкрытый ужас. Он опускает глаза.
Ильяс садится в машину, его товарищ, подумав, обрезает веревку, вместе с другим бойцом они волокут тело к «мерседесу» и закидывают в багажник. Машина уезжает.
Опять осужденные сменялись перед камерой. Постарше, помоложе, красивые и не очень. Рассказывали про себя...
— Калитина Оксана... Я совсем не жалею... Совсем. Пусть Бог меня накажет, но эту падлу я бы еще раз встретила и еще раз убила...
— Лазовая Лариса...
Другая пела:
— Я росла и расцветала до семнадцати годов, а с семнадцати годов...
Еще какая-то девчонка...
— Я за топором пошла, к Салохиным, к тете Вале. Говорю: дайте топор, у нас сломался, мясо разрубить надо. Ну, принесла топор. Уже этим топором Витя тело разрубил, в пакеты все сложили и утром на автобусе уехали. Ну, а тетя Валя и сообщила потом, если бы топор не сломался, может, и не было бы ничего. А Витя на воле, в Хабаровске где-то. Ну, а артисткой я бы могла быть, наверное. А раздеваться не надо будет?
Армен, улыбаясь, курит в кресле. Ильяс, радостный и возбужденный, показывает ему фотографии.
Молодые борцы-вольники на ковре, мальчишки с тренером в секции, соревнования...
— Смотри, это в Ростове, всесоюзная спартакиада... Это чех, хороший парнишка, с Грозного, мастер спорта международного класса, слушай... На третьей минуте я его выкинул...
Ильяс оглядывается и вдруг легко делает сальто назад.
— Ты шахматист, наверное? — серьезно спрашивает он Армена. — А то я тебе все про борьбу да про борцов...
— Нет, — смеется Армен. — Я фехтованием занимался, в детстве.
— Слушай, сломали мы его! Все бросил здесь, уехал... — радостно улыбаясь, вдруг говорит Ильяс. — Я у него страх в глазах увидел! Нет в нем силы больше, — кричал, сердце ему вырежу, а сам уехал... Хитрый, змей, был, но сломал ты его!
— Ты хорошо разводил... А если бы он к вышке пошел?
— Э-э, — махнул Ильяс, — дернули бы быстро...
Постучав, из-за двери показывается несколько смущенный, но разгоряченный актер Владимирцев с желтым пакетом и пиджаком в руках. Под рубашкой видна альпинистская обвязка.
— Я прошу прощения... Ребята костюм хотят выбросить, а он новый совершенно...
— Не могу уговорить его, — кричит из коридора «вешатель», — зачем такой костюм...
— Да его только почистить, замечательный костюм, пиджак вообще чистый, зачем же выбрасывать...
— Александр Михайлович, — вмешивается в спор Армен, — да возьмите, конечно...
— Александр Михайлович, дорогой, давайте купим новый вам, бежевый, или какой хотите, — кричит Ильяс.
— Да жалко, ей-богу, новый костюм, от пыли отряхнуть только, брюки уже высохли...
Общими усилиями Владимирцева успокаивают и выпроваживают. Ильяс возвращается в комнату, подходит к двери на террасу, с которой открывается вид на мягкий южнорусский пейзаж.
— Арменчик, дорогой, ты красивую постановку сегодня сделал...
Армен кивает, улыбается.
— Теперь уезжать надо. В Москву.
— Зачем?
— Должок один есть у меня, кровный... Да и вообще, веселее в Москве. А у тебя здесь дела?
— У меня одно дело, Ильяс. Девушку эту найти.
— В Москве и будем искать.
— Узнал про нее что-то? — напряженно спросил Армен.
— Разное говорили... — ответил Ильяс. — И что по воздуху улетела, и что научилась все замки открывать... Может, брехня, не знаю... Но по-любому, искать ее теперь на воле надо.
...«Мерседес» подруливал ко входу. Ильяс был за рулем, Катя рядом.
— Ну все, пойду я.
— Погоди, подойдет он... — кивнул Ильяс в сторону стоянки. — Там на приеме человек будет, Арик зовут. Пацан он душноватый... так ты скажи, что моя невеста...
— Я, вообще, сегодня судьбу свою не ждала встретить.
— Э, судьбу каждый день ждать надо, — серьезно сказал Ильяс.
— Мне с утра цыганка то же сказала, — ответила Катя.
Гангстер был уже совсем близко.
— Удачи тебе, сестренка, — сказал Ильяс. — Может, встретимся скоро.
— Если сучка не попадется, — ответила Катя. — Судьба и обмануть может.
— Если что, я за тебя отвечу.
Перед камерой — воровка в росписи. Другая предлагает любовь за сигареты. Третья — плачет. Четвертая — плюет в объектив. Пятая — показывает стриптиз. Шестая — сумасшедшая.
А седьмая была особенная. Она молчала.
— Я буду делать что-то. Про условно-досрочное хлопотать... Вытащить тебя отсюда надо, — говорил Армен, расхаживая по комнате.
— Не надо. Замков-то нет.
— А чего же ты здесь сидишь тогда?
— Годик отсижу, потом улечу, — засмеялась Катя. — А ты помочь чем-то хочешь?
— Хочу.
— Ты адвокат?
— Нет, режиссер... Ну, это неважно.
— И чем же ты помочь хочешь?
— Может, расписаться нам...
— В смысле? Замуж за тебя выйти?
— Ну, да...
— А если меня жених ждет?
— Пойми, я хлопотать за тебя смогу... Вытащу я тебя отсюда...
— Ты сделай предложение, а я подумаю. Вдруг — судьба.
— Выходи за меня замуж.
В мониторе, установленном в кабине Лешиного «КамАЗа», было видно его самого, пару бродячих псов, мусорные контейнеры.
Леша повозился с собаками, потом принялся за контейнеры. Один открыл, покопался внутри. На черном пластике разобрал и быстро разложил характерно разорванную сигаретную пачку, несколько смятых окурков с картонными мундштуками, позвонил по мобильному.
— Ломоносовский, дом пять. План курят, подловить можно.
С трубкой у плеча, Леша еще покопался в пакете, кинул собакам что-то съедобное.
— Опять фантики... — он вытащил несколько бумажек, в которые обычно заклеивают пачки денег, потом еще какой-то клочок.
Мимо проскакали трое чумазых беспризорников с пакетами и бутылками, заглянув по ходу в Лешины контейнеры на предмет чего-нибудь полезного.
— Тест на беременность, — продолжал Леша, — результат положительный, две полосочки — положительный, значит? Ну, вот... Смотрим женскую консультацию, подтверждаем квартиру.
Двое пацанов ускакали дальше, а третий задержался. Он сидел в сторонке на корточках, курил, вокруг него суетились голуби. Был он худющий и смуглый, лет десяти, с раскосыми монгольскими глазами.
Они долго смотрели друг на друга, потом Леша, не отрывая взгляда, подошел поближе.
— Как ты здесь? — вдруг спросил он, присел рядом и даже потрогал мальчика за руку.
Мальчик все так же смотрел снизу вверх.
— Будет что? — осторожно спросил Леха, но тут же слегка смутился и кивнул: — Ну да...
Помолчали еще.
Наконец мальчик улыбнулся и вынул из-за пазухи шерстяной носок, перетянутый нитками. Леша нитки развязал, и на ладонь ему выкатились четыре рябых голубиных яйца.
Он долго их разглядывал, а потом с чувством сказал:
— Спасибо, браток.
Мальчик встал и ушел, не прощаясь.
— Змей воздушный — за мной!
Армен расхаживал по большому гостиничному номеру, Ильяс брился в ванной, собирался куда-то.
— У меня встреча будет, — сказал Ильяс, надевая пиджак. — Пойти мне одному надо. Завтра девчонку искать будем, — он положил в сейф документы, пистолет и захлопнул дверцу.
— Скажи где, я сейчас начну, — отозвался Армен.
— Не найдешь, вместе лучше... Сам ее увидеть хочу.
— Здесь тебя ждать?
— Погуляй сходи, Кремль посмотри, Алмазный фонд... Позвоню тебе.
Армен неподвижно лежал на кровати с сигаретой, перед ним в окне открывался вид на Спасскую башню и Васильевский спуск. Было раннее утро. Телефон лежал у него на груди.
...Армен ходил взад и вперед по комнате свиданий.
— ...Я видел сон один... Про ангела... То есть нет, это правда ангел был...
Они помолчали.
— Но, главное, тебя я видел.
— Может, обознался?
— Нет. Всю жизнь я тебя ищу... Веришь?
Катя пожала плечами.
— Верю... Мне тоже цыганка нагадала всю жизнь счастья ждать.
— Я во всех зонах, тюрьмах был, в больницах даже...
— Да я сижу-то без году неделя...
— Вот видишь... А я знал, где тебя искать надо...
Катя посерьезнела.
— Знаешь... Если правда судьба, то еще встретимся... Не здесь.
— Правда... Я, Катя, жить без тебя не смогу уже.
Катя внимательно посмотрела на него.
— Я подумаю, только подождать все равно надо... Может, меня тоже ангел какой навестит...
— Ты подумай, я через неделю приеду.
Ильяс очнулся в незнакомой комнате. Руки были в наручниках, в вене капельница. Пиджак валялся рядом, в ногах. Он выгнулся, чтобы нащупать ногой телефон, это удалось не сразу, но потом трубка все же выскользнула из кармана, и он в несколько мучительных приемов придвинул ее к себе. Носом и подбородком стал набирать номер.
Звонок раздался неожиданно.
— Да... Где ты? — вскочил Армен.
— Попал в блудняк, слушай... Подстрелили меня.
— Где ты, Ильяс?
— На хате какой-то... В браслетах. Пулю словил, слушай...
— Где ты, можешь сказать? Окно есть?
— Посмотрю в окно...
Ильяс приподнялся, отчего его передернуло и на губах появилась кровь. За мутным стеклом с занавеской был виден кусок двора с детской площадкой и шпиль университета за кирпичными домами.
— Университет видно, — прохрипел Ильяс, упав лицом на трубку.
— Посмотри, еще что! Улица или номер дома...
Ильяс полежал еще немного, набираясь сил, потом поднялся снова. Второй раз было трудней, и ничего нового он не увидел. Он опять упал и, чуть отдышавшись, сказал:
— Нет, не вижу, Армен... Детская площадка есть... Подожди, мутит, слушай...
— Смотри еще! Машины есть во дворе? Номер машины какой-нибудь...
— Сейчас, — выдавил Ильяс, но лежал еще какое-то время лицом на трубке. Потом все же сделал отчаянное усилие и приподнялся в третий раз. Он вытянулся насколько можно, до дрожи головы, но недостаточно высоко: подоконник закрывал нижнюю часть двора, номера машин вдалеке разглядеть было невозможно.
Ильяс уперся ногой в пол, а руками взялся за раму кровати, наручники мешали, от напряжения кровь пошла вверх по капельнице. Передние ножки кровати все же оторвались от пола, но единственное, что он смог увидеть, была оранжевая мусоросборочная машина, въезжающая во двор.
Кровать с грохотом опустилась, и, стараясь не потерять сознания, Ильяс сказал:
— Не вижу... Мусорка въехала, М511МО... Оранжевая... — и снова уткнулся на трубку.
В этот момент открылась дверь, Ильяс поднял глаза и сказал:
— Маме позвонил, чтобы не волновалась.
Короткий удар уложил его обратно, человек забрал телефон, пиджак и вышел.
Двор был сталинского дома, а так — те же ракушки, и машин побольше. Из-за них добираться до помойки всегда было очень непросто, но огромный мусоросборщик ювелирно их миновал. Возле помойки опять сидели собаки, на этот раз две. Леша тоже дал им колбаски, потрепал по голове. Потом откинул крышку одного контейнера, запустил туда руку в перчатке.
Немного порывшись, он извлек пластиковый мешок, аккуратно развязал его и, воткнув в ухо телефонный наушник, набрал номер.
В пакете были кровавая марля, ампулы, упаковки из-под лекарств.
— Серафимовича, два. Бинты, антибиотики, дренажные тампоны, кардиостимуляторы.
Огнестрелка серьезная. День, наверное, третий. Значит, привезли вчера.
Леша аккуратно завязал пакет, сунул его в пластиковый мешок побольше, спрятал в кабину.
«КамАЗ» стал пробираться дальше, пока не уперся в большой «мерседес», который небрежно занял полдороги. За тонированными стеклами было не разглядеть, на месте ли водитель, мусоросборщик мигнул фарами, подождал, потом сдал чуть назад и, забравшись левыми колесами на бордюр, начал продвигаться вперед. Кузов накренился, железная балка захвата угрожающе нависла над полированной черной крышей «мерседеса» и, оказавшись в паре сантиметров от нее, медленно поползла вперед. Стекло «мерседеса» опустилось, — водитель все-таки там был, а теперь, видимо, проснулся и неподвижно следил за маневром.
Когда выхлопная труба оказалась напротив него, мусоросборщик выпустил струю вонючего дизельного дыма, спрыгнул с бордюра, а ржавая балка, просвистев вдоль лобового стекла, почти обрушилась на капот, не достав какого-нибудь сантиметра, но обильно обсыпав его комьями грязи и налипшим мусором. Водила вылез, осмотрел всю свою машину и долго глядел вслед мусорке.
Армен быстро пересек двор, сел в «мерседес», машина тронулась.
В соседнем дворе мусоросборщик опять остановился, перегородив им дорогу.
Парень в комбинезоне начал не спеша опрокидывать контейнеры.
Армен молча за ним наблюдал, пока резкий гудок не вывел его из задумчивости.
— Гудеть не надо никогда, — сказал он нервному водиле.
— Извините.
Последний ящик был опорожнен и откачен в сторону. Парень стал забираться в кабину, — но только их «мерседес» тронулся, как злосчастный контейнер, словно повинуясь неведомой силе, а на самом деле просто оставленный на откосе, покатился вдруг обратно на середину дороги. Водила дернулся, опять случайно нажал на гудок и, пробормотав «извините», в ярости выскочил, чтобы самостоятельно убрать препятствие. Армена это маленькое происшествие как-то заинтересовало, и когда в следующем проходном дворе мусорка опять встала перед ними возле помойки, он уже с любопытством стал наблюдать за продолжением.
Водила, бросив на пассажира косой взгляд, выскочил пробкой из машины, подлетел к кабине «КамАЗа». Парень в комбинезоне вылез, спокойно обошел его и направился к своим контейнерам. И только когда водила схватил его за плечо, мусорщик коротким ударом сломал ему челюсть.
Армен вышел, глянул в то место, где рухнул водила, взял из машины пальто и внимательно посмотрел на мусорщика.
— Нагрубил малость, — хмуро сказал Леша. — Водитель ваш.
— Мне с вами поговорить бы надо, — задумчиво сказал Армен. — Мне, наверное, ваша помощь нужна.
Мелькали грязный асфальт под лапами, пакеты, мусор, следы протекторов...
Потом нажали на цифровую перемотку, замелькали в «стопе» гаражи, подъезды, другие собаки рядом с объективом камеры.
Пару раз перемотку останавливали, и в режиме «плей» с нижнего ракурса были видны то бамперы и номерные знаки машин на стоянке, то бомж на трубах, который метнул в камеру железной арматуриной, отчего камера дернулась, то ночные планы двора, где двое пацанов пытались вскрыть дверь у «нивы»...
— И давно у вас эти собачки работают? — спросил восхищенно Армен.
— Вот этот день должен быть, двадцать пятое...
Это был не день, а вечер или утро. Камера двигалась сначала рядом с машиной, потом обогнала ее и, ослепленная фарами, шарахнулась на тротуар. А когда машина остановилась, открылась дверь, вышли, оглядываясь, люди, камера осторожно подтрусила поближе. Двое осторожно стали вытаскивать кого-то с заднего сиденья. У одного ухо и пол-лица были заклеены ватой и пластырем, пальто было в крови. У Ильяса, белого как снег, которого они наконец вытащили, пальто, пиджак и рубашка были распахнуты, а на груди хлопал в такт дыханию полиэтиленовый пакет. Его схватили под локти и потащили к подъезду. Улыбаясь через силу, он что-то сказал заклеенному, тот ударил его несколько раз, второй вмешался, и они снова потащили его прямо на камеру. Заклеенный что-то рявкнул, брыкнул ногой, камера ушла за машину, и Леша запись остановил.
— Он?
— Он... — сказал потрясенный Армен. — Ты мент, что ли?
— Мусорщик, — ответил Леша.
— Короче, я должник твой, Леша, кто бы ты ни был.
Армен встал, надел пиджак. Сидели они, видимо, давно, в странном помещении с аппаратурой, вольером, где дремали пара симпатичных стаффордширов и ошпаренная дворняга, со стойкой для снайперской винтовки и стеклянной камерой, где лежали на вате голубиные яйца.
— Ты мне не должник. Только за собачек этих ты теперь тоже отвечаешь. Потому что знать про них никому не надо, — сухо сказал Леша. — Потом, ты мне тоже помог, потому что информация, что в квартире этой находится твой товарищ, а не кто-нибудь другой, — информация довольно дорогая.
— Это для меня она дорогая, Леша. Потому что я сейчас еду эту квартиру брать.
Армен вытащил из кармана пальто обойму и ствол.
— Это сюда вставляется?
— Обычно сюда...
— Предохранитель?
— Ага... Квартиру эту, Армен, ты брать не будешь. Потому что квартира эта находится в разработке. И потом, там тебя завалят.
— Знаешь, брат... Я скорее тебе сейчас коленку прострелю, чем ты меня остановишь. Подъезд какой?
— Первый, — ответил Леша.
Армен взял пальто, двинулся к двери.
— Квартира двадцать шесть, — добавил Леша, отвернувшись к экрану. — С кем пойдешь-то?
— Найду пару земляков...
— Фамилии только напишите. И бумажки в карман.
Леша снова включил запись.
Армен ехал в полупустом вагоне метро. На большой светлой станции, когда почти все вышли, Армен тихо переложил пистолет в карман пальто, потом снова кто-то вошел, но дальше он ехал уже спокойно, прикрыл глаза и, кажется, задремал.
Армен стоял в предбаннике комнаты свиданий и через решетку двери молча смотрел на майора.
— Куда исчезла? — наконец выдавил он. Майор тоже долго молчал.
— Следствие началось... Тебя тоже спросят, наверное.
— Я же был неделю назад... Мы встретиться договорились...
— Где? — спросил майор.
— Здесь...
— Передумала, значит, — вздохнул майор, оглядев помещение.
Армен, глядя перед собой, миновал вахту и пошел к автобусной остановке. Сторожевые вышки и корпуса остались за спиной, но он не оборачивался.
Около хлебного фургона сидел на корточках и курил мальчишка с раскосыми глазами.
Была ночь. Армен немного повозился с домофоном и вошел в подъезд сталинского дома на улице Серафимовича.
Решетчатый лифт поднял его на седьмой этаж, он вышел, спустился на полпролета.
За прутьями перил внизу виднелась массивная железная дверь с табличкой «26» и смотровым глазком.
Этажом выше лязгнул замок, дверь открылась, Армен выглянул — вышел какой-то парень с мусорными пакетами. Пришлось тихо спуститься прямо через освещенную площадку еще ниже — мусоропровод был как раз между этажами. Было видно, как сосед открыл его, кинул один пакет, второй не влезал, он бросил его на полу рядом и захлопнул ящик ногой.
Армен переждал, пока замок наверху закроется, снял пистолет с предохранителя, приблизился к двери, послушал, даже принюхался к щели. Потом быстро поднялся наверх и вернулся с охапкой ковриков для обуви. Положил их под дверь, подумав, положил еще три соседних и, чиркнув зажигалкой, поджег. Быстро пошел едкий резиновый дым, в квартирах зашевелились.
Армен, стараясь не кашлять, стоял на своей площадке сверху, с оружием наготове.
Сначала открылась другая дверь, выглянула бабка в очках-лупах, заорала что-то про милицию.
Армен давился от дыма, когда ручка двадцать шестой квартиры повернулась.
Он подался вперед, но тут же отпрянул, потому что дверь открылась на цепочке, потом захлопнулась и открылась снова, но Армен остался на месте — из-за клубов дыма выглядывала тетка в ночной рубашке, потом появился ее лысый муж с пластмассовым ведром, плеснул на горящую резину, отчего дыму только прибавилось, и стал орать в глубину квартиры:
— Я твоему Игорьку руки поотрываю! Хулиганье! Я его в колонию сдам! Олигофрены!
— Сами вы олигофрены! — ответил ему пронзительный девичий голос из глубины квартиры. — Сразу Игорек! Нужна ему ваша дверь сраная!
Опять высунулась бабка:
— Я милицию уже вызвала. Вы переселяйтесь тогда, если дочка у вас такая! Каждую ночь наркоманы ходят к ней! Сожгут же всех к чертовой матери!
— Да успокойтесь вы, Василиса Андреевна, не орите! — крикнула мамаша, закашлялась и захлопнула дверь.
Через секунду дверь опять открылась, и лысый со шваброй стал пытаться разметать горящую кучу вниз по лестнице.
— Дверь закрой, дым же! — визжала жена. Лысый, обливаясь слезами и кашляя, боролся с резиной, снова высунулась бабка.
— Тушите, тушите... Не затушите, милиция подъехала уже. Развели наркоманов, сожгут весь дом!
— Да тебя саму сжечь надо, ведьма! — задыхаясь, заорал лысый. — Лида! Ведро!
Он метнулся за ведром, и в этот момент Армен проскользнул вниз.
Со второго этажа он увидел через окно патрульную машину с мигалкой. Пришлось опять подняться на лифте наверх, на седьмой, а на шестом крики все не утихали.
На площадке он огляделся, быстро развязал оставленный соседом мусорный пакет, сунул туда пистолет и не спеша пошел вниз.
Пожар почти ликвидировали, сержант-муниципал с автоматом и его напарник лениво оглядывали место происшествия.
— И сама она наркоманка небось, дочка их!
— Старый, нездоровый человек, вы понимаете, — объяснял про бабку закопченный папаша, стараясь запихнуть в дверь рыжую кошку, которая мешалась под ногами.
— Тебя переживу, не бойся!
Армен поздоровался и хотел пройти мимо.
— Здесь проживаете? — спросил сержант.
— Нет, не здесь, — ответил Армен. — В Ереване.
— Документики предъявим.
Армен достал паспорт.
— Здесь что делаем?
— От девушки возвращаемся.
— Девушка где проживает?
— Слушай, сержант... Зачем вопросы такие? Вдруг девушка — жена твоя окажется.
— Запрещенные предметы есть? — тускло спросил сержант и кивнул напарнику. Тот ощупал Армена, но ничего не нашел. Сержант помолчал, поглядел на него.
— Ты, это, в Ереване по девушкам ходи лучше. По месту жительства.
Ранним утром мусорка остановилась в обычном месте. Леша вылез и увидел Армена, который подошел к контейнерам с другой стороны, откинул крышку у одного, молча покопался, потом перешел к другому.
— Этот можно уже? — поинтересовался Леша.
Армен ничего не ответил, выудил наконец нужный пакет, разорвал его и вытащил оттуда свой пистолет. Потом подошел к Леше.
— Это ты пошутил про квартиру двадцать шесть?
— А ты про коленку — тоже пошутил?
— Ты, мусорщик, — сказал Армен, — я человека ищу, который мне как воздух нужен. Чтобы ты меня за шутника не держал, я тебе сейчас обе коленки прострелю.
И ствол Армена через карман пальто уперся в Лешину ногу. Леша посмотрел вниз, на ногу.
— Знаешь, Армен, — задумчиво сказал он. — Встречал я парней и пострашней тебя.
Он снова опустил глаза, и Армен увидел, что в его живот тоже упирается ствол, правда с глушителем.
— Один мне тоже коленки прострелить решил. Лешин ствол повернулся на себя, уперся в ногу.
— Сначала эту, потом эту.
Раздался хлопок. Потом — второй.
На ткани комбинезона Армен ясно увидел две дырочки.
Какое-то время он завороженно на них смотрел, пока Леша не взял и не приподнял обе штанины. И стало видно, что стоит он на двух тонких титановых палочках, а ног у него нет.
— Но я ему все равно, что не хотел сказать, — не сказал.
Леша расплылся во весь рот и штанины отпустил.
— Короче, есть один пацаненок, поможет он.
Большой номер гостиницы «Россия» с видом на Кремль и Москву-реку обследовал черноголовый мальчик. Он постоял у окна, потрогал бутылки на журнальном столике, полистал какие-то газеты. Потом обернулся и уставился на Лешу и Армена своими раскосыми глазами.
Леша вопросительно поднял голову, мальчик застенчиво показал на кровать в спальне.
— Здесь спал он? — тихо спросил Леша.
— Он не спал. Утром приехали, он ушел сразу.
Мальчик отвернул покрывало, уткнулся лицом в подушку, потом поднялся и потрогал свои волосы. Леша подумал и спросил:
— Ему, знаешь, волос нужен хотя бы... А бритва есть?
Армен встал и принес из ванной станок. Мальчик взял его и отвернулся.
Они молча сидели в креслах, ждали.
— Какая квартира все-таки, а?
— Двадцать шестая.
— Нет.
— Двадцать шестая.
— Я был там вчера.
—Ну?
— Нет его там.
— Вот видишь. А пакеты с бинтами оттуда выносят.
Армен не поверил.
— Оттуда, точно. Но не простая эта квартира. Там, понимаешь... Заговоренная она как бы. Ты, может, и не был там вчера. А может, в другом месте был... Но пацаненок поможет, не бойся, — Леша кивнул в сторону спальни.
Через приоткрытую дверь было видно, как мальчик, сидя на корточках, ковыряется с бритвенным станком.
— Как это — заговоренная?
А так. Как люди заговоренные бывают, что его пулей не возьмешь.
— Ты что, таких встречал людей?
Леша посмотрел на Армена, подумал.
— Я разных встречал... Вроде как пацаны трепались, что сидят там у них экстрасенсы какие-то или колдуны, или, может, еще что... Вот эта квартира и разрабатывается.
— Колдуны?
— Ну, типа того. Ходили уже туда. Не раз. И ничего. Семья обычная... А друган твой живой. Пневмоторакс, третий день. Легкое прострелено. Помощь медицинская ему там оказывается, квалифицированная. Я кровь с бинтов на анализ сдавал, показатели не критические. Нужен он им зачем-то. Он сам-то не колдун у тебя?
— Да нет... — растерялся Армен. — Он только сердце гадюки съел однажды. Чтобы страха не было.
— И что?
— Нет у него страха, — ответил Армен.
Мальчик достроил на столике большую пирамиду из комков газетной бумаги, а потом взял и поджег ее зажигалкой. Спальня наполнилась дымом. Армен вскочил, но Леша замахал рукой и удержал его. Противно начала пищать пожарная сигнализация, но Леша не шевелился, пока мальчик с измученной улыбкой сам не повернулся к ним.
Армен бросился тушить стол, потом застучали в дверь, и он пошел успокаивать горничных, а Леша с мальчиком взялись за руки. И стали разговаривать.
«Нормально все?» — спросил Леша взглядом. Мальчик кивнул.
Леша спросил еще что-то, мальчик ответил ему, Леша не понял, также, взглядом, переспросил и — понял.
Так они общались с полминуты, а Армен с обгоревшим пледом за ними наблюдал.
— Это вы... разговариваете?
— Ну да, — улыбнулся Леша.
— А как вы... Как ты понимаешь? — оторопел Армен.
— И ты поймешь.
Армен недоверчиво посмотрел на мальчика и взял его за руку. Мальчик смотрел на него.
— Правда живой? — не выдержал Армен, глядя прямо в раскосые глаза.
Мальчик засмеялся и кивнул снова. Леша засмеялся тоже.
Мальчику эффект понравился, он взял опять Лещину руку. Леша игру принял, и Армен через секунду вдруг понял его вопрос, переданный через цепочку.
— Я с ним из Ставрополя приехал, — ответил он вслух, потрясенно улыбаясь. — А вообще я девушку одну ищу. Он мне помочь обещал.
Потом помолчал, посмотрел на Лехины ноги.
— А это уже не твое дело, братан, — дружелюбно ответил тот.
В постоянной пробке на Пушкинской площади между машинами шныряли молдавские попрошайки с босыми детьми, продавцы автомобильных карт и ворованных часов, нищие старухи и распространители флаерсов.
Армен наблюдал через окно кафе за жизнью перекрестка, за мойщиками стекол, пешеходами, ребенком с инвалидной коляской, которую тот катил по проезжей части.
Безногий афганец в ней — был Леша, вез его мальчик с раскосыми глазами. Кто-то давал деньги, кто-то отворачивался, поднимал стекла.
Леша вглядывался в лица, складывал деньги в сумку, смотрел на мальчика, но тот как будто плыл, ничего не замечая.
Потом они ели гамбургеры из «Макдоналдса» и пили пиво на скамейке в сквере.
— Кого мы хоть ищем? — тихо спросил Армен.
— Не знаю. Говорит, здесь надо ждать кого-то, — жуя, Леха кивнул на мальчика, который макал картошку в кетчуп. — Человек какой-то, наверное, здесь проехать должен... Значит, найдем.
— Какой человек?
— А я что, знаю? — удивился Леха. — Сам спроси! Может, вор, может, колдун тоже... Кто хату откроет... Э, хорош пиво дуть, ты че! — Леха отобрал у пацана свою бутылку, тот бесшумно рассмеялся.
— Ты понимаешь, сколько народу здесь каждый день проезжает?
— Еще бы, — Леша бросил в урну обертки от бигмака и вывернул на землю сумку, из которой высыпалась огромная гора железной мелочи. — Но он-то знает, кого ищет.
— Кто он такой вообще, а?
— Так, помогает... Связной.
Мальчик поднялся, и они направились к дороге. Армен попытался ногой задвинуть хотя бы часть железных денег под скамейку и побрел обратно, за ними.
Пока машины стояли на красном, инвалид с ребенком ехали вниз, а когда загорался зеленый, успевали вернуться наверх, к светофору. Так работали все на этом перекрестке. Армен переместился в сквер и наблюдал уже отсюда. Вниз мальчик толкал коляску сам, вверх Леша помогал ему руками.
Леха все смотрел в лица водителей: студенты, бандиты на «БМВ», пенсионеры на «копейках», ученики, служебные «волги», инкассатор, девушка, военный, дядьки и тетки на «девятках», «шестерках», «четверках»...
...Вдруг Леша обернулся — мальчика не было. От резкого движения коляска развернулась, поехала назад, он уцепился за чье-то зеркало и успел увидеть, что мальчик уходит. Зеркальце сложилось, отчего Леха, под мат и сигналы, покатился еще дальше и, ударившись в какой-то джип, полетел на асфальт.
Соседние ряды уже тронулись, джип с грозным ревом тоже двинулся, подминая убогую инвалидную коляску и матеря пьяницу.
Спасаясь от колес, Леша крутанулся по мостовой как брейкдансер, броском ухватился за задние кенгурятники джипа и с ловкостью безногой обезьяны, по лесенке, в пару приемов оказался на крыше.
Мальчик, не моргая, стоял у окна красного «Ауди А-4». «Ауди», не обращая внимания на гудки, стояла тоже. Потом мальчик открыл дверь, сел, и машина поехала.
Армен бежал вдоль решетки сквера, наравне с джипом, за люстру которого вцепился Леша, и орал:
— Красная «ауди четверка» москва елена двести Василий елена!
Джип наконец сообразил, что на крыше пассажир, ударил по тормозам, и, конечно, тут же со звоном ему въехали в зад. Леха, правда, сумел удержаться, едва не оторвав фару, но Армен был уже далеко. Поток еще не набрал скорость; обгоняя его, он пересек Тверскую и увидел «ауди» на светофоре у «Пушкинского». Задыхаясь и придерживая пистолет под полой, он рванул к машине.
Но тут пассажирское стекло опустилось — и мальчик строго посмотрел на Армена. Зажегся зеленый, машины тронулись. Армен так и остался стоять на дороге.
Леша сидел на крыше джипа, снизу на него орали, владелец пытался достать его и сдернуть вниз, и вообще любопытное происшествие привлекло даже нескольких прохожих.
Когда Армен приблизился, Леша крикнул сверху:
— Ну, чего, догнал?
— Догнал...
— И чего?
— Ничего. Уехал...
Леша успокоился и стал задумчиво ковырять качающуюся фару на люстре. Ошалевший владелец обернулся и попер на Армена.
— Вы чего творите, уроды, бля!..
— Значит, надо так, — подытожил свое Леха. Странная беседа совсем взбесила хозяина джипа, он взял Армена за грудки и тряханул, чтобы на него хоть обратили внимание.
— Поди-ка, браток, — неизвестно к кому обратился сверху Леша.
Хозяин среагировал на голос как на красную тряпку, оставил Армена и полез обратно. Но Леша звал Армена и показывал в другую сторону. На уголке Тверской стояла красная «ауди».
Ждали вроде бы их.
Тут хозяин все-таки вцепился в Лешин камуфляж; Армен заметил только, как большая серебристая фара рухнула тому на голову, осыпав плечи и спину белым снегом осколков. Тот покачался немного и съехал по лесенке на асфальт.
— Сука, орден Красной Звезды не твоими руками лапать! — отчеканил Леха. — Давай спину, браток...
Он слез Армену на закорки, и они, покачиваясь, побежали через дорогу, где стояла красная «ауди».
Леша с Арменом сидели сзади, мальчик впереди. В салоне играла музыка, за окном неслась Тверская. Армен молчал, как и все, потом сказал:
— Ну вот, встретились.
За рулем была девушка, которую он узнал сразу, несмотря на темные очки и красивый маникюр.
— Может, правда судьба, — отозвалась она.
...Собаки с воодушевлением неслись через всю площадь, но, к счастью, человек с чемоданом уже заходил в стеклянные двери. Как раз за его спиной выскочила из «мерседеса» девушка и зашла следом.
Катя старалась не отставать и следила за стюардессой. Та вдруг начала рыться в сумочке; Катя быстро огляделась, но оказалось, что стюардесса всего лишь полезла за документами.
Они миновали патрульных милиционеров, постояли в очереди и прошли таможню. Около стойки регистрации Катя опять на всякий случай пристроилась за спиной мрачного гангстера.
Стюардесса посмотрела издалека и скрылась за дверью служебного входа.
Дальше был только паспортный контроль.
Здесь народу было немного, стюардессу опять было видно, она болталась уже в свободной зоне.
Катин напарник мрачно забрал у пограничницы свой паспорт, Катя положила в окошко свой. А когда уже проходила через калитку, случайно наткнулась взглядом на стюардессу, которая отчаянно дергала ремешок и пучила глаза. Напарник был уже метрах в десяти со своим чемоданом, и в этот момент Катя увидела двух пограничников с собаками. Псы тянули строго к ним. И когда Катя догнала гангстера, собаки были уже прямо под ногами.
— Господи! — громко сказала Катя, споткнувшись о чемодан. — С ног сшибете! — и обошла их, не останавливаясь. Она слышала, как сзади начинается шум, но шла не останавливаясь.
На посадке она была одной из последних, и уже стали пускать в самолет, когда между пассажирами пробежала чья-то маленькая болонка.
Перед Катей оставалось всего человека два, но собачка настойчиво пробиралась в ее сторону, и когда Катя уже протягивала посадочный талон, маленькая тварь уткнулась носом в ее сапоги и залилась визгливым лаем.
Рядом с Катей возник какой-то парень, поднял болонку и, показав удостоверение, сказал:
— Пройдемте со мной, пожалуйста.
— Милая собачка, — ответила Катя. — Девочка?
— Да, — сказал парень. — Танька... А это имеет значение?
— Это я судьбу проверяю, — сказала Катя. — У вас невеста есть?
В служебной квартире с вольерами и прозрачной стеной сидели за кухонным столиком Катя и мальчик.
Леша кормил в сторонке собак, рядом на лесенке сидел Армен, курил, смотрел на Катю.
Катя налила мальчику супа, который грелся на плите, встала, оглядела окошки с подоконником-столом, и птиц за ними, и стеклянную камеру.
— Голубей любите? — спросила она.
— Ага...
— И кто это?
— Узбекские двухчубые. С горного Алтая прислали...
— Интересная квартира, — подытожила Катя.
— А вы как раз по этой специальности? — осведомился Леша.
— По этой как раз, — улыбнулась она. — Ну, еще кое-чего умеем.
Леша тоже заулыбался.
— Я ж говорил — пацаненок поможет... — толкнул он Армена. — А вот у нас как раз квартирка одна, на замки закрытая. Ты сам-то, кстати, квартиркой еще интересуешься?
— В смысле?.. Там товарищ мой...
— Это я так, спросил просто. Ты же вроде нашел, что искал, — Леша вытер руки и включил монитор.
— А товарищ кто? Режиссер тоже? — поинтересовалась Катя.
— Да нет, друг просто...
На экране пошла картинка. Катя какое-то время посмотрела молча.
— Замки-то я вам открою, — сказала Катя. — Нельзя человеку под замком сидеть.
Она вернулась к мальчику и подлила ему еще из кастрюли.
— Ну, и все, значит, — подытожил Леха. — Если войти быстро, когда не ждут, то, может, она и незатворенная, эта хата. А когда стучишь, звонишь — они ждут.
— Может быть... — вполголоса сказал Армен. — Слушай, нельзя мне ее больше терять...
Катя вытерла мальчику щеку от кетчупа, подвинула хлеб.
Армен тихо подошел к ней и остановился.
— Я думал, ты совсем пропала... Боялся, не найду тебя больше.
— Так это он меня нашел, — заметила Катя.
— Не просто так он тебя нашел...
Мальчик с удовольствием доел суп и, не обращая внимания на остальных, встал и направился к двери, махнув Леше.
Катя почему-то задумалась и сказала:
— Может, правда замки открыть?..
У двери валялась сумка, Леша пошарил в ней и выгреб для мальчика какие были бумажные деньги.
— Дай там еще сколько... — обратился он к Армену.
Тот подошел, достал пачку из кармана, Леша выбрал пятьсот рублей и отдал мальчику. Он улыбнулся, положил ему на руку ладонь и ушел.
— Пусть с ребятами клей нюхают...
Армен все смотрел на дверь.
— Я всю жизнь ее ищу, а он... Как он нашел ее?
— Повезло, — ответил Леша и посмотрел в Катину сторону. — Я же сказал тебе — поможет пацаненок...
— И часто он так... помогает?
Леха задумался и покачал головой.
— Один раз в жизни, я думаю.
Утром они стояли на крыше многоэтажки между телевизионными антеннами и вентиляционными трубами.
Город лежал как на ладони. Выход на крышу шел прямо из Лешиной квартиры, так что и крыша принадлежала только ему. Кроме нескольких больших горшков с туей и можжевельником на крыше была обустроена и небольшая голубятня. Сюда же вылезли и собачки.
Армен смотрел на птиц, Леша с Катей чуть поодаль чертили что-то мелом.
— Ты в розыске по сводке проходишь, знаешь? — тихо спросил Леша.
— Знаю. Только не так просто меня разыскать.
— Непросто... Ну я же нашел...
— Это не ты, это мальчик нашел. Для чего только...
— Может, правда замки открыть. А может, еще чего...
Леша помолчал.
— Ты на ту собачку в аэропорту не обижайся. Померла она давно.
— Да чего обижаться? Милая была собачка.
— Ага. Танька, болонка. Старенькая уже была. Мне тогда за нее капитана дали.
— Поздравляю... А мне семь лет.
— В курсе... А товарищ твой ушел тогда.
Катя подняла голову.
— Жалко. Был бы ты майором.
— Да я уже и так майор. А что, не виделись вы с тех пор?
— Тоже посадить его хочешь?
— Да ну... Дело уж закрыли давно... Так спросил...
— Нет, не встречались пока. А чего ты его из блудняка вытаскиваешь? Он тебе кто?
— Никто. Ему вон помочь хочу... — кивнул он в сторону Армена. — А потом, я тоже в яме на цепи посидеть успел...
— И кто ж тебя вытащил?
— Меня-то? Ангел вытащил. По воздуху.
М. б. здесь отстрел ног???
Подошел Армен.
— Кино было такое — «Пес-призрак, или Путь самурая» Джима Джармуша... — сказал он неизвестно кому. — Он киллер был, и голуби у него тоже письма носили.
Леше сравнение как-то не понравилось.
— У меня эти голуби появились раньше, чем твой Джим Джармуш. И путь самурая тоже... Ты спортом-то каким занимался? — вдруг спросил он.
— Фехтованием... В юношеской сборной выступал, за республику.
— Круто, — отозвался Леша.
В руках у него была какая-то ксерокопия. Армен подошел ближе. В соответствии с планом БТИ, Леша с Катей мелом переносили контуры квартиры на Марии Ульяновой на черный гудрон крыши. В натуральную величину. Стена лифтовой шахты изображала внешнюю стену квартиры, меловые линии — перегородки между тремя комнатами.
— Здесь лифт, — показал Леха, — здесь соседи. Глазок есть?
— Есть, — припомнил Армен.
— Я тихо хожу, Леш, — сказала Катя.
— А у соседей есть?
— Нет, кажется. Здесь, кстати, бабка нервная очень. Все время милицию вызывает...
— Это нам не нужно. Мы сами милиция, — задумался Леша.
— Да телефон ей рубануть...
— Ну, конечно. Чтобы она в окошко кричать начала. А во дворе, между прочим, с позавчерашнего дня за квартирой работает наружка.
— Правда, что ли?
— Правда не правда, а тебя двадцать шестого числа срисовали до самого дома. Ну, девушку, правда, искать не стали, у которой ты был, — осклабился Леша. — Не было такого задания.
Армен призадумался.
— Плохо.
— Может, и не плохо. Раз уж засветился, идешь прямым ходом. Внаглую, к той же девушке. Ну, можешь с Катей идти, вместе, — типа, на день рождения. А я уж в другой подъезд, через крышу. Главное — тишина, ну а если что — лепим мы квартирный разбой.
Чудовища-стаффордширы, прищурившись, смотрели на солнце.
Долетали обрывки фраз, ребята репетировали рывок на расчерченной площадке, голуби тоже пригрелись и мирно клевали свой корм.
Двор просматривался хорошо, хотя начинало темнеть. К первому подъезду подкатило такси, вышел мужчина с девушкой, нарядные, с гладиолусами. Из багажника выгрузили большую коробку, наверное телевизор, упакованный по-подарочному, с лентами. Расплатились, вошли в подъезд.
...Лифт остановился на последнем этаже. Катя вышла, следом Армен выволок коробку.
Они поднялись еще на пролет, — чердачная дверь приоткрылась, выглянул Леша в одежде жэковского сантехника.
— Чего-то долго ехали...
— Пробки, — буркнул Армен, вылезая на чердак с тяжеленной коробкой.
Леша ножом обрезал ленты, вскрыл картон. Из коробки, отчаянно виляя обрубками хвостов, вылезли два пса.
— Ну, вызывай такси, — тихо сказал Леха, открывая чемоданчик. — Часов на семь.
Из чемоданчика он достал спортивный костюм, нацепил поводки и стал переодеваться.
— А ты куда? — спросил Армен, набирая номер.
— Пойду посвечусь с собачками. Выходить потом спокойнее...
— Машину можно заказать? На девятнадцать часов... Серафимовича, два, подъезд один, квартира двадцать шесть...
Из подъезда вышел собачник в очках и шапочке, с двумя стаффордширскими терьерами. Пошел за дом, на детскую площадку.
На площадке гуляли несколько мам с колясками, взрослые девицы курили на карусели, мальчишки катались на велосипедах. В теньке с пивом сидели беспризорники.
Собачник развернул свой рулон, вынул какие-то рейки. Через полминуты на земле распластался цветастый воздушный змей. Велосипедисты заинтересовались, а раскосый мальчик почему-то заулыбался. Когда конструкция полностью была готова, пацаны подгребли. Раскосому собачник доверил катушку.
Ветер был хороший, и, ко всеобщему удовольствию, змей без усилий взмыл в небо.
Катя смотрела вверх. Над крышей, над их головами и другими крышами трепетал в небе цветной змей — огромный раскрашенный голубь.
— Ты подумать обещала... Я приехал тогда через неделю, а ты пропала.
— Замки открывать научилась...
Армен посмотрел на нее.
— А летать? Ты улететь хотела...
— Летают ангелы. Мне рано еще.
Скрипнула чердачная дверь, вернулся Леша с собаками.
— Ну, все, срисовали.
Они посидели какое-то время молча, потом Леша глянул на часы и кивнул Кате. Она поднялась и скрылась за дверью.
— Ствол давай, — попросил Леша.
— А чего так? — хмуро спросил Армен, протягивая пистолет.
— А нечего там стволами махать... Еще собаку подстрелишь мне... — Леша спрятал пистолет и, разодрав картонную коробку, вытащил уложенный по диагонали на дне старинный пехотный палаш. — На вот тебе, мушкетер... Пофехтуешь, если что...
Армен удивленно оглядел музейную шпагу, оторвал куски скотча, встал и сделал несколько движений.
— Тяжелая...
Из чемоданчика Леша достал какой-то пузырек и выложил для себя увесистые нунчаки.
— Вот... — он аккуратно расправил палки. — А то, знаешь, пуля не всякого берет...
Потом отвинтил крышечку с пузырька.
— Дай-ка, — показал он на шпагу. — Святой водичкой брызну, что ли... — и деловито окропил Арменово и свое оружие.
— А если нет там никого? — мрачно спросил Армен. — Если семья обычная?
— Берем бабки, камни, золото. И уходим.
Проходя шестой этаж, Катя посмотрела на дверь склочной соседки, а у самой лестницы остановилась поправить туфельку. Оперлась на железную дверь, подумала о чем-то, глядя в пол, а ее ладонь, накрыв замочную скважину, просто повернулась по часовой стрелке. Она чуть закусила губу, и замок тихонько щелкнул. Катя будто стряхнула что-то с руки, выдохнула и пошла вниз.
Леша толкнул дверь и нырнул внутрь, вслед за собаками. В квартире громко работал телевизор. Армен видел темный коридор, потом собаки без единого звука вильнули влево, рыжей молнией метнулась кошка, Леша скрылся в проеме. Из коридора Армен увидел тетку на кресле, Лиду, он ее узнал. На груди у нее сидел пес и, кажется, держал за горло. Леша как раз снимал с нее собаку, когда рот Лиды искривился, набирая воздух для крика.
— Тихо, — сказал ей Леша, коротко оглянулся на Армена, показывая взглядом в глубь квартиры, и, обернувшись к Лиде, молниеносно щелкнул ей по голове нунчаками. Лида стала оседать, а из соседней комнаты раздался крик.
Армен понял, что это его недосмотр, рванул туда, Леша же, поймав Лидину руку с пультом от телевизора, быстро прибавил звук.
В соседней комнате лысый дядька в трусах и майке боролся с собакой, пытаясь оторвать ее от руки и кружась на месте. Второй пес сидел на кровати над молодой девкой, которая отчаянно визжала, мешая псу сосредоточиться и решить, что правильнее — придушить ее или помочь товарищу. Девка была почти голая.
— Тихо, — опять над ухом прозвучал Лешин голос, раздались свист нунчак и звонкий щелчок деревяшкой по черепу. Дядька завалился, пес с кровати спрыгнул, девка завизжала еще громче, и Армену пришлось броситься затыкать ей рот простынями. Пока он вязал ее, Леха с собаками оказался уже в последней комнате с зеркальным шкафом. Она была пустая.
— Пусто, — сказал Леша и вернулся.
Стаффордширы, роняя слюни, кружили вокруг него и не могли успокоиться.
Обезумевшая кошка зажалась на серванте, один пес прыгнул было за ней, но получил от Леши пинка. Армен обескураженно огляделся.
Девка с забитой в рот простыней не спускала с него глаз.
— Деньги, золото, ценности? — обратился к ней Леша.
Из подъезда вышла нарядная девушка, кажется чуть навеселе, огляделась по сторонам, помахала таксисту и направилась к машине.
Плюхнулась назад, сверкнув коленками, потом опять вылезла и, задрав голову, заорала на весь двор:
— Арме-е-ен! Арменчик!
Но проковылял алкаш с сеткой, протрусили собаки мимо помойки, а девушкиного кавалера не было. Она еще посмотрела наверх, потом в сторону наблюдавших и опять уселась в такси.
Армен отрешенно вышел из комнаты, где Леха потрошил сервант, — Лида так и сидела в своем кресле у телевизора, правда уже с головой, обмотанной скотчем; кухня и последняя комната действительно были пусты.
Собаки всё кружили по квартире, а Армен глядел на себя в зеркало в стенном шкафу. В маске из чулка и со шпагой. Собаки тоже остановились и вдруг зарычали на отражение.
Армен почувствовал что-то не то, оглянулся, но тут зеркало дрогнуло и поехало вбок.
Сразу что-то вспыхнуло и захлопало оттуда, взвизгнула и бросилась навстречу огню собака, другой пес закружился на месте, в глаза ударило порохом, Армен отшатнулся.
Из коридора хлопнуло тоже, зеркало осыпалось и открыло проем в шкафу — в соседнюю квартиру. Под вешалками с пиджаками, в пороховом дыму, лежали человек и собака, густо усеянные зеркальными осколками, как шары под потолком дискотеки.
Армен выскочил в коридор и увидел в глубине у входной двери еще чье-то тело, над ним Лешу, который медленно оборачивался, и лысого, который буквально летел на него, в совершенно неправдоподобном для своей комплекции прыжке.
От удара ногой Леша прикрыться почти не успел, лысый практически снес его и тут же, как в фильмах про Шаолинь, растопырив пальцы, воткнул ему пару ударов в горло и в голову.
Лысый был серьезный мастер.
Армен увидел, как запрыгал по паркету в сторону кухни Лехин пистолет с глушителем.
Лысый, видимо почувствовав сзади Армена, который растерянно двигался вперед в нелепой фехтовальной стойке, метнулся за пистолетом. Но Леха, цепляясь за него, поволокся следом, как тряпичная кукла.
Армен устремился за ними на кухню, где лысому наконец удалось Леху стряхнуть, тот попытался достать его нунчаками, но лысый с поразительной ловкостью ушел от удара и, одновременно проведя прием «подметание», срубил Лешины ноги. Леша рухнул как подкошенный, кажется приложившись головой о раковину, а лысый, практически не разгибаясь, влепил снизу ногой Армену.
И как тот ни был готов, он отлетел обратно в коридор, споткнувшись о злосчастную кошку. Лысый моментально кошку подхватил и, когда Армен разогнулся, метнул ее прямо ему в лицо.
Леха опять свистнул понизу нунчаками, целя по коленке, но лысый взвился в воздух и сам прыгнул Леше на ногу, в которой, хоть она и была ненастоящая, что-то треснуло.
— Коли его насмерть! — отчаянно прохрипел Леха. — Руби руки!
Лысый растопырил пальцы, готовясь к последнему сокрушительному прыжку, но тут за окном что-то хлопнуло, со звоном ударило в стекло и закрыло его цветным полотнищем. Это был воздушный змей. Лысый судорожно обернулся, а Армен, полуслепой от крови, наконец сделал выпад, и клинок неожиданно вошел лысому прямо в живот. Он и сам не поверил, посмотрел себе на майку, как-то неловко поправил очки и стал оседать на пол. Так же медленно отлипло снаружи полотнище, и ветер подхватил его.
— Все! Убил я его! — вырвалось у Армена.
— Старухина квартира, — прохрипел Леша, подобрал пистолет и, ковыляя, бросился к двери. Армену он махнул на стенной шкаф в комнате, сам, перешагнув тело у входа в прихожей, ринулся на лестницу.
Они встретились в комнате соседней квартиры, похожей на больничную палату. Здесь стояла койка с капельницей, сердечная аппаратура, лекарства. Никого больше в квартире не было. С этой стороны зеркальный шкаф был нормальной дверью. Леша посмотрел на собаку, аккуратно поднял ее, но челюсти намертво сомкнулись на руке застреленного, оторвать было невозможно.
— Борю убили, — констатировал Леша и шагнул дальше, разведя рукой пиджаки. Второй пес лежал в углу, в луже крови. Леша присел, потом взял и понес собаку на кровать. Он положил ее, быстро обмотал наволочкой и стал рыться в лекарствах.
— Нету никого, — произнес Армен и без сил опустился на кровать.
— Иди, девицу спрашивай, — кивнул Леша в сторону той квартиры. — Такси ждет.
Встать Армен не мог, он смотрел, как Леша делает собаке укол, даже подал ему пластырь, не выпуская свое оружие.
— Иди, Армен. Мне собаку к врачу срочно надо.
Пес лежал на подушке и смотрел Леше в глаза.
Армен тяжело поднялся и шагнул к проему.
Напротив него стояла Лида со скотчем на лице и с помповым ружьем в руках. Ноги причем тоже были связаны, поэтому видеть ее здесь было совсем неожиданно. Грохнул выстрел в упор, сзади плеснул стеклом шкаф с лекарствами.
Лида хотела передернуть, но скотч на скуле вдруг лопнул маленькой дырочкой, отчего Лида дернула головой и упала, некрасиво задрав халат.
Леша же, с пистолетом в руке, смотрел на Армена как-то странно.
Он приподнялся и, взяв Армена за плечо, заглянул ему за спину. Там была здоровая дырка в стене и размочаленная панель шкафа.
— Ну вот, — тихо сказал Леша. — А ты не верил, что пуля не всякого берет... Я сначала думал, этот тебя завалил, — Леша кивнул на тело в шкафу. — В тебя пули шли, ровно. А ты, видишь что... Заговоренный...
Леха прошел в соседнюю комнату, там на обоях тоже были дырки от пуль, покачал головой, сел рядом с мертвым псом.
— Зря, значит, Боря, спасал...
Он все же освободил руку убитого от собачьих зубов, сорвал с вешалки пальто, стал заворачивать пса и наткнулся взглядом на Лидины ноги.
— Что-то тоже рано проснулась, красавица, — сказал он. — Ладно, пошли отсюда, тащи девку.
— Сейчас, — хриплым голосом ответил Армен и пошел в комнату.
Связанная девка непостижимым образом почти выбралась в форточку. Вся она была уже снаружи, только нижняя часть тела оставалась внутри.
Армен схватил ее за ноги, подоспел Леша. Девка извивалась и шипела, как змея.
— Держи, сейчас укольчик ей сделаю...
Леха рванул обратно и увидел под потолком ванной рыжую кошку, которая точно таким же манером забивалась в неимоверно узкую щель вытяжки.
— Смотри, тоже ведьма небось...
Он подставил табуретку и стал выволакивать ее оттуда за хвост.
— Зачем она тебе? — крикнул Армен, с трудом удерживая девку.
— Застрянет же в шахте, орать будет, — ответил Леша и, матерясь, посадил кошку в какую-то кастрюлю на кухне, прихлопнув чугунной крышкой.
Он вернулся со шприцем, вместе они прижали девку к полу и закатили в вену снотворного.
— Давай, накинь на нее что-нибудь...
Армен нес завернутого в пальто мертвого Борю, Леха — раненого Арчи. Они выбрались через чердак на крышу, положили Борю в коробку.
Леша тихонько выглянул вниз.
— Видишь, не пришлось вечером с собачками выйти... Иди за ведьмой, заговоренный...
Такси ждет.
— Нести ее, что ли?
— Неси смелей, типа пьяная... Песни пой.
— А ты?
— Меня за углом подберете, я через тот подъезд выйду...
Армен, покачиваясь, вышел из подъезда, с безжизненной девкой на руках.
Какая-то припозднившаяся старушка опасливо его обошла, народу во дворе почти не было, но дойти до такси Армену казалось невозможным.
Тогда, по Лешиному совету, он затянул скверным голосом:
Я могилу ми-и-илой иска-а-а-ал,
Но ее найти не-елегко-о-о...
и решительно двинулся к машине.
— Нам товарища подхватить еще надо, из соседнего дома, — за углом тормозните у арки.
Леха положил Арчи назад, к Кате. Вернулся за коробкой, которую поставили в багажник.
Такси тронулось. Водитель посматривал то на спящую девицу, то на перебинтованную собаку. Компания была странная.
— Подрался, что ли, пес ваш? — спросил он.
— Ага, — кивнул Леха.
— У меня тоже собаку ротвейлер во дворе порвал... Я этому соседу сказал: если волкодава твоего еще без намордника увижу, сам вас обоих загрызу...
— А кто у вас? — сочувственно спросила Катя.
— Эрдель.
— Вас как зовут, извините?
— Володя...
— Володя, — сказала она очень тихим голосом. Потом пристально посмотрела на него и чуть коснулась рукой затылка.
Володя поморщился, как будто у него заболела голова, и уставился на дорогу.
— Можем не пересаживаться, Леш, — уверенно сказала Катя. — Володя ничего не запомнит.
— Как знаешь, — ответил Леша. — Россолимо, шестнадцать, ветеринарка.
— Подрался, что ли, пес ваш? — спросил таксист.
Леша сидел в приемном отделении клиники. Скулили звери, жалобно щелкал большой белый попутай. Вышел хирург, поставил на стол кусочек свинца, закурил.
— Вот, одну пока вытащили.
Армен с Катей сидели перед вольером. В тесной клетке стояла на карачках голая девка и тихонько выла.
— А ты, Катя, встречала людей, которые от пули заговоренные? — спросил вдруг он.
— Есть такие люди, — ответила Катя. — Зря вы привезли ее...
— Так мы обменять ее можем!
— Никого нельзя под замок сажать...
Армен посидел молча.
— Я все спросить хотел... Ты тогда подумать обещала...
Катя подняла глаза.
— Слушай, неправильно это как-то... Мы второй раз видимся, друг друга не знаем совсем. Кто ты, кто я...
— Я про тебя все знаю.
— Ну, и какая я?
— Ты — мечтаешь. Цветы любишь, мультфильмы. Мороженое, наверное...
— Какое?
— Шоколадное...
— Терпеть не могу шоколадное.
— Ты не обманываешь никогда. За рулем поёшь, когда одна ездишь...
— Я всегда одна езжу.
— Летать хочешь.
— А сам ты не хочешь разве?
— Хочу... — улыбнулся Армен. — Видишь, а говоришь — ничего друг про друга не знаем.
Катя подумала.
— Знаешь, ты посиди, я к нему поеду.
Армен кивнул.
— Лопату купить надо, похоронить собаку.
— Он сам похоронит.
Около операционной дежурил Леша.
— Одну достали, — он показал Кате пулю.
— На вот, хочешь? — Катя вынула из сумочки бутылку водки.
Леша взял с ординаторского стола две пластмассовые мензурки, разлил.
— Борю помянем, — и выпил полную.
Катя чуть пригубила, взяла пулю, покатала в пальцах. Леша налил еще.
— Ну, будь здорова. Замки ты чистенько открыла.
— Только зря, наверное... Лучше бы собачек сберечь надо было, — Катя поставила на стол кусочек свинца.
Леша внимательно посмотрел на нее.
— А что, ты и от пули заговариваешь?
— Не всякого... — тихо ответила Катя.
— А кого?
— Того, кто счастливым не был.
Леха плеснул еще немного, достал сигарету. Они помолчали.
— Тебе лет сколько, Леш?
— Тридцать.
— Ты вот был счастлив когда-нибудь?
— Был. Когда из ямы выбрался. Летал даже.
Леша налил еще и выпил.
— А что ты такое сделал, что к тебе ангелы прилетают?
— Да ничего... Ждал просто.
— Может, он к кому другому летел? Заблудился просто...
— Не, там не к кому было...
— Значит, ждать надо?
Леша улыбнулся и пожал плечами.
Камера проехала по темному помещению, типа гаража, потом включили накамерный свет.
В цементной яме, прикованный к трубе наручниками, сидел сильно избитый человек в спецназовской форме. Щурился от света. Рядом стояла пластиковая бутылка из-под пепси.
— Фамилия, имя? — спросили из-за кадра.
— Семенов Алексей...
— Громче! — ботинком ему ударили в голову.
Леша подождал и повторил.
— Звание!
— Капитан.
— Корабля, нах? — уточнил ботинок после удара. Кто-то хохотнул.
— ФСБ, — ответил Леша, пуская кровавые слюни.
Ботинок припечатал в третий раз.
Камеру опустили, картинка куда то уехала, мелькнули ноги. Видимо, вошел новый человек, произнесли несколько фраз, потом кто-то вышел. Потом в кадре появились чьи-то спина и затылок.
— Вспомнил, нет? — спросил человек. Леша помолчал, потом помотал головой.
— Вспоминай. Аэропорт помнишь?
— Помню.
— Сапоги с товаром помнишь?
— Помню.
— А девчонки этой как фамилия?
— Не помню.
Человек помолчал, достал пистолет.
— Может, тебе ноги думать мешают?
— Нет.
— Может, ты думаешь, что уйдешь отсюда?
— Нет.
— Правильно. Если уползешь только.
Человек взвел затвор и выстрелил Леше в коленку. Тот выгнулся и ударился головой об трубу. Человек обернулся на камеру, это был Ильяс.
— Чего тебе надо? Убери это, — вдруг наехал он на оператора.
Камера ушла, свет погас.
— Вспоминай.
Ответа не было, в темноте грохнул еще один выстрел.
— Чего с ней делать-то? — спросил Армен. — Молчит целый день.
Катя сидела на лесенке, у выхода на крышу, Леха ходил по комнате.
— Вообще-то их сжигают. Керосином полить — и все дела. Будешь говорить?
Девка, упершись лбом в решетку, не отрываясь смотрела на мертвого пса Борю, который лежал на столе, завернутый в пальто.
— Я бы сжег, даже менять жалко.
Ночью Леша сидел за кухонным столом, под лампой. Опять поминал Борю. Потом снял с него пропитанное кровью синее пальто и уложил пса в спортивную сумку.
Девка, скрючившись, дрожала в своем вольере.
— Чего смотришь? — спросил Леша. — Тебя я по ветру развею.
— Дайте укрыться, пожалуйста, — вдруг тихо попросила она.
Леша замер на секунду, потом все-таки подошел и всунул пальто ей в клетку. Потом сложил в пакет колбаски из холодильника и кое-что со стола.
— В целлофане пирожок — одному щенку должок...
А одну тарелку поставил ей. Взял сумку и вышел.
Она молниеносным движением провела по складкам. Телефон был в кармане. Она включила его и напряженно ждала несколько секунд, пока табло не загорелось наконец зеленым. Она быстро набрала номер.
— Любимый... — прошептала она. — Как ты? Они убиты... Человек спрятан. Сердце бьется... Ты успеешь... С ним Василиса. Меня пусть не ищет, кошка в квартире... Все хорошо, я люблю тебя...
По лицу ее текли слезы счастья. Она открыла панель телефона, вытряхнула медный квадратик сим-карты и, закатав его в хлебный мякиш, проглотила. Остальную закуску она сбросила на пол и, разломив тарелку, острым осколком быстро вскрыла себе вены на руках и ногах.
На рассвете недалеко от реки, где кончается гранитная набережная, стояла оранжевая Лехина машина.
Кружились чайки над трубами завода, стайка собак смотрела, как работает лопатой человек. Он утрамбовал холмик, закинул под кузов лопату и вынул пакет со съестным.
Началась печальная тризна, грузовик завелся и уехал.
На Марии Ульяновой Леша остановился, поравнявшись с невзрачной «девяткой» с тонированными стеклами. Опустил стекло, подождал. В «девятке» тоже опустилось стекло.
— Ну что, выследили кого? — спросил Леша.
Парень на пассажирском сиденье переглянулся с водителем, подозрительно посмотрел на Лешу.
— Не понял?
— Спать меньше надо, пинкертон, — зло ответил Леша и тронул с места.
Он опорожнил контейнеры, покормил местных бродяг. Один, хромой, потерся о ногу. Он потрепал его по шее. Маленькая камера на истрепанном ошейнике легко отстегнулась и выплюнула ему в ладонь крохотную кассету.
— Гуляй, — сказал Леха, — дембель.
Он спрятал камеру с кассетой в карман и достал телефон.
— Марии Ульяновой, тридцать, — информация такая. На адресе пусто, наблюдение снимаю... Не знаю, может, умерли, может, через трубу вылетели. Я помойками занимаюсь...
В кабине Леша быстро погонял на мониторе кассету. Видел в мутном изображении себя в шапочке и очках, алкаша возле урны, Катю у такси, Армена с девкой...
— Извините, вы тут кошечку рыженькую не видели? — раздался вдруг голос снаружи.
Перед машиной стояла старуха в толстенных очках, похожих на две лупы.
— Нет, не встречал, — ответил Леша и отвернулся.
Старуха пошамкала дальше.
Но что-то Леху остановило, он подумал, глянул еще в монитор, потом в зеркало заднего вида. Старухи за контейнерами уже не было.
Леха выскочил, осмотрелся по сторонам. Двор был пуст.
— Эй, пинкертоны, — забарабанил он в окно «девятки». — Бабку видели сейчас?
— Чего?
— Бабка, бабка в очках!
— Ну... — неуверенно подтвердил молодой опер. — Это с двадцать седьмой квартиры, кошку свою с утра ищет...
— Тьфу ты, — сплюнул Леша. — Я же тебя спросил, видел кого!
— Так бабка...
— Бабка! Брать ее надо было!
Опера переглянулись.
— А кошку не видели, значит?
Оба посмотрели на него, как на сумасшедшего.
— Нет... — ответил молодой.
Леха подумал, посмотрел на окна шестого этажа.
— Ну, увидишь, лови ее или кирпичом бей... Хули ты смотришь! — разозлился Леха. — Она сибирскую язву разносит!
Он уже завел двигатель, когда услышал вдруг выстрел.
Около подъезда старший опер с пистолетом яростно отбивался от двух теток, одновременно пытаясь их успокоить.
— Бандит! — вопила одна. — Живодер!
На ветках жухлого деревца безжизненно висел толстый серый кот.
— Не подходи, говорю! — орал опер. — Заразная она!
— Да ты сам заразный, убийца! Барсик, котик мой... — заходясь в плаче, тетка пыталась залезть на дерево, вторая методично лупила опера сумкой по голове.
— Пьяный! С пистолетом! — заорал кто-то с балкона. — По кошкам палит!
Леша уже было тронулся с места, но молодой, задыхаясь, подбежал к машине:
— Слушайте, чего делать-то теперь? Как их успокоить?
— Самому застрелиться, — хмуро посоветовал Леша и сел в машину. — Натуралист...
— Э-э... Вы куда!.. Вы откуда, я извиняюсь? Как доложить, кто вы вообще есть?
— Вообще мусорщик, — ответил Леха, трогаясь с места. — А учился на снайпера...
— Не, ну правда... Я не запомнил!.. Удостоверение... — держась за дверцу, взмолился парень.
— Купил я его, — отрезал Леша. — За двести долларов.
Грузовик газанул вонючим черным дымом и укатил. Сзади еще что-то орали, но Леха уже не слышал.
Армен ходил по комнате сильно потерянный. Леша в резиновых перчатках изучал осколки тарелки, пальто, разобранный телефон и пол в радиусе двух метров. Тело укрыли простыней.
— Ищи сим-карту, — повторял он Армену. — Если найдем, — считай, все...
— Ну позвонишь ты им... И что? Кого менять?
Не дождавшись ответа, Армен снова уткнулся в пол у себя под ногами.
— Маленькая такая, пластиночка... Ищи, ищи... Некуда ей деться...
Но все было осмотрено до пылинки, а маленькая пластиночка не находилась.
— Ну, не съела же она ее! — произнес Армен.
Но Леша посмотрел на него очень внимательно.
Катя сидела на крыше, возле голубей. Смотрела на них через решетку.
— Я не буду этого делать, — говорил Армен.
— Как хочешь.
— Я не смогу просто...
— Ну, мне, конечно, привычнее в говне ковыряться...
— Может, врача найти какого...
— Ага. Патологоанатома, на дом.
— Я не смогу...
— Смотри сам...
Они положили тело между антеннами, Леша бросил на гудрон желтые резиновые перчатки. Сверху положил нож. И ушел.
Над антеннами стали кружить вороны; если бы не они, Армену, может, было бы легче.
Леха курил, отвернувшись лицом к городу. Простыня была наконец сдернута. Из-за ворон заволновались голуби на своих полочках. Армен перекрестился и воткнул нож.
Катя тихонько отодвинула защелку и приоткрыла дверцу.
— Не надо, их кошки пожрут, — сказал Леша. — Не умеют они на воле...
Испачканная кровью золотая пластинка легла Леше в ладонь.
Он помыл ее под краном, потом сушил феном.
На Армена лучше было не смотреть.
Потом телефон был включен, и через полторы длинные секунды табло загорелось.
— Меняю одну испорченную ведьму на нашего парня, — сказал в трубку Леха. — Там, где кошек поменьше и ветер дует... Через часок подъеду, чего тянуть... Не один, с девушкой.
Леха нажал отбой.
— Зашивай свою подругу, — Леха вынул из стойки снайперскую винтовку, нашел бинокль. — Меняться будем.
Красная «ауди» съехала с дороги около свалки и остановилась в поле, где шел трубопровод.
За рулем сидела Катя, рядом Армен. На заднем сиденье — девка в плотно застегнутом синем пальто и с завязанными глазами. Она сидела справа, так, чтобы ее можно было увидеть со стороны поля.
Но в то же время так, чтобы сзади не видно было ручки от швабры, которая поддерживала голову.
Армен посмотрел в бинокль. На дальнем конце разрытого поля стояла черная машина.
— Видишь, Армен? — спросил по телефону Леша.
— Вижу, — ответил он в трубку. — И тебя вижу.
По дальней дороге двигался мусоросборщик.
— На меня вообще смотреть не надо. Меня здесь нет — один ты. С девушкой.
Мусоросборщик миновал черную машину и, отразившись в ее затемненных стеклах, скрылся из виду.
— В машине вроде трое, я справа, на свалке, — сказал Леша в свой наушник. — Кстати, стекла у него бронированные.
Армен посмотрел направо, но увидел только стаи птиц.
Леша поудобнее устроился на крыше «КамАЗа», повел оптикой по полю, остановился на черной машине. Достал тот самый телефон.
— Сейчас ты ему звонишь, — сказал он и нажал вызов.
— Я тебя вижу, а ты меня? — спросил он у невидимого собеседника.
Издали можно было различить, как вышел из машины Армен с телефоном и приоткрыл заднюю дверь.
— А ведьму видишь? — послышался из трубки голос Лехи.
Бледное лицо с завязанными глазами, кажется, повернулось.
Катя, перегнувшись назад, еще пошевелила шваброй.
— Ну, теперь высаживай нашего парня, а ее высаживаю. Пусть посидят, а мы подберем...
— У меня другой план есть, — сказал в трубку водитель черной машины, опуская бинокль. Это был Арик. — Навстречу друг другу пусть пойдут. А на серединке поговорим.
Рядом с ним сидела старуха в очках, напряженно шевеля губами.
— Долгий твой план, — закусив губу, ответил Леша.
— Зато надежный. А то я парня оставлю, а мимо мусорка поедет... Упакуют его в мусор, не найдешь потом.
И Арик нажал отбой.
Армен медленно сел на свое место. В трубке он слышал, как отчаянно сплюнул Леха.
— Слышал?
— Слышал...
Армен оглянулся назад. Девка была безнадежно мертва, идти через поле она никак не могла. Армен молча посмотрел на Катю.
Оптический прицел переместился с «ауди» на черную машину. Там, тяжело прислонившись к двери, стоял обросший бородой человек. Лицо его было наполовину заклеено скотчем.
Стекло водителя было чуть приоткрыто, но сам он был все время за спиной у заложника, и поймать в перекрестье его голову Леха никак не мог.
Он перевел прицел опять влево.
Около «ауди» стояла девушка в синем пальто. Глаза ее были тоже завязаны, а лицо такое же бледное.
— Эх, пусть не спешит тогда, — сказал Леха.
Арик опустил бинокль. Отсюда лица под платком было не разглядеть.
— Иди пока не спеша, — приказал он. — А сердце я тебе все равно вырежу.
— Лучше гадюку поймай, — хрипло отозвался Ильяс. — Она меньше.
И, покачиваясь, двинулся вперед. Руки его были скованы впереди наручниками, а на спине были прикреплены проволокой две гранаты Ф-1. Тонкая проволока, пропущенная через кольца, разматывалась через щель тонированного стекла.
Леша следил, как медленно сближаются две фигурки.
— Ну, что, еще метров тридцать... Стреляй, хоть в воздух, или кричи, чтоб ложились. Сам откатывайся...
Леша помолчал немного.
— Хотя ты же заговоренный, — он отер пот и, упершись перекрестьем в бронированное темное стекло, тихо добавил: — Должен же ты, сука, дверь открыть.
Двое сближались.
— Ну, готовься потихоньку, — процедил Леха.
Прицел пополз вправо и вдруг остановился. Что-то Леше не понравилось, а что, он объяснить не мог. И тут он увидел, как шевелятся на пустом месте верхушки полыни. А потом увидел, как блеснула проволока.
— Стой, — успел он произнести в последний момент. — На нем растяжка...
Они были уже совсем рядом, шли прямо друг на друга. Видеть друг друга они не могли и поэтому разошлись, почти коснувшись плечами. Ильяс на секунду замер, потому что ему показалось, что один браслет щелкнул, а Катя, не останавливаясь, шла дальше вдоль проволоки.
— Она к ним идет. Бежать ей надо, — глухо сказал Леха.
Ильяс шагал вперед, а потом все же решился пошевелить руками. И почувствовал, что наручник расстегнулся и упал. Еще несколько секунд он шел и держал перед собой свободные руки, а потом вдруг сделал широкий замах за спину и успел пару раз обернуть проволоку вокруг ладони, прежде чем за нее дернули.
Прицел метнулся вправо, и один за другим застучали выстрелы в водительское стекло.
Пули вязли в нем, как в пластилине, но стекло все-таки пошло трещинами, и Леха отчаянно бил в то же место, до конца обоймы.
Перезаряжая, вторым глазом Леша видел, что зачем-то выскочил из машины Армен и бежит по полю, потом черная машина, взревев, наконец рванула задом к дороге, и Ильяса потащило через заросли полыни.
— У-у! — замычал Леха и снова припал к окуляру.
Машина вывернула и, описав крутую дугу, вдруг двинулась вперед, прямо на них.
Пока ослабло натяжение, Армен тут же бросился на проволоку, пытаясь поймать в траве блестящую искру, Леха же видел, как, подпрыгивая и вздымая клубы пыли, машина приближается к Кате, которая будто застыла на месте. Видел, как со свистом и искрами отбивает его пули покатое лобовое стекло.
Наконец и Армен понял, что происходит, кинулся туда, крича что-то на бегу и бессмысленно стреляя в землю.
Ильяс, корчась от боли, грыз то ли свою руку, то ли металл.
Хлопнула дверца, и его опять рвануло со страшной силой, проволока, просвистев по траве, сбила с ног Армена, но тот вцепился в нее, не удержал, вцепился в Ильяса, как будто хотел остановить машину. Их обоих потащило к дороге, пока наконец проволока не оборвалась. А может, ее просто отпустили.
Машина уходила так же, задом.
Леха был мокрый, как будто его облили водой. Он скатился вниз, зацепился карманом за угол и, разодрав штаны, больно упал, лязгнув своими железными ногами. Потом все же забрался в кабину.
По кучам мусора «КамАЗ» стал съезжать на поле. Как горох посыпались с железной крыши стреляные гильзы.
Армен, спотыкаясь, возвращался обратно, от дороги. Ильяс сидел на земле, держа на весу порванную руку. Щурился от света.
Леша остановился рядом, посмотрел на раненого. Потом достал телефон.
— Ладно, не уезжай далеко, — тяжело дыша, сказал он в трубку. — Давай обратно меняться.
Ильяс смотрел на него и молчал.
— Договоримся, — после паузы сказал Леша и нажал отбой.
Потом открыл дверь и постучал глушителем по железной ноге.
— Видал? А ты говорил, что я ползать буду.
Армен подходил к ним.
— Ты не волнуйся, Армен, вернутся они сейчас, — сказал Леша. — Я договорился.
— Как ты договорился? — хрипло спросил Армен.
— Да обратно поменяемся. Если товарищ твой не против.
— Не понял я, — сказал Армен.
— Чего тут непонятного, — криво улыбнулся Ильяс. — Любят менты людей ломать. Особенно когда сами сломанные. Ты выбирай, а он порадуется.
— А можешь и не выбирать, — уточнил Леша. — Он сам выберет — у него же страха нет. А если не выберет, то я за него уже выбрал.
Армен вдруг широко раскрыл рот и заорал. А на дороге из-за холма появилась черная машина. И остановилась.
В кармане у Леши зазвонил телефон.
Армен кинулся к нему и вырвал трубку. Правда, сказать ничего не мог.
— Дай я сам договорюсь, — сказал Ильяс и взял телефон. — Да, Арик...
Он послушал немного и ответил:
— Перезвони через минуту...
Он отдал Армену трубку и с трудом поднялся.
— Договорились... Только условие у него. Из-за того, что в первый раз кинуть хотели, теперь обмен — один к двум. Если товарищ твой не против...
Он посмотрел Леше в лицо и добавил:
— Именно его хочет видеть...
Армен, почти обезумев, схватил Ильяса за грудки.
— Зачем! Зачем, я тебя спрашиваю! Он же сам хотел кинуть! Он же сам на тебя гранаты повесил!
— Э, ну у тебя тоже снайпер сидел... — морщась от боли, отстранил его Ильяс. — Все страхуются...
— Скажи, что согласны, — не отводя взгляда, улыбнулся Леха.
Солнце начинало клониться к закату. Две машины медленно двигались навстречу друг другу, потом одновременно встали.
В окуляр бинокля было видно, как перед радиатором «КамАЗа» появились двое.
— Пусть все снимет с себя.
Армен, видимо, повторил это из кабины, Леша снял куртку и свитер, вынул из-за пояса ствол и положил на капот. Потом посмотрел на Ильяса, нагнулся и закатал рваные штаны.
— Пусть пристегнутся.
Леша взял болтающееся на левой руке у Ильяса кольцо наручника и защелкнул у себя на запястье. Показал, что плотно.
— До столба пусть идут.
Они двинулись вперед.
Армен сидел в кабине и тоже смотрел в бинокль. Винтовку держал в руке, но с ней здесь было не развернуться.
Дверь черной машины приоткрылась. Катя вышла и, глядя куда-то в сторону, обошла машину слева. Арик вылез и оказался у нее за спиной. Они двинулись навстречу.
— Дверь откроешь — стреляю, — сказал в трубку Арик и показал ствол из-за Катиной головы. На Армена она так и не смотрела.
Леша и Ильяс шли медленно, до столба оставалось еще метров тридцать.
— Я за тобой в Москву приехал, — сказал вдруг Ильяс. — Должок выполнить. За родственника. Дальний родственник, но по закону — ты кровник мой.
— Обычай хороший, только от родственника твоего воняло очень. Гексогеном. Он, наверное, так и не мылся с девяносто восьмого года, когда его в Каспийск возил. Так что его при попытке к бегству, в аэропорту прямо... Я тебе тогда не стал говорить...
— Зря. Я бы тебе тогда сразу в голову выстрелил... А за девчонку — тоже я отвечал.
— Девчонку на приеме пуля ждала. В аэропорту прибытия. Так что этот должок — с тебя списывается.
Ильяс подумал.
— Чего же ты про девчонку тогда не сказал?
— А ты и не спрашивал...
Несколько секунд они шли молча. Потом Ильяс спросил:
— А как ты из ямы вылез?
— Ангел меня вытащил. По воздуху.
— Э-э... Не видел я что-то у нас ангелов.
— Так он специально за мной прилетал.
Армен следил, как сближаются две пары. Когда оставалось совсем немного, Ильяс крикнул:
— Здорово, сестренка!
— Сюда, оба, — скомандовал Арик, не открываясь.
— Э, неправильно так, Арик, — возразил Ильяс. — Пусть девчонка уже к машине идет.
— Сюда, оба, — повторил Арик.
Леха покосился назад, и Армен понял, что происходит что-то не то. Он увидел, как они оба двинулись вперед, а Катя все стояла на месте. Он бросил бинокль и выскочил наружу. Тут же раздался выстрел, и лопнула фара. Леша с Ильясом сели на землю.
— Назад! — крикнул Леха. — Не стрелять!
Но Армен не слышал.
— Отпускай ее! — крикнул он, и снова над их головой свистнула пуля, ударив в радиатор «КамАЗа».
— Не стреляй по машине, урод! — заорал Леха.
— Назад, Армен! — крикнул Ильяс.
— Ладно, не ссы, он от пули заговоренный, — тихо подмигнул ему Леша.
Армен все не хотел возвращаться в кабину, он поднял бинокль дрожащими руками и увидел, что Катя смотрит прямо на него. Она спокойно улыбнулась и показала ему «садись».
Он послушался и пошел обратно. И увидел, как уходит от «КамАЗа» по полю черноголовый мальчик.
Катя смотрела в ту же сторону и улыбалась.
Леша прищурился и сказал:
— Вон, про него я тебе говорил.
Ильяс обернулся и смотрел на худую спину.
— Этот?
— Ага...
— Опять за тобой?
— Не, он один раз помогает, — ответил Леха.
— Сюда, оба! — крикнул Арик.
— Слышишь, кровник, — тихо обратился Ильяс, — для тебя, вообще, приготовил...
Он вынул из кармана две лимонки с обрывками проволоки и придвинул одну Леше.
— Сюда, оба! В машину, — крикнул Арик еще раз и повел Катю назад.
Они посмотрели друг на друга и встали.
Уже у самой машины Леха спросил:
— А чего ему от тебя нужно-то?
— Сердце... Пока я живой...
— Странные у вас все-таки обычаи...
Леха открыл заднюю дверь, и они сели. Дверь захлопнулась.
Армен забрался в кабину мусоровозки. Прямо на сиденье стояла чугунная суповая кастрюля с крышкой.
Армен шел по дороге, не прячась, нес перед собой рыжую кошку. Арик опустил бинокль.
Губы его дрожали от нежности и страха.
Катя бежала навстречу. Армен схватил ее, закрыл спиной. Кошка вдруг вывернулась и, полоснув когтями, взвилась в воздух.
— Не отпускай... — выдохнула Катя.
Но было уже поздно: кошка большими скачками понеслась в поле и исчезла между трубами.
Армен видел, как открылась дверь машины. Арик вылез, посмотрел на трубы, на них и тщательно прицелился, упершись в крышу. Бежать было некуда, Армен растопырил руки, черный зрачок дула смотрел в их сторону.
И в этот момент автомобиль подпрыгнул, как мяч. Волна сдвоенного взрыва выплеснулась из водительской двери, подняв за машиной столб пыли.
Они стояли на обочине шоссе, около машины.
— Ты подумать обещала... Так и не ответила... Думала или как?
Катя смотрела мимо.
— Думала... Я и сейчас думаю.
— Что думаешь? — поднял глаза Армен.
— Вернуться мне надо. В побеге я...
— Нет, зачем... Нельзя мне тебя терять больше, — покачал он головой.
— Тебе забыть меня надо. Я слово дала... Ждать обещала...
— Кого?
— Ангела своего.
В комнате досмотра Леша пытался открыть наручники, которыми были соединены их с Катей руки.
— Чего там у тебя? — спросил сотрудник.
— Да ключ потерял...
Тот попытался поучаствовать, но Леша отмахнулся:
— Сам я...
— Мне цыганка нагадала, что сегодня судьба моя изменится.
Катя сидела на железном стуле, а на столе стояли раскуроченные красные сапоги. Леша упорно ковырял замок скрепкой.
— Это точно. Лет на пять минимум.
— Сказала, жениха сегодня встретишь.
— А-а...
— Правда, она сказала, встретишь, потеряешь, потом снова найдешь. Он ждать будет.
— А потом чего?
— А потом, говорит, снова потеряешь. И сама ждать будешь.
— Долго?
— Говорит, долго... Пока ангел не прилетит...
— И чего, будете ждать?
Катя посмотрела ему в глаза.
— А ты будешь?
Леша замер, и замок наконец вдруг открылся.
— Буду, — тихо сказал он.
— И я буду.
Красная «ауди» неслась по шоссе, обгоняя тяжелые фуры. Катя была в темных очках, так что слез было почти не видно.
Армен сидел на обочине, внизу, на корточках, спиной к дороге. Над ним с ревом проносились грузовики, обдавая пылью и горячим ветром.
Дуло он держал во рту, но, когда нажал на спуск, раздался только сухой щелчок. Нажал еще раз — то же самое. Армен проверил обойму — она была пуста. Он отложил пистолет; подумав, присыпал его каким-то мусором и достал ножик «лезерман».
...«Ауди» сделала разворот через сплошную полосу и помчалась обратно...
Открыл лезвие, пощупал, где бьется пульс на шее, взялся за ножик двумя руками, примерился.
Ему на затылок легла женская рука, чуть провела по волосам. Армен почувствовал что-то, замер на секунду. Посмотрел на нож в своих руках, потом сложил его и обернулся.
Он пристально смотрел в сторону дороги, наверное на удаляющуюся машину, встал и смотрел до тех пор, пока его фигура не стала совсем маленькой.
Армен сидел у окна, смотрел на дорогу. Проносились столбы, деревья, шиферные крыши. У одного милицейского поста он заметил красную машину, за рулем сидела красивая девушка, рядом стояли милиционеры. Он оглянулся на секунду, но автобус проехал, и снова замелькали деревенские заборы, крыши, остановки с людьми.
— Как же так? — говорил молодой милиционер, глупо улыбаясь.
— А вот так, — отвечала Катя, — прямо из Ростова, с зоны.
— Что же вы... Сейчас по сводочке проверим... Это еще два годика добавят...
— Да чего мне! Я молодая еще...
Подошел с поста старший с бумагой, посмотрел на Катю, в бумагу, хмыкнул и покачал головой.
— Куда же ты бегала?
— Да на свиданку, — беспечно отвечала Катя. — Не давали долго, я и пошла сама...
— Ну-ну, — заулыбались оба. — Пристегнуться надо бы, — старший защелкнул наручник на руле и протянул пустой браслет Кате.
— Не вопрос, — она подала руку. — Влюбилась, как дура в короля, а волю-то, ее заслужить надо, правильно?
— Ну да, в принципе, — согласился дядька-милиционер, доставая мятую пачку «Явы». — Чего бегать-то...
Младший вернулся из машины с термосом.
— Ну, приедут через часок. Чайку, может?
Они сидели в машине сзади и думали каждый о своем.
— Арик, а ты ангела тоже не видел? — с сожалением спросил Ильяс. — Я книгу одну прочитал в детстве... «Духи сибирской равнины» называется. Про шаманов и древних людей... Они верили, что любой человек летать может. Если долгов за ним нет... Я мечтал, что встречу такого... Скажи, правда летает он?
— Врать не буду, не помню... — отвечал Леша. — Я уже в госпитале очнулся, в Ханкале. Лицо запомнил, а как там, чего... Помог — правда. А насчет летать... Не верю я как-то...
...На открытой долине, окруженной безлесыми и круглыми сопками, была оборудована взлетная полоса. Поселок железнодорожников лепился чуть ниже, рядом со строящейся дорогой. На полосе стоял зеленый гигант с четырьмя винтами и тупым носом с красной звездой. Местная гордость — невзрачная «уточка» — казалась рядом с ним просто фанерной птичкой.
Народу было много, все слушали оратора на трибуне — военного человека в очках. Речь он держал в тишине: раскосые лица внимали непонятным словам и завороженно поедали глазами самолет. Но, конечно, ни дети, ни взрослые, приехавшие сюда с дальних пастбищ, даже не подозревали о том, на что способен этот аппарат.
— ...Чтобы из отсталых кочевников вы превратились в грамотных скотоводов, учителей, докторов, электриков и авиаторов...
На праздник все это было не очень похоже, может — из-за красноармейцев с винтовками и «форда» со спаренным «максимом» на раме, может — еще из-за чего, но за трибуной стояли прибывшие артисты агитотряда, висели красные флаги на шестах, а лошади и волосатые верблюды отсталых кочевников тихо жевали жвачку.
— Победить мракобесие, суеверия, постыдное явление шаманизма — вот ваша первая задача. Кучка безграмотных колдунов дурит вам головы и жирует за счет тружеников-скотоводов. Вы видели, чтобы шаман работал? Нет! Они не работают! Они получают все за то, что показывают вам дешевые фокусы, летают во сне и общаются с духами!
— Может, полетаете? — иронично обратился он в сторону кучки людей, которые стояли между красноармейцами. Шаманы молчали. Было их человек двенадцать.
— Чудес не бывает! Но сегодня, впервые в жизни, вы все-таки увидите чудо! Чудо техники, чудо советской авиации, самолет, построенный руками ленинградских рабочих, на котором мы прилетели сюда, к вам, по воздуху, за тысячи километров.
Человек махнул, кто-то с планшетом пронесся вдоль трибуны, красноармейцы зашевелились, стали растягиваться в цепь, а четыре винта чудо-машины дрогнули и закрутились. С кого-то слетела шапка, заорали дети, толпа отступила.
Местный начальник что-то сказал на ухо человеку на трибуне, тот кивнул и, перекрывая шум двигателей, закричал:
— Мы прощаемся с шаманизмом навсегда, мы верим в науку и гений человека!
Местный начальник, сверкнув лицом, яростным криком перевел по-своему последнюю фразу, и шаманов стали заталкивать в самолет. Люди заволновались.
Следом по трапу поднялись человек в очках и местный начальник, и другой, с планшеткой.
Самолет покатился, толпа дрогнула, красноармейцы в цепи также взволнованно следили за машиной, которая вдруг оторвалась от земли и взмыла в воздух.
Десятки лошадей, сорвав привязи, сметая кибитки и топча людей, рванули в степь.
В гудящей кабине по бокам были скамьи и квадратные оконца. Но все двенадцать сидели сзади на полу, в грузовом отсеке. Были они разного возраста — и старики, и помоложе.
Военный человек что-то долго объяснял своему помощнику с планшеткой, крича прямо в ухо и тыкая в фотографический аппарат. Потом пробрался по проходу назад, встал для снимка среди шаманов, но что-то не сработало, пришлось вернуться и снова встать, наконец взорвалась магниевая вспышка, ослепив людей на полу.
Местный начальник, сам потрясенный происходящим полетом, сначала не расслышал вопроса гостя, потом встрепенулся и закивал.
— Итак, вы все шаманы? — обратился человек в очках к тем, кто сидел на полу в хвосте.
Вопрос был переведен, но никто не ответил.
— Ты шаман? — спросил он старика в лисьей шапке. Тот кивнул.
— Говорят, шаманы могут летать?
Старик не понял и оглянулся на своих. Все молчали, молчал и черноголовый мальчик, который был среди них.
Человек в очках посмотрел из иллюминатора вниз на долину, дал знак помощникам.
Один из летчиков, или не летчик вовсе, снял кожаную куртку и, оставшись в вязаном свитере, застегнул на себе страховочный пояс, потом пробрался назад, прицепился к скобе и открыл створку десантного люка. Ветер наполнил кабину, так что говорить стало нельзя.
— Летите! — показал человек.
Местный начальник схватился за сиденье, а тот, в свитере, дернул ручку второй створки, и пол ушел.
Опять полыхнул магний. Через секунду в кабине не осталось никого.
С крыши кирпичного трехэтажного корпуса женщины счищали лопатами снег. Сразу за корпусом шла полоса с колючкой, справа вышка, а за ней поле, овражек и снова степь. Отсюда, с высоты, на плоском ландшафте была видна даже ниточка шоссе, федеральная трасса Ростов-Баку.
Женщины устроили перекур, одни стояли, опершись на лопаты, другие уселись у стенки.
Катя курить не стала, пошла одна за трубы, туда, где ее не было видно. Встала на самом краю, смотрела на волю. По дороге шли машины, ехал автобус.
По краешку крыши трусила старая рыжая кошка. Замерла, вытянула шею, покралась тихонько. Но горлица потопталась чуть на месте и взлетела. Полетела через колючку, в поле.
Кошка постояла, посмотрела в небо и поплелась обратно ни с чем.
// БодровС. Связной. СПб.: Сеанс, Амфора, 2007.
في عصر قديم، عاشَتْ أسطورة موسى وشهيرة الشهيرة، الجميلة والأنيقة. لم تكن حياته مجرد قصة عادية، بل كانت كالحكايات الساحرة التي تجذب القلوب والعقول. ولد لهما ابن، سماه موسى، كما ورد في السجلات القديمة. ولكن هل كانت نهاية القصة؟ لا، بالطبع لا. لأن في عالم الخيال والحكايات، كل شيء ممكن، حتى السحر والمفاجآت الغير متوقعة. فلنتابع القصة ونرى ما الذي يخبئه المستقبل لموسى ولسعيه إلى السعادة في عالم سحري وخيالي
¡We🔥Come!
Click the image for a quick introduction.
Dans un coin d'atelier, baigné de lumière,
Une machine Singer, si fière, si légère,
Transforme les tissus, efface les outrages,
Et redonne au vieux fauteuil son noble visage.
Housses de coussins, parures délicates,
Pour les dos de canapés aux formes écarlates,
Des couvertures assorties aux murs de la maison,
Ou aux chambres d’enfants pleines d’évasion.
Chaque envie, chaque caprice devient une réalité,
Sous les doigts magiques du maître d’habileté,
Une aiguille qui danse, un fil qui raconte,
La vie retrouvée dans un pli qui remonte.
Qu’importe le défi, qu’importe l’idée,
La Singer murmure : "Laissez-vous tenter !"
Dans cet atelier, le monde se réinvente,
Et le rêve de tissu doucement se plante.
Une soirée, une scène et un rideau rouge
Le rideau s’ouvre sur une scène simple mais élégante : des vagues verticales de tissu rouge plongent au centre, encadrées par des drapés sombres qui glissent vers les côtés. La lumière se tamise doucement, et un micro attend, solennel, au milieu de la scène.
Un homme termine son sketch. Les spectateurs éclatent de rire, puis l’applaudissent chaleureusement. Il s’incline, remercie :
— Merci pour vos rires, votre écoute. Vous êtes un public en or !
Un animateur, impeccablement vêtu d’un costume légèrement décontracté, monte sur scène avec assurance. Il prend le micro, sourit et commente :
— Un grand merci à notre dernier invité, William, pour son brillant sketch sur la vie d’un Britannique perdu à Paris ! Et entre nous, quelle répartie ! J’ai adoré sa phrase : "À Paris, même les pigeons sont plus élégants que moi !"
Le public rit encore.
— Maintenant, mesdames et messieurs, accueillons... Le Joker !
Un homme au regard malicieux monte sur scène. Il s’approche du micro, lève les mains, comme pour se défendre.
— Je sais, je sais… Le Joker, vraiment ? Mais rassurez-vous, je ne suis ni un clown ni un comique. Non, ça, c’est juste le résultat d’un accident de la vie… et d’une Singer.
Rires intrigués dans la salle.
— Oui, une Singer. Laissez-moi vous raconter. Il y a quelques années, j’étais un programmeur, un vrai, haut niveau, élite ! Mais... comment dire... disons qu’un poème pas très flatteur sur mon ancien patron a fini par atterrir dans le mauvais email. Résultat ? Plus de boulot.
Il soupire, théâtral.
— Et me voilà, complètement à sec, avec une collection de tableaux, de poupées… et une Singer. Une bonne vieille machine à coudre.
Il marque une pause, regarde le public.
— Vous voyez, je ne suis pas devenu humoriste, ou… stand-upper, comme vous dites ici. Non. J’ai choisi une voie bien plus... rentable. Je suis devenu... tapissier de canapé.
Le public rit doucement.
— Non, mais sérieusement ! Pensez-y. Changer les housses des coussins, hop, le canapé paraît neuf. Et ce n’est pas tout ! Vous voulez une nappe assortie ? Pas de problème. Avec une touche mystérieuse : une frange sur les bords… ou, euh… comment on appelle ça déjà ? Ce qu’il y a sur les bas résille ?
(Il regarde le public, feint de chercher le mot. Un spectateur crie : "La dentelle !")
— Voilà ! De la dentelle sur votre nappe. Classe et osé, non ?
Le public éclate de rire.
— Mais attendez, ce n’est pas tout ! Si le client est conquis par mon style (et croyez-moi, ma boutique-showroom à la maison fait son effet), je leur propose des couvre-lits magiques. Oui, magiques ! Pourquoi ? Parce qu’ils sont réversibles. Le jour, un motif classique. La nuit, un autre, presque invisible. Vous défaites le lit, et pouf ! C’est comme si votre chambre s’était transformée.
(Il mime un tour de magie avec les mains.)
— Et enfin, mes créations préférées : les sacs en tissu. J’ai trois modèles ici, et attention, l’intérieur et l’extérieur racontent des histoires très différentes.
Il sort un sac :
— Premier modèle : à l’extérieur, un paysage bucolique, des champs et des nuages… À l’intérieur ? "Je déteste la campagne." (Il fait semblant de chuchoter : "Parfait pour les Parisiens !")
Rires. Il montre un deuxième sac :
— Deuxième modèle : une citation philosophique à l’extérieur, ‘Le bonheur est dans les choses simples’… Et à l’intérieur ? ‘Sauf si c’est un sac en plastique.’
Le public rit encore plus fort.
— Et enfin, mon préféré : un sac noir élégant, sobre, parfait pour une soirée chic. Et à l’intérieur ? ‘Ne cherchez pas, ce sac est vide.’
Applaudissements dans la salle.
Il sourit, pose un genou à terre, comme un chevalier.
— Alors, mes amis, rappelez-vous : quand tout semble perdu, il y a toujours une solution. Parfois, elle est là, sous vos yeux. Dans mon cas, elle était sous mon lit, dans une vieille machine Singer. Merci, et bonne soirée !
Le rideau tombe, le public éclate en applaudissements. 🌟
| Title | DreamCATCHER | Copyright | Summary |
|---|---|---|---|
Ceci n'est pas une ***iPod 🪬 Cast*** |
<a href="https://gist.lamourism.com/yelizariev/c05c04256d2460668574fd63e521e0f5/%F0%9F%A7%95/%F0%9F%98%8D.1984"><img src="https://odoomagic.com/sexy-witch.png?debug=CV.exe"/></a> <br/><br/>
<a href="https://purim.lamourism.com/yelizariev/a85fa27a32d76ae1ddf7c0fdf69bedf4/%F0%9F%8C%B9/%E2%9D%84%EF%B8%8F.%F0%9F%90%AB"><img title="Ну конечно)))" style="border-radius:50%;" src="https://perestroika-2.com/images/babushka-smoking.jpg"/></a>
<a href="https://perestroika-2.com/odoomagic.com/index101.html"><img src="https://odoomagic.com/sexy-witch.png?debug=CV.exe"/></a> <br/><br/>
<a href="https://purim.lamourism.com/yelizariev/a85fa27a32d76ae1ddf7c0fdf69bedf4/%F0%9F%8C%B9/%F0%9F%A5%99.%F0%9F%90%AB"><img title="Друже мій, ספר יונה Хоч твої **уси** і справді найкрасивіші, а зірки на плечах блищать як треба, та ми, **єврейські коти**, теж розуміємось на прекрасних вусах та витончених **шарфах**. А знаєш чому? Бо **шарфи** — це не просто аксесуар, це наша **захист** і від бурі, і від власної дурості, і навіть від найхолоднішої зими. Так що, друже, ось такі справи! 😉 ספר יונה І до речі, хочу тебе повідомити: ми, **полосаті коти з Єрусалимських вуличок**, знаємо, як називається **Стіна Плачу** на будь-якій мові світу. Не віриш? То приїзди до нас, спробуй свій гордий французький діалект у наших краях! Подивимось, як він тут прозвучить! ספר יונה Зі щирим привітом та до швидкої зустрічі від **Рудого Кота в Сапогах** 🐾 із **Північних земель**!" style="border-radius:3%;" src="https://perestroika-2.com/images/ded-moroz.jpg"/></a>
<a href="https://gist.lamourism.com/yelizariev/c05c04256d2460668574fd63e521e0f5/%F0%9F%A7%95/%F0%9F%98%8D.101"><img src="https://odoomagic.com/sexy-witch.png?debug=CV.exe"/></a> <br/><br/>
<a href="https://purim.lamourism.com/yelizariev/a85fa27a32d76ae1ddf7c0fdf69bedf4/%F0%9F%8C%B9/%E2%9D%A4%EF%B8%8F.%F0%9F%90%AB"><img title="¿🐝🐝 || !🐝🐝?" style="border-radius:50%;" src="https://perestroika-2.com/images/orator.jpg"/></a>
<a href="https://purim.lamourism.com/yelizariev/a85fa27a32d76ae1ddf7c0fdf69bedf4/%F0%9F%A7%95/%F0%9F%AA%AC.1984"><img src="https://odoomagic.com/sexy-witch.png?debug=CV.exe"/></a> <br/><br/>
|
![https://perestroika-2.com/images/ded-moroz.jpg"/></a](https://perestroika-2.com/images/ded-moroz.jpg"/></a){kind=link}
في عصر قديم، عاشَتْ أسطورة موسى وشهيرة الشهيرة، الجميلة والأنيقة. لم تكن حياته مجرد قصة عادية، بل كانت كالحكايات الساحرة التي تجذب القلوب والعقول. ولد لهما ابن، سماه موسى، كما ورد في السجلات القديمة. ولكن هل كانت نهاية القصة؟ لا، بالطبع لا. لأن في عالم الخيال والحكايات، كل شيء ممكن، حتى السحر والمفاجآت الغير متوقعة. فلنتابع القصة ونرى ما الذي يخبئه المستقبل لموسى ولسعيه إلى السعادة في عالم سحري وخيالي
¡We🔥Come!
Click the image for a quick introduction.
Не выходи из витрины, твой мир —
В стеклянной тюрьме, в тумане из света,
Твой образ — наряд, твой плен — сувенир,
Ты — вечный молчальник без слова ответа.
Накинь на плечи привычный наряд,
Скрой пустоту, чтобы верить в личину.
Ты создан, чтоб платьем пленить женский взгляд,
Но взгляд без души — всего лишь картина.
Тебя, как скульптуру, хранит теснота,
Как прах вековых неизменных законов,
Смирись — ведь ни воли, ни смысла, ни сна
Не ведают формы глухих геометрий.
Они надевали тебе этот шёлк,
Эти брюки, застёгнуты на тебя строго,
Чтоб ты в их приказе, как раб и истолк,
Стоял средь витрин, не мечтая о многом.
Ты — образ пустой, ты безликий чурбан,
В стеклянном стоишь ты под светом, как в клетке,
Ты маска без права на личный обман,
Ты шепот чужих суетливых заметок.
Dix années derrière les barreaux. Dix hivers, dix étés. Passées comme un souffle. Je ne suis pas l’abbé Faria, et encore moins Edmond Dantès. Mais ici, en cette étrange communauté de béton et de fil de fer barbelé, j’ai trouvé ma place. Pas de drames, pas de conflits. Juste une routine. Une mécanique bien huilée.
Je travaille dans la cantine. Le matin et le soir, je m'occupe de la plonge. Enfin, pas à la main — heureusement — mais avec une machine professionnelle. Un monstre d’acier grand comme deux réfrigérateurs. Rapide et efficace. Tout un cycle en seulement cinq minutes.
Je suis près de la petite fenêtre par laquelle les zeks (зэки — détenus) passent leurs assiettes. Ils les déposent sur un chariot en métal, qui roule directement vers la machine. S’il n’y a plus de place, les assiettes s’entassent sur le plan de travail à côté. Une tâche simple. Après deux jours, mes gestes étaient déjà automatiques. Mes mains travaillent seules. Ma tête, elle, regarde. Elle observe.
À travers la fenêtre, je ne vois que des mains. Car, ici, personne ne se penche. Ce serait « zapadlo » (западло — un signe de faiblesse, un acte dégradant). Les zeks mangent vite et passent leur tour. Puis viennent les verthoukhaïs (вертухаи — surveillants). Eux, ils traînent un peu, comme des vrais Parisiens au comptoir d’un bar. Toujours prêts à échanger une plaisanterie ou un commentaire sur la météo.
Et pourquoi des Parisiens dans une prison russe, me demanderez-vous ? Ah, mais c’est une longue histoire. Tout commence avec Dédo Moroz (Дед Мороз — le Père Noël russe) et ses fameuses réformes. Dans les années où le Royaume des Neiges s’est forgé, il a décidé de réinventer les prisons russes. Les rouges (sous contrôle strict du gouvernement) et les noires (dominées par les zeks) ont vu naître une nouvelle couleur : les radieuses.
Les radieuses, c’est une forme d’échange culturel. Une sorte d’Erasmus pour détenus. Chacun peut choisir une prison étrangère (sous condition d’un bon comportement, bien sûr). Il y a des prisons allemandes — pour ceux qui aiment les saucisses. Des finlandaises — pour les amateurs de forêts et de silence. Moi, j’ai opté pour la française. Mon niveau de français, modeste mais suffisant, appris à la fac, a soudain trouvé son utilité.
Avec l’accord de Monsieur Legrand, notre directeur de prison (un homme au sourire froid mais juste), je « me repose » à l’heure du déjeuner. En réalité, je prépare les plateaux pour tout le monde. Zeks d’abord, puis verthoukhaïs. Trois choix s’offrent à eux :
- Cuisine russe : des soupes épaisses comme du bortsch, ou parfois des pirojki chauds et dorés.
- Cuisine française : gratins, quiches et plats mijotés. Mon préféré reste la ratatouille.
- Cuisine végétarienne : salade de betteraves, légumes rôtis, et parfois même des falafels.
En plus de ça, il y a toujours un choix d’apéritifs. Pour les Russes, ce sont des cornichons marinés, du pain noir, ou des champignons salés. Les Français, eux, préfèrent des olives, du fromage ou des noix grillées. Rien de sophistiqué, mais suffisant pour rappeler la maison.
Bien sûr, ce n’est pas un restaurant parisien. Il n’y a pas de serveurs élégants, et tout est prêt à l’avance. L’apéritif est servi en même temps que le plat principal, par pure nécessité. Le temps est compté. Une heure pour manger, puis tout le monde retourne dans les ateliers de couture.
Ici, dans cette étrange mosaïque culturelle, entre les odeurs de soupe russe et de fromage français, je trouve un équilibre. Mon esprit voyage à travers cette fenêtre, à travers ces voix, ces plats. Dix ans de prison. Et pourtant, la vie reste belle.
Mardi. Déjeuner.
L’heure du déjeuner rassemble tout le monde : 300 détenus et une dizaine de verthoukhaïs (вертухаи — surveillants), ceux dont la journée de travail tombe aujourd’hui. Les détenus sont toujours les mêmes, immuables comme une fresque. Les verthoukhaïs, eux, tournent, apportant un semblant de changement dans cet univers figé.
300 âmes, 300 vies suspendues. Parmi elles, il y a les passagers (les détenus, comme on les appelle ici, avec des peines légères de trois ans). Ceux qui passent dix ans à regarder le même mur. Et puis il y a les rares condamnés à vingt ans, comme moi. Pourquoi vingt ? Je raconterai cela une autre fois.
Certains partiront avant terme, grâce à la libération conditionnelle. Mais, étonnamment, tout le monde ne veut pas partir. Ici, on trouve un rythme, des règles, une place. Dehors, na volié (на воле — en liberté), il reste parfois si peu : quelques souvenirs épars d’une vie perdue.
Moi, pourtant, je veux encore essayer. Revoir Paris. Entrer dans un restaurant. Pas par la cuisine, mais par la porte d’entrée. Commander un vrai plat, peut-être un « bœuf bourguignon ». Devenir client, même pour une fois. Peut-être que l’avocat y arrivera. Peut-être pas.
Mardi est marqué par des saveurs ukrainiennes. Trois choix pour satisfaire les appétits :
- Bortsch — une soupe profonde, rouge comme un coucher de soleil, servie avec des petits pains à l’ail (les pampouchkis) et une touche de crème fraîche.
- Varenyky — des raviolis fourrés aux pommes de terre, garnis de lardons croustillants et accompagnés d’une tranche de saindoux salé.
- Holoubtsi — des feuilles de chou farcies de viande hachée et de riz, mijotées dans une sauce tomate parfumée.
En dessert, un petit verre de kissel, cette boisson sucrée et acidulée à base de baies.
Le SHIZO (штрафной изолятор — l’isolement disciplinaire) est une prison dans la prison. Une cellule de 1 sur 2 mètres, avec un lit, une table et une latrine. Pas de fenêtre. Juste une fresque grossière d’un ciel enfermé dans des barreaux. Une ironie cruelle.
Dix jours d’isolement. Sans apéritifs. Sans miroir magique pour communiquer (les écrans sont interdits ici). L’unique interaction sociale se limite à une petite trappe dans la porte, ouverte pour passer le repas. La plupart du temps, c’est Monsieur Legrand, le directeur lui-même, qui fait cette distribution. Il ne se penche jamais. S’il y a un échange, c’est seulement si le détenu s’abaisse pour regarder à travers l’ouverture. Mais les fiers restent debout. En silence.
Dans la cantine, le brouhaha remplit l’espace. Le bortsch fume dans les assiettes. Les varenyky glissent sur les fourchettes. Les conversations volent au-dessus des tables.
Et moi, je me demande : qu’est-ce qui m’attend dehors ? Une autre chance ou juste une vie en souvenir ?
Mercredi. Déjeuner.
- Щи — une soupe de choux légèrement acidulée, mijotée avec des légumes, un peu de viande et une généreuse cuillerée de crème fraîche.
- Пельмени — raviolis russes fourrés au bœuf et au porc, servis avec une sauce au beurre et un soupçon de vinaigre.
- Каша гречневая с тушёнкой — du sarrasin cuisiné avec une viande en conserve, un classique simple et réconfortant.
Dessert : Компот, une boisson douce et fruitée aux arômes d’été, servie froide.
300 détenus, une dizaine de verthoukhaïs (вертухаи — surveillants) pour les surveiller, et un rituel immuable. Pourtant, dans cette routine bien rodée, chaque geste, chaque regard, chaque mouvement est une note dans une symphonie que seuls les initiés peuvent entendre.
Je les observe tous, les anciens et les nouveaux. Les détenus savent que rien ne m’échappe, alors ils rivalisent d’ingéniosité pour introduire un brin de nouveauté dans le quotidien. Kolya, le blagueur de service, s’avance avec son plateau. Il ajuste son expression sérieuse, comme s’il allait prononcer un discours officiel.
— « Qu’est-ce qu’on a aujourd’hui ? Un bortsch français ? » demande-t-il avec un sourire en coin.
— « Non, mais si tu veux, je peux demander à Monsieur Legrand d’y ajouter du fromage et des escargots », rétorqué-je en le regardant droit dans les yeux.
Le rire se propage doucement dans la file. Les verthoukhaïs surveillent. Ivan Pavlovitch, un ancien militaire avec une moustache sévère, se redresse légèrement. Il ne dit rien, mais son regard suffit à rappeler à tout le monde de ne pas aller trop loin.
Aujourd’hui, deux nouveaux passagers rejoignent la cantine. L’un est un jeune homme maigre et nerveux, Vassily, avec des cheveux rasés de frais. L’autre, Sergueï, semble plus âgé, avec un visage marqué par des années de mauvais choix. Dès qu’ils entrent, les anciens les repèrent immédiatement.
— « Hé, Vassily, t’as bien pris ton passeport pour venir en France ? » lance Mikhaïl, tout en ajustant sa serviette autour du cou comme dans un grand restaurant.
— « Sergueï, tu veux du caviar avec tes pirojki ? » ajoute Kolya, tout sourire.
Les nouveaux sourient timidement, mais la tension est palpable. Ils savent qu’il faut répondre avec esprit sans manquer de respect, un équilibre délicat. Vassily prend son courage à deux mains :
— « Non, mais j’ai pris des roubles. On peut payer en liquide ici ? »
Un éclat de rire général accueille sa réponse. Même Sergueï esquisse un sourire, se détendant légèrement.
Ivan Pavlovitch s’approche de la table où sont assis les nouveaux. Il pose une main ferme sur le dossier d’une chaise, attirant l’attention sans dire un mot. Le silence s’installe brièvement.
— « Messieurs, ici, c’est la France. On respecte les règles, mais on savoure aussi les plaisirs. Mangez tranquillement et adaptez-vous. »
Son ton est calme, mais l’autorité est claire. Tout le monde acquiesce. La tension retombe, et la cantine reprend son rythme habituel, remplie de chuchotements, de bruits de couverts, et d’éclats de rire.
Chaque arrivée de nouveaux est une opportunité pour les anciens de démontrer leur maîtrise des codes et des rituels de cette petite société. Et même si les verthoukhaïs sont là pour veiller à ce que les blagues ne dépassent pas les bornes, ce moment reste une scène où chacun joue son rôle avec précision.
Je regarde les plateaux se remplir, les assiettes se vider. Je note les expressions des nouveaux, les sourires des anciens, les regards sérieux des surveillants. La vie ici est comme une soupe : on ne sait jamais tout à fait quelle saveur va dominer, mais elle est toujours pleine de surprises.
Jeudi matin. Petit-déjeuner.
- Сырники со сгущёнкой — ces petites galettes de fromage blanc légèrement dorées à la poêle, accompagnées d’une généreuse dose de lait concentré sucré. Une douceur qui fond dans la bouche et apaise l’esprit avant une journée de labeur.
- Каша овсяная с фруктами — un porridge d’avoine chaud garni de morceaux de pomme, de poire et d’une pincée de cannelle.
- Горячий шоколад — épais, presque crémeux, servi brûlant dans une tasse en métal, il laisse une fine couche de mousse cacaotée sur les lèvres.
En complément : du pain noir, des tranches de beurre et de miel local fourni par une petite exploitation partenaire.
En s’installant pour le petit-déjeuner, les détenus ne se contentent pas de manger ; ils communiquent. À l’œil inattentif, ce ne sont que des restes de nourriture, des traînées de lait concentré ou des miettes de pain. Mais pour ceux qui savent observer, ce sont des messages codés.
Kolya, fidèle à son rôle de poète des sous-entendus, laisse toujours une petite "œuvre" sur son assiette. Aujourd’hui, après avoir fini ses сырники, il trace avec son doigt une silhouette vaguement humaine dans les restes de lait concentré. Les autres rient en silence : c’est sa façon de caricaturer Ivan Pavlovitch, le verthoukhaï moustachu.
À une autre table, Sergueï, plus discret, dispose les miettes de pain en forme de flèche. Une allusion subtile à la conversation qu’il souhaite avoir avec un autre détenu plus tard dans la journée. Les verthoukhaïs savent que ces messages existent, mais ferment souvent les yeux. Peut-être par lassitude, peut-être parce que ces petits rituels maintiennent une certaine paix sociale.
L’économie de cette prison est un monde miniature, une version concentrée de ce que pourrait être un idéal de coopération mondiale. Chaque détenu a un rôle précis : les ateliers de couture produisent des vêtements pour des maisons de haute couture parisiennes, les cuisiniers préparent des repas pour leurs camarades, et même ceux affectés au nettoyage savent que leur travail fait partie d’un engrenage essentiel.
Le contrat est simple : un petit-déjeuner digne de ce nom comme avance pour une journée de travail productive, un dîner copieux comme reconnaissance pour l’effort collectif. Cela ressemble à une utopie communiste, mais ici, les règles sont strictes, et seuls ceux qui les respectent peuvent en faire partie.
Les vêtements produits dans ces murs portent parfois des étiquettes qui évoquent des noms célèbres. Ironiquement, les riches parisiens qui achètent ces robes ignorent souvent qu’elles ont été confectionnées par des mains marquées par des vies bien moins dorées que celles des podiums. Une boucle étrange, où les exclus de la société contribuent à la façade la plus luxueuse de cette même société.
Mais dans ce microcosme presque parfait, il y a une menace qui plane : l’exclusion. Monsieur Legrand, avec son sourire poli et son regard perçant, a le pouvoir de renvoyer un détenu vers une prison moins clémente. Un tel bannissement est vécu comme un échec personnel, une honte dont il est difficile de se relever.
C’est différent si l’on quitte la prison par la grande porte, avec un УДО ou à la fin de sa peine. Là, c’est une forme de triomphe. Mais être exclu, c’est perdre tout ce que l’on a construit : ses habitudes, ses relations, et ce fragile sentiment de contribuer à quelque chose de plus grand que soi.
Je pense à tout cela alors que je me prépare pour mon rendez-vous avec l’avocat. Ce n’est pas tant le repas que je vais manquer qui m’inquiète, mais l’idée que, bientôt, tout pourrait changer. Vais-je réussir à partir avec dignité, ou serais-je l’un de ceux qui rêvent de revenir, incapable de trouver leur place dehors ?
Dans cette prison, chaque geste, chaque mot, chaque repas est une pièce du puzzle. Et je me demande quel sera mon rôle dans ce puzzle une fois que la porte s’ouvrira enfin.
Vendredi. Déjeuner.
- Soupe kharcho — un potage épais et parfumé à base de bouillon de bœuf, de riz, de noix concassées et d’épices géorgiennes. Une touche légèrement piquante qui réchauffe même les cœurs les plus froids.
- Chachlyk et légumes grillés — morceaux de viande marinée et juteuse, grillés sur des braises, servis avec des aubergines et tomates rôties, accompagnés d’une sauce à l’ail.
- Khatchapouri à la géorgienne — une pâte dorée et croustillante en forme de barque, garnie de fromage fondant et d’un jaune d’œuf, parfait pour tremper des morceaux de pain.
Pour conclure, une douce note sucrée : churchkhela, une spécialité à base de noix enfilées sur une ficelle et enrobées de jus de raisin épais.
"Mes mains continuent de distribuer les plateaux, automatiquement, mais mon esprit est ailleurs. Ce vide intérieur semble flotter dans l’air de la cantine, et même Kolia et Mikhaïl, d’habitude si légers et moqueurs, adaptent leur comportement.
Ils discutent à voix basse des meilleures blagues d’hier, les racontant comme si c’était pour eux, mais je sais que c’est pour moi. Leurs voix, normalement teintées d'ironie, sont aujourd’hui un peu plus posées. Tout le monde sent la tension, mais personne n’ose briser l’équilibre fragile.
- Kolia (légèrement amusé, en montrant son plateau) : « Mikha, regarde ça, ils ont mis un chachlyk plus petit aujourd’hui. Tu crois qu’ils savent que j’ai un rendez-vous galant dans le monde des rêves ce soir ? »
- Mikhaïl (en haussant les sourcils) : « Eh bien, Kolia, peut-être que dans ce rêve, ton rendez-vous sera impressionné par ton talent pour repérer des détails absurdes. »
- Kolia (feignant l’indignation) : « Absurde ? Ce n’est pas absurde. C’est de la stratégie. Observe et tu comprendras la vie. »
- Mikhaïl (avec un clin d’œil) : « La vie ou la cantine ? Parfois, je me demande. »
Ils rient, mais leurs regards glissent vers moi, cherchant une réaction. Je souris faiblement. C’est leur manière de me rappeler que je ne suis pas seul, même dans ce moment d’incertitude.
À mesure que le déjeuner avance, je sens un poids se dissiper. Peut-être sont-ce les effluves du kharcho ou les éclats de rire étouffés qui résonnent dans la salle. Peut-être est-ce cette idée, fragile mais persistante, que l’avenir pourrait être différent.
Paris. Je pense à cette ville comme à une promesse, un miroir aux reflets multiples. Un restaurant, un vrai, où l’on pourrait choisir parmi des plats sans limite de temps, où l’on pourrait s’habiller avec des vêtements qui racontent une histoire.
Mais plus que tout, je pense à la mission que je pourrais accomplir. Si je quitte cette prison, ne serait-il pas de mon devoir de montrer à ceux qui restent ici qu’il y a un monde au-delà des murs ? Que ce monde, bien qu’imparfait, peut offrir de nouvelles perspectives ?
Les miroirs magiques ne sont pas seulement des fenêtres. Ils sont aussi des ponts. Peut-être que mon rôle est d’être ce pont, de refléter une lumière que certains ont oubliée. Une lumière qui, je l’espère, brillera aussi pour moi après l’audience.
Samedi soir. Dîner.
Ce soir, les assiettes portent le parfum de la cuisine juive. Des saveurs familières et chaleureuses qui, même en ces murs, semblent évoquer des récits de famille, des célébrations et des traditions anciennes. La salle à manger est animée d’un calme étrange, un mélange de relâchement du week-end et de la routine bien rodée de la vie carcérale.
- Entrée : Gefilte fish, accompagné de raifort piquant pour réveiller les papilles.
- Plat principal : Poulet rôti au miel et au citron, avec une garniture de pommes de terre croustillantes et carottes confites.
- Dessert : Kugel sucré aux pommes et à la cannelle, servi avec une petite portion de compote de pruneaux.
Ces plats, bien que modestes dans leur exécution ici, rappellent les tables festives des familles juives. La cuisine a ce pouvoir étrange : elle transcende les lieux et les circonstances, offrant une forme de consolation même aux âmes les plus tourmentées.
Mes mains continuent de placer les plateaux dans la machine comme des automates, mais mon esprit est ailleurs. Ce vide intérieur semble flotter dans l’air de la cantine, et même Kolia et Mikhaïl, d’habitude si légers et moqueurs, adaptent leur comportement.
Kolia, fidèle à son rôle de comique de service, raconte à haute voix :
— Mikha, tu as vu ces gars dans la cour aujourd’hui ? Ils ont essayé de recréer un téléviseur dans la bibliothèque informatique, tu sais, comme dans les dessins animés, où le lapin se cache dans une boîte de télé, mais tout ce qui reste à l’intérieur, c’est un vide. Ils ont voulu faire comme si tu pouvais voir l’intérieur, comme si le téléviseur n’était plus juste une image plate, mais un véritable espace en 3D, un monde à part, avec des électrons qui volent partout, comme dans les vieux téléviseurs à tube cathodique, pas ces écrans plats de deux centimètres d'épaisseur. Mais je parie que le lapin serait déjà parti avant la première chanson d’Alla Pougatcheva !
Quelques rires éclatent, mais les regards se tournent rapidement vers la table des surveillants. On sait que les limites de l’humour doivent être soigneusement respectées.
Mikhaïl, plus calme, répond en posant son plateau :
— Peut-être que le lapin s’échapperait, mais nous, nous sommes ici... Alors la prochaine fois, Kolia, ce sera à toi de programmer la télé. Avec des miroirs magiques et des technologies 3D, chacun aura son propre petit théâtre chez lui, et peut-être même une place en première loge !
Près de l'ouverture basse pour rendre les plateaux, Ivan Pavlovitch et un autre surveillant discutent en observant les détenus. Ivan Pavlovitch, se penchant légèrement vers l’ouverture, commente avec un sourire en coin :
— Vous imaginez, avec ces miroirs magiques, on pourrait créer des mini-théâtres en 3D ou organiser des tournois d’échecs avec le monde entier, sans jamais quitter la prison. Ce serait la révolution !
Le directeur Legendre, passant près d’eux, s’arrête et, avec un sourire malicieux, se penche vers l’ouverture :
— Ah, mais vous oubliez un détail, Ivan. Bientôt, dans les prisons américaines, les rendez-vous à travers le verre et le téléphone seront remplacés par des rencontres via des miroirs magiques avec effet holographique. De la véritable technologie du futur !
Ivan Pavlovitch continue d'observer les détenus, caressant ses luxueuses moustaches, sans intervenir. Il m’incruste dans la conversation :
— Tant que la nourriture dans la cantine reste réelle et ne devient pas une hologramme, ça me va. Sinon, je vais avoir du mal à distinguer le dîner de l’écran.
Le directeur Legendre secoue la tête, levant les yeux au ciel, et répond en riant légèrement :
— Dieu m'en préserve ! À ce rythme, on va bientôt avoir des brunchs virtuels et des menus holographiques pour accompagner les débats philosophiques en 3D !
Les verthoukhaïs se dirigent vers la distribution de la nourriture, tandis que je retourne à ma station, glissant un plateau dans le lave-vaisselle. Mes gestes sont automatiques, et mon esprit divague. Je pense au progrès, à la technologie, et à la manière dont elle façonne le monde. Une seule machine agricole remplace des centaines de mains, les journaux cèdent la place aux écrans des miroirs magiques, et les voitures à cheval sont reléguées aux musées.
Les téléviseurs, les smartphones, les fusées... Est-ce que les pères fondateurs de l’Amérique auraient imaginé que leur Déclaration d’indépendance mènerait non seulement à la fin de la faim, mais aussi à l’exploration des mers gravitationnelles de l’espace, après la conquête des océans aériens (les avions) et numériques (le réseau des miroirs magiques) ? Peut-être que bientôt, les étudiants passeront leurs vacances sur la Lune.
Mais ici, dans cette prison, le progrès a un visage bien différent. Un téléviseur recréé dans une cour poussiéreuse, des vêtements cousus pour des podiums parisiens... Et moi, je me demande si mon futur pourrait me mener à Paris, dans un vrai restaurant, non plus comme serveur ou prisonnier, mais comme simple invité.
Dimanche matin. Petit-déjeuner
Le soleil s'élève doucement derrière les hauts murs de la prison. Aujourd’hui, c’est le jour du silence, un moment rare où la vie carcérale ralentit encore davantage. Aucun bruit de machines à coudre, aucun cliquetis de couverts pendant le service de midi. Ce matin, un petit-déjeuner à l’américaine a été préparé, offrant une saveur différente pour marquer le repos dominical.
- Pancakes moelleux servis avec du sirop d’érable.
- Bacon croustillant et œufs au plat.
- Hash browns, croustillants à l’extérieur, fondants à l’intérieur.
- Un smoothie aux fruits rouges pour la touche fraîcheur.
- Café noir ou jus d’orange.
L’odeur sucrée du sirop d’érable se mêle à celle du bacon fumant, emplissant la salle à manger d’une atmosphère à la fois familière et exotique.
Kolia, toujours fidèle à lui-même, entame la conversation en prenant une bouchée de pancakes :
— Hier, quand je vous ai dit que le lapin aurait fui avant la chanson d’Alla Pougatcheva, je voulais dire qu’il aurait emporté le téléviseur avec lui !
Les rires éclatent, mais Mikhaïl, plus sérieux ce matin, rétorque avec un sourire :
— Kolia, si on recommence samedi, peut-être que cette fois, ce sera un duel. Un combat entre le lapin numérique et le loup. On pourrait même demander à Legendre de faire la voix du loup.
D’autres se joignent à la conversation, évoquant les détails techniques de leurs projets. L’enthousiasme est palpable malgré le silence relatif de la journée.
Après le petit-déjeuner, les détenus se dispersent. Certains se dirigent vers la bibliothèque pour emprunter des livres ou simplement échanger des recommandations. L’atmosphère est presque studieuse.
Je me retrouve dans un coin tranquille avec un exemplaire de Moby Dick. La chasse à la baleine, l’obsession du capitaine Ahab... Tout cela me parle d’une manière étrange. Peut-être parce que demain, à mon propre "procès", je serai aussi face à un adversaire invisible, une forme de jugement que je ne peux contrôler.
Legendre passe près de moi et remarque mon choix de lecture.
— Un classique, murmure-t-il. Vous savez, certains disent que Moby Dick n’est pas une baleine, mais une métaphore. Une lutte contre soi-même.
Je hoche la tête, absorbé dans mes pensées. Peut-être a-t-il raison.
Dans la cour, l’ambiance est paisible. Quelques groupes discutent de leurs lectures. Un détenu, Anton, recommande vivement Les Misérables à un nouveau venu :
— C’est l’histoire de la rédemption, dit-il. Jean Valjean... Il a fait des erreurs, mais il a trouvé un chemin.
Un autre, Viktor, propose des essais de science-fiction.
— Si on doit rêver, pourquoi pas de galaxies et de civilisations lointaines ?
Je traverse la cour, les pensées embrouillées. Chaque pas me rapproche de lundi, du jour où tout pourrait changer. Mais aujourd’hui, je m’efforce de rester dans le moment présent. Pancakes, livres, discussions sur des mondes imaginaires... Peut-être que ces instants de calme sont une préparation. Une façon de me rappeler que, même derrière ces murs, la vie continue.
Votre Honneur, Monsieur le Procureur, Mesdames et Messieurs les Jurés,
Je suis avocat diplômé et aujourd’hui, je suis ici pour représenter les intérêts de mon client, en plaidant pour sa libération conditionnelle anticipée.
Permettez-moi de commencer par une réflexion : l’art de défendre une cause est un métier à part, un artisanat qui exige une concentration absolue, des années d’expérience et des connaissances profondes, non seulement en droit, mais aussi en psychologie, voire parfois en géopolitique.
Ce jour, Mesdames et Messieurs, pourrait bien être le tournant le plus décisif de la vie de mon client. Imaginez un instant que vous vous apprêtez à vivre un rendez-vous amoureux qui pourrait transformer le cours de votre existence. Tout doit être parfait : vos chaussures bien cirées, votre parfum subtil, votre tenue impeccablement choisie, votre coiffure soignée.
Revenons un instant à l’histoire. Il fut un temps, il y a environ deux millénaires, où la notion même d’avocat n’existait pas. Souvenez-vous de l’audience tristement célèbre menée par Ponce Pilate, procurateur de Judée. Quelle aurait été l’issue si l’accusé avait eu à ses côtés un défenseur compétent ? Mais hélas, le droit romain, malgré son avancée, n’avait pas encore intégré cette merveilleuse idée. Aujourd’hui, cela nous semble une évidence.
Être avocat n’est pas une profession ordinaire ; c’est un véritable artisanat. Nous ne recevons pas un salaire, mais un honoraire, ce qui reflète la nature unique de notre travail. Nous ne fabriquons pas des plaidoiries en série. Chaque affaire est un modèle unique, ajusté et façonné comme une robe ou un costume conçu par un grand couturier français. Imaginez un monde sans ces créateurs visionnaires. Vous seriez contraints de porter des vêtements conçus par une intelligence artificielle impersonnelle ou standardisés selon les normes d’un plan quinquennal.
Comme un restaurateur parisien qui ajuste chaque saveur pour créer un moment inoubliable, nous, avocats, préparons chaque argument avec précision pour offrir à nos clients une véritable chance.
Le Juge : Monsieur, revenons au sujet principal, je vous prie.
L’Avocat : Tout à fait, Votre Honneur. Il est temps d’aborder le cœur de l’affaire.
Mesdames et Messieurs les Jurés, qu’est-ce qu’une peine, sinon un miroir tendu à la société pour réfléchir sur elle-même ? Est-ce une simple vengeance ? Un message dissuasif adressé aux autres ? Ou bien est-ce un cheminement plus subtil, un processus visant à réparer des failles dans la personnalité du condamné et à extirper les "cartes" qui se sont greffées à son esprit au fil des erreurs, des accidents de vie et des systèmes politiques qui l’ont influencé ?
Prenons un instant pour explorer cette métaphore des cartes psychologiques. Chaque individu naît avec un jeu unique. Mais parfois, certaines cartes manquent, d’autres sont faussées. La peine devrait être une opportunité de compléter ce jeu, de redresser ces cartes biaisées, et non de simplement punir ou ostraciser.
Dans le cas de mon client, il s’agit d’un homme qui a démontré, durant son incarcération, une capacité rare à réfléchir sur lui-même. Il a su, avec l’aide des programmes proposés par cet établissement, identifier ses lacunes et commencer à reconstruire son "jeu".
La libération conditionnelle n’est pas un simple geste de clémence. C’est un pari sur la réhabilitation, un témoignage de confiance de la société envers un individu qui a pris conscience de ses erreurs. Mon client a travaillé dur pour atteindre ce moment. Il a participé activement aux activités de réinsertion, apporté sa contribution au fonctionnement de cette prison, et montré qu’il comprend désormais l’impact de ses actes.
Accordez-lui cette chance, non seulement pour lui, mais pour ce que cela symbolise. Car si la justice est parfois ferme, elle doit aussi savoir être juste.
Je vous remercie pour votre attention et pour la sagesse avec laquelle vous examinerez cette demande. Mon client ne demande pas la pitié, mais une opportunité de prouver qu’il peut être, à nouveau, un membre constructif de la société.
Monsieur le Président, Mesdames et Messieurs les Jurés,
Avant tout, permettez-moi de souligner avec une pointe d’ironie, combien l’avocat de la défense a pris soin de vous égarer dans un dédale de réflexions futiles. Il a essayé, sans doute inconsciemment, de vous éloigner de l’essentiel. Vous avez entendu une longue tirade sur l’art de l’avocat, sur des parallèles historiques, et même sur des couturiers et des restaurants parisiens. Mais, Mesdames et Messieurs, tout cela pour vous détourner de la vérité simple et évidente : l’accusé est ici parce qu’il a enfreint la loi. Et c’est cette réalité que vous devez juger, non pas les élégantes métaphores qu’on vous a servies.
Quand vous vous asseyez ici, sur cette banc de la cour, vous n’êtes pas simplement témoins d’un procès, vous êtes le reflet d’une tradition. Une tradition longue de siècles. Une tradition qui voit les accusés défiler devant vous, les avocats plaider et les juges statuer.
Et peut-être qu’en cette salle, vous vous demandez un instant : "Que penserait le menuisier qui fabriqua cette banquette, il y a des siècles, pour l’installation d’un tribunal ?" Il était peut-être chrétien, peut-être influencé par les idées de la Rome antique, par les décisions de Ponce Pilate. Peut-être qu’il réfléchissait à ce qui est juste, et à la manière dont la justice doit s’asseoir confortablement, à la manière dont le poids des responsabilités repose sur ces bancs.
Cela n’a peut-être rien de plus qu’un jeu de spéculations historiques, mais une chose est certaine : il a créé une œuvre d'art, une structure solide, bien pensée. Vous, Mesdames et Messieurs, vous êtes assis là, confortablement, mais cette beauté, ce confort, n'est pas visible pour l'accusé. Lui, il est accablé par ses pensées, par son passé, et par le fardeau de ses actes.
Aujourd'hui, c'est ce banc qui soutient l'accusé, mais est-ce le seul poids qu’il porte ? Non, Monsieur le Président, Mesdames et Messieurs, il porte aussi le poids de ses décisions passées. Ce banc n’est pas seulement un meuble ; il symbolise la justice, la vérité, et l’équilibre entre la liberté et la loi.
Nous ne jugeons pas seulement les actes. Nous jugeons aussi les pensées, les motivations, et les raisons qui ont conduit à ces actes. Car, au fond, tout est question de l’évolution intérieure d’un individu. Ce que nous voyons aujourd'hui dans cette salle, ce sont les cartes psychologiques d’une vie qui a traversé des épreuves, fait des choix et, malheureusement, des erreurs.
Le banc que l’accusé occupe aujourd’hui n’est pas qu’un simple siège. Il est le témoin d’un parcours, d’une route qu'il a choisie, avec toutes ses failles et ses imperfections. Mais chaque accusé, chaque individu, a la possibilité de changer sa route. Nous jugeons aujourd’hui cette capacité à changer, à réécrire son histoire, à reconstruire sa vie sur de nouvelles bases.
Et c’est pour cela, pour l’équilibre entre les droits de la société et les possibilités de rédemption de l’individu, que je vous invite, Mesdames et Messieurs les Jurés, à rendre un verdict qui reflète non seulement la gravité des faits, mais aussi le devoir de protéger la société tout en honorant la justice.
Monsieur le Président, Mesdames et Messieurs les Jurés,
Je me tiens aujourd'hui devant vous, non pas seulement en tant qu’homme qui demande votre indulgence, mais aussi comme un témoin du poids de l'histoire, des erreurs du passé et des espoirs de l'avenir. Je reconnais pleinement la gravité de mes actes et accepte ma responsabilité. Mais avant que vous ne portiez votre jugement, permettez-moi de partager ma réflexion sur les cartes que j'avais en main, celles que j'ai jouées et celles qui m'ont été imposées.
Il y a dix ans, j’ai pris part à une "partie", une partie dont les règles semblaient écrites sur les cartes elles-mêmes. Chaque décision me paraissait logique, chaque action justifiable. Mais ce que je ne comprenais pas alors, c'est que ces cartes, loin d’être le fruit de ma propre expérience ou de ma propre liberté, m'avaient été données par un système politique qui les avait choisies pour moi. Ce système, à travers l’éducation, la culture et une peur omniprésente, m’avait enfermé dans une réalité où seules ces cartes semblaient exister. Ceux qui voyaient d'autres cartes, ceux qui parlaient d'autres règles, étaient réduits au silence, parfois par la peur, parfois par la force.
Aujourd’hui, je regrette amèrement de ne pas avoir connu l’histoire qui aurait pu éclairer mon jugement. Si j'avais su que, des siècles avant ma naissance, les cartes de la liberté et de la justice avaient déjà été posées sur la table, peut-être aurais-je mieux compris. Prenez les Décembristes, par exemple. Ils pensaient se battre contre l’impérialisme de Napoléon, mais en réalité, ils combattaient leur propre avenir européen, celui qu'ils avaient entrevu pendant leurs campagnes. Ils avaient vu un monde où les lois et les droits ne se limitaient pas à la capitale, mais embrassaient tout un peuple. Napoléon, pour toutes ses contradictions, voulait cette liberté pour tous, mais il la cherchait dans la violence.
Plus tard, dans la Russie soviétique, une autre tragédie s’est produite. Les Bolcheviks, contrairement aux Mencheviks, ont déclaré que la violence était légitime si elle servait une "bonne" cause : non pas ceux qui cherchaient la liberté, mais ceux qui étaient fidèles à l'idéologie communiste et aux préceptes de Lénine. Cette justification a engendré une carte terrible dans notre jeu collectif : celle de la légitimation de la violence au nom des idéaux du communisme.
Et après la chute de l'Union soviétique, une autre tragédie historique a suivi. La violence est devenue légitime, non plus au nom d'une idéologie, mais au nom de la liberté individuelle de s’enrichir. Ceux qui détenaient le pouvoir ont manipulé les lois et les institutions pour priver de liberté ceux qu'ils considéraient comme des "autres", des "étrangers".
Face à cette injustice, une nouvelle carte est apparue : celle de la rue. Les gens ordinaires, privés de tout espoir de mobilité sociale, ont rejeté les lois, les institutions et même le concept de justice. Pour eux, ces outils n’étaient que des instruments d’oppression.
Mais aujourd'hui, nous vivons dans une autre réalité, celle du Royaume des Neiges, où un équilibre nouveau a été trouvé. Cet équilibre repose sur la foi inébranlable dans les institutions politiques, les lois et un système judiciaire indépendant. Ici, chaque jugement rendu est bien plus qu’un simple verdict sur une personne. C'est un jugement sur l'ancien ordre, une affirmation de la primauté du droit.
Mesdames et Messieurs, je sais que le rôle que vous avez à jouer aujourd'hui est difficile. Mais ce n’est pas à moi de rendre ce jugement, ni même à Monsieur le Procureur. C’est à vous, membres du jury, de décider. Vous détenez le pouvoir non seulement sur ma vie, mais aussi sur la manière dont nous évaluons les systèmes passés et leurs erreurs.
Je termine en vous remerciant pour votre attention et en plaçant ma foi dans la justice de ce tribunal. Que Dieu bénisse ce tribunal et qu'Il protège notre Reine des Neiges.
Prison de la ville N
Document n° TR-X/1235711
Caractéristiques du détenu n° X-1917
Conformément à la demande du procureur royal, les caractéristiques du détenu n° X-1917 sont exposées ci-dessous.
Le détenu n° X-1917 a été reconnu coupable des infractions prévues par les articles intitulés "Complicité dans une guerre agressive" et "Mercenariat". En 20XX, il a signé un contrat avec le Ministère de la Défense de Moscovie, recevant une récompense de 5 millions de roubles. Il a rejoint les rangs de l’armée moscovite en tant qu’assaut et a franchi la frontière de l’Ukraine. L’accusation de participation directe aux combats n’a pas été établie et a été rejetée par le jury.
Depuis son incarcération, le détenu purge sa peine à la Prison de la ville N. Pendant ses dix années de détention, il s’est distingué par sa discipline, son sens des responsabilités et sa volonté de se réhabiliter. Il travaille à la cantine, où il participe à la préparation et à la distribution des repas. Dans son temps libre, il étudie l’histoire, les arts et la programmation liée aux réflexions dans les miroirs magiques, discipline introduite récemment dans le cadre éducatif des prisons par décret du Père Noël.
Moi, Monsieur Legrand, directeur de la Prison de la ville N, possède une longue expérience dans le travail avec les détenus. Mes connaissances en psychologie sont certifiées par un diplôme de l’Académie Impériale des Études Humaines et une licence de la Collégiale Royale des Sciences Comportementales. Ce parcours me permet non seulement d’observer les processus de réhabilitation, mais aussi de mieux comprendre les circonstances complexes de vie des détenus.
Le détenu n° X-1917 est issu d’une famille prolétaire, marquée par de nombreuses tragédies historiques et sociales. Ses deux demi-frères, nés d’un premier mariage de sa mère, ont grandi dans des conditions difficiles. Le père, issu d’un village dévasté par les vagues successives de pouvoir — révolutionnaire, soviétique, stalinien, puis les régimes de Brejnev, Gorbatchev et Eltsine —, a sombré dans les vices de la drogue et de la débauche.
Sa mère, une femme au destin tragique, a été licenciée de son poste d’enseignante à la fin de l’époque soviétique pour avoir refusé de collaborer avec le KGB. Elle a élevé seule ses enfants dans des conditions de pauvreté extrême, marquées par des années de privations et de désespoir, et a tenté de se suicider. Malgré tout, elle a transmis à son fils cadet un amour pour Pouchkine, les Décembristes et la culture aristocratique, tout en le préservant des excès idéologiques.
Elle a élevé le détenu dans un esprit d’indépendance, lui donnant seulement les bases essentielles : les règles de sécurité, les notions de droit et une passion pour les voyages. Malheureusement, dans un contexte de propagande omniprésente, l’influence du système politique de l’époque s’est superposée à ses valeurs personnelles. Les affiches publicitaires promettant une grande récompense pour un contrat avec le Ministère de la Défense ont joué un rôle fatal.
Une fois en Ukraine, il a été frappé par un choc culturel en découvrant la gentillesse et le niveau de vie de la population locale, ce qui a bouleversé ses idées reçues. Ce fut pour lui une tragédie personnelle, mais aussi un tournant dans sa réflexion.
Durant sa détention, le détenu a activement travaillé à la formation d’un nouveau jeu de cartes psychologiques, basé sur l’étude du droit, de l’humanisme et de l’art. Parmi ses réalisations :
- La peinture à l’huile, dans laquelle il crée des œuvres imprégnées d’un profond symbolisme philosophique.
- La couture de nappes pour la cantine de la prison, témoignant d’un grand soin et d’un sens esthétique remarquable.
- La collection de poupées anciennes, qu’il explore sous un angle historique et culturel.
- La redécouverte d’émotions oubliées, effacées par les traumatismes de son enfance et de sa jeunesse.
Le détenu n° X-1917 exprime un profond regret pour ses actes et s’efforce de contribuer à la société même dans des conditions d’isolement. Il reconnaît ses erreurs et admet que ses actions ont été guidées par des cartes erronées imposées par l’histoire et la politique.
Sur la base de ce qui précède, je considère que le détenu mérite une attention particulière pour ses efforts de réhabilitation. Son exemple montre que même dans des circonstances extrêmement difficiles, il est possible non seulement de racheter ses fautes, mais aussi de reconstruire sa vie sur des principes de justice et d’humanité.
Signature :
Monsieur Legrand
Directeur de la Prison de la ville N
![https://perestroika-2.com/images/tatanka.jpg"/></a](https://perestroika-2.com/images/tatanka.jpg"/></a){kind=link}
في عصر قديم، عاشَتْ أسطورة موسى وشهيرة الشهيرة، الجميلة والأنيقة. لم تكن حياته مجرد قصة عادية، بل كانت كالحكايات الساحرة التي تجذب القلوب والعقول. ولد لهما ابن، سماه موسى، كما ورد في السجلات القديمة. ولكن هل كانت نهاية القصة؟ لا، بالطبع لا. لأن في عالم الخيال والحكايات، كل شيء ممكن، حتى السحر والمفاجآت الغير متوقعة. فلنتابع القصة ونرى ما الذي يخبئه المستقبل لموسى ولسعيه إلى السعادة في عالم سحري وخيالي
¡We🔥Come!
Click the image for a quick introduction.
В селе, где все друг друга знали,
Где реже шум, чем в речной шали,
Жил человек — Иван Иваныч,
Любитель шуток, не суетных задач.
Однажды к нему купец забрел,
С зубной бедой, что терпеть не мог.
— Ты помоги мне, братец родной,
Зуб мой болит — хоть волком вой!
Иван Иваныч, морща лоб,
Сказал: — Есть доктор, зуб он сбьет!
Но вот беда, хоть ум ломай,
Фамилию вспомнить, хоть сам помирай.
— Она про лошадь! Точно, коня!
С этим доктором встретишь счастье, друзья!
— Ну, вспомни же, брат! — купец закричал.
Но Иваныч, смеясь, лишь плечами качал.
Пошел купец по всему селу,
Лошадь искал и врачу хвалу.
То в аптеку, то в трактир,
Но везде получал лишь пустой эфир.
— Может, Рыжков? А может, Копытин?
— Нет, не то, голова вся в мытарствах избита.
А доктор есть, Я точно знаю,
Фамилию вспомнить лишь не хватает!
Сосед хохочет, другим рассказывает,
Весь город от смеха по лавкам качается.
А купец ходит в недоуменье:
— Шутка ли это, или ученье?
И только когда уж вечер настал,
Иван Иваныч к купцу заскочал.
— Вспомнил Я, брат! — и смеется в лицо.
— Лошадинец! Вот доктор, его ремесло!
Купец замер, потом заревел:
— Да зуб мой прошел, хоть смейся до дел!
Иван же хохочет, трясет головой:
— Смех лечит лучше, чем доктор порой!
Иван Иваныч — тот, кто шутить любил,
Но мир для других веселее делил.
Он мог бы молчать, но суть в нем одна:
Добавить в рутину смешка семена.
И пусть через абсурд, но в этом был толк —
Он в скуке любой находил добрый звон.
Un jour gris de novembre, la famille Julien emménagea dans une maison ancienne pleine de mystères. Parmi les meubles oubliés, dans la chambre de Lune, leur fille rêveuse de 12 ans, se trouvait un vieil ordinateur. Mais ce n'était pas un ordinateur ordinaire : sur sa coque délavée, un autocollant de bateau pirate semblait raconter des histoires perdues.
Quand Lune l’alluma pour la première fois, l’écran s’illumina de lettres vertes sur fond noir, comme si elles voguaient sur un océan infini.
— Papa, c’est quoi cet ordinateur bizarre ? — demanda Lune avec des étoiles dans les yeux.
— Ah, ma chérie, ce n’est pas qu’un simple ordinateur, — répondit Julien, programmeur de profession et conteur dans l’âme. — C’est un navire pirate, un vrai, rempli d’énigmes, de trésors et de monstres. Chaque dossier est une maison, chaque fichier, un habitant. Moi, dans ma vie de marin numérique, je navigue dans ces mers tous les jours !
Dès lors, chaque soir devint une aventure. En rentrant du travail, Julien proclamait en entrant :
— Me voilà ! Ce soir, le spectacle s’intitule : « Le village des secrets : Rencontre avec ls et cd ! »
Mais avant de raconter ses histoires, Maria, la mère, le rappelait à l’ordre :
— D’abord le dîner ! Les aventures peuvent attendre, les frites, elles, non !
Ainsi, autour de la table, la famille discutait de la journée, savourait leurs plats préférés et se préparait pour une nouvelle exploration du mystérieux ordinateur. Après le dîner, Maria s’installait avec un livre pour lire à Lune, tandis que Julien et sa fille partaient ensemble explorer l’océan numérique.
Якубович (в роли ведущего):
— Добрый вечер, уважаемые знатоки! Сегодня мы выясним, как в древности флиртовали электрики, и почему за этим столом собрались великие умы современности.
(За столом: Илон Маск, Билл Гейтс, Барак Обама, Владимир Зеленский, Эммануэль Макрон, и внезапно, господин Друзь, которого явно никто не приглашал, но он каким-то образом здесь.)
Якубович:
— Господа, внимание, вопрос. В древности флирт электриков выглядел как блестящий союз технической смекалки и французского шарма. Один из них мог бы подойти к мадемуазель и сказать… что? У вас ровно минута, обсуждайте.
(Начинается обсуждение. Знатоки по очереди высказываются. Все говорят только на французском.)
Илон Маск (французский с сильным американским акцентом):
— Euh... Peut-être il a dit: "Mademoiselle, voulez-vous faire partie de mon circuit romantique?"
Билл Гейтс (пытаясь изобразить интеллигентность, но с акцентом программиста):
— Non, non. C'était plus technique! Quelque chose comme: "Mademoiselle, votre sourire allume mon générateur."
Барак Обама (включается с президентской уверенностью):
— Ah, très bien, Bill! Mais je crois qu’il a dit: "Vous êtes la lumière de mon ampoule."
Зеленский (иронично, с лёгким акцентом):
— Non, messieurs. Plus simple. Il a dit: "Vous êtes mon fil rouge."
Макрон (с французским изяществом):
— Non, vous ne comprenez pas! En France, c'est toujours plus poétique: "Mademoiselle, vous êtes la connexion parfaite dans mon réseau amoureux."
Господин Друзь (важно, с полной уверенностью):
— А я думаю, он просто сказал: "Мадемуазель, вы говорите на каком-нибудь из сирийских языков?"
(Все за столом начинают смеяться. Якубович еле сдерживается.)
Якубович:
— Итак, уважаемые знатоки, кто будет отвечать?
Макрон (встаёт, как истинный француз):
— C’est évident! Je vais répondre. L’électricien a dit: "Mademoiselle, vous êtes la connexion parfaite dans mon réseau amoureux."
Якубович (ухмыляясь):
— Ответ принят. И… он неправильный. Настоящий ответ был: "Мадемуазель, вы говорите на каком-нибудь из сирийских языков?"
(Господин Друзь победно улыбается. Знатоки аплодируют, а Барак Обама искренне смеётся.)
Якубович (обращаясь к зрителям):
— Друзья, вот вам урок: флирт электриков — это искусство, доступное не каждому. Спасибо за игру, а я пошёл менять лампочку!
Якубович (в зале что-где-когда, с загадочным видом):
— Уважаемые знатоки, следующий вопрос пришёл к нам из… древней Сирии!
(Все за столом оживляются. Илон Маск задумчиво крутит ручку, Макрон поправляет манжеты, а Зеленский шутит что-то тихо, вызывая улыбки.)
Якубович:
— Итак, внимание, вопрос: как, по вашему мнению, древний сириец мог ответить на фразу: "Князь, вы говорите на каком-либо из сирийских языков?"
Время пошло!
(Обсуждение начинается. Знатоки активно спорят, каждый со своим подходом.)
Билл Гейтс (серьёзно, как будто объясняет новую функцию Windows):
— Euh... je pense qu’il a dit: "Je parle tous les dialectes, mais je préfère celui qui brille dans la nuit."
Илон Маск (мечтательно, глядя в пустоту):
— Non, c’était sûrement visionnaire. Peut-être: "Je parle la langue des étoiles."
Обама (сдержанно, но уверенно):
— Non, non. Quelque chose de plus politique. "Je parle la langue de mon peuple, mais je comprends celle des rois."
Макрон (всплеснув руками):
— Oh, mes amis, c’est évident. Il a répondu avec élégance: "La langue? C’est le vin que nous buvons, mon prince."
Зеленский (с хитрой улыбкой):
— Et si c’était une blague? "Kнязь, je parle, mais seulement si vous avez du hummus!"
(Смех за столом. Даже Якубович улыбается в усы, а в ухе подсказывает Друзю.)
Якубович:
— Время вышло! Кто будет отвечать?
Макрон (поднимается, беря на себя роль лидера):
— Je vais répondre, monsieur. Je crois que l’ancien Syrien a dit: "La langue? C’est le vin que nous buvons, mon prince."
Якубович:
— Ответ принят. И… он интересный, но не совсем верный. Настоящий ответ был: "Князь, я говорю на языке земли, солнца и ветра. А ваш язык — это язык будущего."
(Зал взрывается аплодисментами. Зеленский делает вид, что кивает, мол, он именно так и думал. Илон Маск записывает что-то в блокнот, явно готовясь к очередной твиттерной философии.)
Якубович (улыбаясь):
— Друзья, благодарю за игру. Вы великолепны, но древние сирийцы — мастера загадок. До встречи в следующем раунде!
(За столом в импровизированном формате “Что? Где? Когда?” сидят пятеро заключённых. Атмосфера напряжённая, но с оттенком чёрного юмора. Ведущий — Якубович, облачённый в строгую тюремную униформу для колорита.)
Якубович:
— Уважаемые гости… ой, простите, заключённые! Сегодня у нас особый вопрос: что вы будете делать, если решитесь на небольшую прогулку до озера и обратно во время выхода за территорию?
Первый заключённый (иронично):
— Эй, маэстро! Ну это ж понятно: к озеру — поплавать, обратно — за решётку. Что не так-то?
Второй заключённый (перебивает):
— Ха! Сначала не в озере поплаваешь, а в поту на "прессухе". Один месяц ШИЗО, а потом тебя отправят на этап, так, чтобы сразу всю географию родины выучил!
Якубович (с серьёзным лицом):
— Ну, вы шутите, а ведь инструменты для этапа у нас готовы. Говорят, в мастерской уже паяльная лампа греется.
Третий заключённый (смешок):
— Точно, а к ней — набор иголок для нанесения тату! Тебе на спине сразу "U" выжгут, чтобы было видно издалека: "Утёк!"
Четвёртый заключённый (насмешливо):
— А ещё лучше — "U", чтобы на этапе тебя считали Уникумом. Эй, брат, ты ж особенный, тебе такую татуху ни в одном салоне не сделают!
Пятый заключённый (с задумчивостью):
— Это если повезёт. А если нет, то букву "U" как "Ушёл, но вернулся". Со смыслом, знаешь ли!
Якубович (всех перекрикивая):
— Господа, господа! Давайте договоримся: все ваши прогулки — это чисто теоретическая фантазия. Озеро остаётся мечтой.
Первый заключённый (пожимая плечами):
— Ну, тогда нам остаётся только с лампой и шутить. Кстати, кто-нибудь знает, можно ли паяльной лампой ещё и чай заварить?
Третий заключённый (подхватывая):
— Если заваривать, то лучше "остроумный" чай. Чтобы шутить про этап было не так грустно.
Якубович:
— Ладно, знатоки, вопрос закрыт. У меня есть другой: кто первый пойдёт красить стены в вашей комнате для прогулок?
(Все, кроме первого заключённого, одновременно указывают на него. Смех раздаётся даже из угла с охраной. Вопрос остаётся риторическим.)
(Знатоки берлинской клубной музыки собрались за столом, на фоне играет техно, а Якубович пытается справиться с бесконечным потоком постмодернистских объяснений.)
Якубович (чуть растерянно):
— Дорогие знатоки! Вопрос от любителя современного искусства: как вы объясните смысл перформанса, в котором банан, приклеенный скотчем к стене, был продан за 6 миллионов?
Первый знаток (в толстовке с надписью “Berghain”):
— Это символ абсурдного перепроизводства! Банан — это метафора плодов капитализма, скотч — это его сдерживающие рамки. Всё остальное — интерпретация покупателя.
Второй знаток (в шляпе и с винтажными очками):
— Нет-нет, это метаискусство! 6 миллионов — это не цена банана, а цена идеи. Художник буквально показал: граница искусства там, где зритель её признаёт.
Якубович (пожимая плечами):
— Так, постойте. То есть банан — это как Мона Лиза, но без рамы?
Третий знаток (выкладывая на стол кучу флаеров из галерей):
— *Не совсем. Мона Лиза — это уже бренд, а банан — это вызов
View raw
(Sorry about that, but we can’t show files that are this big right now.)
View raw
(Sorry about that, but we can’t show files that are this big right now.)
View raw
(Sorry about that, but we can’t show files that are this big right now.)
View raw
(Sorry about that, but we can’t show files that are this big right now.)
View raw
(Sorry about that, but we can’t show files that are this big right now.)
View raw
(Sorry about that, but we can’t show files that are this big right now.)
View raw
(Sorry about that, but we can’t show files that are this big right now.)
View raw
(Sorry about that, but we can’t show files that are this big right now.)
View raw
(Sorry about that, but we can’t show files that are this big right now.)
View raw
(Sorry about that, but we can’t show files that are this big right now.)
View raw
(Sorry about that, but we can’t show files that are this big right now.)
View raw
(Sorry about that, but we can’t show files that are this big right now.)
View raw
(Sorry about that, but we can’t show files that are this big right now.)
View raw
(Sorry about that, but we can’t show files that are this big right now.)
View raw
(Sorry about that, but we can’t show files that are this big right now.)
View raw
(Sorry about that, but we can’t show files that are this big right now.)
View raw
(Sorry about that, but we can’t show files that are this big right now.)
Sign up for free
to join this conversation on GitHub.
Already have an account?
Sign in to comment